Посвящённые

Автор: Чак Паланик
Оригинальное название: Insiders

Из вестибюля звонит охранник — спрашивает, не завелась ли у нас в отделе девственница, которую можно было бы принести в жертву. Говорит, он уже обзвонил отдел снабжения, бухгалтерию и маркетинг — и теперь оттуда народ спускается вниз, посмотреть на шоу. По его словам, из Отдела производственного прогнозирования уже ведут какую-то Сару — девчонку только после колледжа, младшего офисного помощника. Всего неделя в компании. Новенькая. Идеальная жертва.

— Мы держим Цветочника, пока не привезут девственницу, — сообщает охранник.
Двое других уже поднялись наверх — заблокировать лифты.

Цветочник в здании.

У каждого города есть свои живые памятники — ходячие достопримечательности из плоти и крови. У нас, например, есть Птичья Леди: полная женщина в домашнем халате, что бродит по улицам и свистит, подражая птицам — горихвостке, луговому жаворонку.
А ещё есть Благословляющий Здания — мужчина, наполовину седой, наполовину молодой, в молитвенном шарфе на плечах. Он останавливается перед каждым небоскрёбом, бормочет под нос, чертит в воздухе пальцем кресты, круги, какие-то таинственные знаки. Потом опускается на колени, целует тротуар — и всё это время молится, глядя вверх, на лица, галстуки и накрашенные губы, что наблюдают за ним из окон.

Из отдела на «Махогани Роу» вылетает секретарша — гарнитура всё ещё болтается у неё на ухе. На бегу она бросает всем подряд:
— Быстрее, это же Цветочник!
И, почти не сбавляя шаг, спрашивает:
— Скажите, моя чихуахуа не размазалась?

Все у нас знают Человека с Обезьянкой — того, что в любую погоду ходит по городу в кожаных бермудах, прижимая к груди своего потёртого плюшевого друга.

И все знают Цветочника.

В холле, между двумя лифтами, уже собралась толпа. Инженеры, айтишники, сотрудники из соседних отделов — все с бейджами, с фото и именами.

Каждый знает, кто такой Цветочник.
И каждый знает, что сейчас произойдёт.

Мы стоим тесной кучкой, стараясь не смотреть на девственницу из отдела прогнозирования. На Сару.
На бейдже у неё написано: Сара Шумейкер.

Девушка с прямыми, густыми, синевато-чёрными волосами до локтей. В очках. Волосы, заправленные за уши, подчёркивают тонкое лицо. На ней блузка с рюшами спереди и клетчатая юбка — словно сшитая из старого диванного гобелена. Низкие туфли с пряжками. Веснушки. Она стоит, прижав к груди картонную папку. На поясе — пропуск, и на фото та же девушка: прямые волосы, очки, спокойный взгляд.

Сара Шумейкер.

Наша девственная жертва.
Каждый из нас когда-то был ею.
Когда-то. Давным-давно.

В свой первый рабочий день я трудился в отделе нормативов. Мой начальник послал меня в производственное прогнозирование — за бланком под названием «Учёт трудозатрат», форма HR-346, розового цвета. Внутренний документ.
Он ткнул в меня пальцем и сказал:
— Розовая, понял? Не бледно-розоватая старого формата. И не дай им подсунуть тебе синий бланк HR-975 и уверить, будто это одно и то же.

Я всё записал: Учёт трудозатрат, форма HR-346, розовая. Не бледно-розовая. Не HR-975.
И начальник добавил:
— Без этой формы можешь не возвращаться.

В отделе прогнозирования мне сразу протянули синий бланк. Я вежливо отказался. Тогда подошел их начальник и сообщил, правила изменились, но я покачал головой. Нужна розовая.
Они принесли другую — я посмотрел и понял, разницы не вижу.
Спросил:
— А это не старая форма?

Менеджер завопил, что я сам не знаю, чего хочу, и отправил меня в отдел развития и технологий.
Там на меня посмотрели, как на идиота, заставили стоять у стола, пока звонили в Отдел снабжения, предупреждая, что к ним идёт полный болван, которому бы не помешало обзавестись мозгами.

Снабжение переслало меня в Маркетинг.
Маркетинг — в Бухгалтерию.
Бухгалтерия — обратно в Снабжение.
В отделе развития заявили, что я дурак, если верю всему, что говорит Снабжение.
Бухгалтерия уверяла, что во всем виноват отдел развития.
Конструкторский отдел отправил меня в Сервисный — туда, где уборщики, на третьем подземном уровне.
Те устроили целое представление: копались в коробках, шуршали бумагами, будто и правда искали розовую форму HR-346, — а потом великодушно объяснили, как попасть в Отдел льгот и компенсаций на семнадцатом этаже.

