Часть 2 В Москву

Метели свирепствовали недолго, тепло пришло как-то  сразу, вдруг.  На месте снежных гор заплескалась вода, радостно улыбаясь солнцу, и скоро верхушки растущих в посадке ив тронула легкая нежная зелень, закудрявилась, выкарабкиваясь из стылой еще земли, мягкая травка, подставляя теплым солнечным лучам тоненькие стебли.

-   А поспорим, что к первому мая  расцветут абрикосы? Вон, посмотри, какие розовые почки-бутоны, вот-вот лопнут, - горячилась Катя, доказывая матери, что уже совсем тепло и давно пора ходить легко одетой.
-   Абрикосы, может, и расцветут, а ты все равно пойдешь в пальто! – в голосе Марины Александровны послышались металлические нотки, и Катя поняла, что спорить бесполезно. Одевшись, она вышла на улицу.

Было солнечное ясное утро. Ива у дома нервно шевелила ветками, словно стараясь вытряхнуть тонкие, как лезвие бритвы, листочки: они щекотали ее набухшие почки, кутаясь внутри от  зябкого, холодного  еще ветра, и никак не хотели выходить наружу.

Громко распевали обрадованные приходом весны птицы; воробьи, наголодавшиеся за холодную зиму, весело спорили, прыгая у лужи на асфальте и не обращая внимания на спешащих мимо прохожих.

На скамейке у дома сидел Кешка, делая вид, что ему нет никакого дела до орущих во всю глотку воробьев. Прищурив глаза, он терпеливо ждал, когда кто-то из этих чирикающих наглецов, забыв осторожность, подойдет поближе, и тогда …

Кот даже облизнулся, предвкушая прелесть завершения охоты. Но хозяйкина дочь, выйдя из подъезда, спугнула орущее воробьиное семейство, и Кешка, выгнув спину, затрясся от негодования. “Ну, кто тебя звал? - гневно  муркнул он, ловко увернувшись от Катиной руки. – Ходят тут всякие, а потом жди воробышка…”
-   Кеша, ты что, не узнал меня? – удивилась поведению кота девушка.
  “Как же, тебя не узнаешь! Распугала  птичек, испортила всю охоту – и как ни в чем не бывало! – гневно блеснул на нее синими глазами сиамский кот. – Ну, подожди, погладишь ты меня теперь!” – спрыгнув со скамьи, Кеша пошел к иве, даже не повернув головы в сторону изумленной дочери хозяйки.
-   Что с тобой? – покачала головой девушка, кутаясь в воротник пальто. Глянув на часы, она заторопилась. Автобусная остановка была  почти рядом с домом, но времени оставалось в обрез. Она потеряла его, споря с матерью об одежде. А спорила зря. Мать, как всегда, оказалась права: на улице было холодно.

Шумя яркой зеленью листвы, промчался по городу май, радуя почти летним теплом, цветущими деревьями,  чистой лазурью неба, украшенного бело-розовыми облаками.
Закончены весенние работы на даче, постепенно прошло разочарование, вызванное видом дачного поселка, по которому словно Мамай прошел: все было ободрано, разбито, разрушено. Безобразия эти начались два-три года назад, когда в городе, да и в стране установилось безвластие.  Нет, власть, конечно, была, но думала ли она о народе? Еще бы!

Плодотворно работала мэрия, поднимая почти ежемесячно квартплату, оплату за воду, которой практически не было (ее давали два раза в сутки, утром и вечером по два часа). Только за теплосеть Марина Александровна платила четвертую часть своей заработной платы, а температура в квартире зимой не поднималась выше + 13 градусов.

Был еще майдан, и о стране заговорил весь мир, показывая по всем каналам “оранжевую”  революцию и ее лидеров.
Это было противостояние двух претендентов на президентское кресло, двух мировоззрений, и выиграли “оранжевые”.

Они появились в промышленности и  политике, заменив собой ранее избранных народом, появились в руководстве телекомпаний и в литературе, даже честь страны в песенном искусстве поехали защищать безголосые выдвиженцы “оранжевых” и, конечно, проиграли.

В городе открылось множество пунктов по приемке металлолома, в которых принималось все, начиная с кухонной утвари, часто украденной и почти не использованной, до тяжелых крышек от канализационных люков, металлических решеток,  заборов, дверей, калиток…

Раньше всего пострадали дачные поселки: там “злочинци” могли развернуться, потому что хозяева дач спокойно жили в своих городских квартирах, даже не подозревая о том, что их ждет весной…

Куда могла прийти страна, разрушенная без войны, оборванная, голодная, никто даже не пытался предсказать, но стремилась она в Евросоюз. Много обещала вновь избранному президенту Америка, и он доверчиво протягивал к ней руки.

