Мечты и надежды

       Ниже приведена глава из романа "Тантатива №2"


       Все дальнейшее было не просто хорошо, а божественно. Такого умственного и душевного единения трудно было представить. Мятное дыхание весеннего ветра, озорное солнце в лазурном небе, клейкий аромат набухших почек подогревали нашу непомерную, задыхающуюся, полную мечтаний и надежд радость, какой она только и бывает на заре многообещающе-таинственной взрослой жизни. По своей природе ли или под действием любовного яда, только Сонька хорошела день ото дня. Даже ее недружелюбная ко мне мать (что было странно: отцы наши были добрыми знакомыми) не могла этого не признать. Так часто и охотно, как в эту пору Сонька не звала ее «мамочкой» ни до, ни, тем более, после. Словом, всё вокруг и внутри нас было подозрительно хорошо.
       Безусловно, происходящие в стране и мире события, так или иначе, должны были нас касаться, но не касались. На то были минимум три причины. Первая: наша провинциальность, которая, как известно, синоним равномерно-прямолинейного движения и житейской мудрости (перемелется – мука будет). Вторая: относительное благополучие наших родителей (мой отец – начальник депо, ее – замглавврача областной больницы, моя мать к тому времени преподавала в техникуме, ее мать была врачом). Третья и главная: мы были до слепого самозабвения поглощены собой. С какой стати нам переживать за мир, если здесь и сейчас все хорошо! Читая о беспокойных мировых делах, мы чувствовали себя в заповеднике несокрушимой стабильности. Тот, кто помнит семидесятые – знает, о чем я, кто не помнит – все равно ничего не поймет. Живут ли люди в столице или в провинции, в центре города или в рабочем поселке – все стремятся получить долю личного счастья, в основе которого – отстраненность от внешнего мира.
       Для полноты картины немаловажно то, что мы находились на пороге десятого класса и одним глазом уже заглядывали за школьный горизонт. Если правда, что каждый школьник мечтает стать на год старше и перейти в следующий класс, чтобы поскорее окончить школу, стать взрослым и потом убедиться, что школьные годы были самым лучшим временем жизни, истинно и то, что каникулы накануне десятого класса – это та беспечная свобода, что дается последний раз, а стало быть, воспользоваться ею следует так, чтобы не было нестерпимо досадно за бесцельно прожитое лето. Дело лишь в том, с кем его проводить. Наши летние планы мы знали наперед: вместе б0льшую часть июня, затем в июле Соньку везут на юг, а я в свои семнадцать остаюсь работать у отца в депо. А далее дородный, пышнотелый, медово-яблочный, как и вся наша будущая жизнь август. Возможно, кто-то пресыщенный и циничный усмехнется и ехидно спросит, каково это, когда возле тебя одна и та же девчонка, когда ты наперед знаешь, что она скажет, как посмотрит, что сделает, в то время как вокруг полно других девчонок, которые говорят, смотрят и делают не хуже, если не лучше. Каково это, когда твоей жизнью распоряжается посторонний человек, спросит циничный и пресыщенный, и я отвечу: нет ничего лучше, когда рядом с тобой девчонка, из-за которой ты дрался подростком, хрупкой статью которой тайком любовался на уроках физкультуры, а теперь открыто восхищаешься; девчонка, невинность которой ты свято блюдешь и превозносишь. Без которой, наконец, жить не можешь. Это и есть счастье, которого пресыщенному и циничному не понять. Если же он станет ёрничать и насмехаться, я скажу ему то, что сказал Коле Парамонову, который после того как увидел нас с Сонькой, идущих рука об руку, подловил меня и, радостно улыбаясь, спросил:
       «Ты чё ее, уже?..» - и шлепнул ладонью в торец кулака.
       Из уважения к его возрасту я всего лишь сказал:
       «Коля, ты же знаешь, я могу уложить тебя одним ударом. Ты этого хочешь?»
       «Не, не, Мишка, ты чё, я же пошутил!» - отшатнулся Колька, будучи теперь на полголовы меня ниже.
       «Я тоже» - улыбнулся я.
       Так что, зубоскалы-пересмешники, добро пожаловать в гости к моему кулаку. Нужный вес я уже набрал.
       Я заметил: там, где появлялась Сонька, вспыхивало солнце, даже если на небе оно в это время отсутствовало. И если остальной мир так не считал, значит, он прозябал в потемках. У наших родителей, как и у многих в городе были дачные участки. Лучшего места для уединения не сыскать. Мы приезжали ко мне на неделе, Сонька надевала поверх купальника передник, начинала хозяйничать, и это выглядело, как наша будущая, полная радости семейная жизнь.
       «Люблю дачу, - говорила Сонька. – Мы с тобой здесь живем, как муж и жена»
       Знала ли она, как на деле становятся мужем и женой? Сомневаюсь. Я же, не познав ни одной женщины, стал благодаря Светке заправским мужчиной, ибо короля королём делает свита, а человека человеком - память. Только вот суррогат памяти не заменит магию телесного сопряжения и не превратит юношу в мужчину, также как работа с «грушей» не заменит ринг и не превратит его в бойца. Если бы еще кто-то избавил меня от мутного, постыдного, распирающего плавки возбуждения!