Дальше меня направили в отдел логистики на девятый.
Логистика — в Почтовую службу на второй.
Почта — в Отдел документооборота на двадцать втором.
И так — по кругу.

К чему я всё это. К тому, что в тот день никто толком не работал.

К тому, что никакой розовой формы «Учёт трудозатрат» не существует.

Вообще.

К тому, что у каждой компании есть свои ритуалы посвящения. Какое-нибудь бессмысленное поручение, беготня за несуществующим документом, охота на диких гусей. А теперь у нас — свой обряд. Цветочник.

Фокус в том, что охрана держит его у стойки в холле, пока мы ищем девственницу.

Новенькую.

Когда зрители уже собираются, охрана впускает Цветочника в здание, к лифтам. А мы становимся между ним и жертвой — чтобы она не сразу поняла, что что-то не так.

Издали, через весь холл, Цветочник кажется вполне нормальным. Если не знать, можно подумать — симпатичный парень с букетом роз. Такой, с которым не стыдно пойти на свидание.

На нём рубашка с нашитым именем Морт, коричневые ботинки. Но главное — не это. Главное — розы. Огромный букет алых роз, в тумане зелени и белых веточек гипсофилы. Ваза стоит в картонной коробке, выстланной слоями цветной бумаги. К бумаге степлером прикреплен крошечный белый конверт.

Кто-то из бухгалтерии видел его однажды в автобусе на сто двадцать седьмой улице — с пластиковыми цветами в руках. Однажды сотрудница отдела развития наблюдала, как двое охранников выволокли его из офисного здания в центре города. Говорят, что он видит дверь и просто заходит. Дальше холла его, конечно, обычно никто не пропускает.

Этот фокус работает только потому, что в его руках цветы. Возможно, грудной младенец или щенок могли бы сработать даже лучше, но их тяжело достать. Цветы — особенно длинные красные розы — мгновенно привлекают взгляд девственницы. С ними «Морт» выглядит как человек, которому не всё равно. Рубашка, заправленная в брюки, имя вышито на груди — и вот уже перед тобой профессионал, человек, который заботится, которому не все равно. Похожий на врача. Будь у него стетоскоп это было бы слишком очевидно. Ребёнок не смог бы продержаться весь день. Младенцы слишком хрупкие и вредные. Охрана бы точно не пропустила его с щенком в руках, плюсом щенки гадят где попало.

Сара, наша жертва, стоит на первом этаже и ждёт лифт. В фойе два лифта друг напротив друга, пол из отполированного камня, вокруг толпы людей. Её только что спустили вниз — теперь отправят обратно, продолжать «охоту на диких гусей». Маркетологи. Служба обеспечения и безопасности, бухгалтерия — все здесь.

Сара Шумейкер видит розы.
И замолкает.

И вот в этот момент он обычно оборачивается.
Их взгляды встречаются.
На долю секунды цепляются друг за друга.
Потом он отводит глаза.

Цветочник держит вазу так, чтобы цветы были на уровне лица — прямо перед глазами.

Наше здание подходит для этого идеально: высокое, с медленными лифтами.
На каждом этаже — два лифта напротив друг друга, разделённые небольшим холлом. Мы ждём, пока вокруг соберётся народ: все запрокидывают головы и следят, как на табло медленно сползают цифры — этаж за этажом. Двое охранников придерживают кабины на семнадцатом этаже, а потом спускают их синхронно, чтобы они прибыли почти одновременно. Мы стоим внизу, смотрим на цифры, обмениваемся взглядами, кто-то подмигивает.

Мы держимся между жертвой и розами — чтобы она не успела заметить, что они ненастоящие. Цветы из пластика, выгоревшие на солнце, облупившиеся, ломкие, будто сделанные из старого лака.

На запястьях вспыхивают блики — люди поднимают часы, сверяют время.
Кто-то из Сервисного отдела нажимает кнопку вызова лифта.
Кто-то из Снабжения тут же жмёт снова — быстро, как азбуку Морзе.
Кто-то прочищает горло.