Сидя в одиночестве перед экраном телевизора, Марина Александровна часто спорила с политическими комментаторами, упрекая их в близорукости, в нежелании сказать народу правду.
-   Мама, тебе было бы легче, если б ты знала, кто виноват во всех этих безобразиях? - говорила ей дочь, когда оказывалась дома во время “Новостей”. – И потом, разве тебе не ясно, кто виноват? По-моему, это очевидно.
Мать согласно кивала головой. Конечно, и она, и весь народ знали даже не виновников, а истинных разрушителей страны, не знали только, когда это закончится, и главное – чем.
-   Но если я понимаю, что так руководить страной нельзя, почему этого не понимают власть имущие? Ведь наша власть избрана из самых лучших…
-   Мама, мамочка! Оглянись вокруг, сними ты, наконец, розовые очки! Где ты увидела “лучших из лучших”? Ты забыла разве, как проходили выборы этой самой власти?

И опять Катя была права.  Марина не всегда соглашалась с дочерью, она часто готова была доказывать  ошибочность ее мнения, высказывая собственное, но та упорно стояла на своем, и поколебать ее уверенность мать была не в силах.

В конце мая прогремел первый гром, и следом за росчерком молний прикатило лето с первой клубникой, первыми дождями, летними отпусками, отъездом на море, в деревню – словом, со всеми хлопотами, которые, конечно, утомляют, но они приятны и даже радостны.

Марина Александровна не собиралась уезжать из города: она никому не могла доверить дачу, а бросить ее, ухоженную, цветущую, чтоб опять заросла сорняками или приглянулась случайному вору (их сейчас развелось больше дачников; работать не хотят, а поесть вкусно хочется) – это было просто выше ее сил.
Как-то вечером позвонила институтская подруга, Нина Дымова, которую все одногруппники называли “Дымкой”:
-   Слышишь, Мариш, ты не забыла о дне встречи выпускников? Приезжай ко мне в субботу. Давно не виделись. Многие наши с курса будут… Даже депутат снизошел, - смеясь, сказала “Дымка”, имея в виду Ванечку Лукьянова, ставшего большим человеком, вечно занятым, вечно спешащим. – Чай, не забыла, как он за тобой ухлестывал? Вот если б не твоя гордыня, где б ты сейчас жила? Молчишь? Правильно делаешь, потому что знаешь, что я права. Вон, Зинка… Вышла за него замуж, живет, как у Бога за пазухой, хоть и знает, что он всю жизнь только тебя любит. Ну и что? Зато ее дети – москвичи, а твои?
-   Нина, сколько ты будешь еще меня доставать? Неужели ты за все эти годы так и не поняла, почему мы с Ванькой разошлись?
-   Поняла я, поняла! Да ведь он сто раз раскаялся, а сколько раз прощенья просил? А ты заладила одно: “Нет!”, и хоть мир развались на две половины, ты и тогда б от своего не отступила! А теперь вот уже столько лет одна. Где твой распрекрасный Вадик?

Никому не позволяла Марина касаться своего прошлого, ни с кем не обсуждала  несложившуюся семейную жизнь, и только Ниночке Дымовой все сходило с рук, потому что более бескорыстного человека, чем эта ее студенческая подруга, в верности и искренности которой она не усомнилась ни разу, это разрешалось.
-   Эй, эй, алло! Ты не положила ли трубку? – кричала Дымова из Москвы. – Ну, прости, прости! Не буду больше тебя воспитывать. Только обязательно приезжай, слышишь? Все девчонки тебя ждут, ведь после выпускного ты ни разу в Москве не была. Мы ждем тебя, Маня, ждем! Покедова!

Короткие гудки вернули Марину, заброшенную подругой в прошлое, к действительности.
-   А что? – сказала вслух неожиданно даже для себя. – И поеду! Сколько еще можно от жизни прятаться? А Ванечка? Увидит меня теперешнюю, небось, и не узнает, а узнает, поймет, что прав был, женившись на рыжей, конопатой Зинке  Ковальковой.

