Сценарий фильма Рождение Девы Марии

Пояснение на экране:
Этот фильм создан на основе видений, изложенных в десятитомном «Евангелие. Поэма о Бого-Человеке»  Марии Валторты. Она родилась в Ломбарде в городе Казерте 14 марта 1897 и была единственной дочерью ломбардцев Иосифа Валторта и Изиды Фиораванци.
От прогрессирующего паралича – последствия удара палкой по пояснице, полученного на улице от одного бунтовщика во время пребывания во Флоренции, – она становится совершенно неподвижной со дня Пасхи 1934 года.
 Находясь в постоянном контакте с Духом Иисуса Христа, Мария Валторта годами без перерывов писала все своей рукой в обыкновенных тетрадях, начисто, не перечитывая и не исправляя, истощенная всякого рода страданиями и утешаемая восторгами духовной радости, находясь в добровольной безвестности, чтобы стать знаменитой только после смерти.
Она скончалась в Виареджо 12 октября 1961, после 27 с половиной лет неподвижности.
Известность пришла к Марии Валторта только после её смерти, когда было издано десятитомное Евангелие, как оно было ей явлено Иисусом Христом.

Сцена 1. Дом Марии Валторты

Комната, в кровати лежит женщина накрытая одеялом. За окном сад, солнце пробивается сквозь листву. На стене календарь: 16 августа 1944 года. Женщина открывает глаза и видит эфемерный силуэт мужчины, похожего на Иисуса Христа. В её голове звучат слова и она карандашом их записывает в тетрадь.

Иисус: -  «Сегодня напиши вот что. Чистота имеет настолько большое значение, что человеческая утроба сумела вместить Невместимого, поскольку обладала предельной чистотой, какая только возможна у Божьего творения. Пресвятая Троица снизошла вместе со своими совершенствами, и все Три Лица вселились в крохотное вместилище, заключив туда Свою Беспредельность – и не унизили Себя этим, ибо любовь Девы и желание Бога расширили это вместилище, превратив его в Небо, – и проявились в Своих отличительных признаках: Отец, снова будучи Создателем Своего творения, как в шестой день, приобрел истинную „дочь”, достойную Его, по Его совершенному подобию. Отпечаток Отца изобразился в Марии настолько ясно, что только у Первородного Сына он был еще отчетливее. Мария может быть названа „вторым порождением” Отца, поскольку благодаря данному Ей совершенству, которое Она сумела сберечь, благодаря достоинству Супруги и Матери Бога и Царицы Небес, Она становится второй после Сына Божия и второй в Его вечном Замысле, в котором Она изначально была Его радостью.
«В шестой день Господь сотворил человека» (Быт. 1:26-31).
 Сын, будучи также и Ее Сыном, в благодатной тайне обучал Ее Своей правде и мудрости, когда был еще всего лишь Зародышем, возраставшим во чреве. Святой Дух явился посреди человечества в пришедшей раньше срока и затянувшейся Пятидесятнице, как Любовь в „Той, кого Он возлюбил”. Утешение людям от плода Ее чрева, Освящение посредством Божественного материнства. Чтобы явиться людям в новом и завершенном облике, начав этим эру Искупления, Бог выбрал в качестве Своего престола не звезду с неба и не царские палаты. И даже ангельских крыльев не захотел Он для Своего подножия. Он захотел непорочного чрева. Ева тоже была создана непорочной. Но она добровольно пожелала совратиться. Мария, жившая в падшем мире – Ева, напротив, находилась в мире невинном, – не пожелала нарушить Свою невинность ни единой мыслью, обращенной ко греху. Она знала, что грех существует. И увидела его разные и ужасные обличия. Она увидела их все. В том числе, и самое страшное: богоубийство. Но Она узнала о них, чтобы их искупить, и чтобы навсегда остаться Той, кто милостив к согрешающим, и кто молится об их избавлении. Это размышление будет вступлением к другим святым вещам, которые Я дарую, чтобы поддержать тебя и многих других».

Сцена 2. Дом Анны – матери Девы Марии
 
 В залитой светом комнате, проникающим через дверь, распахнутую в широкий сад, который  простирается вверх и вниз по отлогим перепадам зеленого склона. У ткацкого станка, сидит женщина в летах. Судя по ее волосам с проседью, по ее лицу, хоть и без морщин, но наполненному той серьезностью, ей может быть от пятидесяти до пятидесяти пяти лет. Она красива особой еврейской красотой. У неё черные и глубокие глаза, Но, хотя они и гордые, как у царицы, в них есть также и мягкость. Как если бы на орлиный взор была наброшена голубая пелена. Мягкие и еле заметно грустные, как у того, кто вспоминает и сожалеет об утраченном. Оттенок лица – смуглый, но не слишком. Рот, несколько большой, хорошо очерченный, остается неподвижным во время усердных, однако, не резких движений. Нос длинный и тонкий, слегка свисающий вниз. Орлиный нос, подходящий глазам. Она крепкая, но не полная. Хорошо сложенная и, видимо, высокая, насколько можно судить по ней, пока она сидит. Мне кажется, сейчас она ткет занавеску или коврик. Разноцветные челноки резво снуют по темно-каштановой основе, и то, что уже сделано, оказывается искусным переплетением греческих и цветочных орнаментов, в которых смешиваются зеленый, желтый, красный и темно-голубой оттенки, образуя нечто вроде мозаики. Женщина одета в очень простое и темное платье. Красно-фиолетовое, напоминающее цвет анютиных глазок. Она встает, услышав стук у дверей. Действительно, высокая. Выходит.
Какая-то женщина на пороге просит ее.

Женщина: - «Анна, дашь мне свою амфору? Я тебе ее наполню».
Вместе с этой женщиной – мальчуган лет пяти, который тут же повисает на одежде той, кого назвали Анной, и она ласкает его, пока заходит в другое помещение и возвращается оттуда с красивой медной амфорой, протягивая ее вошедшей со словами:

Анна: - «Ты всегда добра к старой Анне. Да воздаст тебе за это Бог через твоего сына и через будущих детей, счастливая!».
Анна вздыхает. Женщина смотрит на нее, не зная, чем ответить на этот вздох, и чтобы как-то сойти с болезненной темы, на которую тот намекал.

Женщина: - «Я оставлю Алфея, если это тебя не побеспокоит: так я обернусь скорее и наполню для тебя больше кувшинов».

Алфей вполне рад остаться, и становится ясно почему. Проводив его мать, Анна берет его на руки, несет в сад, поднимает к беседке из винограда, золотистого как топаз, и говорит:

Анна: -  «Кушай, кушай, он вкусный».
 Целует личико, вымазанное соком винограда, который ребенок жадно уплетает. Потом она с удовольствием смеется, и на вид сразу молодеет, оттого что становятся видны ее безукоризненные зубы и радость озаряет лицо, уничтожая годы, когда дитя спрашивает:

Алфей: - «А теперь ты мне что дашь?»
 Глядит на нее, вытаращив свои серо-синие глазки. Она смеется и заигрывает, опускаясь на колени, и произносит:

Анна: - «Что ты дашь мне, если я дам тебе… если я дам тебе… отгадай!».
И ребенок, хлопая ладошками и весь сияя, отвечает:

Алфей: - «Поцелую, я тебя поцелую, хорошая Анна, добрая Анна, мама Анна!..»

