Сценарий фильма. Венчание Девы Марии

Пояснение на экране:
 Этот сценарий написан на основе видений, изложенных в десятитомном «Евангелие. Поэма о Бого-Человеке»  Марии Валторты. Она родилась в Ломбарде в городе Казерте 14 марта 1897 и была единственной дочерью ломбардцев Иосифа Валторта и Изиды Фиораванци.
От прогрессирующего паралича – последствия удара палкой по пояснице, полученного на улице от одного бунтовщика во время пребывания во Флоренции, – она становится совершенно неподвижной со дня Пасхи 1934 года.
 Находясь в постоянном контакте с Духом Иисуса Христа, Мария Валторта годами без перерывов писала все своей рукой в обыкновенных тетрадях, начисто, не перечитывая и не исправляя, истощенная всякого рода страданиями и утешаемая восторгами духовной радости, находясь в добровольной безвестности, чтобы стать знаменитой только после смерти.
Она скончалась в Виареджо 12 октября 1961, после 27 с половиной лет неподвижности.
Известность пришла к Марии Валторта только после её смерти, когда было издано десятитомное Евангелие, как оно было ей явлено Иисусом Христом.

Сцена 1. Дева Мария при Храме

Комната в вечернем полумраке, в кровати лежит женщина Мария Валторта, накрытая одеялом. Женщина открывает глаза и видит Деву Марию и она карандашом записывает в тетрадь.
 Юная Дева Мария лет двенадцати, личико которой теперь не такое округлое, как свойственно детям; и в вытянувшемся овале Ее лица уже просматриваются будущие женские черты. Также и волосы: они больше не падают свободно на плечи своими легкими локонами, но собраны в две тяжелые косы бледного золота – кажется даже, что с примесью серебра, настолько они светлые, – спускающиеся до самой поясницы. Лицо Ее задумчивее и взрослее, хотя оно все равно остается лицом девочки, прекрасной и чистой девочки, одетой в белое и занятой шитьем в крохотной беленькой комнатушке, в распахнутое окно которой видны: величественное главное здание Храма, ярусы широких лестниц, дворов, портиков, а за пределами Храмовой ограды – город с его улицами, домами и садами, и в глубине – горбатая зеленая вершина Масличной горы.  Мария шьет и вполголоса напевает:

«В кристалл воды упавшею звездой
Искрится свет в сердечной глубине.
Он с самых детских лет всегда во Мне,
Сияя Мне любовью неземной.
И сердце в глубине своей поет…
Откуда же приходит этот звук?
Не ведает о том никто вокруг,
А он оттуда, где Господь живет.
И Я б глядела только на Него,
Ни сладостей не зная, ни красот,
И у Меня никто не отберет
Светильника родного Моего.
Ты взял Меня, как звездочку с Небес,
 – И в лоне матери Я очутилась вмиг,
Но Ты – во Мне, и от Меня Твой лик
Не скроется за пеленой завес.
Святой Отец, почти Свою Рабу
Быть хоть служанкой возле ног
Того, Кого Христом зовут… Пошли Его,
А в жертву: вот, прими Мою судьбу».

Мария, помолчав, улыбается и вздыхает, а потом преклоняет колени в молитве. Ее лицо заливается светом. Обращенное к ясной лазури погожего летнего неба, оно как будто вбирает в себя весь его блеск и начинает лучиться им. Или, лучше сказать, оно выглядит, словно внутри него спрятано солнце, которое сияет своими лучами, наводя на белую кожу Марии румянец, и изливается на все вокруг – и на солнце, освещающее землю, неся всему благословение и обещание великих благ.
 В тот момент, когда Мария собирается подняться от Своей любвеобильной молитвы, и восторженное сияние еще не покидает Ее лица, входит старая Анна, дочь Фануила, и останавливается, пораженная или, по меньшей мере, удивленная действиями и внешним обликом Марии.
Анна: - «Мария!»
 Девочка оборачивается с улыбкой, уже не такой, но все равно прекрасной, и здоровается:

Дева Мария: - «Мир тебе, Анна».

Анна: -  «Ты молилась? Разве Тебе недостаточно молитвословий?»

Дева Мария: - «Молитвословий Мне достаточно. Но Я разговариваю с Богом. Анна, ты не можешь себе представить, как близко Я Его чувствую. Больше, чем близко: в сердце. Да простит Мне Бог такую гордыню. Но Я не ощущаю себя одной. Видишь? Там, в том белоснежно-золотом здании, за двойною Завесой, находится Святое святых. Ничье око, кроме только Первосвященнического, не может взглянуть на Ковчег Завета, на котором почивает слава Господня. Но Мне нет нужды в благоговении души взирать на это расшитое двойное Покрывало, колышущееся от пения дев и левитов и благоухающее драгоценными ароматами, буравя его взглядом в надежде разглядеть Скрижали Завета. Я и так смотрю на них! Не переживай, что Я не гляжу на них благоговейными очами, как любой сын Израиля. Не опасайся, что гордость ослепляет Меня, заставляя думать то, о чем Я тебе сейчас говорю. Я гляжу на них, и даже последний раб в народе Божьем не взирает на Дом своего Господа с таким смирением, как это делаю Я, уверенная в том, что Я – самая убогая их всех.
(Далее её слова сопровождает объёмная анимация)

 Но что вижу Я? Завесу. А что мне представляется за этой Завесой? Скиния. А что в ней? Но если Я загляну в Свое сердце, вот, Я вижу Бога, сияющего славой Своей любви и говорящего Мне: „Я люблю Тебя“, и Я отвечаю Ему: „Я люблю Тебя“, и с каждым биением сердца Я растворяюсь и снова возрождаюсь в этом взаимном целовании… Я среди вас, среди милых наставниц и подруг. Но от вас Меня отделяет круг пламени. Внутри этого круга – Бог и Я. И Я вижу вас сквозь Божественный Огонь, и так люблю вас… но Я не могу любить вас по плоти, и никогда никого не смогу любить по плоти. А лишь Того, кто любит Меня, и по духу.
 Я знаю свой удел. Многовековой Закон Израиля требует от каждой девушки стать женой, и от каждой жены – стать матерью. Но, повинуясь Закону, Я повинуюсь и тому Голосу, что говорит Мне: „Я люблю Тебя“. Я Дева и такой останусь. Как Я сумею этого достичь? Мне поможет то ласковое невидимое Присутствие, что всегда со Мной, ведь это Оно так хочет. Я не переживаю. У Меня больше нет отца и матери… и лишь Предвечный знает, как в этой скорби сгорело все Мое человеческое. Сгорело от нестерпимой боли.
 Теперь у Меня только Бог. А значит, Я буду повиноваться Ему без рассуждений… Да Я бы сделала так даже вопреки отцу и матери, потому что Голос учит Меня, что тот, кто хочет последовать за Ним, должен идти, несмотря на запреты родителей, этих дозорных любви, обходящих ограду сердца своей дочери, которую они желают привести к счастью своими путями… не понимая, что есть другие пути, ведущие к бесконечной радости… Я оставила бы им платья и свой плащ, только бы последовать за Голосом, что говорит Мне: „Приди, о Моя возлюбленная, о Моя Невеста!“. Все бы им оставила: и жемчуга слез, ведь Я бы плакала оттого, что должна не послушаться их, и рубины своей крови, поскольку Я не испугалась бы и смерти, чтобы пойти за Голосом, который зовет, сказала бы им, что есть нечто большее отцовской и материнской любви, нечто более дорогое, и это – Голос Бога (анимация заканчивается и вновь появляется образ Девы Марии).

