На тебя уповаю

Лидия Терехина
                На тебя уповаю.
                Рассказ
1 часть. Мачеха. Ворожба.

Святый. Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный помилуй нас… – шептала бабушка Тани – Авдотья Даниловна. С надеждой и благоговением вглядывалась она в лик Спасителя, освещённого слабым огоньком лампады, вздрагивающим от соприкосновения с тёплым воздухом комнаты, и усердно крестилась мозолистой рукой, будто защищалась от чего-то неведомого, страшного, осязаемого.
 – Господи, помилуй… – взывала она сорок раз к Отцу и Сыну, и Святому Духу. И просила здоровья себе и своим близким. И утешалась молитвой об упокоении душ усопших, долго перечисляя весь список, которому, казалось, не будет конца. За долгие годы жизни она много видела и плохого, и хорошего, но, судя по списку усопших, хорошего меньше.
    Тане в ту пору было десять лет. Прошло всего три года, как они с Зоей, старшей сестрой, остались без матери, под присмотром согбенной горем бабушки.  Она частенько вспоминала, те безысходные дни, полные печали и боязни за дальнейшую жизнь без маминой ласки и её тёплого крыла. Бабушка всегда говорила: «Эх, касатки мои! Ничего не бойтися, кроме старости и немощи!»       
   И девочки, уверенные в том, что мамина старость никогда не наступит, а их, тем более, вдруг предстали перед фактом, что жизненная нить, оборванная инсультом, может и не дотянуть до глубокой старости. А немощь приходит не только такой, каковой мы все её представляем, но и от сложившейся ситуации, когда ничего нельзя решить или предпринять в силу своего малолетнего возраста. И тогда поневоле начинаешь прибегать к помощи Всевышнего или того хуже – к чёрной магии.
   –  Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй нас. Аминь.
    Наконец-то «аминем» закончила бабушка свой, даруемый Богом, день жизни и, тяжело кряхтя, начала укладывать своё натруженное тело на высокую перину, которую внучки взбивали каждое утро, чтобы бабушке спалось помягче.
      Танюшка в это время дрожала под одеялом, запуганная рассказами соседних баб, коротающих долгие зимние вечера в их избе, и тоже мысленно повторяла молитвы за бабушкой, и просила царствия небесного своей матери.  Слушать их было всегда интересно и притягательно. Под тихий металлический стук вязальных спиц и завывания ветра в печной трубе рождались рассказы о колдунах и оборотнях, которые обязательно жили в молодые годы теперь уже состарившихся женщин. В полнолуние колдуньи превращались в огненных зайцев или свиней, и находились смельчаки, которые ловили их и отрезали им уши. А на другой день люди видели баб с перевязанными головами и убеждали себя в том, что они и есть те самые оборотни, обходили их за версту и держали в карманах кулаки со скрещенными пальцами. Эти истории хотелось слушать и слушать бесконечно, но с наступлением темноты приходил и страх, и она, накрывшись с головой одеялом, вместе с бабушкой мысленно просила Бога о том, чтобы он оберегал душу их мамочки, и наставил на путь истинный их отца.   Вразумил его, и сделал так, чтобы он не пил и бросил, наконец, тётку Клавдию, от которой дети не ждали ничего хорошего.
*** 
   Работая в сельмаге, Клавдия всегда находила у себя бутылочку и закусочку. По сельским меркам в тридцать лет она уже была, так сказать, «не первой свежести». И теперь главной её заботой был рано овдовевший Михаил. И несмотря на то, что он имел на шее двух малолетних дочерей, женщина искусно опьяняла его любовными приворотами.
    В свои тридцать шесть, Михаил, потерявший любимую жену и сокрушённый этим ударом, находил утешение    в стакане водки, который щедро наливала красавица местного значения с таким неподходящим для неё прозвищем «Клавка-вековуха».
  На грани перезрелости, она имела такие сочные формы, на которые частенько похотливо заглядывались местные мужики, но замуж, тем не менее, никто не звал, и Михаил, был последней надеждой Клавдии устроить личную жизнь.
***
     Был праздничный день, «Cороки» (с ударением на первый слог). Посвящался он библейским сорока женам – мироносицам.
Вся семья собралась в горнице за столом   с тонкими   блинчиками-каравайцами и с выпеченными из теста птичками – жаворонками, символом этого церковного праздника. В их лепки с удовольствием принимали участие и Танечка с Зоей. Михаил, заметно волнуясь, вдруг попросил у тёщи благословения на женитьбу его на Клавдии. Бабушка вроде, как и обрадовалась. Она была стара. Хозяйство, хоть и малое: коза, свинья и десяток кур, и внучки, которые скоро за женихами бегать начнут – уследить за всеми становилось всё труднее и труднее. 
