Бродячая труппа и волшебный талер. 10

Дюк проснулся тяжело дыша, будто во сне тащил мешок, но резкое пробуждение погасило память о сновидении.

Так память бережёт себя. В момент, когда житель меняет мир своего проживания, память перестаёт освещать события прошлого – чтобы открыться новому. К тому же, перемена мира означает перемену отсчёта времени, и память, дабы избежать, опять же, путаницы, отменяет былые координаты.

Потому не помнит родившийся, что с ним было до того, как он родился. И тот, который очнулся после обморока, не помнит, как обстояли его дела внутри обморока. Напротив, он пребывает в уверенности, что там «ничего не было».

Дюку не сна было жаль: он испугался женского крика, что прозвучал посреди этой ночи, посреди гостиницы - наяву. Дюк приподнялся, прислушался – женский отчаянный вопль ещё звучал, ибо тишина служила ему струной. Что случилось у них? - с актрисами всё не славу Богу. Мышь в постель забралась?

По коридору затопали голые пятки (объяснительные), - дверь отворилась, появилась Хлоя. (Шекспир зря отказался от призрака Офелии, получилось бы эффектно.)   

- Почему ты меня не пустил к себе спать?! – прокричала надсадно.
- Что у тебя стряслось, твою ж мать?! – прорычал корявым со сна голосом.   
- Монка напала!

Дюк покинул своё ложе, побрёл к женщинам, попутно их благословляя чёртом, бесом, вурдалаком, тазиком для кровопускания, щипцами стоматолога… «Почему не пустил?! Опять я виноват?! Не пустил - и не пущу!»

В женском номере горела оплывшая, коптящая свеча, две пары глаз его встретили блеском и вниманием.
- Ты как здесь очутилась? – обратился к Монке.
- Через окно, - откинула белую руку в сторону окна.
Он вспомнил, что она гимнастка. Пожилая Легурда глядела на него с мольбой – дескать, убери этих девок, житья от них нет!   

- Она у меня клок волос вырвала! – простонала Хлоя прямо ему в ухо; он покрылся мурашками.
- А ты, тварь, бросила меня одну с этими циклопами! – Монка спрыгнула на пол, снова готовая драться.

- А ты меня продать хотела! Предательница! Проститутка продажная!
В комнату втиснулся гостинщик.
- Ещё раз заорёте, я вас выгоню всех на улицу.
Молвил и ушёл.

- Зачем ты вернулась? Всех бросила, меня оскорбила… уходи! – повелел Дюк.
- Уйду, если ты такой нервный! Прям обидчивый! Высплюсь и уйду, - Монка отвернулась к стенке.
- Договорились. И на завтрак не рассчитывай. Всё, актрисули, баста! Больше ни слова! Умоляю вас бубонной чумой - только вякните!

Дюк вернулся на своё спальное место, лёг в прошлый свой пот – влажный след потерянного кошмара. Ворочался, томился вопросом – что-то было во сне важное… но порванная ночь не срасталась.

Он горько вздыхал, тосковал, словно был в плену. Почему он должен тащить этих взрослых людей на своём горбу?! Не обязан. Выходом из проблем ему показался отказ от «Менестреля». Только Рогув у него вызвал сочувствие: богатырь был простым и доверчивым, как дитя. А Хлою и Монку совсем не было жаль; напротив, заранее было жалко тех, кто с ними свяжется. И красавец Ансельм не пропадёт, найдёт себе кров и альков. ...Так стало в нём исподволь зреть решение – остаться одному. А вот театра, пусть и не музами рождённого, было всё-таки жаль.
   
Дождался рассвета, спустился в обеденный зал, сел на скамью. Трактирщик (на первом этаже, а на втором он - гостинщик) вошёл с постаревшим лицом. Дюк попросил у него прощения за ночное беспокойство.
- Ладно, проехали.
- Слушай, Ганс, пить надо, есть надо, а денег нет, купи у меня лошадь... и повозку впридачу.


