Как дионисийствовали в салоне Лили Брик

     В социальных  сетях  мне не раз на глаза попадался  текст о соперничестве двух «роковых женщин» - «колдуньи» Анны Ахматовой и «ведьмы» Лили Брик.
     Меня в этом тексте заинтересовал следующий пассаж:
     «В салоне Бриков в Гендриковом переулке гремели маскарады, напоминавшие бесовские шабаши. Мейерхольд приказывал везти шампанское и театральные костюмы, Маяковский в козлиной маске блеял верхом на стуле, Брюсов воспевал дионисийские игры и совокупления с «козлоногими». «Я — в красных чулках, а вместо лифа — цветастый русский платок», — вспоминала Лиля…
     В «Башне» — салоне поэта Вячеслава Иванова на Таврической — Анна брала более изысканными «фокусами»: «Перегнувшись назад, она, стоя, зубами должна была схватить спичку, которую воткнула вертикально в коробку, лежащую на полу. Ахматова была узкая, высокая и одетая во что-то длинное, темное и облегающее, так что походила на невероятно красивое змеевидное, чешуйчатое существо», — вспоминали современники».
    В связи с дионисийскими мотивами в романе «Мастер и Маргарита» я решила провести собственное «расследование» относительно  информации о дионисийских настроениях в интеллигентских кругах в советскую эпоху.    
    То, что сведения о «фокусах» Ахматовой в петербургском салоне Вяч.Иванова под понятие «советского дионисийства» не подпадают, было ясно без всякого «расследования».
    Вяч. Иванов  - выдающийся философ и поэт. Во многом благодаря Иванову идеи дионисийства получили широкое распространение в России, приобретя специфический оттенок российской религиозно-философской мысли. 
    Иванов проводил свои знаменитые литературные «среды», на которых бывал весь цвет тогдашней петербургской интеллигенции и куда пытались попасть начинающие литераторы.  Но проходили собрания «Башни»  до революции, в основном в 1905-1912 гг. 
    О «фокусах» Анны Ахматовой мы знаем благодаря свидетельству дочери Иванова.  Это она вспоминала, как однажды, окруженная гостями, юная Ахматова показывала свою гибкость, проделывая отчаянный цирковой трюк: перегнувшись назад, до самого пола, пыталась схватить зубами спичку, которая торчала вертикально из лежащей на полу коробки.
    Ничего особо предосудительного в поведении юной Ахматовой, конечно, нет. 
    А что же творилось в чекистском салоне Бриков? Какие такие бесовские шабаши?
    Может что-то и творилось, но вот упомянутые факты критической проверки  – на признаки бесовского шабаша – не выдерживают.    
    На самом деле речь идёт об одном конкретном событии, точнее, мероприятии. Оно состоялось по случаю открытия ретроспективной выставки В.Маяковского «20 лет работы» (литературной, художественной, драматургической, лекционной работы поэта за двадцатилетие его деятельности).
    Маяковский переживал трудный период. С одной стороны, его упрекали в том, что он исписался, что он, поставив своё перо в услужение советской власти, уже не смог достичь уровня своей доерволюционной поэзии,  а, с другой, объявляли «попутчиком революции», выи скивая в его творчестве  пережитки «индивидуализма», «интеллигентского нигилизма», «анархизма» и т.п.      
    Отвечая на вопрос, для чего он устроил выставку,  Маяковский отвечал (в марте 1930 года): « Я ее устроил потому, что ввиду моего драчливого характера на меня столько собак вешали и в стольких грехах меня обвиняли, которые есть у меня и которых нет, что иной раз мне кажется, уехать бы куда-нибудь и просидеть года два, чтобы только ругани не слышать.
     Но, конечно, я на второй день от этого пессимизма опять приободряюсь и, засучив рукава, начинаю драться, определив свое право на существование как писателя революции, для революции, не как отщепенца. То есть смысл этой выставки – показать, что писатель-революционер – не отщепенец, стишки которого записываются в книжку и лежат на полке и пропыливаются, что писатель-революционер является человеком – участником повседневной будничной жизни <и> строительства социализма».
    Положение усугублялось проблемами на «личном фронте», что, естественно, сказывалось на психологическом состоянии поэта.      
    Празднование юбилея проводили на квартире Бриков 30 декабря 1929 года, т.е. оно практически совпало с празднованием Нового года.
    Маяковский не любил пафосных юбилеев («Не юбилейте!»). И соответственно его чествование было проведено в антиюбилейном, шуточном  стиле. 
    Шампанского действительно заготовили много – по бутылке на человека (гостей было 42, в основном коллеги-лефовцы и представители "компетентных органов"), и в результате за ночь многие напились «до чёртиков».
    На стенах развесили фотографии и плакаты Маяковского, а с потолка свисал длинный плакат, на котором большими буквами была написана фамилия виновника торжества: М-А-Я-К-О-В-С-К-И-Й.
    Мейерхольд привез из театра костюмы: жилетки, парики, шляпы, шали, накладные бороды, маски и прочую театральную бутафорию .
    Праздник был задуман как сюрприз для Маяковского. Когда он, нарядный, свежевыбритый, улыбающийся, появился вечером, гости встали и под гармошечный аккомпанемент Василия Каменского исполнили кантату, написанную Семеном Кирсановым.
    Куплеты исполняла певица Галина Катанян (впоследствии Лиля уведёт у неё мужа Василия Катаняна, но, удивительно, Галина оставит о «разлучнице» прекрасные воспоминания). 