     Авдотья Даниловна рассудительно сказала: «Ну что ж, ты ещё молодой и без супружницы тебе будет несладко! Но обещай мне, что деток своих, от дочки моей, ни ты сам, ни мачеха обижать не будете. Клянись на Ивангили!» И она достала из комода старую, в потёртом переплёте книгу.
       Михаил по всему виду был очень рад, что так легко ему досталось тёщино благословение и, зная, что и без клятвы он никогда не обидит своих детей, всё-таки коснулся книги ладонью и произнёс: «Никогда не обижу!»
       Но тут вдруг заголосила Зоя и стала просить бабушку, чтобы она не давала отцу благословения. И что если он не будет их обижать, то тетка Клавдия будет обижать обязательно, потому что она злая. Она слышала, как люди говорили, что нету злей осенней мухи и бабы вековухи. А её все кличут «вековуха»! – А может она даже и колдунья! – сказала она так утвердительно, что бабушка Авдотья осенила Зою крестным знамением со словами: «Свят, свят, свят…Матерь Божья, убереги нас от всякой скверны!»
      Что касалось Тани, то она никакой мачехи не хотела однозначно и уверяла бабушку, что горевать-то ей не о чем. Кур кормить, козу доить они умеют сами, а женихи им не нужны, потому что, потому что, (подыскивала она объяснение, а сказала просто), потому что не нужны, и всё тут!  Но, несмотря на мольбы девочек, отец привёл в дом ненавистную им мачеху.
Потянулись дни противостояния.
***
          Клавдия мечтала о своих детях, но шёл третий год её замужества, а о детях, как говорится, ни слуху, ни духу. С дочками Михаила она так и не нашла общего языка, и их подозрительное молчание, их бесшумное вырастание у неё на пути, постоянно приводило женщину в страх и трепет. Она всерьёз стала задумываться над тем, уж не сделали они ей чего такого, отчего она родить не может. Не наколдовали ли? Ей стало казаться, что и муж в последнее время стал относиться к ней без должного внимания. Совсем не так, как в первый год замужества, всё больше придирается и молча отворачивается к стенке.

    Прошёл ещё год. И новый год принёс с собой радостную весть. Зоя собралась выходить замуж. За своего долгожданного солдатика, красавца Пашку. Все по-своему были счастливы: бабушка, что дожила до светлого дня, отец, что с уходом Зои из дома Клавдии будет легче наладить контакт с младшенькой. Клавдия же радовалась, что избавится хоть от одной проблемы. А там не за горами и вторая падчерица замуж выскочит.
    Зоя предвкушала новую, неведомую ей жизнь. И мечтала спрятаться, наконец, от невзгод за Пашкину спину. А Таня радовалась, что всегда будет рядом с сестрой, помогать растить её детей, своих племянников, потому что замуж она не пойдёт. Женихи для неё не родятся. Тогда в свои тринадцать лет, она ещё не понимала, что вот так безответственно программировала свою судьбу.
     Через два года умер от тяжёлой, запущенной болезни отец, предвестником которой он считал частое недовольство своей женой. Вина Клавдии была в том, что её якобы бесстыдные приставания и прижимания своего разгоряченного тела к его уже ничего не желающей плоти, дополнительно доставляли ему только невыносимые страдания.               
    После смерти отца девочкам стало еще хуже, теперь они вдвойне ненавидели мачеху и желали поскорее от неё избавиться. В том, что она колдунья, они уже давно не сомневались и, возможно, сами подтолкнули свою мачеху к тайным действиям.
***
   Вечерело…  В доме тихо. Таня, бабушка и Клавдия ожидали прихода Зои, которая должна появиться с минуты на минуту. Она теперь жила у мужа, напротив своего родного дома, и каждый вечер заходила к ним на чай.  Таня ставит на стол электрический самовар. Можно, конечно, и из чайника лить кипяток, но с самоваром уютнее. Скрипнула половица и в дверь заходит сестричка. Она округлилась, и живот стал заметно выпирать. Зоя улыбается. У неё всё хорошо, лишь чёрный платок выдаёт грусть. На столе сахар-рафинад, варенье и сушки челночок: вкусные-е, сладкие, ванилью пахнут. Сёстры и бабушка уселись за стол. Клавдия прошла мимо, накинула на голову платок, одела фуфайку и вышла. Лишняя.