- Лошадь? Их у тебя две.
- Сам выбери.
- Я уже выбрал – ту, что посветлей, с длинной чёлкой, за десять талеров.
- Ну пятнадцать, побойся Бога!   
- Ладно, двенадцать. С повозкой. За овощами буду ездить. Отказал мне помощник бургомистра в огородном наделе. А всё потому, что я взятку не дал. Отчего они такие мздоимцы?

Дюк не стал отвечать, но попросил у Ганса полталера, гульден, в счёт лошадиной сделки. И попросил покормить актёров – они бедней лошади, они всегда голодные. Насчёт Монки не стал накладывать запрет – пускай покормит и эту заразу, а то с бабами воевать – сам обабишься.

Взяв полталера, отправился в город, - на выходе из гостиницы попал в молочный туман, густой, неожиданный, будто облако упало. Плохо, - подумал Дюк, - в такую погоду художник не выйдет на мост любоваться простором. (Он захотел выпросить у Стёрлинга волшебный талер.)
 
Неожиданно из тумана вынырнул пастор в белом воротничке. Дюк вздрогнул и спросил ради любезности: дружит ли протестанский пастор с католическим патером, и чей приход больше? Лицо пастора, изрезанное морщинами, оживлённое глазами, ответило:
- Бог его знает, - и пропало в белой мгле.

Тут же, будто в обмен на пастора, из тумана выскочил гулкий удар колокола, озвучив направление к замку. Дюк побрёл туда, пожалев о том, что не пристроился за спиной пастора -  пастора Бог ведёт, и сквозь дым провёл бы, и через огонь, и по облаку, и по воде...

Наконец ветер взялся прояснить окрестные обстоятельства, и Дюк увидел площадь в туманном пухе и за нею замок, облепленный облаком, - грозный замысел под покрывалом тайны.
 
Художник стоял на мосту, на том же месте. Оба обрадовались.
- Ты жив? А я любуюсь непроглядностью.   
- Уже проясняется, - заметил Дюк.
- Самый чудный момент - появление предметов из приснившегося молока.

- Что там бабушка? – спросил почти по-родственному Дюк.
- Разозлилась на меня за то, что я сосватал ей такого робкого, нескладного укротителя кошмаров, но… в конечном итоге она утешилась, потому что тебя сбросили в подземелье. Стервы питаются жертвами, как стервятники дичью. А вот продажные твои стражники подрались: талер, которым ты расплатился, пропал! - Стёрлинг улыбнулся, подкинув талер на ладони. - Они обвиняли друг друга, затем надавали друг другу тумаков… бедняги! Так ты согласен заглянуть в подземелье или окончательно передумал?

Дюк пожал плечами и, не смея заговорить о волшебной монете, сказал, что ему нужна глина.
- Зачем?
Дюк принялся объяснять, но Стёрлинг быстро всё понял, поскольку тоже видел каменное изваяние.

- Понимаю, такой предмет впечатывается в душу. Тут, кстати, неподалёку есть месторождение керамической глины – идеальный материал для горшечников, черепичников… а теперь ещё и для зодчих! – Стёрлинг подмигнул Дюку.
 
Они прогулялись в редеющем тумане, с детским чувством причастности к чуду, к тайне. Тёмная река, добавляя к туману пар, медленно текла из безначалья в неизвестность. Попутно художник дал Дюку советы по работе с глиной.

- Чтобы не трескалась, необходимо вмесить в глиняную массу отмытый и нарезанный конский волос, потом, чтобы черновая форма равномерно и медленно высыхала, следует покрыть её кожей. Потом, когда она высохнет, облепи мешковиной или дерюгой, и уж поверх набрасывай и растирай гипс. Он быстро сохнет. Отшлифуй, пропитай олифой, напоследок покрой корабельным лаком. Порядочно работы с таким слоном, - Стёрлинг показал высоту изделия на уровне пояса.
- Я с таким не управлюсь. Мой слон будет величиной с овцу, - пригнулся Дюк и показал возле колена.

Так они подошли к большой выемке в подножье прибрежного холма - это был широкий и высокий грот, образованный забором глины. Она тут была трёх оттенков: желтоватая, пепельная и красная.
 
Дюк со священным страхом и с благодарностью посмотрел на  художника. Тот с улыбкою глядел в изрезанный топором и лопатой грот.