 Но теперь Его воля освободила Меня и от этого препятствия в виде дочернего сострадания. Да и препятствия не было бы. Они были два праведника, и Бог, конечно, говорил в их сердцах, как Он говорит со Мной. Они бы последовали справедливости и истине. Когда Я о них думаю, Я представляю их в мирном ожидании среди Патриархов, и своей жертвой пытаюсь ускорить приход Мессии, чтобы им открылись врата Небес. На земле Я сама направляю себя, или, точнее, это Бог направляет Свою бедную Рабу, отдавая Ей Свои распоряжения. И Я исполняю их, потому что в их исполнении – Моя радость. Когда настанет срок, Я расскажу супругу Свою тайну… и он поймет ее».

Анна: - «Но, Мария... какими же словами Ты убедишь его? Против Тебя будут человеческая любовь, Закон и течение жизни».

Дева Мария: - «За Меня будет Бог… Бог просветит сердце супруга… Жизнь лишится своих шипов чувственности, превратившись в чистый цветок, благоухающий милосердием. Закон… Анна, не говори, что Я богохульствую. Я думаю, что Закон скоро будет изменен. Кем, скажешь ты, если он – божественный? Тем, кто только и может его поменять. Богом. Это время ближе, чем вы думаете, говорю вам. Потому что при чтении Даниила Я ощутила яркий свет, пришедший из глубины сердца, и ум осознал смысл сокровенных слов. Семьдесят седмиц будут сокращены по молитвам праведников. Изменится ли число лет? Нет. Пророчество не лжет. Но не солнечными годами, а лунными измеряется пророческое время, почему Я и утверждаю: „Близок час, когда услышат крик Рожденного от Девы“. О! Как хотелось бы, чтобы этот Свет, что любит Меня, рассказал Мне – ведь он столько всего Мне говорит, – где та счастливица, которая родит Сына Божия и Мессию своему народу! Я босиком исходила бы землю, и ни холод и стужа, ни пыль и зной, ни дикие звери и голод не воспрепятствовали бы Мне найти Ее и сказать Ей:
„Позволь твоей слуге и слуге слуг Мессии жить под твоей кровлей. Я буду вращать жернова и работать на давильне, возьми Меня рабыней при жерновах, пастушкой при твоих стадах, той, кто стирает пеленки твоего Новорожденного, возьми Меня на свою кухню, в свою пекарню… куда хочешь, но прими Меня. Чтобы Я могла Его видеть! И слышать Его голос! И Он бы смотрел на Меня!“.
 А если бы Она не захотела, Я стала бы нищей у Ее дверей, принимающей милостыню и насмешки, ночуя под открытым небом и перенося жару, лишь бы услышать голос младенца Мессии и отзвук Его смеха, и увидеть, как Он проходит мимо… И, может быть, однажды Я получила бы от Него в подаяние кусок хлеба… О! Если бы голод раздирал Мои внутренности и Я теряла бы сознание от такого воздержания, Я бы не съела этот хлеб. Я держала бы его на груди, словно мешочек с жемчугом, и целовала бы его, чтобы вдыхать аромат ладони Христа, и больше бы не чувствовала ни голода, ни холода, поскольку это прикосновение давало бы Мне восторг и тепло, было бы Моим восторгом и пищей…»

Анна: -  «Это Тебе надлежало бы стать Матерью Мессии, Тебе, которая так Его любит! Поэтому Ты хочешь остаться девой?»

Дева Мария: - «О, нет! Я ничтожество и прах. Я не смею и глаз поднять на Славу. И оттого больше, чем на двойную Завесу, за которой, Я знаю, незримо присутствует Яхве, Я предпочитаю смотреть вглубь своего сердца. Там – грозный Бог Синая. Здесь, во Мне, Я вижу нашего Отца, вижу любящий Лик, который улыбается Мне и благословляет Меня, ведь Я маленькая, словно птичка, которую держит ветер, не ощущая ее тяжести, и слабая, как стебелек лесного ландыша, который умеет лишь цвести и благоухать, у которого против ветра нет другой силы, кроме его аромата и чистой кротости. Бог, любимый Мой ветер!
Нет, не Яхв; – священное Имя Божие. Аналогия ветра станет понятнее, если учесть, что библейское слово Руах означает одновременно и ветер, и дыхание, и Дух (Божий) поэтому. Но потому что Рожденному от Бога и от Девы, Святому из Святейших может быть по душе лишь то, что Он избрал себе Матерью на Небесах, и то, что на земле напоминает Ему о Боге: Чистота. Если бы Закон подумал об этом, если бы раввины, которые заполнили его всяческими тонкостями своих наставлений, обратили умы к более возвышенным областям и погрузились бы в сверхъестественное, оставив человеческое с его пользой, преследуя которую, они забывают о высшей Цели, они были бы вынуждены направить свое учение, прежде всего, на Чистоту, чтобы Царь Израиля мог отыскать ее, когда придет. Вместе с оливковыми ветвями Миротворцу, пальмовыми ветвями Победителю, не забудьте бросить Ему под ноги лилии, лилии, много лилий…
 Сколько Крови должен будет пролить Спаситель ради нашего искупления! Так много! Вот он льется, словно из пористого сосуда, этот кровавый дождь, из множества и множества ран, которые увидел Исайя на Человеке скорбей. Не пролиться бы этой божественной Крови там, где скверна и богохульство, но лишь в сосуды благоуханной чистоты, которые воспримут ее и соберут, чтобы потом окропить ею больных духом, прокаженных душой и умерших для Бога. Принесите лилий, принесите их, чтобы отереть белоснежным одеянием их чистых лепестков капли пота и слез Христовых!
 Принесите лилий, принесите их, ради Мученика, пылающего огнем! О! Где та Лилия, что выносит Тебя? Где та, что утолит Твою жажду? Где та, что сделается красной от Твоей Крови и будет умирать от скорби, видя Тебя умирающим? Где та, что будет рыдать над Твоим обескровленным Телом? О! Мессия! Мессия! Мечта Моя!..»
 
 Мария, заплаканная и подавленная, умолкает. Анна некоторое время молчит, а затем чистым голосом старицы взволнованно произносит:

Анна: - «Хочешь ли еще что-нибудь сказать мне в научение, Мария?»

Дева Мария: - «О! Прости! Ты наставница, а Я жалкое ничтожество. Но это Голос прорывается из Моего сердца. Я внимательно слежу, чтобы он не заговорил. Но как река, которая ударами волн прорывает плотину, он овладел Мной и вышел из берегов. Не придавай значения Моим словам и укроти Мою гордыню. Сокровенные слова нужно хранить в тайниках сердца, которому Бог содействует во благо. Я это знаю. Но это невидимое Присутствие настолько сладостно, что оно опьяняет Меня… Анна, прости свою покорную слугу!»

Анна прижимает Ее к себе, и все ее старческое, морщинистое лицо сотрясается и блестит от слез. Слезы просачиваются между морщинами, словно вода – в неровности земли, перед тем как та станет трясиной. Однако пожилая наставница вызывает отнюдь не улыбку; наоборот, ее плач пробуждает высочайшее благоговение. Мария пребывает в ее объятиях, лицом на груди старой наставницы… и так все заканчивается.

Сцена 2. Комната Марии Волтарта

 Комната в вечернем полумраке, в кровати лежит женщина накрытая одеялом. Женщина открывает глаза и видит прозрачный образ Иисуса Христа и она карандашом записывает в тетрадь его слова.

