Обновляя Предисловие к проекту

Эта заметка из проекта «НЛО и другие», коротко обо всех моих проектах – в обновляемом резюме на моей странице портала proza.ru, коротко о каждом из них – в обновляемых Предисловиях.


Близость конца года подвигает меня на титанически усилия по обновлению резюме и Предисловий [1].  В частности, Предисловия к проекту «НЛО и другие», в котором я наблюдаю за организованной реакцией на международном уровне людей с высоким социальным статусом на проблему НЛО. Конгресс США своими слушаниями по НЛО легитимизировал тему, что и привело к соответствующей самоорганизующейся деятельности таких людей. Последнее словосочетание означает, что у меня нет сомнений в том, что она полностью не инициирована и не режиссируется спецслужбами, хотя их представители, в частности, экс-зампомощника замминистра обороны США по военной разведке, в этом и участвуют.

Одним из таких объектов наблюдения является несколько лет назад созданное международное Society for UAP Studies. Из того, что они сами о себе пишут на своем сайте, видно, что их характеризуют два слова: «серьезность» [2] и «дисциплина». Они означают, что собрались доктора наук из разных стран для того, чтобы создать научную дисциплину по изучению НЛО. Читая первый номер их информационного бюллетеня, помимо интриги с сопровождением экспедиции к лежащей на дне Балтийского моря аномалии и др., я обнаружил статью первого лица этого общества, M. Cifone (Founding Executive Director), которая, по-моему, заслуживает внимания.

Cifone M. Excessive Remainder: Scienti;c Possibility, Epistemic Limits, and the UFO Experience. // Mindfield Bulletin. 2025, v. 17, N1.


Хотя у этого человека под рукой свой журнал Limina, но он опубликовал эту важную для исследований НЛО статью не в нем, а в издании, по-видимому, доступном более широкой профессиональной аудитории. Мне она интересна тем, что благодаря ей я лучше понимаю, что я делаю (по сравнению с этими «серьезными людьми»). Во-первых, конечно, НЛО – это не чисто физические объекты и не чисто психические, во-вторых, как и среди аномалистов на бескрайних просторах СНГ и там в фаворе идея о том, что НЛО не стоит изолировать от других аномалий, в частности, полтергейста. И, в-третьих, как же тогда изучать все эти аномалии, которые отвергает, не умеет изучать современная наука?

Пытаясь ответить на этот вопрос, M. Cifone предлагает синтетический подход, который так описан на сайте общества: «Как недавно заявил наш исполнительный директор доктор Сайфон в Mindfield Bulletin, исследования UAP могли бы выиграть от стратегического пересечения с тремя научными областями, которые обычно не взаимодействуют друг с другом: исследования взаимодействия разума и материи и философии сознания, аномалистики и науки об UAP как эмпирическом феномене, нуждающемся в тщательном изучении».

Другими словами, никто толком ведь не знает, как объяснять всякие-разные паранормальные явления. Хотя бы по той простой причине, что, начиная практически со времен создания квантовой механики, физики-теоретики говорят о роли наблюдателя в квантовой механике, но паранормальные явления понятнее от этого не стали [3]. Предлагается сюда добавить еще и НЛО и понять, как происходит взаимодействие ума и материи. Более конкретно, предлагается помимо прочего обратиться к наработкам в этой области современных философов, по крайней мере один их них работает в этой области с конца прошлого века.

Кто такие западные философы, начиная со времен Платона и Аристотеля и до сего дня? Этот вопрос, конечно, задаю я, а не автор этой статьи, очень серьезный, солидный и респектабельный человек.  Думаю, что суть этого движения мысли, точнее говоря, важной сейчас его доминирующей ветви отражена в следующем наблюдении. Когда ученик неоплатоника Порфирия (III – IV вв. н.э.) предложил ему пойти поклониться алтарям богов, то тот ответил, что лучше пусть они сами приходят в круг его философских размышлений [4]. Среди этих богов, между прочим, были и те, кого верующие в них считали творцами всего сущего.

Думаю, что без таких вселенских амбиций не было бы ни западной философии, ни науки. Иногда в связи с этим говорят, что когда космологи взбираются на очередную свою вершину, с которой они обозревают происхождение Вселенной (они не сами ее сделали, но верят, что могут ее познать целиком), то находят там богословов. Не могу отказать себе в удовольствии, приведу такое воспоминание от чтения Введения в современную энциклопедию буддийской философии. Ее редакторы (две д.ф.н. и профессоры института философии РАН) мимоходом заметили, что философы обладают абсолютным знанием. Может быть, память меня подводит, но, по-моему, так, а уточнять лень.

