Супчик

Раз в неделю я еду на машине к чёрту на кулички в городское «гетто» (иначе этот грязный и забытый богом район не назовешь) к одному больному старику девяноста лет, привожу хлеб, молоко и лекарства.  Выношу мусор, мою посуду полуржавой водой и открываю форточки, чтобы проветрить тесную хрущевку. Стойкий запах старости, пыли и таблеток душит и не позволяет дышать полной грудью. Но стоит открыть окно, как старик бодрячком вскакивает и бросается его закрывать. Он терпеть не может сквозняки и свежий воздух. Ему все время холодно, он ходит по квартире в заношенных спортивных штанах с пузырями и лампасами, которые я подарил ему лет двадцать пять назад. Но я терплю его капризы, потому что, когда был еще подростком, старик спас меня от верной тюрьмы. Я был мальчишкой из хорошей семьи, которой не повезло однажды поселиться в пролетарском районе, где от безделья местные хулиганы развлекались тем, что напивались каждый вечер и вешали какому-нибудь интеллигенту в очках пиzdюлей. Вся моя жизнь с девяти лет была подчинена борьбе за выживание, потому что я носил очки. Чтобы не унижали старшие пацаны, мне пришлось заняться спортом и отчаянно тренироваться. К шестнадцати годам я немало в этом преуспел и стал самым сильным парнем в школе. Однажды в драке я двинул одному ублюдку в челюсть с такой силой, что тот не удержался на ногах, треснулся башкой об асфальт и чуть не умер. На следующий день приехали менты с мигалкой меня забирать. Но Степан Гаврилович (так зовут деда) решительно вмешался и чудесным образом разрулил ситуацию. Он нашел возможность повлиять через высокопоставленных друзей на ментов, заплатил пострадавшему отступные, чтобы тот забрал заявление. Короче, не позволил упрятать меня за решетку. Причем сделал все это без единого упрека в мой адрес. Просто он любил мою маму. И я понимаю, что он это сделал ради неё.  Если бы не Степан Гаврилович, то жизнь хорошего мальчика из интеллигентной семьи могла бы сложиться по весьма печальному сценарию.  С тех пор прошло более сорока лет. Но я помню добро, поэтому никогда не брошу старика. У него почти нет зубов. Степан Гаврилович плохо слышит и поэтому в его квартире сутки напролет орет на всю катушку телевизор. Старик любит слушать программы Соловьева. Они наполняют его ненавистью, делают агрессивнее, а жизнь, похоже, осмысленней. Старик радуется моему приезду, и каждый раз пытается втянуть в какую-нибудь политическую дискуссию. Но я стараюсь вежливо уклониться, потому что с ним спорить бесполезно. Старик не только туг на ухо, но и не хочет слышать ничего, что не совпадает с его устоявшимися представлениями о жизни. Он подтрунивает, что я не интересуюсь политикой, занимаюсь какой-то фигней и не думаю с утра до ночи о судьбе Родины. А он только и думает о ней и о том, сколько окружает нас врагов, поскольку Степан Гаврилович бывший военный. Старик великодушно предлагает мне пообедать с ним рыбным супчиком. Но я всякий раз отказываюсь от такой чести и убеждаю, что не голоден. На самом деле я просто брезгую есть то, чем старик меня потчует, потому что для приготовления пищи он покупает иногда просроченные продукты с душком и наливает в кастрюльку из подтекающего крана полуржавую воду. Но другой воды у него нет.
От воплей «рейхсмаршала пропаганды» Соловьева по телевизору через пять минут я начинаю злиться и прошу старика сделать звук тише. Он нехотя соглашается и скисает прямо на глазах. И тут я понимаю, что шоу Соловьёва, возможно, действует на него, как своеобразный допинг. Ненависть придает ему дополнительные силы.
- Почему ты не любишь телевизор? – искренне удивляется старик.  – Я не понимаю тебя. Ты же бывший телевизионщик! Ты обязан знать, что происходит в стране и в мире!
- Всю нужную информацию я нахожу в интернете, -  легкомысленно заявляю я.
- Интернет – это страшная идеологическая помойка! – категорично негодует старик. – В нем сплошная дезинформация! Его придумали американцы, чтобы уничтожить нашу страну. Или ты хочешь, чтобы Россию расчленили и угробили по частям?
- О чем вы говорите, Степан Гаврилович? – развожу я руками, тысячу раз пожалев, что упомянул про интернет. Но старика уже не остановить.
- Тогда немедленно перестань пользоваться этой отвратительной помойкой - своим сраным интернетом! - возбужденно говорит он. - Смотри государственное телевидение! Это будет для тебя же лучше. Никто из чекистов не пользуется интернетом, я это точно знаю! Даже Путин!!! Потому что тебя моментально вычислят враги. Ты что, не видишь, какая сложная обстановка в мире?
- Хорошо, - соглашаюсь, чтобы прекратить дурацкий разговор, - больше не буду пользоваться вражеским интернетом, не буду ездить на вражеской немецкой машине и не буду привозить вам вражеские американские лекарства.
- Ну и хрен с тобой! И не надо! Я здесь сдохну, а тебе пусть будет стыдно, - отвечает мне старик с дрожью в голосе.
- Если вы говорите, что мне будет стыдно, значит, вы разумно полагаете, что чувство стыда у меня все-таки есть? – спрашиваю я Степана Гавриловича. – Так почему же с утра до ночи вы слушаете тех, кто лжет вам совершенно беззастенчиво? Кто бессовестно искажает картину мира, вводит вас в заблуждение и напрочь лишен стыда?
- Ты кого имеешь в виду? – встрепенулся Степан Гаврилович.
- Я имею в виду всю телевизионную пропаганду. Я тридцать лет проработал на телевидении, знаю, как это делается, но такого чудовищного вранья даже во времена махрового застоя в СССР не было.
- Ну что ты хочешь? Все же развивается и технологии пропаганды тоже! – неожиданно соглашается старик.
- А зачем же вы им тогда верите?
- А во что мне еще верить? – удивился старик. – Может, в твой интернет? В Бога я не верю, потому что двадцать лет состоял в коммунистической партии. А она отрицала существование Бога. Мы были убежденными атеистами.  И даже те коммуняки, которые сейчас публично крестятся, ни хрена не верят в него. Я же не могу убеждения менять, как портянки, в отличие от некоторых.  Я ж не проститутка! Ну, скажи мне, если ты такой умный, во что мне верить?
- Вы тут в разговоре упомянули про совесть, - стал я размышлять.
- Ну и что из этого?
- Вот в нее и верьте. Если хотите, конечно. Ладно, мне пора.

Я решил прекратить спор ни о чем, прошел в прихожую, зашнуровал ботинки, надел пальто. Вдруг слышу из комнаты: - Сашка, а сам-то ты в совесть веришь?

- А вы, Степан Гаврилович, в этом сомневаетесь? – переспросил я. Хотел было уйти не простившись, но в последний момент передумал, решил все-таки заглянуть напоследок в комнату и вежливо помахать старику.  Он сидел на расшатанном стуле, низко опустив голову. На его глазах были слезы. Увидев меня, он неловко попытался их скрыть, отвернувшись. Но я это заметил. Прошел в комнату прямо в ботинках, обнял старика за худые, слабые плечи.
- Ладно, простите меня, я вас обманул, - стал я фантазировать всякую чепуху на ходу, чтобы хоть как-то утешить старика, - я голодный, как волк. Тащите свой рыбный супчик, пообедаем вместе.
- Ну, вот так бы сразу, - обрадовался старик, - а то я уж стал подозревать, что ты со мной жрать брезгуешь…

19.03.20.