Анна, услышав слова: «мама Анна», просто кричит от радости и любви, прижимая к себе малыша и восклицая:

Анна: - «О, радость! Любимый! Любимый! Любимый!».
Каждый возглас сопровождается поцелуем в розовые щечки. И затем она направляется к полкам и снимает с блюда несколько медовых лепешек.

Анна: - «Я сделала их для тебя, утешение бедной Анны, для тебя, потому что ты любишь меня. Скажи же мне: как ты меня любишь?».
И малыш, вспоминая о том, что его больше всего поразило, отвечает:

Алфей: - «Как Храм Господень».

Анна еще раз целует его в живые глазки, в красный ротик, и ребенок трется об нее, словно котенок.
 Приходит мать с наполненным кувшином и беззвучно улыбается, не препятствуя этому излиянию чувств.
 В сад входит пожилой мужчина, немного пониже Анны, с густыми и совершенно белыми волосами. У него светлое лицо, подстриженная прямоугольником борода, бирюзовые глаза и светло-каштановые брови. Одет он в темно-коричневое. Анна не видит его, поскольку находится спиной к выходу, и он, подойдя к ней сзади, спрашивает:

Иоаким: - «А мне ничего?».

Анна оборачивается и говорит: - «О, Иоаким! Ты закончил свою работу?».
 Одновременно маленький Алфей бросается к его коленям, крича:
 - «И тебе тоже, и тебе тоже».

Старик наклоняется и целует его, мальчик обвивается вокруг его шеи, взлохмачивая ему бороду своими ручонками и поцелуями. У Иоакима тоже есть подарок: он заводит за спину левую руку и вытаскивает оттуда яблоко, такое красивое, что кажется – оно из фарфора, и с улыбкой говорит ребенку, который нетерпеливо тянет ручки.
Иоаким: - «Подожди, я его тебе нарежу на куски. Так ты не сумеешь. Оно больше тебя».
 И небольшим ножом, висевшим у него на поясе, ножом для подрезки деревьев, разрезает его на кусочки и ломтики, и похоже, что он кормит птенца в гнезде: с такой заботливостью он кладет эти кусочки в открытый ротик, который все жует и жует.

Анна: -  «Посмотри, какие глаза, Иоаким! Не напоминают ли они две капли Галилейского моря, когда вечерний ветер наводит на небо покрывало облаков?»
 Анна говорит, положив руку на плечо мужа и слегка наклонившись к нему, и этот жест выдает глубокую любовь супруги, любовь, сохранившуюся после долгих лет брака. А Иоаким смотрит на нее восхищенно и согласно кивает.
Иоаким: - «Прекрасные! А эти кудряшки? Разве они не цвета колосьев, высушенных солнцем? Взгляни: в них смешаны золото и медь».

Анна: -  «Ах! Если бы у нас был ребенок, я бы хотела, чтобы он был таким, с этими глазами и волосами…»
 
 Анна наклоняется, более того, встает на колени и с глубоким вздохом целует серо-голубые глазки. Иоаким также вздыхает. Но он пытается ее утешить, кладет ладонь на ее вьющиеся седые волосы.
Иоаким: - «Нужно надеяться. Бог может все. Пока мы живы, чудо может произойти, особенно если любить Его, и любить друг друга».
Анна молчит, подавленная, и не поднимает головы, чтобы не видно было, как катятся две ее слезинки, которые замечает один только маленький Алфей. И он, озадаченный и расстроенный тем, что его старшая подруга плачет так же, как порой это делает он сам, поднимает ладошки и вытирает ее слезы.

Иоаким:- «Не плачь, Анна! Мы все равно счастливы. Я, по крайней мере, счастлив, потому что у меня есть ты».

Анна: - «А у меня ты. Но я не принесла тебе ребенка. Думаю, я не угодила Богу, ведь Он заключил мое чрево…»

Иоаким: - «О, жена моя! Чем ты могла не угодить Ему, ты, святая?! Слушай. Пойдем еще раз в Храм. Ради этого. Не только потому, что праздник Кущей. Как следует помолимся… Может быть, с тобой произойдет то же, что с Сарой… или что с Анной, женой Элканы. Они долго ждали и думали, что отвергнуты, потому что бесплодны. На самом же деле, на Небесах Божьих им уготовлялось святое чадо. Улыбнись, жена моя. В твоих слезах для меня больше скорби, чем в том, чтобы быть бездетным… Возьмем с собой Алфея. Он помолится, он же безгрешный… и Бог примет его молитву вместе с нашей, и услышит нас».

Анна: - «Да. Дадим Богу обет. Рожденное будет принадлежать Ему. Только бы Он даровал его нам… О! слышать, как тебя называют мамой!».

Сцена 3. Иерусалим
 
 Стена Иерусалима, на холмах и среди олив – большое скопление народа. Похоже на огромный рынок. Однако нет ни прилавков, ни лавочек. Нет крикливых голосов торгующихся и продающих. Никаких забав. Есть множество навесов из грубой шерсти, видимо, непромокаемых, установленных на шестах, вбитых в землю, и к этим шестам привязаны зеленые ветви, являющиеся и украшением, и источником тени. Другие навесы, наоборот, целиком из ветвей, укрепленных в земле и связанных в виде шатра, так что они составляют нечто наподобие маленьких зеленых галерей. Под каждым из них – люди всех возрастов и состояний, и их мирные и сосредоточенные разговоры только изредка прерываются криками детей.
Это «стан галилеян», находившийся на пологом склоне Масличной горы близ Иерусалима. Этот лагерь разбивали паломники из Галилеи тогда, когда приходили в Иерусалим на большие праздники. В данном случае люди собрались на праздник Кущей (Шатров), во время которого полагалось семь дней жить в построенных из ветвей шалашах в память о странствиях Израиля по Синайской пустыне.

 Опускается вечер, и то тут, то там посреди этого необычного лагеря вспыхивают огоньки масляных светильников. Некоторые семьи ужинают при свете, сидя на земле. Самых маленьких детей матери держат на коленях, и многие их них, усталые, засыпают прямо с куском хлеба в розовых пальчиках и льнут головками к материнской груди, словно цыплята к наседке. А матери заканчивают трапезу как попало: с одной только свободной рукой, тогда как другая прижимает ребенка к сердцу.
Другие семьи, напротив, еще не сели ужинать и разговаривают в тени сумерек, ожидая, пока приготовится еда. Повсюду горят небольшие костры, и возле них хлопочут женщины. Иногда доносится медлительная, я бы сказала, заунывная, колыбельная: это убаюкивают с трудом засыпающее дитя. Наверху – красивое, ясное и синее небо, оно делается все более темным, пока не становится похожим на громадный черно-синий бархатный занавес, к которому невидимые художники и декораторы мало-помалу прицепляют жемчужины и лампочки, какие отдельно, какие в виде прихотливых геометрических очертаний, и меж ними главенствует Большая Медведица, а также Малая в форме повозки с оглоблей, упирающейся в землю после того, как быки освободились от ярма.  Полярная звезда сияет своими лучами.

