Ермолай Часть 3

 
Неугомонная ребятня, все еще визжа от удовольствия, плескалась в реке у моста, где помельче, но лето было уже на исходе. Совсем еще недавно зеленая сочная трава стала темной, местами бурой. Босые ноги, привыкшие ходить по ней жарким летом, словно по мягкому бархатному ковру, ощущали ее жесткость, даже неприятную колкость.

Почти у каждого дома встали, подбоченясь, высокие скирды запасенного на зиму сена, укрытого хозяевами от непогоды брезентом или старой клеенкой, придавленной сверху тяжелым бревном или куском проржавевшего железа. Через несколько дней Соколоновка будет отмечать свой традиционный престольный праздник “Ермолай”.

К  этому празднику, бывало, начинали готовиться  дня за два-три. Анна хорошо помнила это. Вечерами  против каждой хаты горели костры, на которых хозяйки  смолили забитую к празднику птицу. По всей деревне  расстилался тягуче-сладкий дымок, пропитанный запахом свежей соломы, подпаленных перьев и слегка поджаренного птичьего мяса.

Замирали в ожидании своей доли дворовые собаки, которые лежали чуть поодаль от стоящих столбиком,  словно зайцы, кошек; тут же сновали вездесущие ребятишки, ожидая, когда мать или бабушка начнет потрошить  гуся или утку, чтобы получить желанный “пищак”. Некоторые счастливцы уже бегали с ним по пыльной дороге – асфальта тогда не было – оглашая деревню утиным кряканьем или гусиным гоготом.
Интересен, радостен был и сам праздник. Нарядные, чистенькие дети выходили  за ворота, вглядываясь вдаль в ожидании гостей.

Первыми всегда приезжали гости  к Василию Васильевичу, который был родом из Грачевки. Родственников у него было много. Они приезжали в телегах, на линейках, даже верхом. Иные – на велосипедах или добирались пешком. С гармошками, с песнями подъезжали они к дому Леоновых. Редко, кто из ребятни не вбегал в дом с криком:
-   “Грачи” приехали!

Словно эти слова служили сигналом. Хлебосольные хозяева начинали накрывать столы, поджидая и своих гостей. А их было много! Почти в каждый дом приезжало человек по двадцать, редко  у кого за праздничным столом сидело меньше. И если  кто-то приезжал с гармонью или инструмент этот был в доме соколоновской семьи, после застолья празднично одетые хозяева вместе с гостями выходили  за ворота, гармонист усаживался на скамейку или на специально вынесенный стул, и скоро над деревней плыла мелодия “Уральской рябинушки” или любимой всеми застольной “При лужку…” Незаметно, как-то сам по себе, гостями и соседями образовывался круг, создавая своеобразную сцену. К поющим подходили новые участники этого импровизированного концерта, они подхватывали песню, которая лилась, словно речная вода, унося ее далеко за пределы  деревни… Пели с любовью, с каким-то неистовым упоением и радостью.

Резко бросив пальцы по пуговицам гармони, музыкант-самоучка рвал меха, и задорная “Цыганочка”  лихо врывалась в круг, раздвигая его все шире и шире.
Первой срывалась с места Валька Картохина, чернявая, веселая девка, шутница и балагурка. Рассыпавшись дробью, она останавливалась перед деревенским гитаристом, Вовкой Шуруевым, вызывая его на танец задорной частушкой... За ними в круг выскакивали все новые пары, отбивая чечетку, пересыпая пляску хлесткой частушкой:

 -   За цыгана выйду замуж,
     Хоть родная мать убей!
     Шаль на плечи, карты в руки -
     И обманывать людей!

Веселье продолжалось до темноты, когда подобные “улицы” сливались воедино, образуя, как минимум, две. Одна из них была на Логвинке,  где жила семья Анны. Логвинка - часть Соколоновки от прогона до прогона, насчитывала двадцать два двора. В центре ее жил Елага Логвин, старый враль и сказочник, около саманной хаты которого собиралась вечерами вся деревенская ребятня. Посасывая неизменную трубку с самосадом, рассказывал дед чудесные были и небылицы о богатыре Властимире, о колдунах и ведьмах, с которыми встречался лично, - словом, обо всем, что будоражило кровь, заставляя девчонок замирать от страха, а пацанов, напротив, чувствовать себя сильными и храбрыми, как Властимир, способными защитить обиженных и слабых.
 