Иисус: - «Мария помнила Бога. Видела Его во сне. Думала, что это сны. Но Она лишь снова видела то, что дух Ее уже созерцал в сиянии Божьих Небес в тот миг, когда Она была сотворена, чтобы соединиться с телом, зачатым на земле. Она разделила с Богом, хотя и в гораздо меньшей степени, как этого требовал закон, одно из свойств Божьих, а именно: память, ведение и предвидение – все признаки мощного и совершенного ума, неповрежденного первородным Грехом.
 Человек сотворен по образу и подобию Божию. Одно из таких подобий – это умение души помнить, понимать и предвидеть. Оно объясняет способность считывать будущее. Эта способность часто появляется, по воле Божьей, непосредственно, а в других случаях – как воспоминание, которое поднимается, будто утреннее солнце, освещающее определенную точку на горизонте столетий, уже видимую с Отчего лона. Эти тайны слишком высоки, чтобы вы могли осознать их в полноте. И все же поразмышляйте. Тот высший Ум, та Мысль, что все знает, тот Взор, что все проницает, что творит вас одним движением воли и дыханием Своей безграничной любви, делая вас Своими детьми по происхождению и по вашему предназначению, может ли дать вам нечто, отличающееся от Него Самого?
 Он дает это в бесконечно малой частице, поскольку тварь не смогла бы вместить Творца. Но и эта частица совершенна и объемлет все в своей малости. Каких сокровищ разума только ни даровал Бог человеку, Адаму! Грех умалил их, но Моя Жертва их восстановила и открыла вам сияние Разума, его изобилие, его познание.
О, высота человеческой мысли, соединенной с Божьей Благодатью, соучаствующей в Божьем даре познания!.. Человеческой мысли, соединенной с Божьей Благодатью. Иного пути нет. Пусть это запомнят любопытствующие о нечеловеческих тайнах.
 Всякое знание, приходящее не от благодатной души – а те, кто противятся Закону Божьему, не пребывают в благодати, как это ясно из самих заповедей, – может прийти только от Сатаны, и оно с трудом соответствует истине, если речь идет о человеческих вещах, и никогда не отвечает истине, если речь идет о сверхчеловеческих, поскольку Дьявол – отец лжи, и по тропе лжи он уводит за собой. Нет никакого иного способа познать истину, как получить ее от Бога, который говорит и рассказывает о ней или напоминает, подобно тому, как отец напоминает сыну об отчем доме, и говорит:
„Помнишь, как мы с тобой делали то-то, видели то-то, слышали то-то? Помнишь, как Я поцеловал тебя на прощанье? Помнишь, как ты впервые увидел Меня, солнце Моего Лика, сияющее над твоей невинной душой, только что сотворенной и еще свободной, ибо она едва только вышла от Меня, от скверны, которая после умалила тебя? Помнишь, как в любовном трепетании ты постиг, что такое Любовь, которая есть тайна нашего Бытия и Происхождения?“ (появляются образы в виде анимации).

 А там, где не хватает ограниченных способностей благодатного человека, там есть Дух ведения, который беседует и наставляет. Однако, чтобы обладать Духом, необходима Благодать. И чтобы обладать Истиной и Знанием, необходима Благодать. И чтобы рядом был Отец, необходима Благодать. Это та Скиния, где Три Лица устраивают себе обиталище, тот Ковчег, на котором почивает и вещает Предвечный, и не изнутри облака, но открывая Свой Лик верному чаду.
Святые помнят о Боге. О словах, слышанных в творческом Разуме, которые Божья Сила воскрешает в их сердцах, чтобы они взмыли вверх, подобно орлам, к созерцанию Истины, к познанию Времен. Дева Мария была Полнотой Благодати. Вся Триединая Благодать присутствовала в Ней. Вся Триединая Благодать приготовляла Ее как Невесту – к Браку, как Брачное Ложе – к Потомству, как Совершенную – к Ее Материнству и призванию. Она – Та, кто завершает Собой период пророчиц Ветхого Завета и открывает новый период: „Божиих глашатаев“ Нового Завета. Истинный Ковчег Слова Божия, глядя в Свою приснодевственную утробу, Она обнаруживала глаголы предвечного знания, начертанные перстом Божиим на Ее непорочном сердце, и, как и все святые, вспоминала, что уже слышала их, когда Бог Отец, Творец всего живущего, производил на свет Ее бессмертную душу. И если о Своем будущем предназначении Она помнила не все, то это происходило потому, что согласно закону божественного предведения во всяком человеческом совершенстве Бог оставляет пробелы, и это – благо для творения, так как предоставляет ему случай стяжать себе заслуги. Марии, второй Еве, предстояло стяжать Свою часть заслуг, став Матерью Христа по вере и по доброй воле, каковую Бог ожидал и со стороны Своего Помазанника перед тем, как Ему стать Искупителем. Дух Марии был на Небесах. Ее душевность и телесность – на Земле, и они должны были попрать земное и плотское, чтобы достичь духа и соединиться с Духом в плодотворном объятии».

Сцена 3. Дева Мария и Первосвященник

Комната в ночи. Какая адская ночь! Орудийные залпы, громы и молнии, опасность, страх, в глазах женщины Марии Валторта. Она в кровати лежит накрытая одеялом. Женщина открывает глаза и видит Деву Марию и она карандашом записывает в тетрадь.

Она видит Иерусалимский Храм…
Поздняя осень, небо в приятной усталости, как это бывает в тихом октябре, прогибается над садами Иерусалима, в которых золотистая охра готовой упасть листвы добавляет светло-рыжих пятен в серебристую зелень олив.
Теперь Дева Мария немного старше, чем во вчерашнем видении, но все еще очень юная, со своими светлыми косами на плечах, в своей белой одежде и со своей скромной, сдержанной улыбкой, улыбкой внутренней, обращенной к блаженной тайне, которую Она бережет в сердце. Дева Мария все еще в Храме. Сейчас Она вместе с остальными девами выходит из собственно храмового здания. Должно быть, совершается какая-то церемония, поскольку в красивое и красное закатное небо поднимаются дым и запахи благовоний.
 Белоснежная стайка девушек пересекает задний двор, поднимается по лестнице, переходит в галерею, входит в еще один двор, квадратный и не такой роскошный, в который можно попасть только этим единственным путем. Этот двор отведен под маленькие жилища девственниц, посвященных Храму, поскольку каждая девушка направляется в свою келью, словно голубка – в свое гнездо, и они прямо как настоящая стая голубок, которые разлетаются после того, как собрались вместе. Многие – можно сказать, все – перед расставанием разговаривают между собой тихими, но веселыми голосами.
 Мария молчит. Лишь перед тем, как отделиться от остальных, Она с чувством кланяется им, а затем направляется к своей комнатке в правом углу. К Ней подходит какая-то из наставниц, не такая старая, как Анна Фануилова, но уже пожилая.

Наставница: - «Мария, Первосвященник ждет Тебя».

Мария глядит на нее несколько изумленно, но ни о чем не расспрашивает.

Дева Мария: - «Я иду к нему немедленно».
 Она входит в просторный  хорошо обставленный зал, и там помимо Первосвященника, величественного в своих белых облачениях, присутствуют еще Захария и Анна Фануилова. Мария делает у порога глубокий поклон и не двигается дальше до тех пор, пока Первосвященник не говорит Ей.

Первосвященник: -«Заходи, Мария. Не бойся».

Мария выпрямляется, поднимает лицо и медленно ступает вперед, инстинктивно ощущая торжественность момента, и это делает Ее внешность более женственной. Анна улыбается Ей, чтобы подбодрить, а Захария приветствует Ее: «Мир Тебе, Племянница».
Понтифик внимательно глядит на Нее, а затем обращается к Захарии:

Первосвященник: - «В Ней явно видны черты племени Давида и Аарона».
Потом он обращается к Деве Марии.

Первосвященник: - «Дочь, мне известны Твои достоинства и доброта. Известно, что Ты ежедневно возрастала в познании и благодати перед лицом Божиим и перед людьми. Известно, что голос Божий вещает в Твоем сердце Свои сладчайшие глаголы. Я знаю, что Ты – Цветок Храма Божьего и что с тех пор, как Ты в нем, перед Скрижалями Завета появился третий Херувим. И мне бы хотелось, чтобы Твой аромат продолжал возноситься вместе с ладаном снова и снова.
 Однако Закон повелевает иначе. Отныне Ты уже не девочка, а женщина. А каждая женщина в Израиле должна быть женой, чтобы принести Господу сына. Ты последуешь предписанию Закона. Не бойся и не стыдись. Я помню о Твоем царском происхождении. Теперь Ты уже под опекой Закона, который повелевает, чтобы за каждого мужчину была выдана женщина его же рода. Но если бы этого и не было, я все равно поступил бы так, чтобы не нарушить чистоту Твоей славной крови. Ты знаешь кого-нибудь из своего рода, о Мария, кто мог бы стать Тебе мужем?»

