Я люблю тебя... В деревне. Часть2

Вслед за холодной, с обильными снегами зимой промчалась грязная мокрая весна, то радуя, то огорчая сельского жителя. Радуя тем, что после окончания сева упали хорошие теплые дожди, и деревня благодарила Бога за эту благодать: дождик послан на урожай, а огорчая, что дождей-то было многовато. Вот и боялись люди, что картофель в земле сгниет, и посевы зерновых вымокнут.

Но уже в середине мая  солнце стало припекать все сильнее, как-то вдруг зазеленели деревья и кустарники, стоящие до этого времени серыми, тоскливыми; небо стало чистым и ярким. Бело-розовые облака рассыпались по ясной лазури, радуя глаз деревенского художника и поэта, согревая сердце сельского труженика.
И вскоре прикатило на звонком эхе лето, принесло с собой лесные лакомства, детские игры, нежные соловьиные трели по ночам – словом, все, чего обычно ждут целый год и дети, и взрослые.

… Сегодня Анна не собиралась  провожать до речки свою телку Соньку и, выгнав ее за ворота, пошла в дом, на ходу снимая фартук. Ее рыжая телочка медленно пошла к стаду, но, оглянувшись и не увидев хозяйку, недоуменно замычала. Ей ответила черно-рябая соседская Сорока, с которой Сонька подружилась на лугу.
 
Коровы, еще не подгоняемые пастухами, медленно брели вдоль проезжей части дороги, пощипывая зеленую, обильно сдобренную росой траву. Сонька почти не отошла от дома и, остановившись, ждала.  Коровы были уже около дома бабки Паши, которую в деревне звали “Акулой” то ли за ее злой длинный язык, то ли за большие кривые зубы. И сейчас бабка стояла  у ворот своего дома, размахивая огромной палкой, и отгоняла корову, подошедшую  слишком близко и беззаботно пощипывавшую высоким ковром щетинившийся пырей.

Анна вышла за ворота с большим пластмассовым ведерком. Увидев ожидавшую ее Соньку, отругала ее и, вздохнув, погнала в стадо. Рыжая телка, успокоившись, догнала Сороку и, задрав хвосты, обе побежали  за коровами.

А сзади все громче слышались щелчки пастушьего кнута. Добежав до прогона, Сонька еще раз оглянулась: хозяйка шла следом. Весело махнув длинным, с белой кисточкой на конце, хвостом (признак хорошей породы), она ступила в воду реки, за которой начинался цветистый луг.

 Ярко пестрели головки клевера, которые деревенская детвора называла”папочками”, издалека синели анютины глазки, желтыми кистями выделялись цветущие  петушки; словно невеста, белела крупная полевая ромашка, дурманил воздух  сладковатый запах сиреневой, редкой теперь, душицы, теплым, ярко-желтым цветом возвышался над этой красотой зверобой.

-   Здравствуй, Анна Ивановна! – поравнялась с хозяйкой Соньки живущая в крайней от прогона хате догнавшая ее Тамарка Зубарева, в прошлом выпивоха и прогульщица, а теперь пожилая больная женщина, так и оставшаяся для всех "Тамаркой" - А я вот гусей гоню, жду, не выпускаю, пока коровы пройдут.
-   Здравствуйте, Тамара Ивановна, - Анна кивнула головой и посмотрела на полное лицо Тамарки, на сутулую от возраста спину. Уже давно женщина эта ходит, опираясь на костыль. Бурная молодость не прошла даром.
-   Красота-то какая! – кивнула Тамарка трясущейся головой в сторону луга. – Сохранили все-таки мы эту красоту.  Сколько скандалов было за луг, даже драк... И-и-и, - покачала головой. – Да ты не помнишь, небось. Начальству нашему совхозному все земли было мало, вот и решило оно, начальство, то есть, луг распахать… Так мы – кто с вилами, кто с лопатами - все на луг выходили , караулили, значит… И не пустили трактористов, а я так агронома палкой рубанула…, - и засмеялась, хрипло покашливая. – За то с работы меня и прогнал. И если б не твой отец, царство ему небесное! – поменяв руку с костылем, перекрестилась Тамарка. – Если б не Иван Андреевич, может, и луга бы не было, и меня б, дуру, в тюрьме сгноили.