Дед Елага давно умер, но эта часть Соколоновки продолжает носить его имя.
Вторая “улица” собиралась на другом конце деревни, у дома гармониста “Осьминки”, прозванного так из-за одного курьезного случая. Вычитав в каком-то журнале статью об осьминоге, решил дядя Миша похвастаться перед мужиками знаниями о морской фауне и как-то за рюмкой стал доказывать собравшимся приятелям, что живет в море-океане  рыба с ногами, и ног этих – восемь..  Как зовется эта рыба, дядя Миша запамятовал.
-   Да забыл я, как она называется, кажется, “осьминка”.
Никто ему, конечно, не поверил, но слово это приклеилось к дяде Мише намертво. С тех пор и стали в деревне называть мужика “Осьминкой”.”Улицы” соперничали друг с другом, соревнуясь в песнях и плясках, и побеждала, как правило, логвинская, так как жили тут две сестры-певуньи, Валя и Оля Пашкины. Ни одна “улица”, ни один праздник не обходились без двух сестер.  Особенно нравилось Анне грустно-напевное “Страдание”. Это танец-песня, любимая многими в селе. Едва, бывало, начнет гармонист наигрывать “Страдание”, в круг выходили сестры Пашкины. Хлопнув в ладоши, запевала Валя. Ее звонкое сопрано разливалось по всей деревне:

-   Ох, страданица доканала,
    Ох, лучше б я тебя не знала!

Взявшись за руки, сестры делали несколько плавных танцевальных движений и расходились. Затем Оля, хлопнув в ладоши, вторила сестре альтом:

-    Ох, я страдала, страдать буду.
-    Тебя, милый, не забуду!

Взявшись за руки, сестры отходили в сторону, уступая место следующей паре  И так продолжалось до тех пор, пока не иссякал поток желающих водить такой парный хоровод.

Девочки постарше под музыку “Страдания” играли в “Ручеек”, а Анна с подружками – в “Платочек”. Наигравшись, девчата сходились вместе, чтоб обсудить, которая из взрослых девушек на празднике этом самая красивая.  Девочки внимательно разглядывали местных красавиц, одетых в нарядные крепдешиновые или крепжоржетовые платья. Они завидовали им, взрослым, обутым в туфли на высоких каблуках, надетых на  белые, подвернутые до щиколоток носочки.

Аня  со своей закадычной подружкой Зойкой тихонько подбирались к нарядной девушке, незаметно дотрагивались до ее платья, ощущая под пальцами прохладную прелесть ткани.
 
Особое восхищение вызывала у них Тамара Губачева, на шее которой красовались неприметные, скромные днем бусы из светлых шариков, но в темноте они светились тонкими нежно-зелеными огоньками.
Когда это было...

Анна сидела в уголке дивана, обхватив колени руками. Воспоминания, нахлынувшие как-то вдруг, были столь ярки, как будто все это происходило только вчера. Ей казалось, что она и сейчас чувствует под пальцами  тонкую, полупрозрачную ткань платья сельской красавицы, слышит полузабытую мелодию ”Страдания” и звонкое сопрано первой деревенской певуньи.

Теперь такого веселья не бывает. Давно ушли в мир иной известные соколоновские гармонисты, но еще раньше умерла та  бесшабашная деревенская удаль, которая рождалась раздольной хоровой песней, пляской, хороводом. Ее постепенно заменили телевизоры, магнитофоны, видеоплееры.  Теперь и в гости мало кто приходит, песен почти не поют и совсем не пляшут. Кто-то из стариков сказал однажды, что умерла радость праздника. Наверное…

 На “Ермолай” Анна не ждала никого: родных она всех похоронила, а двоюродные, троюродные ...