 – Ух, змеюка! – прошипела Таня. – Глазищами так и водит. Загубила отца.
 – Ну, Клавдия тут ни при чем… Болезнь его сгубила, – пыталась достучаться до сердца внучки бабушка.
 Но та пропустила её слова мимо ушей.
  – Меня научили, как её из дома выжить! – сказала Зоя. – Надо из подпола взять землю, рассыпать в четырёх углах и веником вымести. Верное средство. Уйдёт из дома. Ну, милая, – сказала она Тане, – действуй!
     Татьяна недолго собиралась. Схватила совок, воткнула в розетку штепсель и нырнула в подпол. Земли зачерпнула и только успела рассыпать по углам на полу, как вдруг Клавдия, взволнованная и рассерженная, шагнула через порог.
 – Кто лазил в подпол?  Зачем? – закричала она. – Я спрашиваю!
 – Тебе откуда привиделось? «Ты ж на улице была!» —с неким подозрением спросила её бабушка.
 – Видела! – утвердительно ответила женщина, уставившись на падчерицу, как удав на жертву. – А ты чего с совком стоишь?
   Таня застыла, как «статуя с веслом», только вместо весла крепко держала совок и отвечала слабым голосом: «Угли из печи рассыпались, хотела собрать».
  –  Ну, ну… – неопределённо сказала Клавдия и, громко хлопнув дверью, вышла на улицу.
   Сказать, что все оставшиеся в доме были в шоке – ничего ни сказать. Они без всякого удовольствия почаёвничали в напряжённой тишине, лишь мерный шаг настенных часов продолжал отчитывать ход последующих событий…
 6
         Клавдия страдала от одиночества. Иногда ей казалось, что родилась она на этот свет для примера другим, как нельзя жить. Долгими бессонными ночами терзала свою душу воспоминаниями о безрассудной молодости, о разгульном веселье.  Думала, что весь мир соблазнит своей красотой. Пела, гуляла напропалую. С презрением отвергала тех, кто любил её потаённой любовью – тихо, безоглядно.
    А ей хотелось, чтоб с размахом, с поцелуями на глазах у всех. Любила не того, кого надо было любить. Завидовала той (тогда ещё живой), что не ей достались нежные ласки самого желанного в её жизни мужчины. Когда умерла его жена, убеждала себя, что наконец-то услышаны Всевышним её мольбы. Ждала момента соблазнить Михаила в пьяном бреду, и получилось! Только не учла один момент. Он её не любил. И видать, не Всевышний её услышал, а другая сила, о которой и помыслить страшно…
      Клавдия, разгоряченная подозрениями, не вошла, а влетела, ворвалась в наполненную таинством горящих свечей комнату своей закадычной подруги Натки. Та в последнее время увлекалась магией. В нужное время величественно поднимала указательный палец кверху и произносила: «Эзотерика нам поможет!»
  – Не могу больше, Натка!  Сил моих нет!  Помоги, сделай чего-нибудь… – кричала она в истерике и рвала на кофте пуговицы, будто освобождала от удушья грудь. Домой она вернулась за полночь.

***

   В доме молились. Читалка – худенькая, пожилая женщина, уткнувшись в псалтырь, монотонно, мягким тенорком, пропевая очередную кафизму, скорострельно упоминала имена покойных, выученные на память. За её спиной, переминаясь с ноги на ногу, стояли в глубокой задумчивости, с печатью вечной скорби на уставших лицах, деревенские бабы. Все как одна повторяли за псаломщицей слова молитвы и крестили себя, не жалея. Сгрудившись со свечами у выхода из дома, завывая многоголосным пением «Со святыми упокой», с чувством долга перед покойным Михаилом, провожали они его душу на сороковой день в мир вечного покоя.
    Вот уж и сороковины промчались.  После поминального обеда сельчане толкались у вешалки, разбирая свои одежды. Самым близким людям Зоя раздавала подарки на память об отце – бокалы и носовые платочки.  Тяжело вздыхая, бабы и мужики крестились, желая ему царства небесного да землицы пушистой.  Последней уходила Натка. Ненадолго замешкавшись в коридоре, она крикнула Клавдию, чтобы та проводила её. Опустел дом, затих, запечалился. Засобирались и Зоя с Пашей. В сенях, сняв с гвоздя свою куртку и накинув её на себя, она по привычке сунула руки в карманы и нащупала в одном из них твёрдо скрученные бумажки. Три маленьких свитка были перетянуты цветными нитками. Сначала она подумала, что обозналась вещью, ведь хорошо помнила, что карманы её куртки были пусты. Ключи от дома были в кармане у Паши. Но куртка была её! Вернувшись в дом, стали разглядывать странную находку. Свиточные матрёшки выдавали из своего нутра голубые и розовые трубочки. Их было всего девять штук и все расчерченные зигзагами и перетянутые цветными нитками.