Анна помнила эти ссоры на речке, помнила, как пришли после очередного скандала люди за советом и помощью к ее отцу. Именно тогда было составлено письмо в “Сельскую  жизнь”,  газету, всеми выписываемую и любимую, и результат не заставил себя ждать: луг сохранили. Там, за рекой, разубранный мелкими каплями росы, он серебрился под лучами восходящего солнца, переливаясь всеми цветами радуги. Сейчас над ним висел, начиная рассеиваться, белесоватый, полупрозрачный туман, в который ныряли, тотчас растворяясь в нем, первые ступившие на луг коровы.

-   Тю, тю,тю! Что стали? Идите, идите в воду! – размахивала свободной рукой Тамарка, сгоняя гусей вниз к реке.
Большой серый гусак с хохолком на голове, выгнув шею, зашипел на хозяйку, дождавшись, пока последний, самый маленький журененок клубочком скатился ему под ноги. Подтолкнув его клювом, гордо подняв голову,  вожак пошел к реке последним, зорко оглядываясь по сторонам.
-  Хороший гусак. Тамара Ивановна! Ишь, молодец какой! – улыбнулась Анна, провожая глазами гусиную семейку.
-   Хороший, - огласилась ее собеседница, тяжело опустившись на траву. – А ты  знаешь, я ведь его у вороны отбила летось маленьким гусеночком. И не знаю, чей… Та его прямо к ключу принесла, - кивнула вниз, где под кустом раскидистой ивы  бил ключом родник, дно и стены которого были словно выложены мрамором: так отбтесала вода меловой периметр природного источника. – Увидала, это, я ее, падлюку, с журененком в клюве, да и кинула в нее свою палку. Не попала, но спугнула гадюку, а гусеночка домой принесла.  Думала, издохнет.  Кожу она ему порвала на спинке и лапку повредила. Все лето жил у меня один. Сперва  в клетке кроличьей держала, чтоб не обидел кто… Потом перенесла в хлев, а как гуси уходили на речку, выпускала…
-   Да, я помню, - засмеялась Анна, - он за вами, как собачонка, всюду  ходил.
-   Ага, ага, - засмеялась и Тамарка. – А вишь, какой гусак получился, - она показала костылем на речку, где плавало все пернатое семейство. Серый вожак держался чуть поодаль, зорко наблюдая за малышами, ныряющими вниз головой и поднимающими вокруг фонтаны брызг. – Играются… А я люблю раннее летнее утро, - продолжала эта немолодая, сидящая на росистой траве женщина. – Бывало, выгоню корову и стою на бугре прогона, как ты сейчас…

Анна, и правда, забыв о времени вглядывалась в темные точки почти исчезнувшего в тумане стада. А кругом  на все лады горланили, приветствуя новый день, деревенские петухи. Где-то высоко над головой подавали поначалу робкие голоса проснувшиеся птицы. Примерно через час этот робкий хор  сменит тонкая, ни с чем не сравнимая трель жаворонка, вечного напарника летнего дня, залитого солнцем поля, распространяющего  вкусный запах созревающего хлеба.