Но к празднику она готовилась, как, бывало, ее гостеприимная мать, Дарья Васильевна. Вчера еще был отбит квас с мятой, сварен гусиный холодец.  Сегодня с утра нажарила Анна котлет, нафаршировала перец (он в этом году удался: крупный, ярко-красный, желтый, он радовал глаз и украшал огородные грядки с овощами), нарезала салатов. Не обошлось без любимого Дашкиного торта “Анечка”, а сыну больше нравился “Кудрявый пинчер”. Испекла Анна и этот торт, налепила эклеров. Праздник так праздник!
-   Ого, мамочка, - ахала дочка, - прямо, как в магазине!
-   Мам, дай кусочек “Пинчера”, - приставал сын, но Дашка его остановила:
-   Ты что! Кто хромого”Пинчера” на стол ставит, да, мама?
-   Вот именно, - кивала Анна, не понимая, почему торт мог стать “хромым”.
Надув губы, Рома ушел на улицу вместе с сестрой, но через минуту они вернулись.
-   А кто к нам  приедет, мамочка?
-   Не знаю, - покачала головой мать.

Часов в одиннадцать нарядная, не в меру серьезная девочка вышла за ворота ждать гостей. Анне было жаль дочку: она была уверна, что никого не будет, поэтому, окликнув в открытое окно, выходящее в сад, сына, отправила его к дочке.
-   Посиди с Дашей на скамейке, Рома, или позови ее. Вместе накрывать стол будем.
Но сын пришел один. Всегда послушная девочка сегодня проявила характер.
-    Нет, Рома, не пойду! Я буду ждать гостей!
Анна стала сервировать стол, сын помогал ей.
-   Мама, сколько приборов ставить?
Но ответить Анна не успела. Ворвалась Дашка и с криком: “Приехали!” стала кружить по комнате. В дом уже входила двоюродная сестра Нина с мужем Василем и кумом Иваном Фроловичем. Они приехали из Черновца и немного устали в дороге.
-   Ну, здравствуй, сестричка! – обнимаясь и целуясь по старому обычаю, - приговаривала Нина. – И не ждали нас, небось? Иди ко мне, лапочка моя, - позвала Дашку и через минуту уже кружила визжащую от восторга девочку, осыпая ее поцелуями. – Глянь-ка, каких я тебе гостинцев  привезла…

  Анна здоровалась с мужчинами, перешучиваясь на ходу.
-   Ну, здорово, племяш! – протянул Роме руку Василь. – Ишь, вымахал за год! Видно, в деда своего пошел. Того за версту видно было.
Сын Анны, смущаясь,  пожал протянутую ему для приветствия руку.
-   Садись, дядь Вась! Или пойдемте руки мыть? – и повел обоих мужчин к колонке, где стоял старый дедушкин умывальник.
-   Аня, глянь: никак Зинуля приехала? – выглянув в окно, удивилась Нина. – Голубые “Жигули” – это ихняя машина?
-  Да, - раскладывая вилки, ответила Анна, а в открытую дверь уже входила еще одна двоюродная сестра (по линии отца) из Губкина со всем своим семейством.
Здоровались шумно, весело.
-  Да, Толик, “авторитет” у тебя – хоть куда! – похлопывая Зининого мужа по значительно увеличившемуся животу, смеялась Нина. – Зинуля, ты чем его кормишь?
-   Да она меня совсем не кормит, - смеялся в ответ Толик, - от голода пухну... А ты на своего Василя посмотри! Тоже, наверно, от голода распух, и лицо горит, хоть прикуривай, - продолжал отшучиваться Анатолий, пожимая руки вошедшим мужчинам. – Спасайте, мужики! Замучила насмешками, -  кивнул в сторону Нины. – А это – мои ребята, Андрей и Алеша, - представил скромно стоящих у двери ребят.

Сыновья Зинули - настоящие красавцы - стесняясь, молчали. Печалило мать одно: Алеше осенью в армию, а вдруг – Чечня?

В доме стало шумно, празднично. Пока здоровались, потом усаживались за стол, пришел Дюнька (так почему-то звали дальнего родственника отца Анны, дядю Андрея) из Сазановки. Как в старые добрые времена, гостей было много, и Анна довольно  улыбалась.