Марина встала и подошла к зеркалу. Высокая худощавая женщина в очках смотрела на нее. Довольно приятное лицо с большими карими глазами, прямой нос, четкий изгиб бровей, красивые, резко очерченные губы и все еще густые, тронутые сединой волосы. И морщины, морщины у глаз, на лбу, на шее… “Да ты старушка уже, голубушка, - горько усмехнулась и отошла от трельяжа. – Какой там Ванечка! Меня девочки, поди, не узнают”.

А поехать в Москву так захотелось! За столько лет столица теперь заметно изменилась, расцела, похорошела.  “Да я и не узнаю ее, сегодняшнюю,” - опять засомневалась, стоит ли вот так все бросить и уехать. И все же хотелось побродить по Арбату, навестить Патриаршие пруды, просто погулять по московским улицам, где прошла ее студенческая юность, где встретила свою первую и единственную любовь…

-   Поеду, пожалуй, - сказала неуверенно, а через минуту твердо решила. – Поеду! Неприеменно поеду!
В этот же день, когда Катя пришла с работы, мать сказала о своем решении, и дочь даже обрадовалась:
-   Давно пора! А то сидишь на своей даче с утра до вечера, а овощи все равно на рынке покупаем.
-   А фрукты, Катя? У нас же чего только нет. Одной черешни в прошлом году сколько было, а вишни, малина, смородина, крыжовник? А виноград? Орехов вон, сколько собралли… А может, и не стоит ехать? – опять засомневалась Марина Александровна. – Обдерут ведь все с листьями.
-   Не обдерут. Мы с Сашей будем наведываться и собак брать с собой. Авось, до твоего возвращения продержимся, - обнимая мать, засмеялась Катя. – Поезжай, мамочка, не беспокойся.

После ночной смены заехал Саша, и они после позднего завтрака отправились  на вокзал вместе с Катей покупать Марине Александровне билет на поезд.

Марина уезжала в Москву в четверг ночью. На вокзал приехали  около часа, ждать оставалось – всего ничего, и тут  пошел первый с начала лета проливной дождь. Зонт был только у матери Кати и поместиться втроем под ним оказалось очень проблематично, но они умудрились это сделать, правда, под зонтом были только головы, поэтому намокли все.

Проводник, высокая, крупная женщина, чем-то похожая на Верку Сердючку, закрывая за Мариной дверь вагона, помахала молодым людям, стоящим на перроне,  и показала в сторону вокзала, де-скать, идите, не мокните под дождем. Ребята ответно кивнули ей и, обнявшись, побежали по платформе.

-   Зайдите сюда, - пригласила проводница единственную пассажирку, севшую на этой Донецкой станции. – Давайте ваш билет... Ааа, вы до Москвы, тогда я посажу вас в седьмое купе. Там едет мужчина, интеллигентный такой. Поговорить будет, с кем.
-   Вы знаете, мне не хотелось бы ехать с мужчиной вдвоем. Может, есть еще варианты?
-   Есть. В пятом купе верхняя полка. Устроит вас?
-   Ой, нет, тогда в седьмое, пожалуйста.
-   Да вы не бойтесь, - улыбнулась приветливая проводница. – Он спокойный, не хулиганистый… Знаете, всякие пассажиры садятся. А этот едет себе, никого не трогает, вежливый, обходительный.
-   Хорошо, только, пожалуйста, отведите меня поскорее. Я вся промокла. Знаете, дождь – хоть и летний, но ощущения не очень приятные, когда стоишь в мокрой одежде… Сейчас бы переодеться – и спать.

Тихонько, насколько позволяла ее фигура, проводница подошла к двери купе и открыла ее своим ключом, стараясь не разбудить  пассажира. Но в купе горел свет, видно было, что мужчина собирался выйти. И, действительно, взяв со столика сигареты, он шагнул в коридор.
-   Когда устроитесь, приоткройте дверь, чтобы я вас не потревожил, когда вернусь, - сказал, выходя, Марине.
-   Хорошо, - не оглядываясь,  ответила женщина и стала готовить постель.
Едва щелкнул замок двери, она сняла мокрый джинсовый костюм и футболку. Надев сухую (домашнюю) одежду, которую прихватила на всякий случай, сняла тремпель, повесила вымокшие  под дождем вещи и укрепила тремпель, зацепив за верхнюю полку, чтоб к приезду в Москву все высохло.

Завернувшись в одеяло, легла, но согрелась не сразу. Повернувшись на живот, обняла подушку  (она любила  спать в этой позе) и, чувствуя, как сухое тепло обволакивает тело, закрыла глаза.