-   А ты, Ивановна, - окликнула задумавшуюся Анну Тамарка, - за водой, что ль, в ключ пришла? - и  кивнула на стоящее у ног дочери покойного учителя ведерко.
-   Ой, опять потеряла время! – спохватилась Анна. – Спасибо, что напомнили. Нет, не за водой. В лес за ягодой собралась, да вот телка ни в какую сама в стадо не пошла. Пришлось гнать до самой речки.
-   Смотри, избалуется она у тебя. Другие, вон, сами ходят. Бабы наши смеются над тобой: палку несешь, а никогда не ударишь Соньку-то свою, не издурилась бы, а?
-   Лаской, Тамара Ивановна, никому навредить нельзя. – И поправила себя. – Разумной лаской. Ну, пойду я. До свидания!
-   Что же ты прощаешься? Может, свидимся еще сегодня. День же только начинается...
-   И то правда, - кивнула Анна и пошла назад по прогону к дороге, но, увидев стоящую у колодца “Акулу”, побоялась ее насмешливых вопросов и повернула в обход закрытого кладбища, упирающегося в засеянный клевером широкий массив, за которым бежала к лесу широкая, протоптанная в траве  тропинка.

Анна быстро шагала около Сулчанского поля, колосившегося крупными зелеными кистями  овса. Кое-где, выставив свои голубые шляпки-зонтики, весело качались васильки, обрамляя поле по периметру,  и перешептывались с травой, а может, с фиолетовыми  шапками знакомых с детства цветов, которые, переплетаясь с васильками, составляли бы отличный декоративный узор на картине художника. Как называются эти полевые цветы, женщина не знала. В детстве, вплетая их в венки, девочки называли их “цветик-фиолетик”.

Анна улыбнулась: она любила деревню,любила одна ходить за грибами, за ягодами. А по осени лес баловал ее вкусными грушами, сине-черным терном, созревшими яблоками, с которыми не мог сравниться  ни один сухофрукт в компоте, так как “лесовки” сохраняли и в сушеном виде все запахи леса.

Солнце стало заметно припекать, роса потихоньку исчезала, и только в тени под высокими деревьями тянущейся вдоль поля посадки все еще поблескивали ее капельки.
Дорога поднималась в гору и убегала, теряясь  среди поспевающего хлеба. Анна сняла легкие тапки  и пошла босиком. Она шагала по толстому слою мягкой пыли, и ноги приятно  тонули в этом мягком деревенском мареве, настоянном на черноземе и осевшем, бегущим за колесами ветром Глинища.

Глинище тоже было связано с детством Анны. Сюда босоногой девчонкой бегала она за ромашками и земляникой, которая росла у покрытых мягкой травой карьеров, где когда-то брали глину не только жители их деревни. Теперь оно напоминало изрытую снарядами поляну, сплошь заросшую крупной полевой ромашкой, диким чесноком, сиренево-вишневые шапки которого выглядывали из густой травы, желтыми соцветиями кипеллы и высокими, почти голыми стеблями цикория с нанизанными на них  крупными голубыми цветами. На возвышенных местах Глинища, наливаясь солнцем, зрели сладкие ягоды дикой  клубники.

Поставив пустое ведро среди ромашек, Анна набрала полные пригоршни ягоды, пахнущей солнцем, травой и таким далеким детством...
Находясь среди дикой природы,  Анна как будто растворялась в ней, становилась ее маленькой частичкой. Она тихонько гладила тонкими пальцами стебельки ромашек, любуясь правильными формами каждого цветка. На желтой подушечке одного из них затаился муравей, ожидая, очевидно, какой-нибудь неприятности от Человека.
-   Дурашка, - сказала ему Анна, – беги по своим делам.  Я тебя не обижу.

Она сидела на пригорке, сняв с головы тонкую, еще мамину, косынку. Ветер играл прядями ее волос, приятно холодил тело под светлым ситцевым платьем. Прямо перед ней остановился серый, наверное, совсем еще молодой заяц, прибегавший на Сулчанское поле полакомиться овсом. Он стоял столбиком, раскосо глядя на Человека, и не понимал, бежать ему дальше или вернуться на поле, где он уже успел плотно позавтракать.

-   И совсем ты не серый, - проговорила женщина, боясь шевельнуться.
И правда: мордочка у косого была, скорее, коричневой с совсем маленькими темными пятнышками, лапки крошечные и, наверное, мягкие, как у кошки, а вот спинка действительно серая. Забывшись, Анна протянула руку, чтобы погладить  длинноухого, но он мгновенно скакнул в сторону и исчез среди растущего рядом кустарника, называемого в народе “волчьей ягодой”.