Мария поднимает свое лицо, покрытое стыдливым румянцем, с ресницами, на которых уже заблестели первые слезы, и трепетным голосом отвечает: «Никого».

Захария: - «Она не может знать никого, так как пришла сюда во младенчестве, а род Давидов слишком потрепан и рассеян, чтобы это позволило его различным ветвям собраться воедино, подобно кроне царского древа».

Первосвященник: - «Тогда предоставим выбор Богу».
Слезы больше не могут сдерживаться и падают на дрожащие губы. Мария бросает умоляющий взгляд на Свою наставницу.

Анна: - «Мария посвятила Себя Господу ради Его славы и ради спасения Израиля. Она была девочкой, которая едва читает по слогам, но уже была связана обетом…».

Первосвященник: - «Так Ты поэтому плачешь? Не потому, что не хочешь подчиниться Закону?»

Дева Мария: - «Поэтому… только поэтому. Я повинуюсь тебе, Священник Божий».

Первосвященник: - «Это подтверждает то, что мне всегда о Тебе говорили. С каких лет Ты стала посвященной Девой?»

Дева Мария: - «Я думаю, изначально. Я еще не была в этом Храме, и уже  посвятила Себя Господу».

Первосвященник: - «Но разве не Ты та маленькая девочка, что двенадцать лет назад пришла просить у меня разрешения вступить сюда?»

Дева Мария: - «Я».

Первосвященник: - «И как же тогда Ты утверждаешь, что уже в то время была посвященной Богу?»

Дева Мария: - «Когда Я смотрю в прошлое, Я вижу Себя посвященной… Я не вспоминаю ни момента своего рождения, ни когда начала любить свою маму или говорить отцу: „Папа, Я – твоя дочь“… Но вспоминаю – хоть и не знаю, когда это началось, – что отдала свое сердце Богу. Может быть, это произошло с первым Моим поцелуем, с первым словом, которое Я научилась произносить, с первым шагом, который Мне удалось сделать… Да, наверное. Думаю, что первое воспоминание о любви Я могу связать с Моими первыми уверенными шагами… Мой дом… возле него был сад, полный цветов… были фруктовые деревья и поля… и там был родник, поодаль, у пригорка, и он бил из расселины в скале, где образовалась пещера… там было полно длинных и тонких растений, которые отовсюду свисали каскадами зеленых пучков и казались плачущими, поскольку на каждом из легких листочков, похожих на вышивку, было по капельке воды, которые, падая, звенели, будто крошечные колокольчики. И родник тоже пел. И там были птицы на оливах и яблонях, что росли на склоне над источником, и белые голубки прилетали окунуться в прозрачную гладь родника… (кадры из первого фильма).

Мне больше никогда не вспоминалось об этом, потому что все свое сердце Я доверила Богу и, за исключением отца и матери, любимых Мною и в жизни, и по смерти, все земное исчезло из Моего сердца… Но ты напоминаешь Мне об этом, Священник… Мне надо отыскать, когда Я посвятила себя Богу… и на ум приходят события ранних лет… Я любила ту пещеру, потому что там Я слышала Голос, который был слаще журчания воды и пения птиц и говорил Мне: „Приди, Моя Любимая“. Я любила те травы в алмазных россыпях звучной капели, потому что видела в них знак присутствия Моего Господа, и забывала о себе, говоря: „Видишь, как велик твой Бог, душа Моя? Тот, кто создал кедры Ливана для северного ветра, создал и эти листочки, что гнутся под тяжестью мошки, для отрады Твоих глаз и для защиты Твоих маленьких ножек“.
 Я любила это молчание чистоты: слабого ветра, серебряной воды, опрятность голубок… любила тот покой, царивший над пещеркой, стекавший с яблонь и олив: и когда они в цвету, и когда они усыпаны плодами… И не знаю… Мне казалось, что Голос говорил, обращаясь именно ко Мне: „Приди, о прекрасная олива; приди, о милая яблоня; приди, о запечатанный источник; приди, о Моя голубка“… Сладостна любовь отца и матери… сладостны их голоса, звавшие Меня… но этот! этот!
 О! Думаю, таким его слышала в земном Раю та, которая согрешила, и не понимаю, как могла она предпочесть шипение этому Голосу любви, как могла вожделеть знания чего-то иного, нежели Бог… И губами, еще помнившими вкус материнского молока, но с сердцем, упоенным небесной сладостью, Я сказала тогда: „Вот Я, Я иду. Я – Твоя. И Мое тело не будет принадлежать никому, кроме Тебя, Господи, как и Моя душа – ничьей любви, кроме Твоей“…
 И когда Я сказала это, Мне показалось, что Я лишь повторила то, что уже было сказано, и совершила обряд, который уже был совершен. Избранный Мною Супруг не был для Меня чужим, потому что Мне уже было знакомо горение Его любви, и Мое зрение было приучено к Его свету, а Моя способность любить была обретена в Его объятиях. Когда?..
 Не знаю. Но Я сказала бы: за пределами этой жизни, поскольку ощущаю то, что Он всегда был у Меня, а Я всегда была у Него, и что Я существую потому, что Он захотел этого, на радость Своему Духу и Мне… Теперь Я послушаюсь тебя, Священник. Скажи же Мне, как Я должна поступить… У Меня нет ни отца, ни матери. Будь ты Моим руководителем».

Первосвященник: - «Бог даст Тебе мужа, и он будет святым, раз Ты доверилась Богу. Ты расскажешь ему о Своем обете».

Дева Мария: - «А он согласится?»

Первосвященник: - «Надеюсь на это. Молись, о Дочь, чтобы он сумел понять Твое сердце. А теперь ступай. Бог да сопутствует Тебе во всем».

Мария вместе с Анной удаляются. Захария же остается с Понтификом. Так заканчивается это видение.