Становится ясно, что это октябрь, так как какой-то грубоватый мужской голос произносит: «Этот октябрь хорош как никогда!»
Вот Анна отходит от огня, неся в руках что-то, разложенное на широком и плоском хлебе, похожем на нашу лепешку и играющем роль подноса. Возле ее юбки маленький Алфей; слышно, как тараторит его голосок. Иоаким, беседующий у порога своего небольшого шалаша, сделанного из веток, с каким-то мужчиной лет тридцати – которого Алфей издалека приветствует пронзительным: «Папа!», – завидев приближение Анны, торопится зажечь светильник. Анна проходит мимо рядов шалашей своей царственной поступью, но все же скромной. Она ни на кого не глядит свысока. Вот она поднимает малыша, ребенка одной бедной, очень бедной женщины, который свалился ей прямо под ноги, споткнувшись во время своей беготни. И поскольку он испачкал свое личико и начал плакать, она очищает его, успокаивает и вручает прибежавшей извиняющейся матери со словами:

Анна: -  «О! Ничего страшного! Я рада, что он ничего себе не повредил. Славный мальчишка. Сколько ему?»

Женщина: - «Три года. Это предпоследний, а скоро будет еще. У меня шесть мальчиков. Теперь хотелось бы девочку… Дочь для мамы так много значит…»

Анна: - «Всевышний оказал тебе большую милость, женщина!» – вздыхает Анна.

Женщина: - «Да. Я бедна, но дети – это наша радость, и самые старшие уже помогают в работе. А у тебя, госпожа (все указывает на то, что Анна принадлежит к более высокому сословию, и женщина это видит), сколько детей?»

Анна: - «Никого».

Женщина: - «Никого?! А этот не твой?»

Анна: - «Нет, одной очень доброй соседки. Он для меня утешение…»

Женщина: - «Твои умерли или…»

Анна: - «У меня их никогда не было».

Женщина: - «О!» – бедная женщина глядит на нее с состраданием.
 
Анна с нелегким вздохом прощается и идет к своему шалашу.

Анна: -  «Я заставила тебя ждать, Иоаким. Но меня задержала одна бедная женщина, мать шестерых мальчиков – подумай! – и скоро у нее еще будет ребенок».

Иоаким вздыхает. Отец Алфея зовет своего мальчишку, но тот отвечает:

Алфей: -  «Я остаюсь с Анной. Буду ей помогать».
 Все смеются.

Анна: - «Оставь его. Он не мешает. Он пока не связан Законом. Тут или там, но он всего лишь птенец, который любит поклевать».

 Анна  садится с малышом на коленях, чтобы дать тому хлеба и жареной рыбы. Сначала она угощает супруга. Сама ест в последнюю очередь.
Ночь, кажется, все больше и больше наполняется звездами и многочисленными огнями лагеря. Затем постепенно многие огни гаснут. Это у тех, кто уже поужинал и теперь ложится спать. Шум также понемногу утихает. Больше не слышно детских голосов. Лишь доносится нежный голосок какого-то грудного ребенка, который требует маминого молока. Ночь овевает своим дыханием всех и вся, изглаживая боли и воспоминания, надежды и обиды. Хотя надежды и обиды, возможно, приглушенно оживают и во снах.
 Анна, качая на руках Алфея, начинающего засыпать, говорит мужу:

Анна: - «Той ночью мне приснилось, будто в следующем году я приду в Святой Город на два праздника, а не только на один. И один из них будет посвящением Храму моего ребенка… О! Иоаким!..»

Иоаким: - «Надейся, надейся, Анна. Ты еще ничего не почувствовала? Может быть, Господь что-нибудь положил тебе на сердце?»

Анна: - «Ничего. Только сон…»

Иоаким: - «Завтра – последний день молитвы. И все приношения должны быть совершены. Но завтра мы повторим их еще раз, торжественно. Мы убедим Бога нашей верной любовью. Я все думаю, что у тебя будет, как у Анны, жены Элканы».

Анна: - «Дай-то Бог… и чтобы кто-нибудь мне сказал: „Иди с миром. Бог Израилев даровал тебе милость, о которой ты просишь!”»
Иоаким: - «Если придет эта милость, твое дитя скажет тебе об этом, ворочаясь во чреве, и это будет голос невинного, а потому голос Бога».
И вот лагерь смолкает во тьме. Анна тоже относит Алфея в соседний шалаш и кладет его на убогую подстилку из сена рядом с его братьями, что уже спят. Потом укладывается возле Иоакима, и их светильник также гаснет. Одна из последних звездочек на земле. Остаются еще более красивые звезды небосклона, остаются, чтобы наблюдать за всеми, кто уснул.
 
Сцена 4. Дом Марии Валторты

Вновь комната, в кровати лежит женщина накрытая одеялом. Женщина открывает глаза и видит Иисуса Христа. В её голове звучат слова и она карандашом их записывает в тетрадь.