М. Сайфон обращается именно к таким философам, которые знают/предполагают, как устроена основа сущего и строят свои конструкции, исходя из этого. Вот тут я и вижу свое отличие от них. Хотя я и не хожу к алтарям богов, но и не ожидаю, как Порфирий, что они придут в круг моего мышления.  Этого мне только не хватало. В самом первом моем проекте о чудесах маслопоявления у меня сама собой сложилась моя парадигма. Перво-причину этих современных чудес я предлагаю искать в волеизъявлении Яхве, которое он выразил в повелениях о строительстве скинии на горе Синай в XIII в. до н.э. Я исхожу не из моих предположений о том, как устроена первооснова мира, такого я знать не могу, т.к. не я его сделал, а из волеизъявления сверхчеловеческой личности/ ветхозаветного «инопланетянина», которое, как я думаю, так или иначе действует до сих. На таких временных масштабах и таким образом мое волеизъявление вряд ли проявляется, но оно существует, о чем свидетельствует этот текст и не только он. Дальнейшее уточнение идет не по линии устройства первоосновы сущего, а по линии качеств этой сверхчеловеческой личности, которые я предлагаю извлекать из обобщенного антропоморфизма древних богов/ «инопланетян» [4].

Источники

[1] Кукаров А.Ю. К концу года нет сил. Литературный дневник, запись от 27.11.25.
[2] Кукаров А.Ю. Теперь все будет серьезно. Проект «НЛО и другие», proza.ru.
[3] Кукаров А.Ю. Сознание в физике. Моя страница портала proza.ru.
[4] Кукаров А.Ю. Царица Хатшепсут и поддержание палеоконтакта. Проект «Чудеса Солнца и реальность контакта», proza.ru.
[5] Кукаров А. Ю. Предисловие. Проект о чудесах маслопоявлений, proza.ru.

Дальше приведен ИИ-перевод статьи М. Сайфона, почти без моей редакции, без примечаний и списка литературы.



В данной статье рассматриваются некоторые эпистемологические основания и основные методологические проблемы, связанные с интеграцией аномальных явлений, особенно связанных с неопознанными аномальными явлениями (НАЯ), в область научного исследования. Исходя из модальной аксиомы о том, что действительность подразумевает возможность, я выступаю за переформулировку эмпиризма, основанного на первичности опыта. Затем я прослеживаю трансформацию исследований НАЯ от судебно-медицинского, ретроспективного метода исследования, основанного на отчёте  о НАЯ (и, следовательно, на свидетельских показаниях), к опережающей, наблюдательной парадигме, направленной на получение измеримых данных о самих НАЯ (данных, которые по сути не опосредованы свидетельскими показаниями). Однако я утверждаю, что даже эти методологические достижения (что вполне ожидаемо) не смогут решить проблему, которую я называю «избыточным остатком»: стойкого остатка эмпирических и психофизических данных, который сопротивляется интеграции в существующие научные рамки. Чтобы противостоять этому, я предлагаю философское и методологическое расширение самой науки – такое, которое не уклоняется от аномального, а вместо этого переориентирует строгость на его встречу. В заключение статьи я призываю к расширенной эпистемологии (и связанной с ней опорной метафизике), отвечающей ограничениям современных систем знания, но открытой преобразующему потенциалу неизвестного, не скатываясь в слишком частые метафизические ловушки спекулятивного, которые, как показывает история предмета (даже недавняя), представляют собой постоянную опасность снова и снова в отсутствие руководящей опережающей науки UAP (см., например, спекуляции, среди прочего, Элизондо, 2024; Мастерс, 2022 и т. д.).

Рельность подразумевает возможность – эмпирическая основа науки

В основе этого исследования лежит, возможно, обманчиво простое утверждение модальной логики: если что-то реально, то оно должно быть возможно. Эта тавтология – «реальность подразумевает возможность» – обладает удивительной силой, когда применяется к философским основам научного исследования, и ещё более – к изучению аномальных явлений, таких как НАЯ. Здесь мы стремимся раскрыть эпистемологические следствия этого принципа не как абстрактной теоремы, а как руководящей аксиомы для радикально эмпирической науки.

Простое утверждение таково: Фактическое — это то, с чем мы столкнулись в опыте. Это не спекуляция, не воображение, даже не гипотеза. Опыт — это корень, а наука — это метод, с помощью которого мы пытаемся осмыслить этот корень, преобразуя его — методически — в структурированное знание. Это преобразование включает в себя тройной переход: от опыта к концептуализации, к инструментарию и эмпирической закономерности. Научная фактичность возникает из замыкания этого цикла — опыта, подтвержденного посредством общих, воспроизводимых, интерсубъективных систем наблюдения. Возможно, именно этого Декарт достиг столетия назад, когда он представлял себе мир в терминах двух простых «субстанций»: мыслящей субстанции и «протяженной» субстанции, которую он отождествлял с материей. Сосредоточившись только на последней, он сумел обеспечить точность в сфере материального, потому что если природа физического была «протяженностью», то это означало, что все протяженное можно было точно измерить численно. Следовательно, физическое было математическим, своего рода ироническая инверсия платоновского идеализма, который рассматривал материальное как простое отражение или тень более совершенного идеального или формального мира – мира Истины.