Сцена 4. Иосиф выбран супругом Марии

 Богатое помещение при Храме  с красивым полом, занавесками, коврами и инкрустированной мебелью. Там находятся священники, среди которых Захария, а также множество мужчин самого разного возраста, точнее сказать, приблизительно от двадцати до пятидесяти лет. Они тихо, но оживленно разговаривают между собой. Кажется, они с волнением чего-то ждут. Все они празднично одеты в новые или, как минимум, хорошо вычищенные одежды, как будто приготовились к некоему торжеству. Многие сняли с себя покрывало, служащее головным убором, другие – главным образом, пожилые – не снимают его, тогда как молодые демонстрируют свои обнаженные шевелюры: темнорусые, темно-коричневые, смоляные и лишь одну медно-рыжую. Волосы у них, большей частью, короткие, но есть и такие, у кого они достают до плеч. Видимо, все они не знакомы между собой, поскольку оглядывают друг друга с любопытством. И, однако, между ними чувствуется некое родство, так как, очевидно, их тревожит одна и та же забота.
 В углу стоит Иосиф. Он разговаривает с каким-то бодрым старичком. Иосифу около тридцати. Это красивый мужчина с короткими и заметно вьющимися волосами каштанового цвета, с такими же усами и бородой, обрамляющей изящный подбородок и поднимающейся по красновато-смуглым, – а не оливковым, как у остальных темноволосых, – щекам. У него темные, добрые и глубокие глаза, очень серьезные, несколько печальные. Однако, когда он улыбается, они становятся радостными и юношескими. Одет он в светло-коричневую, очень простую, но весьма опрятную одежду.
 Входит группа охранников, молодых левитов и располагается между дверью и длинным узким столом, что стоит вблизи стены, посреди которой находится дверь, которая сейчас распахнута. Проем закрывает лишь натянутая завеса, свисающая до уровня сантиметров двадцати над полом. Любопытство нарастает. И оно совсем обостряется, когда чья-то рука отдергивает завесу, чтобы дать пройти левиту, несущему в руках пучок сухих веток, на который аккуратно положена цветущая ветвь: легкая дымка белых лепестков, чуть тронутая розовым оттенком в самой середине, плавно убывающим по краям вплоть до кончиков лепестков.
 Левит бережно кладет пучок на стол, чтобы не повредить этого чудесного побега, цветущего посреди множества сухих ветвей. По залу проносится гул. Шеи вытягиваются и глаза устремляются, чтобы рассмотреть. Даже Захария, находящийся вместе со священниками ближе к столу, пытается увидеть. Но ничего не видит.
 Иосиф из своего угла едва бросает взгляд на этот пучок веток и, когда его собеседник что-то сообщает ему, недоверчиво покачивает головой, как будто бы говоря: «Невозможно!», и улыбается.
 За занавеской раздается звук трубы. Все замолкают и выстраиваются лицом к выходу, который теперь открыт, поскольку завеса на своих кольцах тоже сдвинута. В окружении других старейшин входит Первосвященник. Все низко кланяются. Понтифик подходит к столу и стоя начинает речь.

Первосвященник: - «Мужчины из рода Давидова, собравшиеся по моему указу, слушайте. Господь высказался, хвала Ему! Луч снизошел от Его Славы и, словно весеннее солнце, вдохнул жизнь в сухую ветвь, и она чудесно зацвела, в то время как ни одна ветвь на земле больше не цветет сегодня, в последний день Освящения, когда еще не растаял снег, выпавший на высотах Иуды, и между Сионом и Вифанией простирается необычайная белизна. Бог высказался, сделавшись Отцом и Хранителем Девы из рода Давидова, не имевшей иных покровителей, кроме Него. Святая Отроковица, гордость Храма и рода, удостоилась Божьего слова, чтобы узнать имя супруга, угодного Богу. Поистине праведен должен быть он, избранный Господом в хранители Девы, столь дорогой Ему! Потому наша боль оттого, что мы расстаемся с Ней, утихает, и прекращается всякая тревога о Ее брачной судьбе. И тому, кто указан Богом, мы всецело доверяем Деву, на которой Божие и наше благословение. Имя этого супруга – Иосиф, сын Иакова Вифлеемского, из племени Давида, плотник из Назарета Галилейского. Иосиф, выйди вперед. Это распоряжение Первосвященника».
 
 Большой шум. Все поворачивают головы, обмениваются взглядами, на что-то указывают, выражают разочарование или облегчение. Кое-кто, особенно из пожилых, должно быть, обрадовался, что не ему выпал этот жребий. Иосиф, сильно покрасневший и смущенный, выступает вперед. Вот он перед столом, напротив Понтифика, которому почтительно кланяется.

Первосвященник: - «Подходите все и посмотрите на имя, вырезанное на ветви. Пусть каждый возьмет собственный прут и убедится, что тут нет никакого обмана».
Мужчины повинуются. Они взирают на ветвь, которую бережно держит Первосвященник, берут каждый свою, и кто-то ломает ее, а кто-то сберегает. Все глядят на Иосифа. Некоторые глядят молча, а некоторые поздравляют. Тот старичок, с которым он прежде разговаривал, восклицает.

Старик: - «Говорил я же тебе, Иосиф? Кто менее уверен в себе – тот и выигрывает!».
 И вот уже все прошли. Первосвященник дает Иосифу цветущую ветвь, а потом кладет ему руку на плечо и говорит.

Первосвященник: - «Она не богата – ты знаешь это, – Невеста, которую Бог дарует тебе. Но в Ней есть все добродетели. Будь же всегда достоин их. В Израиле нет подобного Ей цветка, такого прекрасного и чистого. Теперь – выйдите все. Останься, Иосиф. А ты, Захария, родственник, приведи Невесту».
Все выходят, за исключением Первосвященника и Иосифа. Вход снова закрыт завесой. Иосиф кротко стоит рядом с величественным Священником. Помолчав, тот говорит ему:

Первосвященник: - «Мария должна сообщить тебе о Своем обете. Ты прими во внимание Ее застенчивость. Будь добр с Той, которая добра».

Иосиф: -«Я поставлю свое мужество на службу Ей, и никакая жертва ради Нее не отяготит меня. Будь в этом уверен».
 Входят Мария с Захарией и Анной Фануиловой.

Первосвященник: - «Подойди, Мария. Вот супруг, назначенный Тебе Богом. Это Иосиф из Назарета. Так что Ты вернешься в Свой город. Теперь я оставлю вас. Бог да дарует вам Свое благословение. Господь да сохранит и да благословит вас, призрит на вас Ликом Своим и да помилует вас. Да обратит Он к вам Лицо Свое и дарует вам мир».

Захария удаляется, сопровождая Понтифика. Анна поздравляет жениха, и потом тоже выходит. Обрученные остаются напротив друг друга. Мария, покрасневшая, стоит с опущенной головой. Иосиф, тоже с краской на лице, смотрит на Нее и подыскивает слова, чтобы заговорить. Наконец, находит, и его озаряет улыбка.

Иосиф: - «Здравствуй, Мария. Несколько лет назад я видел Тебя девочкой… Я был другом Твоего отца, а у моего брата есть племянник, который был настоящим другом Твоей матери. Ее маленьким другом, поскольку ему сейчас только восемнадцать лет, а когда Ты еще не родилась, он был совсем еще малышом и все-таки скрашивал печали Твоей матери, которая сильно любила его. Ты не знакома с нами, потому что пришла сюда во младенчестве. Но в Назарете все Тебя любят, и думают, и говорят о маленькой Марии, дочери Иоакима, рождение которой было чудом от Господа, позволившего бесплодной зачать…
 И я помню тот вечер, когда Ты родилась… Мы все его помним из-за необычайного великого ливня, который пощадил поля, и жестокой грозы, молнии которой не повредили даже стебелька дикого вереска, грозы, закончившейся такой огромной и красивой радугой, какой никогда не видывали. И потом… кто забудет радость Иоакима? Он качал Тебя на руках, показывая соседям… Он любовался Тобой, словно бы Ты была цветком, упавшим с Неба, и хотел, чтобы все тоже любовались, счастливый старый отец, который и умер, говоря о своей Марии, какая Она красивая и хорошая, и как Ее слова наполнены благодатью и мудростью… Он был прав, восхищаясь Тобой и говоря, что нет никого прекрасней Тебя! (кадры из первого фильма).

 А Твоя мать? Своим пением она наполнила тот край, где стоял Твой дом, будто весенний жаворонок: и когда носила Тебя, и после, когда уже родила. Я смастерил Тебе колыбель. Колыбель, что вся была покрыта резьбою из роз, потому что так захотела Твоя мать. Может быть, она все еще там, в запертом жилище… Я немолод, Мария. Когда Ты родилась, я обучался ремеслу. Я уже работал… Если бы кто-нибудь сказал мне, что я получу Тебя в жены! Возможно, тогда Твои родители умерли бы более счастливыми, ведь они были мне друзьями. Я хоронил Твоего отца, искренне скорбя душой, потому что он был моим добрым наставником в жизни».
Слушая эту речь Иосифа, Мария потихоньку поднимает лицо, все более и более ободряясь. И когда он упоминает о колыбели, Она слегка улыбается, а когда рассказывает об отце – протягивает к нему ладонь и говорит.

