Русские не сдаются!

То, что в России две беды, дураки и дороги, это фейк, приписанный иноагентами 19-ого века, типа Герцена, Николаю Васильевичу Гоголю.
Я не могу сказать за всю Россию, как и Марк Бернес за всю Одессу, но могу сказать с полной уверенностью за мое родное Подмосковье. Примерно каждые три-четыре года в Подмосковье приключается настоящая беда. И беда эта называется так: урожай яблок.
Когда мои родители примерно полвека назад купили дом в деревне, на участке росли четыре яблони. В сортах яблонь я разбираюсь слабо. Кажется, это были два штрифеля и два белых налива. Мои родители разбирались в яблоках тоже не очень. Мать у меня была совсем городская. А отец, хотя и был деревенский, из села Выездного Арзамасского района Горьковской области, тоже в яблоках не разбирался.
После войны было не до яблок. Потому что яблоки – баловство, ими не наешься. Только в нужник бегать. Тут на минутку отвлекусь от яблок. Это необходимо.
Моя выездновская бабушка знала две сельскохозяйственных культуры – картошку и репчатый лук. Картошку – потому что ей можно конкретно наесться, хотя бы ненадолго, а лук – потому что его принимал колхоз.
Вы когда-нибудь пробовали настоящий арзамасский лук? Если нет, то вы не знаете, что такое Дао. Или так: вы не знаете, что такое Нирвана. Или еще так: вы не знаете, что такое подлинное экзистенциальное напряжение.
В детстве я бывал пару раз в Выездном. Ездили с отцом на его малую родину.
Помню, сидим за столом с бабушкой, Марьей Николаевной, бабой Машей. Она, кстати, родом из-под Саратова. Во время голода в Поволжье с малолетними детьми перебралась сюда, в Выездное.
На столе: нарезанный черный хлеб, тарелка с дымящейся вареной картошкой, блюдце с подсолнечным маслом, солонка и луковица. Пока не чищенная.
В окошке – яркое июльское солнце, и луковица размером с богатырский кулак и цвета отлакированной липы - как будто светится изнутри.
Баба Маша не торопясь чистит луковицу. Шелуху кладет горочкой на скатерти, горочка шелухи на солнце – как костерок:
 - Гайдарка слопает.
Гайдарка – это огромный жирный хряк. В Арзамасе и Выездном все связано с Аркадием Гайдаром. Значит и хряк должен быть связан. В честь писателя. Безо всякой иронии.
Дальше бабушка разрезает луковицу на четыре части и руководит:
 - Бери картоплю и в подсолнухе ложкой мни.
Беру «картоплю», мну ее в «подсолнухе».
 - Тяпериче бери ле****ок с четвертушки-то.
 - Чего бери?..
 - Эх, Москва ты сыроштанная…
Бабушка берет «ле****ок с четвертушки», кладет передо мной. Передо мной – мерцающая перламутровая лодочка.
 - Сыпь тудома солянУю щепотку-то.
Я понимаю и «тудома», и «солянУю щепотку». Сыплю.
 - Хлеб бери-кусай. Да много-то сразу не кусай: кишка слипнется.
Я кусаю. Немного, аккуратно, как мой покойный пес Бублик брал колбасу с ладони. Куртуазно, как француз эпохи Людовика Четырнадцатого.
Хлеб сладкий, пахучий, вязкий, как будто от медовой соты откусил.
 - Тяпериче ложку картопли. Только много-то сразу не ешь: попка лопнет…
Я жую картошку с хлебом. Господи, как же хорошо! Как будто в школу разрешили не ходить.
 - Слопал?
 - Слопал.
 - Тяпериче выдохни.
 - Чего?
 - Выдохни, говорю. Только все выдохни. Как насос.
 - Я выдыхаю, как насос.
 - Тяпериче ле****ок бери-жуй. Только быстро жуй, как заяц редьку…
Я быстро жую. Во рту – сладостный огонь. Десны холодеют и немеют, язык горит. Слезы счастья на глазах. Я чувствую, что у меня блаженно вспотели уши и затылок. В сердце – восторг. Такой был, когда я на уроке физкультуры первым в классе пробежал стометровку. Почему-то вспоминается из какого-то фильма про войну: «русские не сдаются!»
 - А тяпериче еще картопли. И - хлеб. Да много-то не бери: пузо треснет.