Анна улыбнулась. Заяц напомнил ей, что привал окончен. Надо было поторопиться, чтобы войти в лес, пока солнце не раскалило воздух и земля еще хранит утреннюю прохладу. Скоро начнется сенокос, и все поляны, заросшие травой, земляникой будут  выкошены на корм скоту.

До леса было еще довольно далеко, но она любила и эту дорогу, и умиротворение, когда оставалась  один на один с природой, которая понимала и поддерживала ее. Нет, она не боялась диких кабанов, хотя их следы не однажды видела в ельнике, куда ходила за маслятами; не боялась и волка-отшельника, который, по рассказам лесничего Петровича, часто наведывался во двор его небольшого хозяйства. 
Еще в детстве, классе в восьмом, она встретилась, что называется, лицом к лицу с огромным лосем. Замерев от восторга, смотрела девочка на лесного красавца, не смея пошевелиться. Местный великан, видно, отдыхал, стоя  среди молоденьких осинок, под которыми буквально один на одном росли красношапочные, с тугими синими ножками подосиновики.
-   Кося, кося, - протянула к нему руку девочка.
Лось  в один миг подпрыгнул, повернув голову на голос Человека и исчез в зарослях, словно его и не было.  Слышен был только треск веток, раздвигаемых этим лесным красавцем.

В тот раз Анна вернулась домой с полной, еще дедушкиной, корзиной  грибов и рассказала родителям об этой необычайной встрече. И зря. Больше девочку одну в лес не отпускали, утверждая, что она чудом осталась цела. Лось запросто мог убить ее копытом или  боднуть рогами. Возможно. Но девочка Аня тогда даже не подумала об этом, очарованная красотой и величием животного.

 Предпочитая одиночество с детства, она часто ходила в лес, став взрослой девушкой и, бродя по опушкам, наклоняясь за грибком или ягодкой, никогда не приближалась к муравейникам, чтобы, не дай Бог, не раздавить кого-нибудь из этих величайших тружеников ногами или  своим ведром, поставленном  на их пути. Входя в лес, женщина произносила слова приветствия, придуманные ею самой, произносила потихоньку, но была уверена, что лес слышит и понимает ее:

Ой, ты гой-еси, лес-кормилец наш,
Уж как рада я тебя приветствовать,
Уж как счастлива я тут с тобой побыть,
Поклониться тебе низко-низенько,
Пошептаться с тобой о житье-бытье,
О беде моей и о радости
Рассказать тебе все мне хочется.
Ты услышь меня и листвой твоей,
И травой твоей, и земелюшкой.
Посоветуй что, дай мне силушки
И спаси, помоги от беды лихой.
Поделись со мной своим сокровищем,
Что растил, хоронил от лихих людей,
От лихих людей в тишине своей.

И лес расступался перед Анной, угощая ее крупной спелой ягодой, раскрывая перед ней целые поляны некошеной травы, среди которой алыми россыпями  поспевала, наливаясь лесной прелестью, земляника, называемая деревенскими жителями “пазобником”. Сорав ягоды на одной поляне, она благодарила лес и шла дальше, пока ведерко не наполнялось доверху лесной красавицей, лениво, словно отдыхая, рассыпавшейся до краев.

Так было и сегодня. Набрав ведро спелой земляники, женщина поклонилась лесу и вышла на дорогу, которая вилась между ельником и Сулчанским лесом. Она по-прежнему шла босиком. Песчаная дорога мягко щекотала  ступни, почти обжигая их, но Анна каждое лето, еще с детства, ходила без обуви, крепко запомнив слова дедушки, что босиком ходить полезно.