 – Ерунда какая-то, – сказала на следующий день Танюшка, когда сестра рассказала ей о своей странной находке, – надо их разорвать и выбросить в речку. Вода смывает всё!
Что они и сделали.

2 часть. МАЙКА. Излечение.

Минуло четырнадцать лет… 
День рождения Татьяну совсем не радовал – ни   пушистым снегом, ни его белизной, которая очаровала, освободила наконец землю от серой, затяжной осени. Ни бесконечными звонками подруг и коллег с банальными речами. Всё, что её окружало на данный момент, казалось нелепой бессмыслицей по сравнению с переживаниями её сестры Зои за её несчастную дочь Майку. Состояние девочки, душевное и физическое, было их общей болью, которая поселилась в семье с рождением «ангельского младенца».
 Звали Майку «ангелочек с крылышками». Потому что родилась она на терпение себе и всем родственникам с врождённым сколиозом четвёртой степени (по словам врачей) вследствие аномального развития рёбер, т.е. их сращения. И тянули эти рёбра Майку колесом к земле. Впивались они в её душу калёным железом, ограничивая дыхание в лёгких и мешая биению сердца. Лишь во сне расправляла она свои спрятанные за спиной крылья и парила над красотами родной земли, словно горлица. Страдала, но жила надеждами. Много читала и ждала учителей с нетерпением. С переходным возрастом стала Майка мечтать о своей стройности, подбирать к своей белокурой головке пазлы красивого женского тела. И вот она уже вышагивает по подиуму первой красавицей и складывает, как героиня из фильма Девчата, в штабеля соседских парней. Но грёзы улетучивались с её реальным отражением в единственном на сегодняшний день в этом доме зеркале. И не хотела жить Майка с таким уродством за плечами, слишком уж тяжёлый груз для её страдальческого тельца. Какая жизнь у неё…  Ни друзей, ни подруг. Вся ребятня с округи зимой с горок на санках да на лыжах. И весело им да счастливо. Раскричатся, как грачи по весне.  И, уставшие, ковыляют домой, словно снеговики, в промёрзших пальтишках. Щёки раскраснеются, как грудки у снегирей. А летом целыми днями на речке плескаются. Купальниками хвалятся – у кого красивей. Вот и ей бы так – пробежаться с кем-нибудь наперегонки, взобраться на крышу террасы, поближе к солнышку. Погонять на велосипеде… Да сколько всего можно придумать для счастья!..
А тут любовь нежданно-негаданно вскружила её бедную головушку. Полюбился ей мальчик один за доброту и внимание к ней.  Майка по сущности своей, прирождённым эстетом была, любила всё красивое, запоминающееся. А он был САМЫМ-САМЫМ красивым на всем земном шаре. И отличался от деревенских парней и одеждой, и манерами. Запал он ей в душу, только о нём и мечтала. И распирали её чувства так, что казалось, будто внутренняя энергия, скопившаяся от невысказанности, могла выпрямить её, как воздух выпрямляет надувную игрушку.
Приехал тот мальчик из столицы к своей бабушке на каникулы. Послала та его к Зое за молоком после вечерней дойки. Заходит он в сад, а Дружок возьми да тявкни на него из-за куста жасминового. От неожиданности бидон из его рук так и звякнул о бетонную дорожку. Дружок-то добрым был, так, для острастки только тявкал. Тявкнул и опять под жасминовый куст, а парнишке неловко. Оглядывается по сторонам: не видал ли кто его оплошности. И глаза его карие остановились на Майке. Сидела она в коляске, согнувшись в три погибели, а из её фиалковых глаз выплёскивались ирония и любопытство. Подошёл он к ней и запросто сказал: «Давай дружить? Меня Артуром зовут!»
–  Майка…  –  пропищала девочка, не решаясь протянуть ему свою тонкую руку.