-   Поскольку взрослых мужчин в доме нет, командовать парадом буду я, - Анатолий погладил плечо сидящего рядом Романа. – Не обидишься, племяш?
Мальчик смущенно покачал головой.
-   У всех полные бокалы? – поднял свою рюмку Анатолий. – Выпьем за то, чтоб свет в этом доме не гас никогда, чтоб все мы знали, что тут нас ждут и тут нам рады!

Выпили.Стали закусывать и хвалить отменные салаты и крепкий, как пиво, квас.

-   Царство небесное тете Даше и дяде Ване, - произнесла Нина, поднимая третий тост. – Вот кто по-настоящему любил гостей! Бывало, как праздник, три стола снаряжали, а раньше всех дед Сашка приходил, помнишь, Анют?

Анна помнила и любила этого высокого старика с аккуратно подстриженной бородкой. Он, как Дед Мороз, всегда появлялся с мешком за спиной. А в мешке – сладкие, как мед, яблоки-медовки, желтые груши, крупные, с куриное яйцо, сливы.

-   Три года уж, как помер, - вступил в разговор молчавший до сих пор сазановский Дюнька. – Хороший был старичок, ласковый. Каждому доброе слово находил…

Помолчали, закусывая рюмку за помин усопших.

-   Да, в Сазановке – садовщина, а у нас фрукты были большой редкостью, - заметил Василь, отодвигая ложкой яблоки, которыми была обложена запеченная в гриле утка. – Это уж потом в совхозе сад разбили, а раньше мы их (он приподнял на вилке печеное яблоко) только на картинках и видели. – И, отломив кусок румяной сочной утки, засмеялся. – А под мясо надо непременно выпить, так, тамада?

Застолье было в самом разгаре. Анатолий отлично справлялся с обязанностями тамады. Наполняя в очередной раз рюмки, он вдруг глянул на сидящую спиной к двери Анну, о чем-то тихонько говорящую с Зинулей, и вышел из-за стола.
Все повернулись к двери. На пороге стоял еще один гость. Очень высокий темноволосый мужчина с короткой бородкой держал в руках корзину, доверху наполненную крупной лесной малиной и темно-синей, подернутой белесоватой дымкой ежевикой, которую тут, в курском крае, называли “каманикой”.

На госте были голубые, еще не знавшие стирки джинсы; рубашка в голубую и белую клетку подчеркивала неестественную, прямо васильковую синеву его глаз. Верхние пуговицы рубашки быи расстегнуты, и на загорелой шее незнакомца поблескивала цепочка, больше похожая на бусы.
В абсолютной тишине гость обвел глазами комнату, ища место для корзины и, наконец, поставил ее на журнальный стол в углу зала. Сразу запахло лесом, травой и спелой малиной.
-   Здравствуйте. – мягким баритоном произнес он, слегка наклонив голову, и пожал протянутую ему руку Анатолия. – Аркадий.
Все застолье улыбалось, глядя на Анну и одобрительно кивая головами,  а та во все глаза смотрела на гостя, пытаясь вспомнить, где и когда познакомилась с ним, более того, - пригласила в гости. И не вспомнила.

Через несколько минут Аркадий уже знал всех поименно и, обращаясь к сидящим за столом, ни разу не перепутал ни одного имени. Вел он себя так, словно не впервые был в этом доме, среди этих людей.
-   Штрафной! Штрафной! – закричала Нина, поднимая свою рюмку и подавшись к Аркадию. Тот очень внимательно посмотрел на содержимое в своем бокале и как-то неуверенно произнес:
-   Я должен это выпить?
-   Ну, если тебе не нравится наша компания, или ты нас не уважаешь, можешь не пить, - медленно подбирая слова, ответил порядком захмелевший Анатолий.
“Лесной гость” - так окрестила Аркадия Анна за принесенные ягоды – бросил на хозяйку беспомощный взгяд. Поймав ее насмешливую улыбку, опрокинул в себя водку.
-   Молодец, вот и молодец! – похвалила Аркадия Нина. – А теперь и мы выпьем… Дай Бог, не последнюю!