Но здесь кроется ограничение, часто упускаемое из виду в стандартном эмпиризме: предположение, что только определённые формы опыта – уже отформатированные для инструментального обнаружения – могут быть объектом научного исследования. Это предположение вводит скрытый круг. Сами инструменты, которые мы используем для наблюдения за миром, сами по себе построены на предшествующих концептуальных предположениях, которые, в свою очередь, были выведены из более ранних, ограниченных встреч с опытом. Это версия печально известного «картезианского круга», как его называли,[1] и это вносит предвзятость в эпистемологическую структуру науки: то, что мы способны измерить, определяет то, что мы способны узнать.

В противовес этому я предлагаю более обширную – и в некотором смысле более фундаментальную – форму эмпиризма. Вслед за Уильямом Джеймсом и перекликаясь с аспектами спинозовского монизма,[2] я выступаю за то, что можно назвать экзистенциальный эмпиризм: философская позиция, рассматривающая опыт не просто как сырьё науки, но как её онтологическое основание. С этой точки зрения, любой реальный опыт – каким бы странным, исключительным или нередуцируемым он ни был – должен рассматриваться как исходный материал для исследования. Это был основополагающий руководящий принцип Уильяма Джеймса; его коллега, философ-прагматик К. С. Пирс, ранее отстаивал формулу «не преграждай путь исследованию».[3]Таким образом, задача науки заключается не в том, чтобы разграничивать то, что возможно, на основе того, что кодифицировано, а в том, чтобы расширять его рамки в ответ на то, что является актуальным, даже (и особенно) когда актуальное сопротивляется представлению.[4]

Это имеет важные последствия для изучения НЛО. Десятилетиями определённые виды опыта, особенно связанные с так называемой «высокой странностью», исключались из научной легитимности не из-за отсутствия эмпирической реальности, а из-за отсутствия надлежащего формата для признания в рамках современных парадигм. Их исключение часто оправдывается не доказательствами, а молчаливым переворотом нашей основополагающей модальной аксиомы (на что часто указывал сам Хайнек, один из первых, кто пытался научно подойти к проблеме НЛО): «Этого не может произойти, значит, этого не может быть (на самом деле)». Этот переворот не просто философски ошибочен — он эпистемически регрессивен. Он изолирует существующие системы знаний от разрушения, защищая их именно от тех аномалий, которые могли бы катализировать их трансформацию. А байесовские соображения здесь только ухудшают ситуацию, поскольку если встречается настоящая аномалия, то, по-видимому, априорные вероятности всегда будут препятствовать ее принятию как действительности, тем самым загоняя нас в то, что исследователи машинного обучения называют локальными оптимумами: областью хорошо подтвержденной информации, которая «сработала».[5]

Принять аксиому, что действительность подразумевает возможность, значит принять более динамичную, открытую концепцию науки – такую, которая признает временный и исторически обусловленный характер своих собственных методологий и хорошо подтверждённых результатов, которые «работали» в прошлом и продолжают работать в настоящем (не забывая, что многие теории, которые наука превосходит, всё ещё остаются в определённой степени верными – например, теория Птолемея всё ещё «работает», несмотря на то, что мы отбросили её космологию и лежащую в её основе физику). Это также означает отвергнуть ложный выбор между догматическим скептицизмом и некритической верой. Реальная задача – методологическая: создать условия, при которых странное можно изучать, не отвергая его, а аномальное можно связать с известным.

Если это так, то бремя научной работы меняется. Речь идёт уже не просто о том, чтобы объяснить то, что уже понимается как часть общего жизненного мира обыденного опыта, а о более глубокой разработке эпистемических инструментов, необходимых для признания – и, в конечном счёте, интеграции – того, что уже произошло, но еще не сделано понятным, расширить область возможного за счет того, что встречается как действительное в опыте (действительно, разве мы не видим сегодня в науке столь очевидную тенденцию продвигаться во все более отдаленные и даже экзотические сферы действительного, доступные иногда только с помощью инструментов, чтобы расширить горизонт возможного, тем самым расширяя сам человеческий опыт в этом процессе, причем инструменты становятся частью человеческого опыта?).

Эпистемологические градиенты – от судебной экспертизы к наблюдательной науке UAP

Проблема включения UAP в научное исследование — это не просто вопрос сбора данных, но и вопрос эпистемологического фрейминга. В долгой истории исследований UAP мы можем выделить фундаментальный сдвиг, который особенно сейчас становится всё более заметным: от судебной логики того, что мы должны называть классической уфологией к возникновению наблюдательно-экспериментального наука UAP. Этот сдвиг не просто методологический — он знаменует собой трансформацию самого режим рассуждений, которые мы применяем к аномальным явлениям.