***
С этого дня изменилась она – повеселела. Смеялась звонко, дразня Дружка солнечным зайчиком, и с нетерпением ждала скрипа калитки после вечерней дойки. И наступал тот миг, когда приходил он и кричал ей: «Привет!», садился рядом на садовую скамеечку и рассказывал, рассказывал, как с местными друзьями ловил на речке раков из-под ольховых коряг, как гоняли на велосипедах в лес за орехами и как он увековечил её имя на стволе кряжистого дуба. И она слушала, слушала и пьянела от его волшебного голоса, как пьянеют от пряного аромата черёмухи.   Но рано или поздно всё хорошее заканчивается.     На исходе лета прошуршали мимо калитки резиновые шины до боли знакомого спортивного велосипеда, увозящего вдаль пожухлых лугов Артура и неприлично щебетавшую на всю улицу рыжую Ленку Парамонову. Помрачился разум у Майки от нежданного предательства. В отчаянии решилась она съехать на своей коляске с крутой горы, да вовремя мать подоспела. – Да что ж ты делаешь, Майка! Да разве ж так можно с собой поступать! А о нас ты подумала, как мы жить без тебя станем?
Какую-то минуту Майка тупо смотрела в землю отрешённым взглядом, а потом затряслась вся, как в судороге, и закричала на мать:
– Уйди! Ненавижу тебя, отца, Таньку твою сердобольную! Всех не-на-ви-жу! Зачем ты родила меня – УРОДИНУ, кому я нужна такая?! – вцепившись в ручки коляски, она раскачивала свое сгорбленное тело и смотрела на мать глазами, полными укора.
 – Что ты, что ты, дочка! – упала мать перед ней на колени. – За что ты меня так! Разве ж я виновата! Потерпи немного! Врачи нам помогут! Медицина вон как далеко шагнула! И будет у тебя впереди другая жизнь, счастливая, я уж точно знаю! И детки у тебя будут и всё у тебя наладится! Разве ж можно вот так просто с жизнью проститься! Пойдём, милая, в дом, чайку попьём с твоими любимыми плюшками! –  и Зоя развернула каталку в сторону дома, а Дружок весело, помахивая курчавым хвостом, бежал вприпрыжку то вперёд, то возвращаясь назад, довольный тем, что встревоженным лаем он предотвратил беду. Чай пить Майка не захотела. Нервный всплеск ослабил её организм, и она зазевала. В постели Майку пробили слёзы. Уткнувшись в подушку, она изливала своё горе очищающей душу влагой.
– Мам, за что он меня так? Ведь я люблю его! — Спрашила она мать, озабоченную её поступком.
– Это ты о ком? – перевела та на неё усталый взгляд и поняла, что дочь страдает от первой неразделённой любви. – Это ты об Артурчике, что ли? Эх, дочка, дочка! Так с чего ж ты взяла, что он тебя предал? Может, он и не догадывается, что ты его любишь!  А если вдруг и догадывается, то обязательно потом пожалеет, что променял тебя на кого-то!
– На Ленку Парамонову! – пропищала в подушку Майка.
– На Ленку, Парамонову? – сделала мать нарочито удивленный возглас. – Вот уж точно пожалеет, что тебя, мою красавицу, умницу, на Ленку-вертихвостку променял.
– Правда? – посмотрела Майка на мать просветлевшим взглядом и безоговорочно поверила ей. Она всегда привыкла верить своим родителям, ведь они никогда её не обманывали. 
***

Взяла Зоя из бабушкиного дома икону Николая Чудотворца и молилась, молилась с утра до ночи, выпрашивая для своего ребёнка чуда. Татьяна же ни в каких святых не верила. «Разве может быть так много святых!» – думала она, да и чудеса Господние за сказки принимала. Ведь не вернул он им маму, когда они его просили. Так с детства и посеяла Таня в себе эти сомнения.
Стала Зоя читать медицинскую литературу. Теперь она почти всё знала о сколиозе. Освоила все виды массажа, ездила в Курган к профессору Елизарову, и стояла месяц днём и ночью в истощающей нервную систему очереди к костоправу Касьяну, и возила дочку в туберкулёзно-костный санаторий союзного значения. Ско-о-лько бычков и свинок перевели они с Пашкой на подарки. И везде им говорили: «Только операция. Ждите, когда сформируется костная система, а это переходный возраст от девочки к девушке!»
И вот наступил момент, когда Майку взяли на операцию в научно-исследовательский ортопедический институт имени Г.И. Турнера, применяя метод Котреля-Дюбуссе (Cotrel-Dubousset)/ Зоя была рядом, устроилась на этаж санитаркой.