Кантаты нашей строен крик, Кантаты нашей строен крик,
Наш запевало Ося Брик, наш запевало Ося Брик!
И Лиля Юрьевна у нас, И Лиля Юрьевна у нас,
Одновременно бас и альт! Одновременно бас и альт!
Здесь Мейерхольд, и не один, Здесь Мейерхольд, и не один,
С ним костюмерный магазин! С ним костюмерный магазин!

     Затем все хором пели припев:
Владимир Маяковский, тебя воспеть пора.
От всех друзей московских Ура! Ура! Ура!
   
    Маяковскому предложили стул, он сел, развернув спинкой вперёд, и надел огромную козлиную голову из папье-маше.
    В таком виде он ещё раз выслушал кантату, а затем чествующие его речи. Так, поэт Асеев произнёс речь от лица враждебного критика, который в конечном итоге признаёт, что ошибся юбиляром.  В ответ на каждую подобную  речь Маяковский блеял из-под козлиной маски.   
    Дальше – танцы во всех комнатах и на лестничной площадке под гармошку Каменского, игра в шарады, в которой Маяковский должен был угадать, какое из его стихотворений изображается. В частности так: один из гостей сел за стол, другой дал ему бумагу и ручку и ушёл. Маяковский правильно угадал сцену из "Разговора с фининспектором о поэзии": "...вот вам, / товарищи, / мое стило, / и можете / писать / сами!"
     Настроение у гостей было превосходное. Маяковский старался подыгрывать, как мог, но, по единодушным свидетельствам,  выглядел очень подавленным.
    Пришёл без приглашения Пастернак, до того поссорившийся с Маяковским, однако примирения не вышло. 
    "Я соскучился по тебе, Володя, - сказал Пастернак. "Я пришел не спорить, я просто хочу вас обнять и поздравить. Вы знаете сами, как вы мне дороги".
    Но Маяковский отвернулся и произнес, не глядя на Пастернака:
   "Ничего не понял. Пусть он уйдет. Так ничего и не понял. Думает, что это как пуговица: сегодня оторвал - завтра пришить можно обратно... От меня людей отрывают с мясом!.. Пусть он уйдет".
    Пастернак бросился прочь из квартиры, даже не взяв свою шапку.*
    Вот и весь шабаш! Кстати, Брюсова среди гостей не было. Так, откуда же он взялся в процитированном мною тексте?!
               
              Продолжение следует   

*http://www.famhist.ru/famhist/majakovsky/000aa142.htm Маяковский: выставка "20 лет работы", ссора с Пастернаком