Я жую. Бабушка учит:
 - Вот так всегда делай, внуча. Начинай всегда с хлеба. Это как с утра штаны надел. Потом картопля с подсолнухом. Чтоб согреть пузо. Как баню протопить. И попариться. Потом – выдохнул! Видел, как дураки-дядьки водку пьют?
 - Видел. Они перед выпить «фу!» говорят. А потом пьют и морщатся, как бульдожки. И кулаком себя в нос бьют.
 - Бульдожки и есть. Вот и ты фу говори. Только после вместо водки этой пагубы, ты – ле****ок с солянОй щепоткой. Это как в бане с веником. Парился в бане с веником?
 - Парился.
 - Нравится?
 - Нравится.
 - Вот и молодец. А потом еще попарился картоплей – и хлеба. С хлеба начал – хлебом кончил. Первый хлеб – он как здравствуйте. Последний – как до свидания. И так, внуча, три раза. И больше не надо. Облопаешься – пуп надсадишь. Будет пузо – как у Гайдарки. Ну, внуча, давай-ка второй раз – от хлеба до хлеба…
С тех пор полвека я так и стараюсь питаться. По крайней мере ничего вкуснее мне есть не приходилось.
Возвращаюсь к яблокам.
Когда мы стали осваивать участок, сдуру насажали еще яблонь. Без разбору. Еще белый налив, еще штрифель, мельбу, китайку, пару каких-то неясных яблочных дворняжек. Грушовка московская и антоновка, к счастью, не прижились.
Это сейчас я говорю «к счастью». Потому что лучше многих понимаю, что богатый урожай яблок – это беда.
Может быть, жители Москвы и Подмосковья помнят, как несколько лет назад случился такой фантастический урожай.
Сначала все вроде бы обстояло отлично.
Весь яблоневый сад – словно разноцветные средневековые шпалеры. Розовые, оливково-зеленые, багряные, не хуже заката перед дождливым днем, янтарно-желтые. Карнавал цветов. Колористический хорал. Потом, где-то в середине августа, начинается яблокопад. Похоже на дождь.
Сперва – первые редкие капли, потом все чаще и чаще. И наконец – яблочный ливень.
Первые падающие яблоки радуют. Представляете, как зрелый белый налив, как пудовая гиря, бухается об землю. Кажется, что где-то глубоко под землей что-то взорвалось. И – гул по всему саду. А если яблоко падает в ночной тишине – даже мерещится эхо.
Мы начинаем собирать яблоки. Сушим, варим варенье, закручиваем компоты. Что-то укладываем в коробки, прокладывая газетами. Увозим в Москву. Пытаемся раздавать друзьям-знакомым. Но у большинства из них у самих этих яблок, как китайцев в московских вузах.
Помню, приехал я в деревню в конце сентября. Ужас! Гнилых яблок на земле чуть не по колено. Ходить по ним можно только в резиновых сапогах. Ходишь, чавкаешь ногами, как Гайдарка, Царство ему небесное. Тревожный запах сладкого тления. Тушки обожравшихся ос на яблоках. Я стал метаться, сгребать яблоки совковой лопатой в кучи. Ну и куда все это девать на следующий год?
Тогда я поступил так.
Первым делом наварил картопли. Налил подсолнуха в блюдце. Разрезал луковицу на четвертушки. Всыпал солянУю щепотку в ле****ок. Нарезал бородинского хлеба. Для храбрости, прости баба Маша, все-таки выпил стопку водки, сказав перед этим «фу!», а затем поморщившись, как бульдожка, и побив себя кулаком в нос. Хлеб. Картопля с подсолнухом. СолянОй ле****ок. Картопля. Хлеб. И так – три раза. Последние два раза – без «фу!» и без бульдожки.
И пошел копать ямы.
За выходные выкопал семь ям где-то три на три и в три штыка глубиной. Все по три – в память Марьи Николаевны.
Справился.
Это было не легко. Под Москвой земля – точно замороженный пластилин. То красный, то белый.
Засыпал яблоки в ямы. Не все. Но все-таки больше половины.
У самой большой ямы вбил кол. А к колу прибил фанеру. А на фанере написал красной нитрой: «Русские не сдаются!»
На следующий год приехал – кол с фанерой стоят.
Наверное, это единственный героический поступок, который я совершил в своей жизни. Мои Дао, Нирвана и Экзистенция.