Выпив очередной тост, все застучали вилками, но Анна не сводила глаз с Аркадия. Тот сидел, закрыв глаза, и не шевелился. И тут же гостеприимная хозяйка с ужасом увидела, что волосы на его голове  стали белыми, как январский снег, усы и борода исчезли, обнажив смуглую гладкую кожу. Открыв глаза, “лесной гость” огляделся. Все сидящие за столом что-то ели, оживленно разговаривая, обсуждая очень громко поселившихся в лесу геологов или туристов. Он остановил свой взгляд на Анне, на ее широко распахнутых от ужаса глазах… Мгновение спустя Анна вновь видела перед собой темноволосого человека с маленькой аккуратной бородкой.
-   Закусывайте! – положила в его тарелку  салат и ровный квадратик “городского” птичьего холодца. А сама встала открыть окно. “Да, видно, переутомилась сегодня и выпила лишнего. Ишь, что привиделось”, - подумала про себя.

-    Вот за что я люблю такие праздники, - нарушил недолгую тишину за столом молчавший до сих пор Иван Фролович. – Так это за то, что можно, не стеснясь, от души попеть песни. А, кума? – повернулся он к Нине.
И тут же раскрасневшаяся от выпитой водки, как всегда веселая и быстрая на подъем, Нина затянула:

-   Вечер тихой песнею над рекой плывет,
    Дальними зарницами светится завод…

Песню тут же подхватили, и “Рябинушка”, которой стало тесно в комнате, поплыла в открытое окно на улицу. У своего дома на скамейке сидела соседка Анны, тетя Катя с Пашей “Акулой”.
-   Хорошо поют у Журавлевых, - вслушиваясь в хор голосов, заметила тетя Катя. -  Пойдем поближе, послушаем. Как раньше, празднуют, - с ноткой зависти добавила соседка, не дождавшаяся в гости никого из сыновей.

Пели, и вправду, хорошо, вкладывая в песню всю душу, пели оттаявшим на празднике сердцем.

Аркадий посмотрел на Анну, кивнул головой на висящую на стене гитару: можно? Тихонько, чтобы не мешать поющим, она предупредила, указав глазами на гитару:
-   Не настроена.
"Лесной гость"  взял гитару, тронул струны, что-то подтянул, подкрутил, и тут же из под его бегающих пальцев потекла, разливаясь, за пределы дома, необычная музыка. Нет, мелодия была знакома: он подыгрывал поющим, но как? Словно весь струнный оркестр собрался в доме Журавлевых. Тут была и скрипка, и арфа, и твердые ноты рояля. Сама музыкант, Анна могла поклясться,  что ничего подобного не слышала ни разу, что нет на земле гитариста, способного играть так, как ее сегодняшний гость.

Закончив песню, все без исключения стали просить Аркадия, чтоб он сыграл еще что-нибудь. Он, видно, был простым человеком, не кичился своим умением музыканта, поэтому не заставил себя уговаривать, тем более, его готовы были слушать все эти симпатичные люди и Она, смотревшая на его приход с нескрываемым недоумением. Теперь в ее глазах читался явный интерес и восхищение его игрой.

Подумав минуту, Аркадий тронул струны, вызывая каскад звуков, и увлекся. Гитара под его пальцами пела, рассказывала о звездном небе, неземной любви, смеялась над нерешительностью игрока, стонала раненым зверем, шумела морским прибоем, шелестела листвой, шептала о чем-то самом сокровенном, о чем хотел и не смел рассказать Анне “лесной гость”. Среди этой гаммы звуков из самого сердца инструмента пробивалась тонкая, еле слышная мелодия, заставившая замереть всех присутствующих. Казалось, что она вот-вот оборвется, но она росла, все усиливаясь и, наконец, залила комнату светом далекой звезды, оглушив слушателей и закружив их водоворотом звуков.

Они не сразу пришли в себя, когда гитара умолкла. Мужчины, изумленные игрой, долго хлопали игрока по плечу, не находя слов для выражения восхищения, потом пошли на улицу покурить. Нина отправилась с ними, чтоб “покалякать” с бабами, собравшимися у дома Журавлевых.