Я утверждаю, что классическая уфология в значительной степени действовала как своего рода судебная эпистемология;[6]Однако это делалось так часто, что не осознавалось, что это фактически было ее основой, и, следовательно, действовало некритично. Она часто рассматривала наблюдения UAP как нераскрытые дела — ретроспективные расследования, основанные на показаниях очевидцев, материальных следах и постфактумном анализе. Поэтому его эпистемическая позиция была юридической: целью было разрешение посредством абдуктивного вывода, ограниченного доказательным архивом, который был фрагментарным, непоследовательным и часто неповторимым (как и все исторические архивы: свидетели часто мертвы или события слишком далеки для надежного воссоздания или исследования и так далее). Проблема, однако, заключалась не только в качестве данных, но и в структуре расследования: Это была наука без экспериментального субстрата, работающая без контроля над своей предметной областью и не использующая должным образом откалиброванные и синхронизированные наблюдательные приборы для обеспечения наблюдательных основ своих явлений.

Судебная модальность, как предполагает работа философа Кэрол Клеланд (2002) о важном различии между историческими и экспериментальными науками, опирается на реконструктивный вывод: Обратный ход рассуждений от следов к причинам. Этот способ рассуждений правомерен и продуктивен в таких областях, как геология или палеонтология, но в случае с UAP цепочки доказательств редко были достаточно прочными, чтобы поддержать предлагаемые причинно-следственные связи.[7]Без общей теоретической базы или последовательных доказательных баз эта область оставалась раздробленной – как в эпистемологическом, так и в институциональном плане.

Напротив, новая наука об UAP определяется проактивной наблюдательной парадигмой, более близкой к тому, что Клеланд назвал бы «экспериментальной» наукой, в отличие от «исторической». Эта парадигма («экспериментальная наука» Клеланда) не дожидается возникновения аномалий, а создает инструментальные среды, в которых аномалии могут быть обнаружены, зарегистрированы и проанализированы в контролируемых условиях наблюдения.[8] В Проект Галилео, IFEX в Вюрцбурге, и UAPx проиллюстрирован этот подход: они развертывают калиброванные, синхронизированные по времени, многомодальные сенсорные массивы для обследования атмосферы и околоземной среды на предмет аномалий. Это не просто лучшие инструменты — это инструменты, разработанные для иной эпистемологии. Наряду с этим у нас есть методы, больше основанные на возникающей парадигме «техно-SETI» (поиск далеких «техносигнатур», которые были бы прямым доказательством разумной жизни), где заранее выдвигается конкретная гипотеза — то, что мы могли бы назвать «гипотезо-ориентированной» наукой UAP, в отличие от более методологически и логистически сложной стратегии обнаружения аномалий, например, Проект Галилео. Например, Вильярроэль (2022) и его коллеги агрессивно честны в отношении поиска «летающих тарелок»: то есть структурированных, материальных, технологических артефактов, способных к той или иной форме перемещения в космосе, которые можно было бы обнаружить как аномальный «транзиент» в астрофизических или астрономических терминах, или как присутствующий технологический артефакт (но неактивный, т. е. как технологический остаток) на Земле. Конечно, это может показаться бесплодным или даже подозрительным, но неясно, почему это было бы недопустимо. как респектабельный научный подход, особенно учитывая, что не только становится все более вероятным, что Вселенная в целом кишит жизнью, но и что в космологическом времени технологически развитые нечеловеческие цивилизации только с обычными методами движения (плюс ИИ, если биологическая продолжительность жизни является смягчающим фактором) могли бы заселить (посетить) большие части галактики (и исходя из этого можно вычислить вероятность появления одной из таких цивилизаций на Земле).[9]

Эта новая парадигма переосмысливает UAP не как ретроспективные тайны, требующие объяснения, а как потенциальные сигналы, которые можно обнаружить в структурированном пространстве наблюдательных параметров. Фактически (и это важно) она во многом заимствует идеи из SETI и астробиологии, где неизвестное исследуется посредством статистической фильтрации, обнаружения аномалий и моделирования сигналов. Методологическое предположение заключается уже не в том, что мы должны отнести каждый случай к известной категории, а в том, что мы должны охарактеризовать структуру самого неизвестного.

