Мама мыла раму

­­­­­Что вы делаете, когда встречаете сумасшедших? Правильно: держитесь от них подальше. А если идти некуда? Можете не отвечать.

А о чем вы думаете, когда слышите надсадный крик ворона? О мастере ужасов, который за свое бессмертное стихотворение получил пять долларов? А как вы думаете, на что он потратил это «богатство»? А на что потратили бы вы? Заплатили бы за то, чтобы первый день зимы никогда не настал? Потому что, если есть первый, то будет и последний, а о серединке не интересно вспоминать даже тому, кто купается в деньгах.

Вы знаете, что деньги - тлен. Пыль. Мыльный пузырь... А если рядом каркает черная птица, значит, здесь, в шаге от вас, происходит что-то значительное, а резкий погодный скачок от семнадцатичасового дождя до двадцативосьмиградусного мороза это не просто природная аномалия, это катастрофа вселенского масштаба. Если термометр, конечно, не врет, но вы ему верите. Без веры жизнь становится похожей на острие иглы, и вы тоже это знаете.

А ведь вчера, буквально вчера - всё еще было прекрасно, и вы сушили ваш голубовато-лиловый зонтик возле радиатора, а сегодня вы так растеряны, что не можете найти теплые перчатки. Нет, вы ищете их, будучи уверенным, что они ждут вас на полке шифоньера, и возвращаетесь к ней, как к любовнице, но они играют с вами в прятки, обнаруживая вашу беспомощность, и в полнейшей растерянности вы покидаете жарко натопленную квартиру, чтобы найти то, что согреет ваши руки.

Если вы писатель (упаси боже!), то, конечно, вам самое место в первых рядах людского потока, который, правда, по мере усиления градуса, рассеивается по древу главной улицы, утекая в ее ветвистые переулки, пока от подобных вам двуногих и двуруких существ не остается ничтожная горстка, так мощно перемолотая внезапными переменами, что вы, случайно заметив, что ваши ладони покрыты скользким коричневым налетом, внезапно останавливаетесь, и те немногочисленные ваши спутники, которых не соблазнили хлебные запахи из близлежащих забегаловок, останавливаются вместе с вами.

И тогда начинается сюжет.

Естественно, такой же бессмысленный, как и ваш вопрос: где вы замарали ваши белые руки? По пути вы даже не вытаскивали их из карманов...

Никто не слышит вас, а вокруг белизна белизен...

«Зима!», восхищенно восклицает одна из ваших попутчиц, первой выходя из состояния соляного столба. Она расстегивает куртку, и вы находите ответ на вопрос, который даже не возник в ваших отуманенных мозгах: что не так с этой девушкой в красной шапке с безобразно деформированной в области живота фигурой - не чудовищного же ребенка носит она в своем чреве?

Но причин для беспокойства нет. Это всего лишь небольшая фотокамера, и вы облегченно смеетесь вашему следующему открытию: если рядом с вами находится человек, который не боится холода, значит, и вы его не боитесь, и всё закончится как в романе Шарлотты Бронте. Нет, трудностей, конечно, не миновать...

«Зима...», в противовес девушке-фотографу следующий эхом возглас полон разочарования и скрытого неверия в благополучный исход времен. Вы вглядываетесь в обладателя пессимистичной точки зрения на мир: остролицый и остроносый, он кажется вам героем романа Камю, и это сходство усиливает высоко поднятый ворот короткого пальто, в котором он прячет посиневшие уши с остро торчащими мочками.

«Зима!», вторит более оптимистично вторая и последняя женщина вашей небольшой группки, возраст которой плавает в разметке от сорока до шестидесяти. «За зимой всегда приходит весна!».

«Через сто двадцать дней», уточняет остролицый, вытаскивая из кармана пачку Camel’а. «Будете?», по-джентельменски он протягивает раскрытую пачку девушке-фотографу.

Отрицательно покачав головой, она крутит фотокамеру в руках и жалуется: «Стекло запотело».

«Вытрите носовым платком», советует оптимистка.

