Незаконченная история

     В январе 1984-го года командование авиацией Тихоокеанского Флота отчего-то решило, что негоже нашей отдельной гвардейской разведывательной эскадрилье вальяжно отдыхать после новогодних праздников. И скомандовало: равняйсь-смирно-нале-фу-шагом-арш! В переводе на авиационный язык это значит: по самолетам, товарищи авиаторы, и дуйте туда, где Макар не пас своих телят! Так я, еще молодой и "зеленый" лейтенант, оставив в крохотной коммунальной комнате без «удобств» жену с месячным сыном, в первый раз оказался на Сахалине, дежурном аэродроме Леонидово. В качестве правого летчика у опытного уже командира авиаотряда гвардии капитана Щипачева.
 
    Остров Сахалин - не Приморье, дефицита снега зимой тут не бывает. При нескончаемых снегопадах с метелями я как-то сразу понял, что Макар не то что телят, но и собаку на улицу не выпустит. К слову, за полтора месяца, что мы там "продежурили", полетать удалось всего 2 или 3 раза. Несмотря на то, что аэродром этот строили еще японцы, когда хозяйничали в южной части Сахалина, и полоса была с подогревом, наши, после победы над японцами, так и не разобрались в схеме котельных и соответствующих коммуникаций. Поэтому полосу от снега и льда очищали простым механическим способом. Но успевали не всегда...
 
   Теперь немного предыстории. В 1980-м году в нашей АЭ (авиационной эскадрилии) случилась катастрофа Ту-16, командир - гвардии майор Каракозов. Как и в случае с Плиевым (Северный Флот), все указывало на то, что самолет в Японском море был сбит. При попытке идентифицировать японское военное судно. Но в архивную историю легло резюме: снизился на недопустимо малую высоту и в развороте задел крылом воду, упал, затонул, экипаж погиб... Летели они тогда в паре. Ведомым Каракозова был тот самый Щипачев. И только он один, из всего экипажа свидетелей, написал в объяснительной, что видел в разрыве облачности горящий самолет ведущего, без части крыла. А один человек - как бы и не свидетель для официальных выводов. В интернете до сих пор спорят и строят версии по поводу этого случая, но Щипачев уже не может вставить свой жирный "пятак" в эти баталии: его уже давно нет на этом свете...


     Думаете, а при чем тут, собственно, зимний Сахалин, да? Да при том, что лично для капитана Щипачева это была незаконченная история. И именно тогда, на Сахалине, она и получила некое свое продолжение.

   Заселили нашу эскадрилию в один из длинных деревянных бараков, которые местные "аборигены" не без гордости именовали "бунгало". Думаю, с юмором у них было все в порядке. Удобства на улице, ледяная вода в умывальнике (хорошо, если вовсе не замерзшая), два крыла, длинные коридоры и норки, норки... В смысле, тесные помещения на экипаж, где двоим очень трудно разойтись, двухъярусные койки, дощатый щит у окна вместо стола, тусклый свет от единственной лампы и свист ветра сквозь щели в окне. В общем, все, как любит Макар... Именно здесь мне наиболее часто на ум приходили слова известной песни полярных летчиков: «Кожаные куртки, брошенные в угол, снегом запорошено низкое окно…» Хотя, как раз с окнами, из которых сквозило ледяным холодом, мы проблему решили.  Вскоре весь барак снаружи был превращен в сплошной "иглу": нарезали снежных "кирпичей" и обложили "бунгало" этими блоками и, попутно, матом. Затем облили водичкой, для полной герметизации. В общем, устроились комфортно, авиацию не прошибешь "удобствами" на морозе! Стало быть, лампочка в комнатушке уже более никогда не выключалась. А на кирпичах посреди помещения вечно краснела раскаленная спираль, уж и не помню, от какого бывшего электроприбора. Современный пожарный инспектор наверняка потерял бы сознание, кабы узрел такое преступное нарушение противопожарной безопасности. И, поди же, ни разу ничего не горело. Даже несмотря на то, что некоторые по вечерам были… как бы это потолерантнее…  не совсем трезвы.