Иисус: - «Праведники всегда обладают мудростью, потому что, будучи друзьями Божьими, живут в Его присутствии и учатся у Него: у Него, у Бесконечной Мудрости. Мои прародители были праведны и потому обладали мудростью. Они поистине могли сказать то, что говорит Писание, воспевая хвалы Мудрости в книге Премудрость: „Я полюбил ее и искал от самой юности, и постарался взять ее в жены.” 
 Анна из рода Аарона была той основательной женщиной, о которой говорит наш Предок. И Иоаким, потомок царя Давида, не столько искал привлекательности и богатства, сколько добродетели.
Анна была исключительно добродетельна. Все добродетели собрались воедино, подобно букету благоухающих цветов, чтобы превратиться в нечто необычайно прекрасное, в саму Добродетель. В подлинную добродетель, достойную предстоять престолу Божию. Таким образом, Иоаким дважды женился на мудрости, „возлюбив ее больше всех других женщин”: на мудрости Бога, сокрытой в сердце праведной женщины.
 Анна не искала ничего иного, кроме как соединить свою жизнь с жизнью честного человека, уверенная, что именно в честности заключается счастье семейной жизни. И для образа „основательной женщины” ей не хватало только увенчания детьми, этой славы замужней женщины, оправдания супружества, о котором говорит Соломон. Равным образом, и для счастья ей не хватало тех же самых детей, этих цветов на дереве, что стало одним целым с соседним деревом, и оттого обретает изобилие новых плодов, в которых два совершенства сливаются в одно, поскольку по отношению к мужу она никогда не испытывала никаких разочарований.
 Она, теперь уже на пороге старости, прожив с Иоакимом многие-многие годы, все-таки осталась для него „женой его юности, его веселия, любезной ланью, прекрасной серной,”  ласки которой все время таили в себе неувядаемое обаяние первого брачного вечера и нежно очаровывали его чувства, сохраняя их свежими, как цветы, что омываются росой, и пылкими, как огонь, который поддерживает заботливая рука. Поэтому в своих переживаниях по поводу бездетности они говорили друг -другу слова „утешения в заботах и печали.”
И когда пришел час, над ними взошла вечная Премудрость и, помимо жизненных наставлений, просветила их ночными видениями, утренняя Звезда славословий, что должна была произойти от них, и это была Пресвятая Мария, Мать Моя. И если их смирение не думало об этом, то сердце, тем не менее, затрепетало в надежде при первом же звуке Божьего обещания. В словах Иоакима: „Надейся, надейся… Мы убедим Бога нашей верной любовью” уже есть уверенность. Они мечтали о ребенке – и получили Матерь Божью.
 Кажется, для них написаны слова книги Премудрости: „Через нее я обрету славу в народе… Ею я достигну бессмертия и оставлю о себе вечную память будущим после меня”. Но чтобы все это получить, они должны были стать владыками истинной и незыблемой добродетели, которую ничто не поколеблет. Добродетели веры. Добродетели милосердия. Добродетели надежды. Добродетели целомудрия. Супружеского целомудрия! Они обладали им, ибо не обязательно быть девственными, чтобы быть целомудренными. А целомудренное брачное ложе оберегается ангелами, и от него происходят хорошие дети, превращающие родительское целомудрие в закон своей жизни. Но где теперь такие? Теперь не желают детей, но не хотят и целомудрия. Посему Я утверждаю, что любовь и брак осквернены».

Сцена 5. Дом Иокима и Анны

 Новый каменный дом Иоакима и Анны.  Множество цветущих ветвей, тут и там торчащих из амфор; очевидно, это результат подрезки деревьев в саду, который весь в цветении и подобен облаку, меняющемуся от белоснежного до прямо-таки красно-кораллового.
На небольшом ткацком станке, она ткет красивые льняные полотна и напевает, постукивая ногой в такт напеву. Поет и улыбается… Кому? Самой себе, чему-то, что она ощущает у себя внутри. Песня эта неторопливая, но притом, радостная – я записала ее по частям, прислушиваясь к ней, так как Анна повторяет ее несколько раз, будто наслаждаясь, и поет все более громко и уверенно, как тот, кто, услышав в сердце напев, сначала бормочет его про себя, а потом, запомнив, продолжает смелее и звонче, – вот какая (и я передаю ее, потому что она очень мила в своей простоте).

Анна: - «Слава Господу Сил, что возлюбил детей Давида.
                Слава Господу! Его горняя благодать посетила меня Свыше.
                Старое дерево пустило новую ветвь, и я счастлива.
                Во время праздника Огней надежда заронила семя;
                И теперь благоухающий Нисан видит его произрастание.
                Словно миндаль, украсилось мое тело по весне,
                И к вечеру оно почувствует на себе плод.
                Как роза на ветке, как сладчайшее яблоко,
                Как звезда искрящаяся – невинное дитя,
                Радость домашних, мужа и жены.
               Хвала Богу, Господу моему, что смилостивился надо мной.
               Его свет сказал мне: „Звезда придет к тебе”. Слава, слава!
               Твоим будет этот плод произрастания,
               Первый и последний, святой и чистый, ибо он дар Господень,
               Твоим он будет, и да придет через него радость и мир на эту землю.
              Летай, челнок. Сплетайтесь, нити, в одежду для ребенка,
              Он родится! Воспевай Богу осанну, мое сердце!»
Слава Господу Сил, что возлюбил детей Давида!
Слава Господу! Его благодать меня посетила!
Как древо старое была, что век стоит в тиши,
Я новую пустила ветвь Божественной души,
И счастлива! Душа моя легка, и так светла,
Как будто вечность в ней впервые расцвела.
И вот, благоухающий Нисан настал,
Он робкий стебель из почвы показал.
Пройдут часы, и день уступит синей мгле,
И первый плод созреет тихо на земле,
Как роза на ветке, раскрывшись в саду,
Как яблоко в лете, созрев на виду,
Как в небе полночном звезда-самоцвет —
Явится дитя, как чистый твой свет.
Хвала в моём сердце Всевышнему Богу,
Что выбрал для чуда ко мне Он дорогу!               
Свет Бога сказал мне сквозь сумрак ночей:
«Звезда загорится в обители сей!»
И вот ты сияешь, развеяв печаль у меня.
Хвала тебе, Господи! Осанна, осанна!

В тот момент входит Иоаким.

Иоаким: - «Ты счастлива, Анна? Ты мне напоминаешь птицу, которая приносит весну. А что это за песня? Я ни от кого не слышал такую. Откуда она?»

Анна: - «Из моего сердца, Иоаким».
Анна встала и теперь, вся сияющая, направляется к супругу. Она выглядит моложе и красивее.

Иоаким: -  «Я не знал, что ты сочиняешь», говорит муж, глядя на нее с явным изумлением. Они не производят впечатления пожилых супругов. В их взглядах есть нежность молодоженов.

Иоаким: - «Я пришел из глубины сада, услыхав, как ты поешь. Годами я не слышал этого голоса влюбленной голубки. Ты могла бы повторить для меня свою песню?»

Анна: - «Я спела бы ее тебе, даже если бы ты не попросил об этом. У детей Израиля и возгласы надежды, и крики радости или скорби, – все самое искреннее доверялось песне. И я доверила песне желание выразить себе и тебе великую радость. Да, сколько я ни говорю себе об этом, это такое великое событие, что хотя я в нем и уверена, но все же, оно мне до сих пор кажется невероятным…»
Она вновь начинает петь, но дойдя до слов:

«Как роза на ветке, раскрывшись в саду,
Как яблоко в лете, созрев на виду,
Как в небе полночном звезда-самоцвет —
Явится дитя, как чистый твой свет»,

 Её красивый низкий голос сначала дрожит, а потом прерывается, и она, плача от радости, смотрит на Иоакима и, воздевая руки, кричит:

Анна: - «Я – мать, любимый мой!».
Она припадает к его груди, и он заключает в объятия свою счастливую супругу.

Иоаким: - «И ты мне не говорила?»

Анна: - «Потому что хотела в этом удостовериться. Будучи пожилой, как я… осознать, что станешь матерью… Я не могла поверить, что это так… и не хотела вызвать у тебя самое горькое из разочарований. Уже с конца декабря я почувствовала, что моя утроба в глубине своей стала другой и, как я говорю, пустила новый побег. Но сейчас на этой ветви уже настоящий плод… Видишь? Это полотно для того, кто придет».