«Он грязный...», нехотя признается девушка, показывая некогда белый платок, и, так как все четверо, включая вас, молча смотрят на этот сморщенный комок ткани, она начинает тихо плакать.

«Плакать на морозе бессмысленно», сообщает остролицый, закуривая. «Так у вас появляется шанс, кроме гриппа, подхватить еще и конъюнктивит».

Вы шарите по карманам в поисках носового платка, но он, по-видимому, сбежал вместе с перчатками. Молчание оптимистки и курильщика подтверждает вашу догадку, что и они ничего не имеют за душой, но вы, вместо того, чтобы предложить фотографу вытереть объектив полой вашей фланелевой рубашки, завороженно смотрите на крохотный золотисто-красный огонек опадающей сигареты, и надежда на лучшее прорастает в вас с новой силой, и вы, наконец, произносите довольно осмысленную фразу:

«Салфетки можно купить в любом маркете... я даже готов заплатить. У меня есть монета в пять долларов».

Однако ваше мужественное предложение почему-то остается без ответа, возводя вашу растерянность в степень, близкую к отчаянию, которое продвинутые в плане меланхолии живописцы изображают белым цветом.

Вас никто не слышит, на вас никто не смотрит.

Девушка-фотограф плачет, остролицый курит, обнаруживая полное сходство с Посторонним, оптимистка раскачивается из стороны в сторону, и вы чувствуете, что рассказ завис, и надо что-то делать, неважно что, пусть полную бессмыслицу, но готовы ли вы заплатить за хэппиенд лишением одного из желудочков сердца? У вас их два, и, судя по вашему туповатому коровьему взгляду, вам будет достаточно и одного.

Нет, конечно, если вы предпочитаете и дальше жевать литературную жвачку, позволяя доить себя за бесценок - пожалуйста - специально для вас отворилась дверь грильницы, откуда пахнуло разгоряченным духом жареной птицы, и вы уже сделали шаг в направлении стеклянной двери, обрамленной растрескавшимся пластиком, но в этот момент мимо промчалась огромная белая фура с широкой красной надписью SEIFENWAREN*1.

Надпись вас встряхнула и поселила уверенность, что происходящее - всего лишь страшный сон, тем более вел машину эфиоп, наряженный в ярко-желтую рубашку, расписанную зелеными попугаями, и вы вернули тело в положение часового, и, если бы не полный сожаления вскрик девушки-фотографа о том, что она только что проморгала отличный кадр, после чего она горько зарыдала, вы бы так и остались охранять покой закованной в панцирь льда улицы.

Вскрик породил целую волну звуков... там, где исчезла фура, что-то затрещало, застрекотало, загрохотало... а когда звуки стихли, из грильницы выскочил официант-мальчишка с ворохом грязных полотенец и заспешил в место предполагаемой аварии.

Мысль, что фура перевернулась, а ее содержимое растеклось в пространстве, пришла в голову не только вам, и вы облегченно выдохнули: монету можно потратить на круассан и чай - ведь официант когда-нибудь вернется, а рассказ о том, как на тротуаре перемешались мыло и шампуни, или как внезапно наступил ледниковый период, или о том, как вы ушли искать перчатки, может и подождать.

Тем более, вы знаете, что всё лучшее уже написано, и лучшее, что вы можете сделать, это пригласить на чашку кофе страдающую девушку. Прежде чем вы подумали об этом, намерение уже расцвело в вас буйным цветом, однако девичьи слезы высохли без вашего участия, когда оптимистка предложила последовать за официантом и почиститься без того, чтобы искать место, где можно это сделать.

Вместе со всеми вы побежали к месту происшествия, но двигались вы в странном «писательском» полусне, и воображение рисовало вам мажорную картину происходящего, которую можно было облечь в мантию Талии и продать - такса в разделах любых журналов «Проза» неизменна: пять «зеленых».