Бился в окно вагона плачущий дождь, стучали колеса поезда, увозя пассажиров в далекую, заграничную теперь Москву. Мягкий полумрак укачивал, убаюкивал, и Марина заснула. Она не слышала, когда пришел сосед, о чем-то спросивший ее, не почувствовала, как он поправил сползшее одеяло.

Согревшись, наконец, она крепко спала. Снилась ей Новогодняя елка, разноцветные надувные шарики и Дед Мороз, вытаскивающий из красного мешка разные маски.
   -   Выбирай, - сказал он ей, - но только помни: как только наденешь ее, снять будет уже нельзя. Решайся: ты же хотела стать молодой!”
  Марина хотела возразить Деду Морозу, сказать, что он ошибается, что она никогда не хотела иметь чужое лицо, но тут же услышала  резкий голос:
-   Предъявите паспорт, гражданка, а потом будете примерять маски!
Дед Мороз растворился, словно был ненастоящим, а она стояла перед елкой, не понимая, зачем Деду Морозу нужен паспорт.

-   Гражданка, приготовьте паспорт, - опять услышаал женщина и проснулась. Над ней стоял человек в форме. “Куда же подевался Дед Мороз? – в недоумении смотрела Марина Александровна на стоящего над ней человека. – И зачем ему мой паспорт?”
-   Паспортный контроль, - произнес таможенник, и женщина проснулась окончательно.
-   Паспортный контроль? Тут? Обычно это бывает в Харькове…
-   А мы, по-вашему, где? Наркотики, оружие, валюта? Предъявите вещи для досмотра.
-   Ах,  если б у меня была валюта! А что, мы уже в Харькове? – удивилась и тут же посмотрела в окно.

Ясный солнечный день стучался в стекло купе. Дождь остался далеко позади. Вдоль вагона сновали пассажиры, торговцы конфетами, водой, горячей картошкой, книгами. Это, и вправду, был Харьков.

-   Никак не проснетесь? – услышала  она приятный голос и повернулась. Напротив сидел человек с белыми, как у альбиноса, волосами. “Сосед!” – вспомнила женщина, доставая из сумочки паспорт и протягивая его таможеннику. Полистав документ, тот бросил взгляд на хозяйку паспорта и вернул его.

-   Удивительно, - улыбнулась Марина. – Никогда так сладко не спала в поезде.
-   Бывает, - кивнул сосед. – Я закрою дверь, пока “обход” не закончится?
-   Как хотите, - Марина опять легла, закрыла глаза, пытаясь догнать сон-сказку, но спать уже не хотелось.
-   Нет, и не пытайтесь, - словно прочитав ее мысли, покачал головой сосед. – Давайте знакомиться. Вы ведь тоже до Москвы едете? – И, протянув руку, представился. – Евгений Иннокентьевич.
-   Марина Александровеа, - просто сказала она и вздохнула.
-   Что-то приятное приснилось? – улыбнулся ей новый знакомый.
 Женщина пожала плечами. Она и сама не поняла, приятный это сон или нет.  Посмотрев на часы, сосед вышел и скоро вернулся, неся два стакана кипятка.
-   Сейчас завтракать будем, - сказал он. – Только, чур, я угощаю.
-   Почему – вы? У меня тоже есть кое-что вкусненькое.
-   Нет-нет, я старожил (в том смысле, что еду в этом купе раньше вас и не впервые). По этому праву угощать буду именно я. Тем более, - говорил он, доставая корзину, - с этими продуктами одному мне просто не справиться. Друзья снабдили меня провизией, которой хватит, пожалуй, не только на наше купе.
-   Подождите с завтраком, - предупредила соседа Марина Александровна. - Может, кого-нибудь еще подсадят, когда таможенники покинут поезд. У нас ведь два свободных места наверху.
-   Не подсадят! – уверенно ответил Евгений Ингнокентьевич, продолжая доставать из корзины свертки.
-    Ну, хорошо, тогда надо идти умываться, - заметив, что поезд тронулся, встала Марина и, взяв все необходимое, вышла из купе.
-   Какая интересная женщина! – проводил ее оценивающим взглядом “старожил”, - и кольцо на правой руке. Ну почему мне так не везет? Как понравится женщина, так выясняется, что она замужем, - усмехнулся он.
Марина Александровна вернулась нескоро.
-   Очередь, - объяснила она свою задержку. – Всем сразу умыться захотелось.
 
Она, конечно, не только умылась, но и подкрасилась, не желая выгдядеть кое-как даже перед незнакомым человеком. И пусть это был случайный мужчина, с которым она расстанется навсегда, как только поезд придет в Москву, впечатление хотелось оставить приятное.