Побрили Майку наголо. На первой операции удалили ей два ребра, перемололи их в муку, чтобы применить во второй операции для лучшего приживания конструкции, и отправили в палату на вытяжку.
Лежит она с «короной» на голове да со штырями, вставленными в ноги, увешанная гирями с головы до пят – с грузом, значит, который и тянет позвоночник. Двигаться может, да уж очень неудобно. Две недели, привязанная за голову и ноги, мужественно терпит она свою неподвижность, ради своей будущей стати и ради своей первой любви. И крутит в голове придуманный киносеанс, о том, как Артур приедет к своей бабушке и, как всегда, придёт к ним за молоком. И не узнав её, спросит у неё же, о Майке, о той, прежней, которая в саду его в каталке встречала. Где она и как с ней можно встретиться? А тут выйдет мама и скажет: «Майка, что ж ты дорогого гостя на пороге держишь? Приглашай его на чай с плюшками!» Тут–то Артур и поймёт, что перед ним и есть та самая Майка, которую он променял на рыжую вертихвостку. И от шока опять уронит бидон и попросит на коленях у неё прощения. Но Майка гордо покажет ему свою прямую спину и уплывёт лебёдушкой навсегда, отомстив ему за предательство. И после каждого виртуального сеанса она чувствовала, как растапливалась её завьюженная душа.
В тишине палаты слушает она мелодичный голос своей матери, которая ушла с головой в испытания книжных героев – Павки Корчагина из романа «Как закалялась сталь» да Артура из «Овода».
В кровати Майка делала все свои дела лёжа, а гири с каждым разом всё утяжелялись и утяжелялись. И в последний день перед операцией они весили как раз половину её собственного веса. Через день медсёстры рост её измеряли и в историю болезни записывали. И видно было, что постепенно вырастает девчушка. После сдачи анализов отправили Майку на восьмичасовую операцию. А Зоя, пропахшая корвалолом, в этот момент с усердием надраивала кафельные стены больницы, чтоб хоть на минутку отвлечься от дурных мыслей о неблагополучном исходе операции.
Под глубоким наркозом освободили пациентку от «короны» и штырей и вставили металлическую конструкцию, которая выпрямила её S-образный позвоночник в прямую линию. Повезли её в реанимацию, а мать скрестила руки на груди и смотрела умоляющими глазами на доктора, не осмеливаясь спросить у него о дальнейшей судьбе своей кровиночки. Уж очень уставшим тот ей показался.
– Идите, Зоя Михайловна, идите… Всё у вас теперь наладится. Будет ваша дочка не хуже всякой модели. Иди, голубушка, иди.
Рухнула Зоя у его ног на колени да до самой земли поклонилась ему, дав волю беззвучному рыданию. И не было в тот момент ни одного равнодушного человека, оказавшегося рядом с исстрадавшейся матерью.
Очнулась Майка в интенсивной палате от страшной невралгической боли. Не привык её позвоночник к такому положению, защемились нервы и терзают они её многострадальное тело, будто бьют электрические молнии. Кричит она на всю округу, никому покоя нет. От нестерпимых болей только морфин помогает, но из-за возможности привыкания организма к нему отказались врачи от такой терапии. Кормят Майку обезболивающими пилюлями, а толку никакого. Устала Зоя, три дня без сна, с ног валится. Позвонила ей Татьяна, предложила помощь свою. Мол, возьму отгулы, приеду тебя сменить. На том и порешили…

•   •   •

 …Сегодня выходной и Татьянин день рождения, который совсем её не радовал по объяснимым причинам. «Завтра возьму отгулы, куплю билет на поезд и к Зое в клинику!» – думала она. От скуки поставила на проигрыватель пластинку, прилегла на кровать и задремала…
…Бежит она, бежит без передышки по заснеженному полю. Проваливается в рыхлый снег по самый пояс. Выкарабкивается и опять бежит куда глаза глядят от страха преследования, а от кого, сама не знает, и уже собралась кричать, звать на помощь, да, неожиданно сорвавшись с крутой горы, полетела вниз. Мимо неё проносятся какие-то предметы, и среди них – икона Казанской Божьей Матери. «Боже! Это же плохая примета – находить икону! – испугалась Татьяна. – И куда, куда я лечу?  Надо остановиться, забрать. Нельзя, чтоб иконы были брошены!» Татьяна тормозит и карабкается обратно в гору. Замёрзшими руками берёт икону, раскладывает её, словно книгу, и находит в ней маленькую иконку святого Первомученика Стефания и крест из драгоценных камней. И вот она уже в храме. Нашла батюшку, показывает ему находку.