     Вооот, видите, мы уже подбираемся к самому интересному! А именно, к одному достопамятному приведению себя в  нетрезвое состояние, в составе всего экипажа. Повод случился знатный и все оправдывающий - мой день рождения! Не знаю, как у меня получилось родиться 7-го февраля. Мне кажется, я всегда хотел родиться в этот день. Потому что 7 - мое любимое число!

   Ни один, даже самый последний член экипажа, не смеет надеяться, что в такой обстановке об этом событии  никто не вспомнит. Напротив, наш экипаж еще за несколько дней до события слюнки сглатывал, и каждый поочередно заглядывал мне в глаза предвкушающим масляным взором.
   - Да понял я, понял!

   После ежедневной предварительной доподготовки к полетам, которых, по снежным и буранным причинам, опять не будет, меня отправили в село Леонидово, за «главпродуктом». Ну, как отправили… Товарищи по экипажу просто непрозрачно намекнули на сложившиеся не по их вине обстоятельства и показали направление, по которому следует двигаться. Надо заметить, направлением этим была заснеженная железнодорожная колея,  в некотором смысле «дорога жизни» для командированного личного состава. Использовалась эта тропа в разных целях: помывка в сельской бане, закупка персонального продовольствия, которое, в отличие от местного столовского, вполне можно было есть, посещение культурных мероприятий, к коим у нас обычно относились посиделки в сельском кафе-ресторане, и, собственно, закупка «главпродукта», то есть, спиртного, по локально-праздничным поводам или вовсе без оных. 

   Имелась, конечно, и более приспособленная для передвижения дорога, но она несравнимо длиннее! А из легкового автотранспорта на всю часть (отдельная эскадрилия – она и есть часть, в нашем случае, за номером 62769) имелся лишь командирский УАЗик. Ясное дело, что командир части, подполковник Куликов, при всей его «демократичности», не мог отдавать транспорт в пользование офицерам и прапорщикам без веской на то причины.  И я, естественно, вооружившись пока пустой парашютной сумкой, отправился в село по железной дороге, благо, снег промеж шпал был уже намертво утрамбован множеством ног. Кстати, эта «дорога жизни» все-таки доставляла некоторое беспокойство нашему (и не только нашему) командованию (в самом Леонидово размещался то ли полк, то ли дивизия танкистов).  Как бы там ни было, но прокатился слух, что в районе этой «железяки» объявился медведь-шатун. Все знают, что шатуны – очень злобные и опасные звери (это и понятно: если меня среди ночи выгнать из теплой и удобной постели, я тоже буду недобрый). На пару дней в гарнизоне наступило смущенное затишье. Затем жизнь вновь закипела на железнодорожной тропе: в конце концов, если медведь-шатун не выдумка, то тем хуже для него. 


  Три километра по кратчайшему пути - по заснеженным железнодорожным шпалам, посещение местного "лабаза", и я двигаюсь обратно по своим следам. В сумке, не считая закуски, - шесть бутылок водки, по бутылке на нос.

     Здесь позволю себе отвлечься, чтобы поделиться одной житейской авиационной хитростью. Как вы знаете, нашему брату сколько ни наливай - выпьет все! Иначе, по-видимому, уважать себя перестанет! А как потом дальше жить, если ни ты, ни окружающие тебя не уважают... Поэтому наутро, когда голова трещит, а во рту нагадило стадо кошек, похмелиться нечем! Ибо все ушло на "самоуважение"! Так вот. На Сахалине меня научили, как найти выход из безвыходной ситуации. Я недаром взял шесть бутылок, по числу членов экипажа. Следовательно, по бутылке на брата. Далее, каждый прячет свою бутылку, применяя навыки доморощенного диверсанта: в сугроб, под матрац, в рукав шинели, под половицу... Из опыта множества поколений авиаторов в командировках выходило, что хоть одну, да не найдут по пьянке. Но наутро она чудесным образом находится! Хотите верьте, хотите нет, но вот именно так и вышло, все в точном соответствии с соответствующим законом (прости, Господи, за тавтологию). На радостях поутру мы даже опоздали на построение, за что не командир экипажа, а именно я получил «люлей», в виде выговора, как непосредственный организатор и вдохновитель своим преднамеренным рождением в день накануне...
     Однако суть не в этом.