-   Так, Марина Александровна, я разворачиваю свертки, а вы режьте все, что подлежит резанию. Я, правда, и сам не знаю, что мне тут наготовили, так что разбираться будем вместе, - сказал вслух, а про себя подумал: “Подкрасилась!”, - и ему стало почему-то приятно.
-   Хорошо, - Марина взяла протянутый нож и стала резать помидоры, огурцы, мясо.
-  А еще мы с вами будем есть горячую картошечку, - Евгений Иннокентьевич  достал из-под подушки завернутый в полотенце сверток и развернул его. В купе запахло укропом (им был посыпан вареный картофель). – Возьмите одноразовые тарелки, - протянул упаковку соседке и, словно извиняясь, добавил. – Не могу, знаете ли, есть “с газетки”.
Пока раскладывали все по тарелкам, чай остыл, но сходить за кипятком решили позже.
-   А то снова остынет, - новый знакомый Марины достал маленькую бутылочку. – Не пугайтесь, пожалуйста, я тоже не пью, но сейчас мы с вами обязательно выпьем по несколько капель, у меня даже тост есть подходящий.
Женщина подняла голову, кладя между тарелками складной нож соседа. Тот налил коричневую жидкость в пластмассовые стаканчики, протянул один Марине.
–    Я предлагаю выпить  этот коньяк за то, чтобы мы называли друг друга по именам: уж больно долго выговаривать  еще и отчество.
-   Да, это точно, особенно ваше, - засмеялась Марина Александровна.

После завтрака, когда все было убрано, они говорили об артистах, писателях, говорили о политике. Марина  рассказывала о преобразованиях в своей стране, о низком уровне жизни людей.
-   Скажите, Марина, а вы сколько получаете в месяц?
-   Немного, - грустно улыбнулась женщина, - около трех тысяч.
-   А муж? Ведь он, наверное, получает больше, чем вы. Иначе просто не должно быть, - и замер в ожидании ответа.
-   Муж? – Марина внимательно посмотрела на Евгения Иннокентьевича. – А нет никакого мужа. Исчез. Испарился. Давно. И больше об этом говорить не хочу! Живем с дочкой, сын недавно женился, едва закончив институт… Девочка, теперь невестка, училась вместе с ним и работают вместе.
-   Сын – врач? – с улыбкой спросил Евгений.
-   Гинеколог, - не поняла его улыбки Марина. – А, собственно, чему вы улыбаетесь?
-   А дочь? – словно не заметил ее недоумения попутчик, в который раз взъерошив свои белоснежные волосы.
-   Дочь – психолог. И – что? Почему вы смеетесь?
-   Простите. Это, безусловно, невежливо с моей стороны…  А улыбаюсь я собственным мыслям, и пусть это вас не обижает, - заметив, как сразу изменилось лицо собеседницы (будто туча его накрыла), произнес любопытный сосед.

Марина замолчала, глядя в окно на пробегающие мимо колосящиеся поля, кусты цветущей сирени, пасущихся коров. День был необычный, особенный: яркая зелень радовала глаз, доставляя настоящее наслаждение любующемуся природой человеку; перед посадкой, тянущейся вдоль железной  дороги, цвели  колокольчики на высоких стебельках, анютины глазки приветливо подмигивали солнцу, петушки желтели вокруг них, создавая золотой ореол; синел, возвышаясь над ними, цикорий, голый стебель которого был усажен крупными  заметными издалека цветами.