Этот сдвиг в эпистемологической позиции – от судебной реконструкции к опережающему выявлению – также переориентирует стандарты доказательств. Вместо судебной достоверности или согласованности показаний, которые (не без оснований) всегда остаются предметом споров и интерпретаций, акцент теперь делается на кросс-модальном подтверждении, воспроизводимости инструментальных данных и статистическом отклонении от установленных базовых значений (и, несмотря на отличия от метода обнаружения аномалий, подходы, основанные на гипотезах, должны опираться на общую эпистемологию).[10]  Это не отказ от более ранних подходов, а методологическое возвышение: оно сохраняет аномальное в качестве своей цели, но перестраивает структуру, посредством которой эта аномалия становится научно понятной.

Однако эта наблюдательная парадигма имеет свои ограничения. Она откалибрована для обнаружения физических аномалии – кинематика, электромагнитные сигнатуры, транссредовое поведение или (относительно локальные) нечеловеческие техносигнатуры. Она превосходно характеризует физические свойства в рамках определённого режима наблюдения. Но (что неудивительно) остаётся плохо подготовленным к работе с излишествами: субъективным, психофизическим, опытным. Они находятся на грани его эпистемического охвата и поднимают вопрос, к которому мы сейчас обратимся: что остаётся, когда приборы замолкают, но опыт сохраняется?

Именно этот вопрос и ставится в связи с избыточным остатком. И суть здесь не в том, чтобы продемонстрировать фактичность этого избытка, а в том, чтобы попытаться обозначить и затем начать устранять это очевидное «слепое пятно».[11]

Избыточный остаток – столкновение с эпистемическими пределами

На периферии научного наблюдения – сразу за пределами досягаемости инструментов и статистической нормализации – находится то, что можно было бы назвать избыточным остатком: класс аномальных явлений, который сопротивляется интеграции в существующие эпистемологические рамки не из-за отсутствия эмпирической глубины, а потому, что он превосходит методологические протоколы, предназначенные для его сдерживания. В области UAP этот остаток часто выражается через описания высокой странности, психофизического взаимодействия и рассказы свидетелей, которые не поддаются уподоблению общепринятым категориям фактов.

Назвать этот остаток «избыточным» — значит не патологизировать его, а обозначить его статус как избытка реального — эмпирического избытка, который нарушает граничные условия обычного смыслообразования. Именно в такие моменты свидетели сообщают о когнитивных искажениях, смещении во времени, онтологических трансформациях или интимных встречах, которые, по-видимому, затрагивают не только внешний мир, но и саму структуру субъективности. Проблема не в том, что эти события просто странны. Проблема в том, что они эпистемически неконформны. Они не поддаются современным инструментам понимания.

И всё же они сохраняются. Они повторяются вне зависимости от времени, географии и культурных границ. Они заполонили литературу по аномалистике, психическим исследованиям и сравнительной феноменологии. Они занимают внешнее кольцо трёхчастной модели данных НЛО Валле – инструментальной, архивной и эмпирической – и слишком часто исключаются по умолчанию. Но исключение больше не является адекватным эпистемическим ответом. Это симптом скудного методологического воображения, что было подчеркнуто десятилетиями сложных исследований в области когнитивных наук, и особенно в философии сознания – двух давних традиций, которые ещё не вошли в обиход в мире серьёзных, основанных на доказательствах исследований НЛО.

Таким образом, проблема заключается не в том, следует ли нам воспринимать подобные переживания всерьёз, а в том, как именно. Если наблюдательные науки достигли своего предела в изучении подобных феноменов, необходимы новые методы исследования – методы, способные вместить нередуцируемую субъективность, символическое опосредование, невоспроизводимую феноменологическую глубину и то измерение «смысла», которое философы, подобные Фреге, пытались, не получив широкого признания и успеха, вновь ввести в строгие научные исследования в XIX веке.[12]  Мы говорим здесь о науке, которая является в равной степени интерпретативной и эмпирической и которая признает, что место неизвестного может находиться как в структуре опыта, так и в структуре материи.

Один из путей продвижения вперёд лежит через переосмысление статуса переживающего – не как пассивного наблюдателя или ненадёжного рассказчика, а как места со-производства (или «смыслотворчества», если воспользоваться избитым выражением). Событие UAP – это не просто нечто наблюдаемое; это нечто переживаемое. Свидетель преображается, и само явление часто оказывается переплетенным с условиями этой трансформации. В таких случаях, когда смысл достигает уровня кажущейся метафизической значимости,[13] разум и материя больше не являются разделяемыми категориями. Они — со-составляющие полюса встречи, сопротивляющейся разложению.