     После первых двух бутылок нутро приятно размякло, стало тепло и хорошо, несмотря на то, что вместо положенных подарков меня лишь трепали за уши, как школьника. Любя, конечно… Сквозь деревянные двери и перегородки «апартаменов» смешанный гомон наших голосов утекал в длинный холодный коридор, где смешивался с подобными же вечерними звуками из соседних экипажных комнат.
 
   Как думаете, о чем обычно говорят выпившие летчики, штурманы и прочие авиаторы? О женщинах? Я вас умоляю. Конечно, о работе! Это вернейший признак, по которому можно определить состояние летчика, даже если ветер уносит "лепесток" в противоположную сторону, а разговор внешне вполне серьезный и адекватный. И этот разговор не мог не состояться за столом. О катастрофе Каракозова. Хмель временно ушел на второй план, когда Щипачев вновь рассказывал, в общем-то, известную всем историю. Половина нынешнего экипажа тогда была с ним, на борту ведомого.

     Полет на БС (боевую службу), как правило, предусматривал один примерно из двадцати заготовленных маршрутов. Предварительно выбирается тот, в районе которого обнаружены военные корабли вероятного противника. Задача: найти и определить цель, выявить состав сопровождающих судов, их класс, вооружение, наименование, направление и скорость движения. Главное - сначала обнаружить, затем, по уже готовым данным, супостата всегда можно поместить "под колпак" и отслеживать его действия. Ту-16, конечно, хорош в визульном контакте. Но при облачности, особенно низкой, начинаются определенные очевидные сложности. РБП (бортовая радиолокационная станция) и в свои лучшие дни видит не далее 40 км, а иной раз и того нет. К примеру, как-то раз она у нас не могла "увидеть" ни одной засветки грозовой деятельности, пока мы не влетели в самую их гущу: полыхало слева, справа, вверху, снизу...

     Однако пара Каракозов-Щипачев в нужном секторе обнаружили по РБП нечто похожее на цель. Осталось за малым: выйти на визуальный контакт. В одиночном полете предельно-малая высота для таких целей определена в 60 метров. Однако парой – 200 для ведущего и 400 для ведомого. А нижний край облачности явно меньше двухсот... Поэтому Каракозов приказал ведомому следовать на 400 м с прежним курсом, а сам ушел на 60, под облака. Больше его не видели. Нет, видел один Щипачев: в разрыве облачности промелькнул самолет ведущего, горящий, без части крыла...

     В комнате надолго зависла тишина. Если бы не зима, у соседнего экипажа можно было бы расслышать жужжание мухи, бьющейся о стекло. И в этот момент рот открыл наш КОУ Володя Фирман (командир огневых установок, прапорщик из "кормы").
      - Командир... А я ведь тоже его видел... Горящего...
     И... резко заткнулся... Потому что ни до, ни после я не видел такого взгляда у нашего командира экипажа - пригвождающего к деревянным доскам стен "бунгало".
     - Что ж ты, б… , молчал? Не написал, как я?!!
     Вова что-то неуверенно блеял, в том смысле, что "думал, вдруг показалось", "все писали - и я написал" и вообще, "как бы чего не вышло"...
Ни для кого ничего не изменилось. Кроме гвардии капитана Щипачева. Нетрудно понять его смятение и сомнения: неужто и мне показалось... Галюцинации, что ли? Почему меня никто больше не стал слушать? И вот, 3,5 года спустя его сомнения развеялись, аки дым. Значит, точно сбили его япошки, теперь однозначно! Воспользовались, гады, тем, что свидетелей нет под облаками, а море - оно все с концами скроет, любую подлость.
 
     Ничего не поменялось в архивах. А в интернете по-прежнему пишут, что самолет Геннадия Каракозова то «сам упал в воду», а то и вовсе "самовозгорелся"... И нет уже Щипачева, чтоб вставить свое веское слово...