-   Мариночка, да вы обиделись на меня? – прервал затянувшееся молчание Евгений.
-  Нет, - покачала головой  Марина. – Я никак не возьму в толк, что вас так развеселило? Что показалось смешным в моих словах? Нет-нет, не надо ничего говорить. – она встала, поправила постель. – Спасибо за завтрак. А о чае мы забыли...
-   Да, забыли… Вот сам вызвался быть галантным кавалером, значит, все надо было держать под контролем… Увы.
-   Что-то меня разморили ваши “несколько капель”, - виновато улыбнулась Марина. – Я, пожалуй, лягу.
 Подровняв выбившуюся простыню, она легла и закрыла глаза.
  “Ну, какой же я идиот! – ругал себя Евгений. – Вот ведь сам все испортил! Но зато я знаю теперь, что мужа у нее нет”, - и опять глупая улыбка скользнула по его губам.
-   Марина, простите, что опять пристаю к вам…
-   А  вы пристаете? – отозвалась женщина не поворачиваясь.
-   Я не хотел вас обидеть, я просто не мог вас обидеть! Ну, честное слово, не хотел! – Евгений снова взъерошил волосы. – Просто на языке у меня вертится вопрос, а как его задать, не знаю.
-   И поэтому вы все время смеетесь?
-   Да я и не смеялся вовсе, - оправдывался сосед.
-   Ладно, - повернулась к нему Марина, усевшись на своей полке, - задавайте свой вопрос.
-   Таможеннику вы с большим сожалением сказали, что у вас нет валюты…
-   Разве я ему так сказала? – удивилась Марина.
-   Возможно, другими словами, но смысл был таким. Но дело – в другом. Я хотел спросить у вас сразу, но не случилось… А что бы вы сделали, будь у вас много валюты?
Женщина долго смотрела на соседа по купе, размышляя, что ему сказать, потом печально улыбнулась:
-   Скажите мне, Женя (она сама не поняла, почему так назвала хлебосольного соседа), а сколько надо иметь валюты, чтобы снова стать молодой и красивой, чтобы снова пройти тот путь, который пройден бесцельно? Чтобы убрать с лица печать одиночества и обреченности? Чтобы, наконец, зажить той жизнью, о которой я пишу в своих рассказах? Чтобы опять  иметь любящих друзей,  давно тебя похоронивших?  Так сколько же надо денег, чтобы купить молодость? Вы ведь выглядите так, словно все на свете знаете.

Евгений очень внимательно смотрел на сидящую перед ним женщину. В этом монологе она словно приподняла завесу над прошлым,  и его шутливый тон стал просто неуместен.
-   Видите ли, Марина, - подбирая слова, чтобы ненароком не обидеть свою собеседницу, заговорил он, - молодость и красота имеют свою конкретную цену. Я имею в виду внешность. Но вы должны знать, что пластическая опрерация не дает духовных сил для возрождения.  Вам придется заново пройти тот путь, который был предначертан вам Богом. А вы почему-то не заметили его и прошли мимо. Думаю, это будет нелегко, и справиться с этим может только сильная личность. А деньги… Деньги для того и существуют, чтобы их тратить. Правда, тратить их тоже надо с умом, иначе их просто не будет.
-   Не знаю, может быть, я несу настоящий бред, но я отдала бы любые деньги, будь они у меня, чтобы снова стать такой, какой помнят меня друзья… Вам, мужикам, никогда не понять женщину. Если б вы знали, как не хочется стареть! – Марина посмотрела в окно. – Скоро Белгород. Опять будем долго стоять, - сказала так, будто ни о чем другом они и не говорили,
–  А вы знаете, сколько стоит такая операция?
-   Нет. Да и какая разница? У меня все равно никогда не будет таких денег, так что надо жить по пословице: меньше знаешь, крепче спишь...
-   А как бы отнесся к такой операции  ваш друг? Наверное, есть такой? – Евгений поятнулся за сигаретами, отвернувшись к стене.
Марина сцепила пальцы, хрустнув ими.
-   Мне на всю оставшуюся жизнь хватит отвращения к мужчинам, “Спасибо!” -  мужу!

Сосед помолчал.
-   Вы сейчас подумайте прежде, чем сказать “да” или “нет”, потому что мое предложение очень импульсивно, - не обратив внимания на последние слова  своей попутчицы и собеседницы, произнес Евгений. – И второй раз я, скорее всего, не сделаю его. Я оплачу для вас эту операцию. Но только в клинику надо ехать сразу, как только мы приедем в Москву, не откладывая ни на один день. Думайте и помните: я могу отменить свое предложение.

Евгений вышел, прихватив с собой пачку сигарет. Ему не хотелось курить, но надо было  как-то справиться с охватившим его волнением. Что это с ним? Любовь с первого взгяда? Что за чушь собачья! Он давно разучился любить. Главным в его жизни стал бизнес: сеть салонов красоты, центры пластической хирургии, открытые  в крупных городах России... И все-таки? И все-таки его чем-то покорила эта женщина. Чем? Простотой общения, голосом спокойного, уверенного в себе человека и трогательной наивностью, которая противоречила ее рассуждениям и убеждениям.  Почему-то ему захотелось, чтоб исчезла грусть из ее голоса, самого сознания, чтоб ее карие глаза светились счастьем. Впервые за много лет он встретил женщину, судьба которой стала ему небезразличной, женщину, которую он хотел сделать счастливее.