Иоаким: - «Не тот ли это лен, что ты купила в октябре в Иерусалиме?»

Анна: -  «Тот. Я соткала его потом, пока ждала… и надеялась. Надеялась, потому что в последний день, когда я молилась в Храме, находясь так близко к Божьему Жилищу, насколько это возможно для женщины, и уже было поздно… ты помнишь, я сказала: „Еще, еще чуть-чуть“. Я не могла уйти, не почувствовав, что получила благословение! И вот, в сумерках, которые уже спустились, я заметила, как из глубины святого места, куда я вглядывалась изо всех сил, пытаясь вымолить согласие у всевидящего Бога, отделился свет, искра прекраснейшего сияния. Оно было белое, как луна, и, однако, содержало в себе отблески всех жемчужин и самоцветов, какие есть на земле. Казалось, будто одна из драгоценных звезд Завесы, звезд, расположенных у подножия херувимов, отделилась и засияла сверхъестественным блеском… Мне показалось, что из-за святой Завесы, от самой Славы, отошел огонь и мгновенно достиг меня, и разрезая воздух, пропел небесным голосом: „Да будет тебе то, чего ты просила“.
Именно поэтому я пою: «Звезда загорится в обители сей!» Что же за ребенок будет у нас, если он проявился в виде света звезды в Храме, и в праздник Огней заявил о себе: „Вот я“? Может, ты и вправду предрек, что я стану как новая Анна, жена Элканы?  Как нам назвать наше дитя, которое, я чувствую, нежно, как журчание потока, обращается ко мне во чреве своим маленьким сердцем, что бьется и бьется, как у голубки, спрятавшейся в ладонях?»

Иоаким: - «Если будет мальчик, назовем его Самуил. Если девочка – Звезда*. То слово, на котором прервалась твоя песня, чтобы я узнал о радости, что стану отцом. Та форма, которая была выбрана, чтобы явиться в священном сумраке Храма».
---------------------------------------
*Слово "звезда" на иврите пишется как  "коха;в". Множественное число, "звёзды", будет "кохавим".
-----------------------------------------
Анна: - «Звезда. Наша звезда… не знаю, почему, но я думаю, это будет девочка. Мне кажется, такие осторожные ласки могут принадлежать только нежнейшей дочери. Потому что мне не приходится ее носить, я нисколько не страдаю. Это она несет меня по небесной и цветущей тропинке, как будто меня поддерживают святые ангелы, и земля уже далеко… Я всегда слышала от женщин, что беременность и вынашивание – это болезненно. Но у меня нет боли. Я чувствую себя более сильной, юной и свежей, нежели когда я встретила тебя, будучи девушкой в далекой юности. Дочерь Божья – ведь та, что рождается от высохшей ветви, больше Божья, чем наша – не приносит страданий своей маме. Она несет только мир и благословение: дары Бога, Ее настоящего Отца».

Иоаким: - «Тогда назовем Ее Марией*. Звезда нашего моря, жемчужина, счастье. Это имя первой великой женщины Израиля. Но Эта не согрешит перед Господом, а подарит Ему лишь Свою песнь, ибо Ему Она посвящена еще до рождения».
-----------------------------------------
* Имя Мария от mry или производных, которые могут означать «любимая», «желанная» или «желанная для ребёнка». Одна из версий связывает имя с еврейским корнем mr, означающим «горький» (ср. «мирра») или «возмущение».
--------------------------------------------------
Анна: - «Да, Она посвящена Ему. Кто бы то ни был, мальчик или девочка, после того как мы отпразднуем трехлетие нашего ребенка, мы отдадим его Господу. И это будет нашей жертвой Богу, ради Его славы».

Сцена 6. Дом Марии Валторты

Вновь комната, в кровати лежит женщина накрытая одеялом. Женщина открывает глаза и видит Иисуса Христа. В её голове звучат слова и она карандашом их записывает в тетрадь.

Иисус: -  «Просветив их ночными сновидениями, сошла Премудрость, Она – „дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя“, и стала Словом для бесплодной. И Я, наконец, увидевший вблизи Свой День искупления, Христос, Внук Анны, спустя почти пятьдесят лет посредством этого Слова сотворю чудеса над бесплодными и больными, над одержимыми, отчаявшимися, над всеми презренными на этой Земле.
 Но пока, ради счастья обретения Матери, Я произношу сокровенное Слово в сумерках Храма, что вмещал надежды Израиля, Храма, который уже приблизился к своему концу, поскольку на земле готов утвердиться новый, истинный Храм, где уже будут не надежды какого-то одного народа, но уверенность в Спасении для народов всей Земли на веки вечные до скончания мира. И это Слово творит чудо, делая плодовитым то, что было бесплодно. И даруя Мне Мать, которая получила не только природное совершенство, раз уж Ей выпала судьба родиться у двух святых, и не только добрую душу, какая бывает у многих, и не только постоянное возрастание добродетели благодаря Своей благой воле, и не только непорочное тело; но, единственная из творений, Она обрела непорочную душу.
Ты видела, как души непрестанно исходят от Бога. Теперь подумай, какой красотой должна была обладать та Душа, которой Отец любовался еще до начала времен, Душа, которая составляла отраду Троицы, и которую Троица пожелала украсить Своими дарованиями, чтобы сделать Ее даром самой Себе. О, Пресвятая – Бог сотворил Тебя сначала для Себя и затем для искупления человечества! Ты была первым спасением, Носившая Спасителя! Воплощенный Рай, Своей улыбкой Ты начала освящение земли.
Душа, предназначенная быть душою Матери Божией! Когда из ярчайшего порыва Троической Любви возникла эта жизненная искра, о Ней возликовали ангелы, ибо никогда еще в Раю не видели света более яркого. Словно лепесток райской розы, лепесток невещественный и драгоценный, как пламенеющая жемчужина, который был Божьим дуновением, пришедшим, чтобы оживотворить тело, настолько отличающееся от других, дуновением – таким могучим и пылким, что Грех не сумел пристать к Ней, Она перенеслась через пространства и заключила себя в святую утробу.
 На Земле появился свой Цветок, и Земля еще об этом не знала. Настоящий, единственный Цветок, что цветет вечно: лилия и роза, фиалка и жасмин, подсолнечник и цикламен смешались в нем, а вместе с ними все земные цветы, в одном Цветке, Марии, в которой соединились всякая добродетель и благодать.
 В апреле земля Палестины становилась похожа на огромный сад, ароматы и краски которого бывали отрадой человеческих сердец. Но самая прекрасная Роза была еще безвестна. Она уже тайно зацветала для Бога во чреве у матери, ведь Моя Мать начала любить с момента зачатия. Но только когда виноградная лоза даст свою кровь, чтобы сделаться вином, и сладкий и стойкий аромат молодого вина наполнит дворы и ноздри, Она впервые улыбнется Богу, а после миру, и Ее чистейшая улыбка скажет: „Вот, Лоза, которая принесет вам Гроздь, которой надлежит быть выжатой в давильне и стать вечным Лекарством от ваших недугов, теперь среди вас“.
 Я сказал: „Мария начала любить с момента зачатия“.
Что же дает душе свет и познание? Благодать. Что же отнимает Благодать? Грех первородный и грех смертный. Мария, Непорочная, никогда не теряла памяти о Боге, близости к Нему, Его любви, Его света и Его мудрости. Поэтому Она смогла понимать и любить, когда была еще только плотью, нарастающей вокруг непорочной души, которая продолжала любить. Позже Я дам тебе возможность мысленно созерцать глубину целомудрия Марии. Ты почувствуешь такое же духовное опьянение, как и во время созерцания Нашей вечности, которую Я показывал тебе.
 А пока поразмышляй, каково это – носить в себе Дитя, свободное от Порока, удаляющего от Бога, Дитя, что дает матери, хоть и зачавшей естественно, по-человечески, высшее разумение и делает ее пророчицей. Пророчицей собственной Дочери, которую она назвала „Дочерью Божией“. И подумай, что было бы, если бы от первых непорочных Прародителей родились непорочные дети, как того хотел Бог. Это было бы, о люди, рассуждающие о том, как стать „сверхчеловеком“, но благодаря своим порокам приблизившиеся разве что к состоянию сверхдемона, это было бы то, что действительно привело бы к появлению „сверхчеловека“.
 Умение остаться не оскверненными Сатаной, чтобы доверить Богу управление жизнью, знанием, благами, не желая более того – а это без малого бесконечность, – что дано вам Богом, чтобы иметь возможность в непрерывном движении к совершенству производить на свет детей, которые были бы людьми телесно и чадами разума по духу, то есть победителями, то есть сильными духом, гигантами по сравнению с Сатаной, который был бы повержен на тысячи веков раньше, чем это случится теперь, и с ним все его зло».

