Когда закончится война. Эпилог

Настоятельно рекомендую читать книгу с самого начала по ссылке http://proza.ru/2025/11/13/122

    Камера выхватывает их лица. Выцветшие от боли, но светящиеся. Я, Джавелина Шоли, видела в своей жизни многое. Голливудские улыбки, за которыми – пустота. Политические речи, за которыми – ложь. Но здесь я наконец-то слышу правду. И она горькая, как полынь, и сладкая, как первая надежда.
    Передо мной – он. Степан Степанович Стасюк. Док. Бескозырка с гордой надписью «Черноморский флот» сидит на его седой голове, как корона. Глаза, видавшие ад, сейчас умиротворённо смотрят на меня сквозь стёкла очков.
    – Ваш Артём... – начинаю я. – Все называют его чудом.
    – Чудо? – старик хрипло смеётся. – Нет. Это диалектика! Материализм! Он был тезисом. Солдаты – антитезисом. А их отказ стрелять – синтезом. Всё по Марксу. Он просто... нашёл слова. Слова, которые попали не в уши, а в души. Вскрыл абсцесс лжи.
    Он говорит о той ночи. О том, как армия, посланная их уничтожить, сложила оружие. Как вчера подписали мир. Киевская область – теперь их дом. Теперь это новая молодая Республика - Советская Украина.
    – И ваш лидер... Воронин уступил место?
    – Кирилл Петрович? – Док усмехается. – Глыба. Но он понял: у Артёма – дар. Не командира. Вождя. Народ его носит на руках. А он... он отнекивался, краснел. Говорил: «Я не политик, я идеалист». А народ в ответ: «Нам и нужен идеалист!» Скоро выборы. Всеобщие. Честные.
    – Степан Степанович, а как товарищ Ершов намерен погасить многомиллиардные кредиты, которые Украина получила за последние двадцать лет?
    – Кредиты? – Док отхлёбывает из стакана крепкий чай. – Деньги брали капиталисты. Пусть капиталисты их и возвращают. Наш народ не будет платить за чужие грехи. Мы начинаем с чистого листа.
    Он рассказывает о национализации. Всё имущество – народу. И о первом указе Артёма. Том самом, что заставил содрогнуться биржи в Лондоне и Нью-Йорке.
    – А как же все эти солдаты, которые неделю назад штурмовали Киев? – спрашиваю я.
    – Покаялись, – просто говорит Док. – Перед народом. Глаза в глаза. И народ... простил. На товарищеском суде. Потому что народ устал от ненависти. Теперь они будут служить Республике. Строить. Искупать.
    – А эти... каннибалы? Из метро? Помните, Степан Степанович, когда мы с вами разговаривали там, на Оболони, ваш коллега… Иван, кажется, говорил о людоедах…
    Я замечаю, как вздрагивает Анфиса при упоминании имени.
    Лицо Дока, наоборот, смягчается, как у деда, глядящего на внуков.
    – Какие людоеды, мисс Шоли? Они же дети! – восклицает он. – Испуганные, изувеченные системой. Мы их отмываем, лечим, учим заново есть вилкой… Овощи и фрукты. Социализм должен быть человечным. Для всех и каждого. Или его не должно быть вовсе.
    Я перевожу взгляд на неё. Анфису. Блондинка с глазами, в которых погасла детская вера, но осталась стальная ясность. И на её шее замечаю крестик.
    – Мисс Ершова... у вас на шее крест. Вы верите в Бога?
    Она касается крестика пальцами. Легко, без суеверного трепета.
    – Это память. Об отце. Он был хорошим человеком. Священником. Вера... – она ищет слова, – это не долг. Это выбор. Как и неверие. У нас здесь свобода. Свобода совести. Свобода слова. Свобода мысли. Свобода передвижения. Право на жизнь и на справедливый суд! – в её голосе появляются стальные нотки.
    Док согласно кивает, достаёт потрёпанную флягу. Предлагает мне. Я отказываюсь. Он наливает коричневую жидкость в стакан. И всё-таки это не чай.
    Я смотрю на них. На старого матроса-фельдшера, вернувшегося к своей юности, и на девушку, нашедшую веру в человека. Они сидят в полуразрушенном кабинете, а за окном – не стрельба, а стук отбойных молотков, разбирающих завалы. Начинается стройка.
    И я, Джавелина Шоли, видевшая закаты и рассветы целой эпохи, думаю, что этот рассвет, здесь, в руинах Киева, – самый прекрасный из всех, что я видела. Потому что его строят не рабы и не господа. Его строят люди, которые наконец-то вспомнили, что они – люди.

Папуа, Новая Гвинея, 27.11.2025г.