– Не из вашего храма эти предметы?
– Из нашего храма только крест! – и тянет он к нему алчные руки.
Заподозрила она его в обмане (может, это и не батюшка вовсе) и скорей обратно бежать. Бежит, бежит, из сил выбивается. Подбегает к реке и видит: мчится к ней по воде, на моторке, брат их двоюродный.   Вышли они с братом на другом берегу, показала Татьяна ему свою находку. Он и говорит: «Здесь недалеко церковь стоит. Давай туда и отнесём!»
Обрадовался протоиерей, что пропажа нашлась, и в знак благодарности, выменял у них крест на родовую старинную иконку с ликом Спасителя.
Проснулась Татьяна от скрипа иголки по внутреннему кругу пластинки. В окно заглядывал сумрак. Зимой рано темнеет. На душе тоска, и что бы она ни делала, повсюду её преследовал приснившийся сон. «Это неспроста… – думала она. – К чему мне всё это приснилось? Первомученик Стефаний?!.. Никогда про такого не слыхала». Принесла с кухни пару бутербродов. Уселась с ногами на кровать, нажала на пульт телевизора и оторопела.
Вещал православный канал в лице владыки церковной епархии о предстоящем празднике Первомученика Стефания, святого, забитого камнями за проповедование в Иерусалиме Слова Божия, который подкреплял истинность своих слов знамениями и чудесами. И снится он тому, кто действительно нуждается в его помощи.
Оделась она на скорую руку и помчалась со всех ног в храм Бориса и Глеба. Накупила свечей охапку, тычет в подсвечники, а что сказать надо, не знает. Подходит к ней прислужка и говорит ласковым голосом: «Ты, детка, свечку-то поставь и скажи: “Господи, прими от меня скромную жертву во имя спасения Бога нашего, Иисуса Христа! Перекрестись и проси его о спасении души своей!» Поблагодарила Татьяна её и спросила об иконе Первомученика Стефания.
–  Есть такая икона, пойдём, покажу! – и уводит Татьяну вглубь церкви.
Со стены, среди пышного убранства других икон, смотрел на неё стройный библейский юноша в белой тунике с перекинутой через плечо красной мантией. Взмолилась она к нему: «Помоги Майке моей, не дай ей помереть от боли страшной! Век буду за тебя молиться!» И так слезами залилась, что остановиться не может. Хорошо, что в этой стороне храма никого, кроме неё да прислужки, не оказалось.
– Ты девонька, – снова молвит ей женщина, – закажи на завтра молебен за здравие болящей, да и Стефания там упомяни.
         Сделала Татьяна всё, как ей подсказали, и пошла домой дожидаться утра.
         На другой день позвонила она в клинику и то, что поведала Зоя, навсегда заставило её уверовать в силу Божью. Как только закончился в церквах молебен, утихли боли у Майки и уснула она тихим, спокойным сном, как выяснилось позже, на целых пять дней. Вернулась Татьяна в храм и со словами «На тебя уповаю Господи!» купила три иконки – Христа Спасителя, Казанской Божией Матери и Первомученика Стефания.
***
Ушла Зима и забрала с собой холода да метели. Заиграло солнышко, пробудило весну с капелью, с шумными вешними водами. Проклюнулись в лесах и оврагах подснежники да ржавые сморчки. Повылезали на завалинки мартовские коты, орут днями и ночами в любовных потасовках. Воробьи кричат, хорохорятся, не уступают хозяевам обжитые за зиму скворечники. Обновляется природа. Обновлялась теперь и Майкина жизнь.
     Привезли её родители от железнодорожной станции на машине «Скорой помощи» местной амбулатории. Сидеть ей пока не разрешалось – только лежать и стоять можно. Научили в клинике сначала вставать на специальной кровати, потом ходить на специальном приспособлении, и уже перед выпиской она могла спускаться вниз по некрутой лестнице и подниматься обратно. Дома отец смастерил для неё кровать с жёстким матрацем и с небольшим наклоном к ногам и, чтобы удобно было вставать с неё, сделал откладывающуюся спинку. Увидал папа дочку в новом обличии – прямую, как берёзка на задах за огородом, отвернулся и приложил к глазам скомканную в руке фуражку. Переглянулись Зоя с Татьяной: пусть поплачет от счастья.