Сцена 7. Рождество Марии
 Анна выходит в сад. Она опирается на руку какой-то родственницы, похожей на нее. Она очень растолстела и выглядит переутомленной, по причине духоты. Несмотря на то, что сад тенистый, воздух все равно раскаленный и тяжелый. Безжалостное синее небо слегка тускнеет от висящей пыли. Должно быть, уже давно засуха, поскольку земля там, где ее не орошали, буквально превратилась в мельчайшую и почти белую пыль. А из белой она постепенно становится грязновато-розовой, хотя там, где ее увлажняют, возле стволов плодовых деревьев, она приобретает красно-бурый окрас. Такая же она вдоль коротких грядок, где рядами растут овощи, и вокруг кустов розы, жасмина, и других цветов и цветочков, которых особенно много перед красивой беседкой, что делит этот сад пополам, считая до того места, где начинаются уже сжатые поля. На лугу, ограничивающем участок, трава тоже редкая и выгоревшая. Только на краю его, вдоль изгороди из дикого боярышника, который уже весь усыпан рубинами маленьких плодов, трава зеленее и гуще, и там, в поисках корма и тени, расположились несколько овечек и маленький пастушок.
 Среди грядок и оливковых деревьев трудится Иоаким. Двое мужчин помогают ему. Хоть он и пожилой, но работает проворно и с удовольствием. На границе с полем отворены небольшие канавки для снабжения водой жаждущих растений; и вода с журчанием прокладывает себе путь по траве и выжженной земле, расплываясь в виде колец, которые на мгновение кажутся желтоватыми кристаллами, но уже в следующий миг становятся всего лишь темными дугами влажной земли, опоясывающими побеги виноградной лозы и согнувшиеся под тяжестью плодов оливы. Из-под тенистой беседки, под которой гудят золотистые пчелы, жадные до сахарных белых виноградин, по направлению к Иоакиму медленно выходит Анна, и он, как только видит ее, тут же торопится к ней навстречу.

Иоаким: -«Ты добралась досюда?»

Анна: - «В доме жарко, как в печке».

Иоаким: - «И ты не выдержала».

Анна: - «Это единственное мучение в эти последние дни моей беременности. Мучение для всех, для людей и животных. Не перегрейся слишком, Иоаким».
Иоаким: - «Долгожданная вода, которая все три дня казалась так близко, так и не пришла, и вот – земля выжжена. Нам еще повезло, что рядом источник, и такой изобильный. Я открыл протоки. Слабое утешение для растений, у которых листья завяли и покрыты пылью. Но этого достаточно, чтобы сохранить в них жизнь. Дождя бы!..».
Иоаким с беспокойством земледельца вглядывается в небо, в то время как уставшая Анна обмахивается веером, сделанным, видимо, из сухого пальмового листа, прошитого разноцветными нитями, которые придают ему твердость.

Родственница говорит: «Вон там, из-за большого Ермона, быстро поднимаются облака. Ветер с севера. Он принесет свежесть, а может быть, и дождь».

Иоаким: - «Он поднимается так уже три дня, а потом стихает при восходе луны. Так будет и на этот раз».

Анна: - «Вернемся в дом. Даже здесь не дышится, и я думаю, лучше вернуться». 

Иоаким: - «Тебе плохо?»

Анна: - «Нет. Но я чувствую тот же всеобъемлющий покой, какой ощутила в Храме, когда на меня снизошла благодать, и еще когда поняла, что стану матерью. Это как исступление. Тело тихо засыпает, тогда как душа ликует и погружается в мир, не сравнимый с человеческим. Я полюбила тебя, Иоаким – и когда я вошла в твой дом и сказала себе: „Я жена праведника“, на меня снизошел мир, и так бывало всякий раз, когда твоя предусмотрительная любовь заботилась о своей Анне. Но этот мир – другой. Ермон (Хермон) – горный массив на севере Палестины, высокие пики которого видны из Назарета, хотя до них более 90 километров. Понимаешь, я думаю, что это тот же мир, какой должен был снизойти, подобно приятно умащающему елею, на душу Иакова, отца нашего, когда во сне он увидел ангелов. Или, еще точнее, это похоже на радостный покой Товии и его домашних, когда им открылся Рафаил. Но погрузившись в него, я наслаждаюсь им все сильнее и сильнее. Это – как если бы я возносилась в лазурные просторы неба… и, не знаю, отчего, но с тех пор, как во мне эта тихая радость, сердце мое воспевает то же, что и сердце старого Товита. Кажется, это написано об этом времени… об этой радости… о земле Израиля, что получит эту радость… о грешном и вновь прощенном Иерусалиме. Но – не смейтесь же над восторгами матери… – но когда я произношу: „Славь Господа усердно и благословляй Бога веков, чтобы воссоздал Он в тебе Свою Скинию“, я думаю, что тот, кто скоро родится, и будет тем, кто воссоздаст в Иерусалиме Скинию истинного Бога… И еще думаю, что уже не о святом Городе, но о судьбе моего ребенка пророчествует песнь, когда в ней говорится: „Ты воссияешь блистающим светом, перед тобой повергнутся ниц все племена земные, народы придут к тебе с дарами, Господу будут поклоняться в тебе, и землю твою будут считать святой, ибо в тебе призовут Великое Имя. В своих детях возвеселишься ты, потому что все они благословятся и соберутся вокруг Господа. Блаженны те, кто любит тебя, и кто радуется о мире твоем!..“. И первая, кто радуется о нем, это я, его счастливая мать…».
 Произнося эти слова, Анна меняется в лице и светится, от лунного сияния доходя до яркого пламени, и наоборот. По ее щекам текут счастливые слезы, но она не замечает их, улыбаясь в своей радости. В продолжение речи она двигается к дому между супругом и родственницей, которые слушают и изумленно молчат. Они торопятся, поскольку облака, подгоняемые поднявшимся ветром, растут и несутся по небу, а равнина становится темной и вздрагивает от предчувствия непогоды. Когда они достигают порога дома, небо прорезает первая яркая молния, и первый гул грома кажется ударом по большому барабану, смешиваясь с арпеджио первых капель по сухим листьям. Все входят, и Анна исчезает внутри, тогда как Иоаким разговаривает у дверей с собравшимися работниками об этом, столь долгожданном ливне, который для истомленной жаждой земли – настоящая благодать. Но радость сменяется тревогой, поскольку разыгрывается неистовый ураган с грозой и градовыми тучами.