Здесь ресурсы аномалистики, парапсихологии и феноменологической психологии могут оказаться решающими. Такие исследователи, как Атманспачер и Фах из немецкой исследовательской группы IGPP, уже наметили модели психофизической корреляции, которые не опираются на редукционистский физикализм. Бертран Мехёйст (2025) убедительно доказывал необходимость понимания феномена НЛО не как внешнего объекта, а как психофизического события, родственного феноменам полтергейста и другим проявлениям пси. Эти подходы не разрешают избыточный остаток — они очерчивают его контуры, придавая ему форму, не жертвуя его сложностью. Чтобы наука преуспела здесь, она должна быть способна видеть ее область явлений – то есть, она должна открыть себя феноменологии без априорного игнорирования, то есть: принятие аксиомы экзистенциального эмпиризма, которая гласит: «действительность подразумевает возможность».

В этом свете избыточный остаток — это не недостаток научного понимания. Это подсказка: потребность в новых эпистемических формах, новых методологических стратегиях и возрождённом философском мужестве. Он сигнализирует о достижении границ постижимости — не для того, чтобы их охранять, а для того, чтобы их пересечь.

Задействовать этот остаток — не значит отказаться от строгости. Это значит переосмыслить её. Цель — не в том, чтобы объяснить аномальное или преждевременно метафизизировать его, а в том, чтобы развить режим дисциплинированной восприимчивости — методологическую открытость, адекватную сложности того, что сохраняется, когда известное исчерпано.

Интеграция аномального опыта – философские и методологические инновации

Если избыточный остаток отмечает эпистемический предел традиционного научного метода, то следующий императив очевиден: мы должны разрабатывать философские и методологические инновации, адекватные его сложности. Интеграция аномального опыта в расширенную науку — это не компромисс с научной строгостью, а расширение её применимости. Аномальное, при внимательном отношении, может служить тиглем, в котором эпистемическая архитектура науки одновременно проверяется и преобразуется.

С философской точки зрения это подразумевает возвращение к первопричинам. Мы должны подвергнуть сомнению онтологические и эпистемологические обязательства, заложенные в наших методологиях, – особенно сохраняющиеся дуализмы между разумом и материей, субъектом и объектом, фактом и значением. Опираясь на радикальный эмпиризм Джеймса и спинозистский монизм, вслед за такими исследователями, как Атманспачер и Фах, я предполагаю, что недуалистическая метафизика больше подходит для интеграции явлений, которые включают в себя со-определения внутреннего и внешнего, психического и физического, наблюдателя и наблюдаемого. С этой точки зрения аномальные переживания – это не шум, который нужно отфильтровать, а сигналы из более глубокой структуры относительного бытия (или «психофизически нейтральной» основы, как ее описывают Атманспачер [2023], а также Атманспачер и Претнер [2022]).

На практике это подразумевает развитие гибридных методологий – подходов, заимствованных как из естественных, так и из гуманитарных наук, сочетающие количественное наблюдение с качественным глубинным анализом. Этнографические методы, феноменологические интервью, нарративные исследования случаев и экспериментальная феноменология должны быть интегрированы в наблюдательную науку UAP – не как дополнения, а как равноправные исследовательские стратегии. Цель состоит не в нормализации аномального, а в сохранении его структуры, делая его доступным для коммуницирования.

Одним из перспективных направлений является концепция психофизического параллелизма, сформулированная Харальдом Атманспачером и его коллегами. Их работа демонстрирует, как можно изучать исключительные переживания, не предполагая каузального редукционизма, а сосредоточившись на закономерных корреляциях, действующих в эмпирических и физических областях. Аналогичным образом, исследования «исключительных человеческих переживаний», проводимые Фахом и другими, предлагают масштабируемые инструменты для анализа событий высокой степени странности, не сводя их к патологии или убеждениям.

Эти усилия должны быть основаны на новых эпистемических добродетелях. Если классическая наука делала акцент на нейтральности, отстранённости и повторяемости, то наука об аномальном опыте потребует смирения, рефлексии и активного участия. Это не антинаучные ценности; это философское продолжение того, что изначально подразумевается в хорошей научной практике, а именно, восприимчивости к тому, что открывает нам мир, даже если это противоречит ожиданиям.

Наконец, такая трансформация требует институциональной поддержки. Аномальные явления должны быть вытеснены из маргиналий финансирования исследований, аспирантуры и рецензируемого дискурса. Подобно тому, как астробиология когда-то прошла путь от спекулятивных гипотез до полноценной научной дисциплины благодаря методологической формулировке и институциональной поддержке, так и исследования в рамках программы UAP могут превратиться в плюралистическую науку – включающую, а не исключающую самые сложные данные.

Интегрировать аномальное — значит не разгадать его, а осознавать его способность преобразовывать наши способы познания. В этом смысле избыточный остаток — это не предел, а вектор: он указывает за пределы известного, к более ёмкому пониманию опыта, реальности и самого общего стремления к исследованию.