Мария: -«Спасибо, Иосиф».
Очень деликатное и застенчивое «спасибо». Иосиф своими короткими и сильными ладонями плотника берет Ее жасминовую ладошку и с чувством гладит ее, желая еще больше успокоить. Может быть, ожидая новых слов. Но Мария опять молчит. Тогда он продолжает.

Иосиф: - «Дом, как Ты знаешь, уцелел, кроме той части, что была снесена по распоряжению консула, чтобы из тропинки сделать дорогу для римских повозок. Но участок, который Тебе достался, поскольку, знаешь… болезнь отца сильно истощила Твое имение, – он несколько запущен. Уже более трех лет, как деревья и виноградники не знают ножниц садовника, а земля не возделана и тверда. Однако те деревья, что Ты видела во младенчестве, все еще там и, если Ты мне позволишь, я сразу же займусь ими».

Дева Мария: - «Спасибо, Иосиф. Но у тебя же есть работа…»

Иосиф: - «Я буду трудиться в Твоем саду рано утром и по вечерам. Сейчас светлое время суток все больше и больше. К весне, надеюсь, все будет в порядке Тебе на радость. Смотри, это ветвь миндального дерева, что напротив дома. Я захотел сорвать ее… – туда из-за разрушенной изгороди можно было попасть откуда угодно, но теперь я сделаю ее основательной и прочной – захотел сорвать ее, рассуждая, что, если вдруг выберут меня, – хотя я и не надеялся, ведь я назорей* и прибыл по распоряжению Священника, а не из желания брака – так вот, рассуждая, что тогда Тебе было бы приятно получить цветок из Своего сада. Вот он, Мария. Вместе с ним я отдаю Тебе свое сердце, которое, как эта ветвь, до сих пор расцветало лишь для Господа, а теперь будет расцветать для Тебя, моя Невеста».

*Назореи посвящали себя Богу, живя в молитве и воздержании.
Мария берет ветвь. Она растрогана и смотрит на Иосифа все более уверенно и радостно. Она чувствует себя с ним в безопасности. Когда он произносит: «я – назорей», Ее лицо становится сияющим, и Она смелеет.

Дева Мария: - «Я тоже целиком принадлежу Богу, Иосиф. Не знаю, говорил ли тебе об этом Первосвященник…»

Иосиф: - «Он сказал мне только то, что Ты добрая и чистая, и что Ты должна рассказать мне о Своем обете, и чтобы я был добр с Тобой. Рассказывай, Мария. Твой Иосиф рад исполнить любое Твое желание. Не по плоти люблю я Тебя. Я люблю Тебя своею душой, святая Отроковица, данная мне Богом! Ты можешь видеть во мне не только супруга, но и отца, и брата. И полагаться, как на отца, и доверять, как брату».

Дева Мария: - «С детства Я посвятила Себя Господу. Знаю, что это не принято в Израиле. Но Я слышала Голос, который просил Меня превратить Мое девство в жертву любви ради прихода Мессии. Как долго Израиль ждет Его!.. Это не слишком много – отказаться ради такого от радости материнства!»

Иосиф внимательно глядит на Нее, как будто желая проникнуть в самое сердце, затем берет обе Ее маленькие ладони, которые еще держат процветшую ветвь.

Иосиф: - «А я объединю мою жертву с Твоей, и в нашем целомудрии мы так возлюбим Предвечного, что Он скорее дарует земле Спасителя, позволив нам увидеть в мире сияние Его Света. Пойдем, Мария, к Его Дому и пообещаем любить друг друга, как ангелы. Потом я отправлюсь в Назарет и все приготовлю для Тебя в Твоем доме, если хочешь пойти туда, или в другом месте, если выберешь другое».

Дева Мария: - «В Моем доме… Там невдалеке была пещерка… Она еще есть?»

Иосиф: - «Есть, но она уже не Твоя… Однако я сооружу Тебе еще одну, где будет прохладно и спокойно в самые жаркие часы. Сделаю ее, сколько возможно, похожей на ту. И, скажи мне, кого с Тобой оставить?»

Дева Мария: - «Никого. Я не боюсь. Мать Алфея, которая все время приходит навещать Меня, составит Мне компанию днем, а ночью Я предпочитаю быть одна. Со Мной не может случиться ничего худого».

Иосиф: - «И потом теперь есть я… Когда мне прийти и забрать Тебя?»

Дева Мария: - «Когда тебе угодно, Иосиф».

Иосиф: - «Тогда я приду, как только приведу дом в порядок. Я не буду там ничего трогать. Мне хочется, чтобы Ты нашла его таким, каким его оставила Твоя мать. Но чтобы при этом он был наполнен солнцем и был как следует вычищенным, и встретил бы Тебя без всякого уныния. Идем, Мария. Пойдем, принесем Всевышнему свои хвалы».

Сцена 5. Бракосочетание Девы Марии и Иосифа
  Как прекрасна Мария в Своих одеждах невесты, среди ликующих подруг и наставниц! Елизавета также между ними. Вся Она одета в белоснежный лен, такой шелковистый и тонкий, что он кажется каким-то роскошным шелком. Пояс в золоте и серебре, обработанном гравировкой, весь сделан из медальонов, скрепленных вместе цепочками, – и каждый медальон представляет собой узор из золотых линий на тяжелом серебре, отполированном временем – охватывает Ее тонкую талию и, возможно, потому что слишком велик для Нее, еще хрупкой девушки, свисает впереди тремя крайними медальонами, спадая между сгибами просторнейшего платья, образующего легкий шлейф, настолько оно длинное.
 На ножках – сандалии из белейшей кожи с серебряными застежками. На шее платье удерживается цепочкой из золотых бантиков и серебряной филиграни, в миниатюре воспроизводящей рисунок пояса и пропущенной сквозь большие петли на широком вырезе, стягивая его таким образом в складки, которые образуют что-то вроде маленькой оборки. Шея Марии выступает из этой складчатой белизны с изяществом стебля, обернутого в дорогую дымчатую ткань, и кажется даже более тонкой и белой, стебельком лилии, оканчивающимся лилейным лицом, что еще бледнее от переживаний, и еще чище.
Волосы уже не падают на плечи. Они грациозно уложены косами в узел, и их держат на месте несколько заколок из полированного серебра, сделанных с филигранными узорами наверху. Поверх кос – материнское покрывало, которое спадает книзу красивыми изгибами с драгоценной пластины, что схватывает белый-белый лоб. Оно опускается до бедер, потому что Мария не такая высокая, как Ее мать, и покрывало простирается ниже, тогда как Анне доходило до талии. На ладонях ничего нет, на запястьях – браслеты. Но эти запястья такие тонкие, что тяжелые материнские браслеты съезжают на тыльную сторону ладони, и если бы Она потрясла ладонями, они бы, наверное, упали бы на пол. Подруги разглядывают Ее со всех сторон и восхищаются. Их вопросы и восхищенные возгласы подобны веселому воробьиному щебетанию.

Девушки: -«Это Твоей матери?» «Правда, старинные?» «Сара, какой замечательный этот пояс!» «А это покрывало, Сусанна? «Только посмотри, какое искусство! Посмотри на эти лилии, на нем вытканные!» «Покажи мне браслеты, Мария! Они принадлежали Твоей матери?» «Она их носила. Но они – матери Иоакима, Моего отца». «О! Смотри! Между веточками пальмы и оливы они вплели печать Соломона, и среди них также лилии и розы. О! Кто сделал столь совершенную и тонкую работу?»

Дева Мария: - «Они принадлежат дому Давида. Женщины этого рода в течение столетий надевают их, когда выходят замуж, и оставляют в наследство потомкам».

Девушки: - «Ах да! Ты же Наследница…» «Тебе все это доставили из Назарета?»

Дева Мария: - «Нет. Когда Моя мать умерла, Моя двоюродная сестра перенесла приданное в свой дом, чтобы оно оставалось в сохранности. Теперь она принесла его Мне».