Иоаким: - «Если эту тучу прорвет, то виноградники и оливки истолчет, как в жерновах. Горе нам!»

Выходит родственница: -"Анна совершенно не страдает".
Однако он в волнении, и всякий раз, когда эта или другие женщины, среди которых и мама Алфея, выходят из комнаты Анны, чтобы вскоре вернуться туда с тазами теплой воды и простынями, высушенными на огне, что весело горит в главном очаге просторной кухни, он подходит и спрашивает, но их уверения никак его не успокаивают. Его заботит даже отсутствие криков со стороны Анны.

Иоаким: - «Я мужчина, и мне не приходилось видеть, как рожают. Но я, помню, слышал, что отсутствие схваток гибельно…»
Из-за буйства жесточайшего урагана становится темно раньше обычного. Проливной дождь, ветер, сполохи молний, – все, кроме града, который прошел где-то в другом месте. Один из работников, видя это ненастье, замечает: «Похоже, будто Сатана со своими демонами вылез из Геенны. Смотри, какие черные тучи! И запах серы в воздухе, и свисты, и шипения, и воющие и проклинающие голоса. Если это он, то он разъярен в этот вечер!»
Другой усмехается и отвечает: «Наверно, он упустил большую добычу, или же Михаил снова поразил его Божьей молнией, и ему обрубило рога и подпалило хвост».
Мимо пробегает женщина и кричит: «Иоаким! Вот-вот родит! И все проходит быстро и замечательно!», – и она исчезает с небольшим сосудом в руках.

Ураган резко стихает, но последний удар молнии – такой силы, что он отбрасывает троих мужчин к стене; и перед домом, на земле в саду, в память о нем остается черная и дымящаяся яма. И в то самое время, когда младенческий крик, похожий на плач голубки, которая в первый раз уже не пищит, а воркует, доносится из-за двери Анны, огромный пояс радуги простирается дугой на всю ширину неба. Радуга поднимается – или, во всяком случае, так кажется, – от вершины Ермона, который от прикосновения солнца засиял белизной с примесью нежнейшего розового цвета. Она устремляется в прозрачное сентябрьское небо и, перемахнув через очищенный от пятен туч простор, пролетает над холмами Галилеи и над равниной, что открывается меж двух смоковниц, к югу, а после еще над какой-то горой; и упирается словно бы в самый горизонт, туда, где суровая горная гряда закрывает уже всякую видимость.

Иоаким: - «Никогда такого не видел!» «Смотрите, смотрите!» «Похоже, что она заключает в кольцо все землю Израиля. А вон, посмотрите, солнце еще не зашло, а уже появилась звезда. И какая звезда! Сверкает как огромный бриллиант!..» «И луна, вон там, совсем полная, хотя еще три дня до полнолуния. Поглядите же, как она сияет!»

 Появляются ликующие женщины с розовой малюткой, завернутой в белые пелены.  Они кричат: - Это Мария!
Крошечная Мария, ростом – самое большее – с человеческую руку, с головкой цвета слегка розоватой слоновой кости и алыми губками, которые уже не плачут, а делают непроизвольные сосательные движения, такими крохотными, что непонятно, как они могут взять сосок, и с тонким носиком между круглых щечек. А когда, пощекотав носик, Ее заставляют открыть глазки, то посреди тонких и таких светлых ресниц, что они кажутся розоватыми, появляются два кусочка неба, две невинных голубых точечки, которые глядят, но еще не видят. Волосы на круглой головке тоже имеют светло-розовый оттенок, напоминающий белые сорта меда. А ушки – две розовые и прозрачные безукоризненные ракушечки. А ладошки… что это такое там размахивает в воздухе, а потом успокаивается возле ротика? Когда они закрыты, как сейчас, это два бутона бархатной розы, которые распахнули зелень чашелистиков, чтобы показать свой бледно-розовый шелк. А когда, как теперь, открыты, – это две поделки из чуть розоватой слоновой кости или алебастра с пятью бледными гранатами на ноготочках.

Голос за кадром: -"Как эти ручки смогут вытереть столько слез? А ножки? Где они? Пока они только болтали, спрятанные в простынях. Но вот родственница садится и раскрывает Ее… О! Ноженьки! Ступни сантиметра четыре в длину, подошвы их – коралловые раковины, а подъем – белоснежные раковины в голубых прожилках. Пальчики – шедевры миниатюрной скульптуры, вдобавок увенчанные чешуйками бледного граната. Да где они найдут такие сандалеты, чтобы пришлись впору этим кукольным ножкам, когда они будут делать первые шаги? И как эти ножки преодолеют такой суровый путь и выдержат такую боль у подножия креста? Но об этом пока никто не знает"...
Все улыбаются и потешаются над тем, как Она машет ручками и сучит Своими прекрасными точеными ножками, над такими пухленькими складочками на миниатюрных бедрах, над животиком, перевернутой чашей, и маленькой совершенной грудкой, под белым шелком которой заметны дыхательные движения и, конечно, будет слышно – если приложиться губами для поцелуя, как это сейчас делает счастливый отец.
Биение сердца… Маленького сердца, единственного непорочного человеческого сердца, самого прекрасного сердца на земле во веки вечные.