Психофизические корреляции и пределы эффективной причинности


Чтобы более подробно рассмотреть эпистемологические и методологические нововведения, изложенные в этой статье, кратко обратимся к работе Харальда Атманспачера и коллег, в частности к их усилиям по формулированию научно обоснованной, метафизически последовательной структуры для понимания психофизических корреляций. Эти корреляции – между психическим и физическим – исторически игнорировались или неверно истолковывались из-за доминирования эффективной причинно-следственной связи в научном объяснении. Однако аномальные явления, такие как исключительные человеческие переживания, включая те, что связаны с опытом НЛО, часто включают в себя именно такую психофизическую переплетенность, где люди и, казалось бы, внешние явления кажутся вовлеченными в общую, беспричинную динамику. Что делает структура, которая возможно, имеет дело с такими вещами, которые на самом деле выглядят так, что не находятся сразу за пределами компетенции науки?[14]

Атманспачер и Прентнер (2022) выделяют пять требований к жизнеспособному научному объяснению психофизических корреляций. Во-первых, они выступают за метафизическую рамку, в которой как ментальная, так и физическая области воспринимаются всерьёз и понимаются как аспекты более глубокой, психофизически нейтральной области. Во-вторых, эта рамка должна включать концепции, которые либо являются общими для ментальных и физических категорий, либо находятся вне их. В-третьих, эти корреляции должны рассматриваться как акаузальные – то есть, не основаны на эффективных причинных механизмах, а скорее на значимых отношениях, разворачивающихся между областями. В-четвёртых, эта рамка  должна допускать математическую формализацию этих корреляций, в идеале с помощью таких инструментов, как разложение тензорного произведения и теория категорий. Наконец, эмпирическая методология должна быть расширена и включать данные, которые могут быть уникальными, невоспроизводимыми или нередуцируемо субъективными (Atmanspacher & Prentner, 2022).

Эта расширенная модель находит сильный отклик в исследованиях UAP, когда встреча переходит в область «исключительного», где опыт НЛО включает в себя крайнюю странность, психофизические сложности или глубокие субъективные трансформации. В этих контекстах физическое и ментальное нелегко разделить, и становится очевидно, что традиционные причинно-следственные модели несостоятельны. Вместо этого возникает потребность в системе координат, в которой разум и материя рассматриваются как сосуществующие из более глубокой, нейтральной области.

В смежной работе Атманспачер (2024) формулирует концепцию психофизическая нейтральности как основы двуаспектного монизма: метафизика, в которой ментальные и физические области возникают путём разложения из единой, недвойственной основы. Нейтральная область, обозначаемая ;ППН, не является ни физическим, ни психическим, и корреляции между ;М (психическое) и ;П (физические) возникают не из причинно-следственных цепочек, а из этого общего (неразрывно взаимосвязанного) источника. Применительно к событиям НАЯ, в которых участвуют переживающие, такая схема предполагает (но сама по себе не доказывает окончательно), что корреляция между наблюдателем и наблюдаемым не случайна, а может отражать более глубокую реляционную онтологию – общее возникновение из психофизически нейтрального.

Эта метафизическая перспектива имеет важные методологические последствия. Она подразумевает, что переживания, сообщаемые свидетелями, особенно те, которые включают символические, аффективные или содержательные элементы, следует рассматривать не как шум или предвзятость, а как индикаторы беспричинного психофизического процесса. Следовательно, измерение должно включать как физические приборы, так и феноменологические данные, полученные непосредственно. Цель состоит в том, чтобы охарактеризовать корреляционное пространство, в котором как физические следы, так и ментальные впечатления возникают как сопутствующие продукты более глубокой структуры.

Хотя такое видение и является амбициозным, оно не выходит за рамки эмпирического уточнения. Оно предполагает, что будущая наука о феноменах НЛО потребует новых инструментов – не только в области приборостроения, но и в области математики, феноменологии и философии сознания. И хотя данная статья пока не может предложить полный протокол исследования для этой новой науки, в ней утверждается, что только структура, предложенная Атманспачером и коллегами, действительно способна обрабатывать весь спектр данных, представленных в опыте НЛО. Это открывает многообещающие перспективы для будущих теоретических разработок и экспериментального проектирования в рамках исследований НЛО.

Заключение: к расширенной эпистемологии аномальных явлений

В этой статье выдвинут основной аргумент: научная легитимность аномальных явлений, особенно тех, что встречаются при изучении НАЯ, основывается не на метафизических убеждениях или вере, а на философском переосмыслении того, как наука трактует действительность, возможность и опыт. Исходя из модальной аксиомы о том, что действительность подразумевает возможность, я бросил вызов эпистемическому консерватизму традиционных научных методологий, которые априори исключают данные высокой странности. Затем мы проследили возникновение проактивной наблюдательной парадигмы в исследованиях НАЯ, которая свидетельствует о готовности пересмотреть доказательную базу, но, тем не менее, по-прежнему оставляет значительную часть эмпирического и символического ландшафта неучтенной.