Девушки: - «Где оно? Где оно? Покажи его подругам»
Мария не знает, как поступить… Ей хотелось бы быть учтивой, но при этом не хотелось бы ворошить весь скарб, уложенный в три тяжелых сундука. На помощь Ей приходит наставница.

Анна: -«Вот-вот прибудет жених. Не время устраивать беспорядок. Оставьте Марию в покое: вы Ей надоедаете, – и ступайте приготовьтесь».

Несколько обиженно этот шумливый рой удаляется. Мария может спокойно порадоваться со Своими наставницами, которые награждают Ее хвалами и благословениями. Елизавета тоже приблизилась. И после того, как Мария взволнованно прослезилась, поскольку Анна Фануилова позвала Ее: «Дочь!» – и поцеловала с самым настоящим материнским чувством.

Елизавета: - «Мария, Твоей матери здесь нет, но она присутствует. Ее дух ликует рядом с Твоим. И гляди: те вещи, что на Тебе, снова передают Тебе ее ласку. Ты еще найдешь в них аромат ее поцелуев. Как-то давно, в день, когда Ты пришла в Храм, она мне сказала: „Я приготовила Ей одежды и приданое на свадьбу, потому что мне хочется, чтобы это всё-таки была я – та, кто соткет для Нее эти ткани и сошьет Ей эти свадебные одежды, чтобы в Ее радостный день мне не быть отсутствующей“. И знаешь? В последнее время, когда я помогала ей, она каждый вечер гладила Твои первые платья и то, во что Ты одета сейчас, и говорила: „Здесь я ощущаю жасминовый аромат моей Малышки, а здесь хочу, чтобы Она почувствовала поцелуй Своей мамы“.
Сколько поцелуев на том покрывале, что осеняет Твое чело! Больше поцелуев, чем нитей!.. И когда Ты наденешь эти одеяния, вытканные ею, помни, что они состоят более из любви Твоей матери, нежели из шерсти. И эти ожерелья… В трудные времена Твой отец сберег их для Тебя, чтобы в этот час Ты украсилась, как это подобает принцессе из дома Давида. Радуйся, Мария. Ты не сирота, потому что с Тобою Твои близкие, и у Тебя есть супруг, который будет Тебе и отцом, и матерью, настолько он хорош…»

Дева Мария: - «О! да! Это правда. На него Я точно не могу жаловаться. Менее, чем за два месяца, он приходил дважды, а сегодня пришел в третий раз, навстречу дождю и ветру, чтобы выслушать Мои распоряжения… Подумай: распоряжения! От Меня, которая всего лишь бедная женщина, и настолько моложе него! И он Мне ни в чем не отказывал. Более того, он даже не ждет, пока Я попрошу. Кажется, будто какой-то ангел сообщает ему о Моем желании, и он говорит Мне о нем прежде, чем Я его выскажу. Последний раз он сказал: „Мария, я думаю, Ты предпочтешь остаться в Своем родительском доме. Раз Ты Наследница, Ты можешь так поступить, если считаешь нужным. Я перееду в Твой дом. Единственно, чтобы соблюсти обычай, Тебе придется на одну неделю отправиться в дом Алфея, моего брата. Мария уже так успела Тебя полюбить. И именно оттуда вечером, в день свадьбы, отбудет процессия, что доставит Тебя домой“.
 Разве не благородно? Ему даже не важно, что это даст повод людям говорить, будто у него не такой дом, где Мне по душе… Мне бы все равно понравилось, потому что там – он, такой добрый. Но конечно… предпочтение Я отдаю Своему дому… из-за воспоминаний… О! добрый Иосиф!»

Анна: - «Что он сказал по поводу обета? Ты мне еще ничего не говорила».

Дева Мария: - «Он нисколько не возразил. Наоборот, узнав о причинах, он сказал: „Я присоединю свою жертву к Твоей“».

Анна: -  «Это святой молодой человек!» – восклицает она.
В этот момент «святой молодой человек» заходит в сопровождении Захарии. Он буквально сверкает. Весь в желто-золотом, он похож на какого-то восточного монарха. На роскошном поясе держатся сумка и кинжал, первая из сафьяна с золотой вышивкой, второй – в ножнах тоже из сафьяна с золотой каймой. На голове – тюрбан, то есть, обычное полотно, свернутое наподобие капюшона, как это все еще принято у некоторых народов Африки, например, бедуинов, удерживаемое на месте дорогим обручем, тонкой золотой проволокой, к которой подвязаны пучки мирта. На нем новейший плащ, весь в бахроме, который величественно запахнут, и сам он сияет от радости. В руках – пучки цветущего мирта.

Иосиф: - «Мир Тебе, Супруга моя!» – приветствует он, – «Мир всем».
И, получив ответные приветствия, говорит.

Иосиф: - «Я видел, как Ты была рада в тот день, когда я вручил Тебе ветвь из Твоего сада. Я подумал принести Тебе ветку мирта, сорванную возле столь дорогого для Тебя грота. Хотел принести Тебе роз, которые уже распустили первые цветы напротив Твоего дома. Но розы не выдерживают нескольких дней путешествия… Я прибыл бы с одними шипами… И все-таки Тебе, моя возлюбленная, я хочу преподнести в дар только розы, и нежными и ароматными цветами усыпать дорогу, чтобы Ты прошла по ним, не прикасаясь ни к чему грязному или шероховатому».
Дева Мария: - «О! спасибо тебе, добрый! Так как же ты сумел сохранить их свежими?»

Иосиф: - «Привязал к седлу горшок и посадил туда ветви с бутонами. В продолжение пути они зацвели. Вот они, Мария. Пусть Твое чело украсится этой гирляндой, символом чистоты и отличительным знаком невесты, но ее чистота – ничто по сравнению с той, что у Тебя в сердце».

Елизавета и наставницы украшают Марию полученной ими цветочной гирляндой, закрепив на драгоценном обруче белые пряди мирта, и вплетают туда маленькие белые розы, взятые из горшка, поставленного на сундук. Мария уже собирается взять Свою просторную белую накидку, чтобы набросить ее на плечи. Однако супруг опережает Ее в этом действии и помогает Ей застегнуть эту широкую накидку сверху на плечах на две серебряные застежки. Наставницы любовно и изящно поправляют складки.
Все готово. Пока чего-то ждут, Иосиф говорит (говорит это, немного отойдя с Марией в сторону).

Иосиф: - «Эти дни я думал над Твоим обетом. Я Тебе говорил, что я его разделяю. Но чем больше я о нем думаю, тем больше прихожу к выводу, что временного назорейства, хотя бы и возобновляемого неоднократно, недостаточно. Я Тебя понял, Мария. Я еще не заслуживаю, чтобы Свет разговаривал со мной. Однако его отголоски до меня доходят. И они позволяют мне прочесть Твою тайну, по крайней мере, в главных чертах. Мария, я всего лишь бедный невежда. Всего лишь бедный работник. Я не знаю грамоты и не обладаю сокровищами. Но к Твоим ногам я кладу свое сокровище: мое абсолютное целомудрие, навсегда, чтобы быть достойным находиться рядом с Тобой, Божья Дева, „Невеста-сестра моя, запертый сад, родник запечатанный“, как говорит наш Предок, который, наверное, написал Песнь Песней, глядя на Тебя…
Я буду хранителем этого благоуханного сада, в котором находятся самые драгоценные плоды и откуда нежным потоком изливается источник живой воды: Твоя кротость, о Невеста, что Своей невинностью покорила мой дух, о Прекрасная. Прекраснее утренней зари, Солнце, сияющее оттого, что сияет Твое сердце, всецелая любовь к Богу и к миру, которому Ты Своим женским самопожертвованием желаешь даровать Спасителя. Идем, моя Возлюбленная».