Когда ельник остался позади, она оглянулась и помахала лесу рукой. Поворачивая на дорогу к деревне, заметила, как кто-то вышел из-за дерева и помахал ей в ответ. Остановившись, женщина удивленно посмотрела назад, напрягая зрение, пытаясь разглядеть ответившего на ее прощание человека, но никого не увидела. Солнце стояло прямо над головой, слепило глаза, отвлекали внимание распевающие над головой птицы.
-   Что это? Галлюционация? – усмехнулась своим сомнениям Анна. – Видно, все-таки перегрелась на солнце.

Дорога круто пошла вниз, в Зорин лог, названный так по имени агронома, который когда-то давно, когда Анны не было еще и в помине, выращивал на верхнем поле, у леса, арбузы величиной с футбольный мяч, а в логу этом по его настоятельному требованию выкопали колодец, ставший для сельского человека настоющей находкой.  Тут и лошадей поили, и сами пили, и бахчу поливали. Это было настоящее чудо: заполненный водой лог,а как раз посередине – выложенный камнем колодец с прозрачной родниковой водой. К нему вели мостки с обеих сторон.

Давно это было. О чудном агрономе, арбузах, чудесном колодце у леса знала Анна от деда, который любил вспоминать старину. Агроном Зорин теперь в Москве, если еще жив, конечно; огород под лесом – дело хлопотливое, и землю там стали засевать пшеницей, кукурузой или горохом. Водоем этот, вроде, стал не нужен. Его перестали чистить, вода ушла, лог постепенно зарастал травой… Теперь  о колодце помнят разве что старожилы, а название “Зорин лог” так и осталось в людской памяти как благодарность человеку, помогавшему простым деревенским людям верить в себя и своими собственными руками творить чудеса.

Анна, осторожно держа ведро с земляникой двумя руками, почти сбежала вниз. Тапки, привязанные  тонким шелковым поясом к ее ладной фигуре, упали под ноги. Наклонившись, женщина с трудом натянула их на потные пыльные ноги.
-   Садись, Ивановна! – притормозив, открыл дверь самосвала, идущего с песчаного карьера, шофер, Серега Колдунов, испугавший ее внезапным появлением. – Устала, небось?
-   Ой, Сережа, испугал меня. Откуда ты, с неба, что ли свалился? – и, не ожидая ответа, продолжила. – Устала немного.
Она взобралась в кабину, пока Сергей держал ее ведро.
-   Не боишься ходить одна?
-   А кого бояться? Я лес, как свой дом, знаю.
-   Да, говорят, какие-то туристы объявились  или геологи… Кто их разберет. А среди них, знаешь,  всякие могут быть…
Смуглый, цыганского типа парень окинул оценивающим взглядом стройную фигуру  соседки.
-   Ой, Сережа, кому нужна такая старушка? – засмеялась Анна.
-   Да такую старушку…. – выдохнул шофер и замолчал, пристально разглядыая кустарник за окном. Он знал, как относится эта женщина к подобным шуточкам.

Дорога круто забирала вверх, на противоположную сторону лога. Вся прелесть путешествия исчезла. Было жарко, в кабине пахло бензином, но Анна устала, а девиз уставшего человека: лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
-   И где ты ее только собираешь? – нарушил молчание Сергей. – Все ходят, кто с бидоном, кто с банкой, а приносят – всего ничего. А ты - всегда ведро.
-  Как – “где”? – удивилась Анна. – В лесу, конечно, - и, помолчав, добавила, растянув слово по слогам, - в ле – су.
До деревни доехали уже молча.  Поблагодарив соседа, доставившего ее прямо к дому, вошла во двор.
-   Тяпи, тяпи, - звала дочка забравшихся под крыльцо утят, - идите, мои маленькие, кушайте кашку.
Увидев мать, нахмурилась.
-   Видишь, мама, какие непослушные! Не идут и не идут. – И только тут сообразила, что мать вернулась из леса, и  заметила  ведро с земляникой. – Ой, мамочка! Рома, Рома, иди скорее! Мама пришла!
Из сарая вышел сын, чинивший старый велосипед.
-   Привет, мам! Все в порядке.
-   Ну, слава Богу! – устало улыбнулась Анна, передавая сыну тяжелое ведро.