Секретарша с «Махогани Роу» подмигивает мне. Гарнитура всё ещё болтается в её светлых волосах. Прошлой осенью девственницей была она. Стояла на цыпочках, чтобы рассмотреть розы через весь холл. Не зная, что никакой формы HR-346 не существует. Что нет никакой папки с двойной обратной спиралью — сколько бы людей ты ни спросил. Не зная, что всё это — просто игра.

Но это было в прошлом году.

Новая жертва — не красавица, но она так молода, что кажется красивой. Молодость легко принять за красоту, если не всматриваться.

Сара Шумейкер стоит, запрокинув голову.
Губы приоткрыты.
Волосы ровной тёмной лентой спадают по спине.
Очки вспыхивают светом, превращая её глаза в два ярких круга отражений.

А мы-то знаем: невозможно сделать триста «перевёрнутых» копий в половинном масштабе.

Оба лифта наконец приходят.
Двери разъезжаются.
Толпа делится пополам — часть заходит в один лифт, часть в другой.

Одни мягко подталкивают Сару в одну кабину, другие направляют Цветочника в противоположную.

И в тот короткий миг, перед тем как двери закроются, они смотрят друг на друга через весь холл.

В каждом лифте кто-то нажимает кнопки. На панели вспыхивают оранжевые огоньки этажей. Кто-то из финансов говорит:
— Шестой, пожалуйста.
Секретарша добавляет:
— Одиннадцатый, если не трудно.
Люди переговариваются, благодарят друг друга, и вскоре почти все кнопки уже горят.

Цветочник всё ещё смотрит на девственницу, пока двери не смыкаются.

Он никогда не выбирает этаж.

Отдел прогнозирования находится на двадцать втором, так что у нас есть двадцать два этажа, чтобы всё произошло.

На втором этаже двери раскрываются.
Акт первый, сцена вторая.
Через холл напротив распахиваются двери второго лифта — и появляется жертва. Её взгляд снова упирается в цветы. В розы. Оба лифта стоят открытые, но никто не выходит.

Стоит только её дверям сомкнуться, как в нашем лифте начинается шоу. Кто-то с притворным интересом гадает, кому достанется такой роскошный букет. Кто-то шепчет, что курьер ничего, симпатичный. Кто-то подталкивает Сару локтем — мол, ну признай, милый же парень, правда?

В соседнем лифте толкают самого Цветочника.
Шепчут:
— Эй.
— Видел? Эта симпатичная девчонка в очках. Сара.
На третьем этаже двери снова расходятся.
Сара — напротив.
Двери её лифта уже открыты, но никто не выходит.
Может быть, она даже улыбается — тихо, сдержанно, только губами.

Цветочник улыбается в ответ.

Двери смыкаются. И теперь уже ему подмигивают, толкают локтем, подзадоривают: мол, не стесняйся, скажи хоть «привет».

Воздух в кабине тяжелеет, будто сжимается. Люди дышат ртом.

Вблизи от Цветочника тянет чем-то кислым — кошачьей мочой, пылью, дешёвым приютом. Смесь запахов, от которых щиплет глаза. Единственное утешение стоять за ним — увидеть, как улыбка постепенно сползает с лица девственницы.

Если никто не нажал «четвёртый», нажимаем сами. На следующем этаже двери разъезжаются вновь. В нашем лифте все замирают, затаив дыхание.

Цветочник смотрит через холл на распахнутые двери напротив и говорит:
— Привет.

Голос у него приятный. Глубже, чем можно было ожидать.

Сара Шумейкер отвечает:
— Здравствуйте.

Толпа за её спиной улыбается, глаза сияют от восторга и предвкушения. Двери медленно смыкаются. И только тогда мы все разом выдыхаем.

На пятом этаже двери открываются. Сара глядит через холл, на другой лифт, и говорит:
— Какие красивые. Я обожаю розы.

Цветочник слегка кивает на букет.
— Хочешь? — спрашивает он. — Розы — дрянь.

Сара морщится.
— Это ужасно, — говорит она.

Женщины в её лифте — из юридического отдела, из финансов, из снабжения — прячут улыбки за ладонями, будто кашляют. Каждая из них когда-то уже была на её месте. Каждая слышала эту реплику, почти слово в слово.

Цветочник смотрит на Сару и спокойно говорит:
— Этот запах. Розы воняют.
Потом просто улыбается и позволяет дверям закрыться.

Ритуал почти никогда не меняется. Посвящение. Проверка на наивность.
Ты не должен подкачивать шины в служебных машинах.
Ты никогда не доставишь то самое важное письмо лично, потому что никакого директора по «синергетическим коммуникациям» не существует.