Одновременно с разворачиваемым действием вы уже истратили не заработанный гонорар, и остроумные шутки несуществующей толпы подстегивали ваше рвение, но сколько бы вы не вслушивались в какофонию голосов, и не вглядывались в гигантского червя, скользящего к месту, откуда доносился клубничный запах, видели вы только стеклянные емкости: бутылки - большие, на два литра, и маленькие, из-под морковного сока для детей до одного года; банки, среди которых преобладали с наклейками от ежевичного повидла; графины, кувшины, хрустальные и керамические вазы; разрисованные фривольными сценками греческие амфоры; пластиковые цветочные кашпо...

Громкий нахальный крик вороны вернул вас в реальность, однако, ритм рассказа был задан, и вы бы повернули обратно немедленно, однако, надежда, что вы немного понравились девушке-фотографу, не позволила вам сделать разворот, и, конечно, вас поддержали бы и ваши коллеги, которые умнее вас, и которые давно уже ничего не сочиняют, сказав, что нет никакого смысла даже в пятерке баксов, если вам некуда ее потратить.

И здесь вы махнули рукой на вашу писательскую карьеру, а ваше живое воображение уже начертало вам пастораль вашего будущего: вы - жених, она - невеста. Вы - отец, она - мать. Вы - дедушка, она - бабушка. Вы на граните слева, она - справа, между вами всего двадцать пять сантиметров... Осталось прожить детали.

В вашем проживании самой лучшей, (по-вашему), ветки будущего, вы немного застряли, и прибежали к розовому пенному озеру слишком поздно. Толпа из вашей юмористической миниатюры исчезла, а Талия сменила пурпуровую мантию на красно-желтое рубище Мельпомены, и некстати вы вспомнили фразу из разговорника по французскому языку: «Combien coute un litre de miel?*2». Возможно, пяти долларов вам бы хватило....

Да, разлившиеся шампуни выглядели цельной водной массой, но ваши попутчики не спешили осуществить их естественные надобности. Остролицый имел вид человека, который только что отказался от миллиона, взамен предполагающего разделить клетку с черной пантерой, глаза которой светились постоянным голодным блеском. Сейчас он вновь закурил, возможно, чтобы дым Camel’а скрыл от группы жанровую сценку, разворачиваемую возле кромки земляничной поляны.

Там, на корточках, сидела женщина в свободной желтой тунике и, макая губку в малиновый кисель, мыла что-то квадратное, некий абстрактный предмет, который можно было принять за позолоченную рамку картины в стиле барокко. Возле ног женщины свернулась калачиком девочка с короткими черными волосами, выстриженными возле одного уха полумесяцем. Губы девочки шевелились, однако, из-за высокой плотности воздуха ничего нельзя было расслышать. Что она говорила, осталось бы тайной и для вас, если бы оптимистка не перекрестилась и не перебила ваше желание приблизиться к странной паре на минимальное расстояние.

«Господи Исусе...», едва слышно прошептала она. «Уж лучше посох и тюрьма...».

«Кстати», обратился остролицый к девушке-фотографу. «Вы можете сделать отличный рекламный кадр. Мой старый приятель имеет связи в этом бизнесе, а зима всегда заканчивается весной. Вам всего лишь надо сделать три действия: пройти десять шагов, одолжить губку у этой колоритной прачки и вытереть объектив камеры. Уверен, вам отвалят не меньше пяти штук».

«Господи Исусе...», продолжала шептать оптимистка. «Ты сказал мне иди в монастырь, или замуж за дурака...».

«Да бросьте!», остролицый закурил новую сигарету. «Что есть безумье, если не безумье?». Он коснулся свободной рукой рукава куртки девушки-фотографа. «Вы запомните мой телефон? Или, лучше, продиктуйте свой. Я знаю одно приятное местечко... Если не поставить на поток любые страдания, так недолго составить мойщице компанию».

Девушка-фотограф окатила его ледяным взглядом и холодно ответила: «Я не снимаю умалишенных», а затем повернулась, чтобы раствориться в морозной дали.

«Ну, судя по твоей затреханной куртешке», цинично бросил ей вслед несостоявшийся поклонник. «То, что ты снимаешь, не пользуется спросом даже в дамских журналах!».