Анна  все еще под впечатлением этой, никогда ранее не слышанной музыки, стояла у окна, молча глядя на своего нового гостя. Он тоже смотрел на нее. Его руки спокойно  лежали на корпусе инструмента.  Зинуля, собрав со стола грязные тарелки, незаметно вышла, еще ранее выпроводив на улицу детей. Анна осталась наедине с Аркадием.
-   Ты удивлена моему появлению?
Женщина подняла голову. Голубые глаза Аркадия  смотрели на нее, словно он уже знал ответ.
-   Удивлена – не то слово. Я совсем не знаю вас. Кто вы и зачем сюда пришли?
Аркадий посмотрел по сторонам.
-   Тут, кроме нас с тобой, никого нет. Ты говоришь со мной, а я один. Почему ты говоришь так, будто нас много?
Анна растерянно посмотрела на него.
-   Вы - что, издеваетесь? К незнакомым людям принято обращаться на “вы”.
-   К незнакомым? – по лицу гостя скользнула улыбка, еще больше озадачившая хозяйку дома Журавлевых. – И все же, прошу тебя, говори со мной, только со мной одним.
-   Хорошо, я поняла… Кто ты и зачем ты здесь? Почему ты пришел в мой дом? Ты ошибся, приняв меня за другую женщину?
-   Нет, - улыбнулся Аркадий, и от его улыбки сердце Анны вздрогнуло и замерло в ожидании чуда. – Не ошибся. Я давно тебя знаю. Еще с тех пор, когда дочь твоя была вот такой, - он указал рукой на Дашкину куклу, сидящую на пианино.
-   Ладно, возможно, я забыла, где и когда мы познакомились... Но почему корзина ягод? И откуда  взялась ежевика, которая только-только отцвела?
-   Как откуда? Ты же сама приходила в лес и собирала ягоды. Я все время был рядом. Не заметила? - еще больше гость удивил хозяйку дома. - Вот я и решил помочь тебе. И все. Зачем опять идти так далеко?
-   Ты что, один из поселившихся в лесу туристов?
-   Да нет в твоем лесу никаких туристов. Там стоит мой...
-   Аркадьич! – позвала с улицы Нина, назвав его по-своему. - Иди к нам, ты поиграй, а мы потанцуем.
-   Я нужен твоим гостям, - Аркадий встал. – Они меня зовут. Увидимся.
Он повернул голову, и под воротником рубашки сверкнула нитка нежно-зеленых бус, которые светились, попеременно вспыхивая.

Проводив незваного гостя глазами, Анна выглянула в окно. За воротами сидели и стояли ее родственники, соседи и даже незнакомые люди, видимо, тоже приехавшие к кому-то на праздник. Образовалась та самая ”улица” из ее детства. В кругу, громко хлопая в ладоши, стояла двоюродная сестра из Черновца. Плавными танцевальными движениями Нина подошла к соседке Анны, вызывая в круг тетю Катю:

-   Ох, страданица, страданица,
    Мил уехал, мне не спится…

Услышав мелодию “Страдания”, Анна замерла. Словно детство вновь возвращалось сюда, а память стала рисовать  женщине картины прошлого. И в сердце пела тонкая мелодия из игры Аркадия, согревая и удивляя необычной нежностью.

Взгляд Анны упал на журнальный стол, где стояла полная корзина ягод. Именно эта корзина и беспокоила хозяйку дома: в ней были ягоды спелой лесной малины и ежевики. Знаток леса и его кладовых, Анна хорошо помнила сроки созревания каждой ягоды. Малина уже отошла, а ежевика еще только-только отцветала.
-   Что это? – спрашивала себя Анна. – Как случилось, что вся его внешность переменилась после выпитой водки? И на вопрос о ежевике  не ответил... А игра на гитаре? Так не может играть ни один человек на земле. На Земле? - молнией мелькнула мысль.