На шестом этаже двери снова расходятся, и Цветочник, перекрикивая холл, начинает рассказывать о том, как в детстве по соседству жила семья, чей дом насквозь пропах искусственными ароматами роз: розовый порошок для ковров, розовый освежитель воздуха, розовое мыло.  Стоило наступить на ковёр — и из ворса поднималось облачко запаха. Садишься на диван — и снова розы. Даже из подушек пахло розами. Он говорит, что сын из той семьи никогда не ездил в церковные лагеря, и если сесть на его кровать, под простынёй хрустел полиэтиленовый чехол. В его комнате запах был такой густой, что от него першило в горле. Розы там душили тебя насмерть.

На седьмом этаже раздаётся стук шагов — кто-то бежит по коридору, приближается. Мужской голос кричит:
— Подождите лифт!

Цветочник поднимает ладонь, удерживая двери. Но когда бегущий, парень из отдела дизайна, видит букет, он останавливается, качает головой и говорит:
— Неважно.

Он смотрит, как в лифте напротив смыкаются двери, как девственница поднимается вверх, и только бросает, не глядя:
— Езжайте дальше.

На восьмом этаже двери снова открываются — и мы видим жертву.

Весь этот ритуал держится на том, как мы видим друг друга: короткими вспышками, мгновенными снимками. Двери лифта, словно затвор старой камеры, открываются на один-два-три-четыре удара сердца, выставляя нас друг перед другом — и тут же захлопываются.

Мельчайшие порции времени, тонкие срезы деталей. Истории, которые можно рассказать только так: слово за словом, показывая себя, пока не скажешь хоть одно слово.

На девятом этаже Цветочник снова заговорил.

Он рассказывает, как по соседству жила семья, что устроила своему сыну сюрприз на день рождения. Пригласили всех одноклассников, а отец повёл мальчика за мороженым, пока мать дома надувала шары. Цветочник говорит, как мать потом пряталась за диваном, сжимая телефон в руках, звонила другим родителям и шептала в трубку — просила, умоляла, чтобы хоть один ребёнок пришёл, чтобы было кому закричать «сюрприз».

Он рассказывает, как мальчик и его родители потом стояли втроём вокруг огромного торта, пламя свечей плавило крем, и как, когда мальчик задувал свечи, мать сказала:
— Загадай себе друзей, юный Мистер. Хоть парочку.

На десятом этаже двери напротив снова разъезжаются. Девственница всё ещё там — слушает.

Но Цветочник молчит. Он просто тянется к панели и нажимает кнопку закрытия дверей.

Кто-то из нашего отдела, из экономического, вздыхает в машине. Цветочник — тот, что с одиннадцатого этажа, — всегда даёт жертве сказать хоть слово. Что угодно.
Сара Шумейкер спрашивает:
— Так? Это для меня?
А Цветочник отвечает:
— Пока не решил.

На двенадцатом этаже он рассказывает, как у соседей из-под крана текла вода со вкусом роз. Как купленные в супермаркете печенья хрустели, будто высушенные лепестки роз. Как их ребёнок постоянно мочился в постель. Однажды, говорит он, отец мальчика заявил:
— Зато кот, вон, себя контролирует.

Персидский кот. А слушатели — пастор, учитель, педиатр, бабушка с дедушкой, дама из «Эйвона» и кассирша из «Вэхаус Фудс». Цветочник говорит, что их перс, длинношёрстый чемпион выставок, ни разу не промахнулся мимо лотка. А вот мальчик остался на второй год и спал по ночам в луже на пластиковой подстилке. Пока мать однажды не наступила босиком в мокрое пятно на ковре — и не отхлестала кота.

На четырнадцатом этаже Цветочник продолжает: после того как женщина нашла подушку, пропитанную мочой, коту разрешили жить только на кухне, спал он на голом линолеуме. Дом у них пропитался этим запахом — даже школьная парта мальчика пахла розами. И салон их «Крайслера»* — тоже. Когда родители нашли на супружеской кровати вонючую кучу, утонувшую в одеяле, отец сказал, что это невозможно — ни одна кошка на свете не способна оставить такую кучу. Толстый, тёплый комок дерьма, вдавленный в пуховый плед. Над ним роились чёрные мухи — жужжащее, дрожащее облако.