Оптимистка хотела возразить, но промолчала, устремив взгляд левее, туда, где чернели останки фуры.

«Наверное, водителю придется заплатить за ущерб», печально сказала она, отводя глаза, видимо, подсчитывая в уме, в какую сумму оценить вес своего сострадания. Однако, не стремитесь осуждать женщину, или человека - как вам будет угодно - вы никогда не знаете всех обстоятельств видимого.

«Собственно, мне здесь нечего делать», пожал плечами остролицый, докурив и убирая пачку в карман. «Руки у меня ничем не запачканы».

Осознание того, что чистому человеку нечего делать у мыльного водоема, вернуло оптимистке бодрое настроение духа. Она посмотрела на земляничное озеро другими глазами, и вы с остролицым тоже расширили обзор картины. Недалеко от женщины в желтом полоскал тряпки официант из грильницы, и радости оптимистки не было предела, когда он закончил выжимать и с кипой белоснежного столового белья побежал обратно в кафе.

Пробегая мимо, он окинул профессиональным взглядом оптимистку, постороннего и вас, бросил: «Есть два свободных места», и исчез в паре занимающегося полдня.

«Грех не воспользоваться предложением», оптимистка протянула единственному мужчине руку, и тот, не капризничая, дал увести себя в куриное царство.

А вы остались стоять с разинутым ртом, недоумевая, почему автор рассказа написал «единственный мужчина» ... Что он/она имел/а в виду? Вы же, несомненно, мужчина, у вас даже есть пять долларов в кармане.

И, возможно, если бы не сумасшедшая женщина, которая продолжала тщательно тереть одно и то же место на квадратной раме, и девочка, свернувшаяся возле ее ног подобно верному псу, вы бы затаили на него/нее обиду, и, увидев его/ее имя в витрине модного книжного магазина, презрительно бы скривили губы: «Авторша!» - если это женщина, сплюнули, и потратили бы ваши деньги не на ее/его шедевр, а на писчебумажный набор, чтобы написать лучше, но вы этого так и не сделали, осознав, что вас не существует, и что вы всего лишь недостающий элемент картины, которую автор, или авторша, задумал/а в тот момент, когда понял/а, что ничего его/ее, кроме приютской земляничной зимы не ждет.

Но вас это открытие печалило недолго. Поняв, что вы - никто, и вас в жаркой квартире ждет только зонтик, вы покорились воле Писателя и сделали три действия.

Первое. Вы нашли среди обломков фуры ее несчастного водителя-эфиопа. Второе. Достали из потайного нагрудного кармашка редкую коллекционную пятидолларовую монету. Третье. Отдали ее бедолаге.

Далее вы наблюдали вместе с не менее изумленным автором/авторшей, как монета растет, в росте меняя цвет и приобретая благородный блеск «презренного металла», и вы сделали еще одно открытие.

Тот пьяница-гений, который получил за поэму «Ворон» пять долларов, купил дрова, кагор и хлеб. Всё, чем живет человек: тепло, вода и еда.

Новое открытие породило последнее: вы осознали, что вы не человек, и от этого вам сделалось так легко, что вы взлетели высоко в воздух, как шарик, наполненный гелием, и вы бы, подобно ангелу, достигли неба, если бы у вас за душой было что-то еще, кроме пяти долларов и нейлоновой защиты от дождя.

У вас не было главного: цели... поэтому вы попали не в царство небесное, а приземлились в метре от него: у кромки земляничной поляны возле умалишенной женщины и ее дочери, которая, казалось, еще в трезвом уме, повторяя не лишенную смысла фразу:

«Мама мыла раму... мама мыла раму… мама мыла раму...».

Хорошо, что вы учились по другим учебникам другими учителями, и осознание того, что сумасшедшая моет воплощенное в правильной геометрической форме верховное индуистское божество Вишну, помогло вам не испытать чувство потери того, что могло бы стать вашей жизнью.

*1 SEIFENWAREN(нем.) моющие средства (дословно: мыльные товары)

*2 Combien coute un litre de miel? (фр.) Сколько стоит литр меда?