 Он деликатно берет Ее за руку, ведя по направлению к дверям. За ними следуют все остальные, а снаружи к ним присоединяются радостные подруги, все в белом и с покрывалами на головах. Они идут дворами и галереями, сквозь наблюдающую толпу, до того места, которое уже не относится к Храму, но похоже на помещение, отданное под религиозные церемонии, поскольку там находятся светильники и пергаментные свитки, как в синагогах. Молодожены доходят до какого-то старого аналоя, почти что кафедры, и ждут. Остальные располагаются позади них в строгом порядке. В глубине толпятся другие священники и любопытствующие.
Торжественно входит Первосвященник. Гул среди любопытствующих: «Именно он будет совершать церемонию?» «Да, потому что Она из царского и священнического рода. Невеста – произрастание Давида и Аарона, и дева, посвященная Храму. Жених – из рода Давида». Первосвященник кладет правую ладонь Невесты в одноименную ладонь жениха и торжественно благословляет их.

Первосвященник: - «Да пребудет с вами Бог Авраама, Исаака и Иакова. Да сочетает Он вас и да исполнит вас Своих благословений, даруя вам Свой мир и многочисленное потомство вместе с долгой жизнью и блаженной кончиной на лоне Авраама».

И затем уходит, так же важно, как вошел. Обмен обетами состоялся. Мария – жена Иосифа. Все выходят и всё так же, в стройном порядке, следуют в зал, где надо подписать брачный договор, в котором говорится, что Мария, наследница Иоакима из рода Давида и Анны из рода Аарона, передает в качестве приданого Свой дом со всеми пристройками, а также Свое личное имущество и все остальное добро, унаследованное от отца. Все закончено.
Супруги выходят во двор, и оттуда проходят дальше, в сторону выхода, что рядом с жилищами женщин, занятых при Храме. Их ожидает тяжелая, удобная повозка. Над нею растянут защитный навес, а внутрь уже положены тяжелые сундуки Марии. Прощания, поцелуи и слезы, благословения, советы, наставления, и потом Мария с Елизаветой взбираются и располагаются внутри повозки, а впереди пристраиваются Иосиф и Захария. Они сняли праздничные мантии и завернуты теперь в темные накидки. Повозка трогается со скоростью неспешной рыси крупного коня темной масти.
Уходят вдаль стены Храма, а затем и городские стены. И вот – равнина: молодая, свежая, расцветающая под первыми лучами весеннего солнца, с хлебами, поднявшимися на хорошую ладонь от земли и напоминающими изумруды своими листочками, колышущимися на легком ветру, что пахнет персиковыми и яблоневыми цветами, пахнет цветущим клевером и дикой мятой. Мария тихо плачет под Своим покрывалом, и то и дело отодвигает защитное полотно, чтобы снова поглядеть на далекий Храм, на покинутый город… На этом видение прекращается.

Заключительная сцена 6. Дом Марии Валторты
Комната в вечернем полумраке, в кровати лежит женщина Мария Валторта, накрытая одеялом. Женщина открывает глаза и видит образ Иисуса и она карандашом записывает в тетрадь.
Иисус:- «Что говорит книга Премудрости, воспевая хвалу последней? „В премудрости же есть дух разумения, святой, непревзойденный, многообразный, тонкий“.
И продолжает перечислять ее дарования, завершая этот период словами: „…который все может, все предвидит, который постигает все разумные, чистые, тончайшие духи. Премудрость все постигает своей чистотой, она – дыхание силы Божьей… потому ничто нечистое не входит в нее… она образ благости Божьей. Хотя она и одна, но может все, будучи неизменной – все обновляет, передается святым душам и делает из них друзей Божьих и пророков“
Ты видела, как Иосиф не по человеческому разумению, но по просвещению свыше умеет читать в запечатанной книге непорочной Девы, и как своим «видением» сверхчеловеческой тайны он касается пророческих истин там, где остальные видят только великую добродетель. Пропитанный той Премудростью, что есть дыхание силы Божьей и некое излияние Всемогущего, он твердым духом устремляется в море этой благодатной тайны Марии, вступает с Ней в духовные соприкосновения, и именно в них – более, нежели устами – два их духа общаются в священном душевном безмолвии, и их голоса слышит лишь Бог и те, кто угодны Богу, поскольку они Его верные служители и наполнены Им.
 Мудрость Праведного, возрастающая благодаря союзу и нахождению рядом с Всеблагодатной, подготавливает его к проникновению в высочайшие Божественные тайны и к тому, чтобы быть способным охранять их и защищать от человеческих и бесовских козней. И в то же время она его обновляет. Из праведника делает святым, из святого – хранителем Богоневесты и Сына Божия. Не снимая Божьих печатей, он, целомудренный, доводящий теперь свое целомудрие до ангельского подвижничества, в состоянии прочесть огненные слова, написанные на девственном бриллианте Божьим перстом, и он читает там то, что его благоразумие не осмеливается произнести, но что намного превосходит прочитанное Моисеем на каменных скрижалях. И чтобы нечестивое око не коснулось Таинства, он – печатью на печать – встал пламенным архангелом на пороге Рая, внутри которого находит Свое отдохновение Предвечный, „прохаживаясь в вечерней прохладе“ и разговаривая с Той, кто есть Его любовь, сад цветущих лилий, благоуханное дуновение, утренний свежий ветерок, мерцающая звезда, Божья Отрада. Там, перед ним, новая Ева, но не кость от костей его и не плоть от плоти его, а Подруга его жизни, живой Ковчег Бога, который он получает на хранение и который он должен вернуть Богу таким же чистым, каким получил.
„Богоневеста“– было написано на незапятнанных страницах той таинственной книги… И когда в час испытания подозрение нашептало ему его муку, он, как человек и как Божий служитель, страдал как никто другой от того кощунственного подозрения. Но это испытание еще предстоит. Сейчас же, в эти благодатные дни, он видит и принимается за самое настоящее Божие служение. После придет буря искушений, как и у всех святых, чтобы они, быв испытаны, сделались споспешниками Бога.
Как читается в книге Левит? „Скажи Аарону, брату твоему, что не во всякое время можно входить ему во святилище, что за Завесой, пред очистилище, покрывающее Ковчег, чтобы ему не умереть, – ибо Я буду являться в облаке над очистилищем, – а только если он совершит следующее: принесет теленка в жертву за грех и овна во всесожжение, облачится в льняную одежду и льняными штанами покроет свою наготу“.
 И, действительно, Иосиф, когда этого захотел Бог и насколько Он захотел, входит в Божие святилище, за завесу, скрывающую Ковчег, над которым парит Дух Божий, и приносит в жертву себя, и еще принесет Агнца, в жертву за грех мира и во искупление этого самого греха. Делает и другое, когда одевается в льняные одежды и умерщвляет плоть, дабы уничтожить в ней чувственность, которая однажды, в начале времен, взяла верх, ущемив права Бога в отношении человека, и которая теперь будет попрана в Сыне, в Матери и в названном отце, чтобы возвратить людей к Благодати и восстановить Божьи права над человеком. Он совершает это с помощью своего пожизненного целомудрия. Разве Иосиф не был на Голгофе? Вы думаете, он не принадлежит к числу соискупителей?
 Истинно говорю вам, что он был первым из них и поэтому велик в Божьих глазах. Велик благодаря жертвенности, терпению, постоянству и вере. Какая вера может быть больше той, что поверила, не увидев чудес Мессии? Хвала Моему названному отцу, который является для вас примером в том, чего вам больше всего не хватает: в чистоте, верности и совершенной любви. Хвала этому удивительному читателю запечатанной Книги, который был научен Премудростью понимать тайны Благодати и был избран оберегать Спасение мира от всяких вражеских козней».

Конец фильма.
08.12.2025 г.
На фото Мария Валторта