Мать сказала:
— Что ты сейчас сказал?
А отец ответил:
— С каких это пор ты кормишь кота арахисом? Испанским.
После той истории с кучей отец стал следить за каждым кусочком, что ел их сын. Отмечал, сколько орешков тот проглотил.
Когда двери распахнулись на пятнадцатом этаже, Цветочник рассказывает жертве, как эти соседи отвезли своего перса к ветеринару — и вернули домой в пластиковом мусорном мешке.
Цветочник не поднимает глаз.
Он смотрит на розы, сжимает их в руках, глядит на пышные красные бутоны и, усмехаясь, говорит, что соседка перестала целовать сына на ночь. В тот же вечер, когда они похоронили кота, она села на край его кровати — под ней тихо шуршал целлофан — и сказала, что он уже взрослый. Что растёт, и она не хочет мешать его развитию.

Акт второй. Сцена первая.
К чему всё это: мы забыли, насколько важны поцелуи. Забыли, как весь день зависит от того, помашет ли тебе мама рукой из окна. Не помашет — и весь день коту под хвост.
Сравните это с сегодняшним днем. Когда открываешь дверь в холле и придерживаешь её для незнакомца — а тот проходит мимо, даже не взглянув, ни слова, ни кивка, ни взгляда. Вот именно из-за таких мелочей людям и запрещают проносить с собой оружие.
Или такие неловкие моменты, когда ты машешь кому-то через всю столовую — а человек делает вид, что не заметил. Или улыбаешься девушке из юридического отдела — а она не отвечает. Просто проходит мимо.

На шестнадцатом этаже Цветочник рассказывает, как отец принёс домой щенка чихуахуа — крошечного, который помещался на ладони. Подарил жене. Она взяла щенка и поцеловала его.

Сара Шумейкер — единственная в помещении, кто не улыбается. Рядом и позади неё люди из отделов снабжения и развития давятся смехом, стискивая зубы, чтобы не расхохотаться вслух.

Цветочник продолжает: соседский мальчишка после школы каждый день бежал домой дрессировать свою чихуахуа. Раскладывал на полу две газеты, ставил на них собаку. Одной рукой придерживал её за живот, другой — двумя пальцами, смоченными слюной. И тёр. От его прикосновений щенок постепенно замирал. Глаза закрывались. Пасть приоткрывалась, и розовый язычок медленно выскальзывал вбок, блестя от слюны.

Каждая история, которую мы рассказываем, — это проверка. Маленький тест на прочность: останется ли собеседник рядом, если услышит такое. Небольшое испытание. Разрешение на продолжение и рассказ чего-то похуже.

Цветочник свободной рукой соединяет большой и указательный пальцы, делает ими жест рядом с лицом — на уровне глаз. Говорит, что лапы у собаки подгибались, спина выгибалась дугой, как у кота на Хэллоуин, а живот прижимался к тому месту, где мальчик выдавил из складки кожи алую точку, будто след от помады. Каждая мышца у собаки напрягалась так, что она вся дрожала — мелко, часто, так быстро, что шерсть казалась размытой, будто в движении.

Не подумайте, будто это Эмпайр-стейт-билдинг или башня Сиарс. У нас не тысяча этажей и не бесконечные остановки. Только вспышки времени — короткие мгновения, когда стальные створки распахиваются и снова сходятся. Маленькие спектакли между этажами.

К тому же у каждого своя работа. Звонки, на которые надо ответить. Задачи, которые нельзя откладывать. И всё же — это передышка. Небольшое упражнение на командный дух.

Те, кто стоит за спиной у жертвы, беззвучно произносят: чихуахуа. Наш пароль. Кодовая шутка, которая когда-нибудь рассмешит всех нас. Типа: «У тебя чихуахуа на зубах». Или: «Тебе идёт этот оттенок чихуахуа».

На семнадцатом этаже Цветочник рассказывает, как мальчишка научил свою чихуахуа одному трюку — выталкивать красную «помаду». Каждый день после школы, пока родители сидели в офисе, он дрессировал собаку. Кормил её испанским арахисом, подкладывал газеты, чтобы не запачкать пол. Пока не довёл до того, что стоило ей увидеть человеческую руку, два пальца — и собачка уже выдавливала помаду.

И текла. Без конца. Та самая чихуахуа. Она текла постоянно, крутилась вокруг людей, вокруг женщины из «Эйвона». Оставляла пятна, от которых мать потом отмывала дом ароматами роз.