А за воротами шло настоящее веселье. Русскую “Барыню” сменило “Яблочко”, затем зажигательная “Цыганочка” пошла гулять у дома Журавлевых…

Вечерело. “Ермолай", отплясав и отпев застольные песни, медленно покидал Соколоновку. Редкие по нынешним временам гости уходили, уезжали из деревни. И Анна провожала своих гостей. Она была рада: праздник удался.

Едва они с детьми успели убрать со стола, как через открытое окно послышался громкий свист кнута. Это тяжело двигалось с пастбища большое деревенское стадо. Ее Сонька, как всегда, шла первой. За ней с тонкой хворостинкой – Дашка в своем нарядном платье, из карманов которого выглядывали бублик, конфета и большая желтая груша.
-   Вот, - сказала девочка, выворачивая карманы, - Тамарка угостила.
-   Даша, - ужаснулась мать, - надо говорить: тетя Тамара или бабушка Тамара, - поправила дочку Анна.
-   А почему ее все “Тамаркой” зовут? И никакая она не бабушка, у нее нет внуков, - упрямо повторила дочка и побежала за ворота к брату.
-   Рома, пойди сюда! – позвала Анна сына и долго, убедительно объясняла ему, чтобы он, именно он объяснил сестре, что к старшим надо обращаться только на “вы” и не слушать никаких деревенских “умников”.
-  Да понял я, мам, - торопился на улицу сын. – Будет сделано!

Покачав головой - просмотрела!- Анна посолила кусок хлеба и вышла во двор. Телка стояла у крыльца и ждала хозяйку. Взяв влажными губами горбушку, Сонька важно подошла к летнему стойлу, разогнав сидевших на траве уток.

День завершался. Небо стало быстро темнеть. Скрывшееся за посадкой солнце еще пыталось освещать бегущую в лес дорогу, черные верхушки деревьев, но напрасно. Его тускнеющие лучи едв-едва красили багрянцем запад, медленно погружающийся в спокойный сон. Умолкли птицы. Рассыпав по небу звезды, над селом опустилась ночь.
Закрыв ворота, Анна спустила с цепи собаку, которая стала ласкаться к хозяйке, высоко подпрыгивая и заглядывая в глаза. Она явно соскучилась по ее ласке, она была очень умная и понимала, что сегодня Анне было не до нее: столько чужих людей было в доме!
-   Иди, иди гулять, Бэт! -  погладила собаку Анна. – Иди!
Закрыв сараи, женщина вошла в дом и тихонько, чтоб не разбудить спящих уже детей, захлопнула и закрыла на шпингалет окно и вернулась в гостиную. Пора ложиться спать. У нее сегодня был трудный день. Она устала.
-   А гость -то, - пронеслось в голове, - ушел по-английски, не прощаясь. Хорош гусь!
Ложась в постель, взглянула на часы. Светящийся циферблат  показывал двадцать три семнадцать.  Она заснула почти сразу, не слыша за окном усиливающегося ветра - первого предвестника ночного дождя.

Ее подняла среди ночи какая-то неведомая сила. Словно кто-то властный звал на улицу. Не понимая спросонья, что делает, женщина босая, простоволосая, в полупрозрачной ночной сорочке вышла в коридор, машинально включив свет. На диване сидела забытая дочкой кукла Золушка. Увидев ее, Анна опомнилась: “Господи, куда это я?”
Она повернула ключ в замке, задвинула засов. Сразу стало легче, словно что-то тяжелое сбросила с плеч. Захватив куклу, Анна вошла в комнату и закрыла на крючок дверь из коридора. Подойдя к окну, взялась за штору и замерла: за огородами, над речкой, висел огромный оранжевый, как апельсин,  шар. Точно такой же она видела на Сахалине.  Любопытство боролось в женщине с благоразумием и страхом. Она понимала, что этого не может быть, всему виной, видно, выпитое за день спиртное, или это ей снится… Но она видела этот оранжевый шар, его слабое свечение, видела, как распластались под ним  высокие тополя у реки под Степановым боком, как легли на землю камыши…
-   Ты опять победила, женщина! – услышала голос Аркадия и отшатнулась. От шара к окну скользнул, пронзив черноту ночи, бело-голубой луч.