      К вечеру зашли соседи с угощениями, на выздоровление, да и обмолвились, что Нотка-истеричка (перефразируя прозвище – «Эзотеричка») заболела неизлечимой болезнью – саркомой позвоночника, и что она очень просила, чтоб Зоя к ней пришла для разговора.
– Схожу завтра, устала сегодня от дальней дороги, – решила женщина и распрощалась с гостями.
 12
Ни свет, ни заря пробудилась Зоя. На тонких шторах лунного театра играла тень сонных деревьев, изломанной линией ствола тянулась она по полу через всю противоположную стену и покачивалась голыми ветками на белом потолке. У окна на новой кровати, под крышей родного крова спала безмятежно Майка и рядом с ней, свернувшись в клубок, дремал старый серый кот Прокофий. Зоя осторожно, не нарушая счастливый сон мужа, сняла с себя его заботливую руку и на цыпочках вышла в кухню. Принесла из кладовки муки и поставила опару на пироги. Руки зудели по домашним делам. Вскипятила воды, залила комбикорм, намешала пойло для Бурёнки. Зачерпнула в чашку зерна курам. На дворе хрипло заорал петух.
 – Опоздал, будильник! – подумала она и вышла во двор. Бледнела луна, и гасли звёзды. Над кромкой леса обозначилась прозрачная полоска рассвета. Из будки, гремя тонкой цепью, тянул затёкшее тело сонный Дружок.
    Управившись с делами, Зоя засобиралась на выселки, к дому Натки. Дверь была не заперта, и она неторопливо переступила порог мрачной комнаты.
 –  Дома кто есть? – крикнула она, и услышала тихую возню в дальнем углу, зашторенном ситцевой занавеской,
  – Есть, есть… – немощным голосом прошептала хозяйка дома.
Зоя подошла поближе и не узнала в усохшей женщине, Натку. Стаяла её пышущая здоровьем красота.  Она не смогла скрыть от больной женщины сочувственный взгляд.
   –  Хочу покаяться перед тобой! – вдруг произнесла та слабым голосом. – Немного мне осталось… Что простишь, не надеюсь. За такое не прощают. Но в могилу унести содеянное зло не могу, боюсь. Всю жизнь служила не тому, кому надо, а ответ держать придётся перед Ни-и-м… – тянула она с трудом кверху восковой палец.
Зоя внутренне сжалась вся. Ей казалось, что она догадывается, о чем ей хочет поведать эта страшная женщина.
  –  Я ведь всю жизнь, любила отца твоего Пашки… Да ничего у меня, не вышло, соперница сильней меня оказалась. А я из-за него так больше замуж и не вышла. Всё похожего на него мужика искала.  Да находила в них только одни изъяны: то руки дамские, то голова плешивая. Так и профукала своё женское счастье. А тут Клавка – помоги да помоги. Любила она отца твоего, а с вами вот, не сошлась её тропинка…  Это ведь я, на тебя порчу навела. По-омнишь, небось, цветные бумажки с нитками в кармане? Вот на сороковины я вам и подсуропила. А Клавка после твоих родов прибегла ко мне, трясётся вся.
 – Чёж мы сделали, – говорит, – Зойка девку-то кривую родила! –  И тут вскорости собрала чемоданчик и смоталась аж в Сибирь на стройку БАМА.
Потемнело в глазах у Зои. Сколько мук они с дочкой перетерпели, и всё из-за зла человеческого, из-за чёрной зависти.  Ничего она не ответила. Повернулась и вышла величественной походкой.
Изба встретила её теплом и уютом. Пахло пирогами, Павел помогал дочке надеть на ноги шерстяные носки.
 –  Мать, ты, где была? – радостно спросил её муж.
 – Наталью проведала. Страдает, болезная…
     Она смиренно прошла через весь зал к красному углу, низко поклонилась строгому лику Спасителя и прошептала: «Храни меня, Боже, ибо я на Тебя уповаю!
Зазвенели двадцать четвёртые капели в жизни Майки, а с ними и колокольчиками зазвенели голоса её деток – Марийки и Артурчика. Выучилась Майка на врача. Вышла замуж за сокурсника. Живёт в благоустроенной квартире с любимым и не нарадуется на жизнь свою, полную света и радужных красок. Лишь изредка вспомнит она с благодарностью о мальчике, который пробудил в ней когда-то первые чувства.
Не пришлось Артуру пожалеть о красоте Майкиной. Переехал он с родителями в другую страну по военной службе отца. Да так там и остался.

03.2014 -2015