Никаких «апорт» или «лежать», никаких «дай лапу». Один-единственный трюк. И всё ещё говоря, Цветочник добавляет: соседка перестала целовать свою собачку. И как только «помада» вылезала наружу, чихуахуа запирали в гараже.
Двери лифта смыкаются. Второй акт окончен.

Акт третий. Сцена первая.
На восемнадцатом этаже Цветочник рассказывает, как соседка зашла в ванную и помочилась на белую полоску теста. Дом всё ещё пропитан запахом роз. Она всё ещё не целует сына на ночь.
Размахивая этой грязной бумажкой, мать сказала:
— Юный мистер, у тебя скоро появится братик или сестрёнка.
На девятнадцатом этаже мать напевает себе под нос, вяжет, записывает в блокнот имена — все на «М». Отец возвращается домой с охапкой роз, и они целуются в дверях — долго, почти бесконечно. Мальчик приносит матери завтрак в постель: тост, апельсиновый сок и настоящую, живую красную розу из соседнего сада. Он стоит и смотрит, пока она не выпьет сок до последней капли.
Когда двери лифта снова смыкаются, соседка запирается в ванной и плачет. А мальчик, перед сном, идёт в туалет — приподнимает крышку, чтобы не намочить, — и на нижней стороне сиденья видит крошечные розовые капли воды.
На двадцатом этаже, когда двери открываются, Цветочник спрашивает жертву, не заложило ли ей уши. Спрашивает, где она работает. Чем занимается.
Сара Шумейкер молчит.
Цветочник рассказывает, как мальчик подглядывал за матерью. Прятался под кроватью родителей и наблюдал, как она трясёт пузырёк с таблетками, пересчитывает их ногтем:
— …семь, восемь, девять.
Потом считает снова.
А потом — ещё раз.
Когда двери лифта начинают закрываться, мать стоит рядом с отцом и шепчет:
— …мои таблетки…

Она потряхивает блистер, где в ряд зияют пустые ячейки, и говорит:
— Недели две, как пропали.

Когда двери снова разъезжаются, соседка меняет постель. Тянет простыни, засовывает руку между матрасом и коробом кровати — и находит там несколько своих таблеток. Не все. Может, четыре штуки.

Тем же днём сосед убирает простыни и говорит, что их сыну лучше пожить у бабушки, в другом штате. Совсем ненадолго. Сначала — на неделю. А потом — на всё оставшееся детство.

На двадцать втором этаже Цветочник окликает девушку:
— Эй, — говорит. — Тебя, случайно, не Сара зовут?

На её поясе болтается бейдж компании. Девушка опускает руку, пальцы веером, прикрывает имя.

Цветочник крутит в руках маленький конверт, приколотый к букету, и говорит:
— Подойди.
— Думаю, это тебе.

Он наклоняется, большой палец давит на кнопку, удерживая двери открытыми. Через холл кто-то придерживает другой лифт. Мы выходим. Пахнем кошачьей мочой. Слегка.

Остальное — мы уже видели. Ритуал всегда один и тот же. Так всё и пойдёт.

Жертва перейдёт через холл, войдёт в другой лифт. Когда останутся только он и девственница, Цветочник позволит дверям сомкнуться.

И вот — в тот самый момент, когда Сара Шумейкер поймёт, что розы ненастоящие, что «Морт» вовсе не юноша, что волосы его уже тронуты сединой, — когда двери закроются, оставив их вдвоём, — Цветочник скажет:
— Сюрприз.

Мистер малыш. История, в которой сказано на одно слово больше, чем следовало. Наш любимый питомец, который снова нассал мимо лотка.

Охранники засмеются, глядя на запись с камеры. Нет, не существует никакой точилки для стеклоочистителей.

Но в следующий раз, когда позвонят из охраны и скажут, что Цветочник пришёл, Сара Шумейкер уже не будет девственницей. Она будет хихикать, прикрывая рот рукой. Настоящий командный игрок. Шевеля губами, произносить: «Чихуахуа».

Когда в отчёте по проекту появится ошибка, что-то подозрительное, она скажет:
— Кто кормил кота испанским арахисом?
Или:
— Интересно, какая порода котов оставляет такие кучи?

К чему я это всё.
Кем бы она ни была раньше — завтра Сара Шумейкер станет одной из нас.



Chrysler * — компания «родом» из США, созданная в 1925-м Уолтером Крайслером. Сегодня входит в концерн Stellantis N.V., который появился в результате объединения Fiat Chrysler Automobiles и PSA Group в 2021-м.