Понятие «избыточного остатка» было введено для описания остаточных явлений, сопротивляющихся этой новой наблюдательной системе: переживаний, характеризующихся онтологическим разрывом, символической интенсивностью или взаимосвязью разума и материи, которые невозможно описать современными эпистемическими инструментами. В ответ на это я предложил философское и методологическое расширение, основанное на радикальном эмпиризме, гибридных методологиях и плюралистической концепции научной строгости.

Раздел под названием «Психофизические корреляции и пределы эффективной причинности» расширил эту структуру еще больше, представив работу Харальда Атманспачера и коллег, чья двухаспектная монистическая модель предлагает жизнеспособную метафизическую основу для понимания психофизических корреляций. Эта концепция бросает вызов принятому по умолчанию предположению об эффективной причинности и вместо этого предполагает, что определенные отношения между разумом и материей, особенно те, которые обнаруживаются в аномальных опытах, могут быть лучше всего поняты как беспричинные, но значимые корреляции выходящий из психофизически нейтральной области. Эта теоретическая позиция более подробно изложена в приложении к нейтральному монизму, позволяет построить исследовательскую программу, которая является одновременно научно последовательной и метафизически обширной.

В конечном счёте, цель этой статьи заключалась не в том, чтобы дать окончательные ответы, а в том, чтобы создать концептуальное пространство, в котором станет возможным тщательное исследование аномального – исследование, объединяющее субъективное и объективное, ментальное и материальное, символическое и эмпирическое. Для этого требуются эпистемическое смирение, институциональная смелость и методологическое воображение, чтобы построить науку на пределе того, чем она была. Впереди не разгадка тайны, а совершенствование нашей способности воспринимать её и реагировать на неё.

Остаток остаётся. Но также остаётся и наша обязанность слушать, изучать и думать. Будущее науки вполне может зависеть от того, как мы отреагируем на то, что её превосходит.


Приложение: О нейтральном монизме – между Джеймсом и Спинозой

Чтобы поддержать метафизическую архитектуру, лежащую в основе предыдущего обсуждения психофизических корреляций, это приложение кратко разъясняет позицию, известную как нейтральный монизм, особенно в его двойном происхождении от Уильяма Джеймса и Баруха Спинозы. На карту поставлена потребность в метафизике, способной объяснить явления, которые не подпадают однозначно под категории «ментального» или «физического», но, по-видимому, подразумевают оба или полностью выходят за рамки этого различия. Такая потребность становится особенно заметной при анализе феноменов UAP в их наиболее исключительных проявлениях, где эмпирические, символические и физические измерения сосуществуют таким образом, что это не поддается стандартному дисциплинарному анализу.

В радикальном эмпиризме Джеймса опыт «двухстволен», содержит в себе как субъект, так и объект, познающее и познаваемое, не отдавая предпочтения ни одному из них как онтологически первичному. Метафизика Джеймса утверждает, что отношения столь же реальны, как и их термины, и что сам опыт — это базовая субстанция мира — не разум и не материя, а «чистый опыт», из которого оба могут быть выведены как функциональные роли.

Спиноза, напротив, предлагает рационалистическую, но монистическую метафизику, в которой единая субстанция выражает себя в бесконечных атрибутах, из которых мысль и расширение  доступны человеку. Эта модель поддерживает теорию двойного аспекта позднее развитую в 20 и 21 веках: идея о том, что разум и материя являются двумя эпистемическими аспектами онтологически единой области.

Нейтральный монизм, сформулированный такими мыслителями, как Бертран Рассел, Фейгль и, в последнее время, Харальд Атманспачер, можно рассматривать как синтез этих двух направлений мысли. Онтологически нейтральный «базовый уровень» – психофизически нейтральная область – не различает психические и физические аспекты. Скорее, только через эпистемическое разложение это нейтральное становится познаваемым либо как ментальное, либо как физическое.

В этом контексте, психофизические корреляции – подобные тем, что наблюдаются или о которых сообщалось в некоторых исключительных случаях НАЯ – являются не результатом причинно-следственного взаимодействия между двумя независимыми субстанциями (разумом и материей), а со-проявлением более глубокого, единого субстрата. Эта корреляция не является «эффективной» в классическом причинно-следственном смысле, но акаузальной и опосредованной смыслом (Атманспачер, 2024).
 
Таким образом, метафизика нейтрального монизма обеспечивает онтологическую основу для научно строгого, нередукционистского изучения аномальных явлений. Она предполагает переформулировку понятий «объективность» и «субъективность» как производных от более общей области, в которой ни один из этих терминов не является примитивным. Такая модель не только теоретически элегантна, но и эмпирически обоснована теми видами опыта и данными, которые UAP) – на его эпистемических крайностях – всё чаще выявляют.