Голос Иисуса за кадром: - "Закройте, закройте этот Бутон лилии, который никогда больше не раскроется на земле и который, оставаясь бутоном, произведет свой Цветок, еще более прекрасный, чем Она. Только на Небесах Лилия Пресвятой Троицы раскроет все Свои лепестки. Потому что там, в вышине небесной, нет бренности греха, который мог бы нечаянно осквернить эту белизну. Потому что там, на виду у всего Рая, надлежит встретить Троического Бога, Который вскоре, через несколько лет, сокрытый в непорочном сердце, окажется в Ней: Отец, Сын, Супруг. Вот Она снова в простынях и в объятиях земного отца, на которого Она похожа. Не сейчас. Сейчас Она всего лишь младенец. Я имею в виду, что будет похожа, когда станет взрослой. От матери в Ней не будет ничего. Отцовский цвет кожи и глаз и, конечно, цвет волос, которые у него, хотя теперь и седые, но в молодости были, несомненно, светлыми, о чем говорят его брови. От отца у Нее и черты лица, ставшие более совершенными и мягкими, поскольку Она женщина, и какая Женщина. От    отца – улыбка и взгляд, манера двигаться и рост. Мария не обладала внушительностью Анны, высокой и гибкой, как пальма, зато унаследовала изящество отца".
 
 Женщины также обсуждают ураган и необычайные явления луны, звезды и необъятной радуги, входя вместе с Иоакимом к счастливой матери, чтобы вручить ей это Созданьице. Анна улыбается, вспоминая о своем намерении назвать Дочь Звездой.

Анна: - «Ее знамения – на небе. Мария, радуга мира! Мария, моя звезда! Мария, ясная луна! Мария, наша жемчужина!»

Иоаким: - «Ты назвала ее Марией?»

Анна: - «Да. Мария, звезда, и жемчужина, и свет, и мир…»

Иоаким: - «Но это значит еще и горечь… Ты не боишься навлечь на нее несчастье?»

Анна: - «С Нею Бог. Она принадлежит Ему до рождения. Он поведет Ее Своими путями, и всякую горечь переменит на райскую сладость. Пока же побудь маминой Дочерью… хотя бы недолго, прежде чем стать Божьей…» И видение заканчивается первым сном матери Анны и младенца Марии.

Заключительная сцена 8. Дом Марии Валторты

 Вновь комната, в кровати лежит женщина накрытая одеялом. Женщина открывает глаза и видит Иисуса Христа. В её голове звучат слова и она карандашом их записывает в тетрадь.

Иисус: - "Мария, Мой «маленький Иоанн», ты видела рождество Сына Девы и рождение на Небесах самой Девы. Следовательно, тебе известно, что Невиновным неведома боль во время родов и боль во время умирания. Но если пречистой Матери Божией была уготована полнота небесных даров, то и все те, кто в Прародителях остался бы непорочным Божьим чадом, рожали бы без болезненных схваток – поскольку это было бы справедливо, сумей они сочетаться и зачинать без похоти, – и умирали бы, не испытывая тревоги.
 Высшим торжеством Бога над местью Сатаны было довести совершенство любимого творения до высшего совершенства, которое хотя бы в одной личности изгладило бы всякое воспоминание о человеческой природе, способной поддаться сатанинскому яду, и благодаря этому совершенству стало бы возможно появление Сына: не из целомудренных человеческих объятий, но из божественных объятий, что заставляют дух преображаться в пламенном восторге.
 Целомудрие Приснодевы!... Постарайся, поразмышляй над этим глубочайшим целомудрием, созерцая которое, можно испытать головокружение! Какова цена жалкого и вынужденного целомудрия той женщины, которую никто не взял замуж? Она меньше, чем ничего. Что за целомудрие у той, что захотела остаться девой ради Бога, но в состоянии быть ей лишь телесно, а не духовно, позволяя проникать в свою душу множеству посторонних помыслов, лелея и принимая лесть человеческих суждений? Оно лишь начинает быть тенью целомудрия. Но еще очень слабой.
 Каково целомудрие затворницы, что живет только Богом? Оно велико. Но все же и оно несовершенно в сравнении с целомудрием Моей Матери. Даже в самых святых всегда оставалась некая связь, изначальная связь между духом и Грехом. Ее расторгает только Крещение. Расторгает, но, как у женщины, отделенной от мужа его смертью, не приводит к совершенной девственности, какая была у Прародителей до Грехопадения. Остается болезненный шрам, заставляющий вспоминать о себе и всегда готовый превратиться в рану, подобно некоторым заболеваниям, что периодически обостряются из-за наличия определенных вирусов. В Деве нет этого следа расторгнутой связи с Грехом. Ее душа выглядит прекрасной и нетронутой с тех самых пор, как Отец задумал Ее, собрав в Ней все благословения.
 Она Приснодева. Она Единственна. Она Безукоризненна. Она Совершенна. Такой задумана. Такой рождена. Такой осталась. Такой увенчалась. И такой будет вечно. Она Дева. Она – бездна непостижимости, чистоты и благодати, что теряется в Бездне, из которой Она берет свое начало: в Боге, Который есть совершеннейшая Непостижимость, Чистота и Благодать. Таково отмщение триединого Бога. Вместо оскверненного творения Он возносит эту Звезду совершенства. Вместо нездорового любопытства – эту Скромность, что довольствуется только Божьей любовью. Вместо познания зла – это высшее Неведение. Она не только не знакома с низменной любовью; не только незнакома с той любовью, которую Бог дал супругам. Но еще больше. Она не знакома с самими побуждениями, что проистекают из Грехопадения. В Ней присутствует только холодная мудрость и раскаленная божественная Любовь. Пламя, что ледяным панцирем одевает плоть, чтобы та была прозрачным зеркалом на алтаре, где Бог венчается с Девой, и не унижает Себя, поскольку Его Совершенство обнимает Ту, которая, как и подобает невесте, всего лишь на одну ступеньку ниже Жениха, подчиняясь Ему, ибо Она Женщина, но столь же непорочна, как и Он сам».

Последнее пояснение на экране:
Мария Валторта названа «маленьким Иоанном» в сопоставлении с великим Иоанном, четвертым Евангелистом, которому она уподобляется по духу и призванию. Она написала не какое-то пятое Евангелие, но раскрыла и разъяснила – по вдохновению – четыре канонических Евангелия.
 Задачу донести истину об Иисусе они осуществили, следуя собственному редакторскому замыслу, так что записанное ими Евангелие получило названия: «по Матфею», «по Марку», «по Луке» и «по Иоанну». Труд, написанный Марией Валтортой, раскрывая и разъясняя содержание четырех Евангелий, излагает события связанные с рождением Девы Марии и Иисуса Христа, его изречения общественной жизни Иисуса в хронологическом порядке, взятом не от Евангелистов, но непосредственно из жизнеописаний.
 Таким образом, то, что Он переживал, и то, как поступал, становится единым целым с тем, что Он возвещал, и чему учил, приводя к отождествлению Евангелия с земной судьбой Иисуса. В этом едином Евангелии труд Валторты на первый план выдвигает историчность, которая показана достоверно и является научно обоснованной.

10.11.2025 г.
На фото Мария Валторта