       «Как твоя грудь?» - отводя глаза, бесстрастно, словно врач спрашивал я.
       «Поправилась! - вскидывала она радостное лицо. – Хочешь потрогать?»
       «Хочу, но только через год» - неизменно отвечал я. 
       «Ты только вот так сожми и отпусти, и сразу поймешь!» - соблазняла меня любимая плутовка.
       Я отказывался и шел на участок, где находил себе какую-нибудь работу. Кто бы знал, каких мук стоила мне моя стойкость! Когда вечером мы уезжали в город, я чувствовал себя, как после камеры пыток, где познал самую из них мучительную: подневольное созерцание неприкасаемого девичьего тела. Забегая вперед, скажу, что все испытания того лета я с честью выдержал, чем подтвердил мнение мечтателей и поэтов, утверждающих, что платоническая любовь существует, и что именно она и есть истинная, как стопроцентное золото, любовь. Правда, при этом они почему-то умалчивают, что такое золото в быту крайне непрактично.
       Мы сторонились людей, избегали знакомых, а встретившись, спешили расстаться.
       «Я еле выдержала! – возмущалась Сонька после нашей случайной встречи с ее подружкой по двору. – И говорит, и говорит, причем, всякую ерунду, а сама глазами тебя так и ест!»
       «Как жаль, что мы не можем ночевать на даче, - жаловалась она. – Никого не хочу видеть, кроме тебя! Даже родителей!» 
       После речки она растягивалась на шезлонге в ажурной яблочной тени. Я приносил «Спидолу», настраивал «Маяк», садился рядом на траву, гладил и целовал ее руку, а она другой рукой ворошила мои волосы. Ее чистая, нежная кожа пахла солнцем и речной рыбной свежестью. Я вдыхал ее запах и задерживал дыхание, а насладившись, с сожалением выдыхал. Иногда она погружалась в блаженную дрему, и тогда я приглушал приемник и вставал, собираясь уйти. Она, не открывая глаз, цеплялась за меня и просила:
       «Не уходи…»
       Я оставался, и она бормотала:
       «Я без тебя как одинокая птица…»
       Ласковый ветерок окатывал нас своим теплым дыханием. Она лежала передо мной образцово-показательным воплощением юной женственности, и я целовал ее сначала в губы, а потом в разгладившийся, но все еще заметный шрамик у нее на животе. Она садилась, целовала меня, обнимала, прижималась и пряталась у меня на груди. Вот, собственно, и все наши телячьи нежности. Их, однако, было достаточно, чтобы она с суеверным удивлением признавалась:
       «Я люблю тебя прямо до стона, до жути…»
       С двадцать седьмого июня я пошел на работу в депо. Отец устроил меня в лабораторию контрольно-измерительных приборов, к которым, как и ко всему электрическому, я испытывал стойкий научно-технический интерес. Дело было для меня совершенно новое, тем не менее, через неделю я уже самостоятельно влезал в притихшие электровозы и тепловозы, снимал с них вольтметры, амперметры, датчики температуры и давления масла и нес их на поверку, а после возвращал на место. К сыну начальника депо внимание особое, я бы даже сказал, пристрастное, и отец, устраивая меня, понятное дело, нервничал. Успокоился он только тогда, когда начальник лаборатории не в службу, а в дружбу доложил ему, что парень я работящий. Здесь мне впервые довелось узнать, что такое трудовые будни. Я впервые приходил с работы и, поужинав, шел с чувством некоего превосходства к праздношатающимся друзьям. На вопросы «Ну, как там, на работе?» снисходительно отвечал: «Вырастешь – узнаешь». До своего отъезда Сонька успела меня спросить, зачем мне это надо, и я ответил:
       «Сонечка, да я же здесь без дела с тоски помру!»
       «А я там…» - помрачнела Сонька.
       Четвертого июля ее увезли на юг.
       Я заработал за месяц сто рублей, купил тонюсенькое золотое колечко с бирюзовым камешком и стал ждать приезда Соньки. Дождавшись, достал кольцо и сказал:
       «Сонечка, это тебе. Я потом, конечно, другое куплю, получше, а пока это…»
       «Что это, зачем?» - округлились Сонькины глаза.
       «Ну, у моей жены должно же быть кольцо!»
       «Ты с ума сошел! - расстроилась Сонька. – Тебе что, денег не жалко?»
       «Для тебя не жалко»
       Сонька смотрела на колечко, не зная, что сказать. Наконец сказала:
       «Но я же не смогу его носить!»
       «Это пока, - успокоил я ее. – А через год уже сможешь. Ты спрячь его подальше, чтоб мать не нашла…»
       «Ты сумасшедший… - растерянно пробормотала Сонька. – Нет, я не…»
       «У тебя есть, куда спрятать?» - строгим голосом прервал я ее.
       «Ййесть…» - неуверенно сказала она.
       «Тогда держи и смотри, не потеряй. А впрочем, если потеряешь, я тебе другое куплю»
       «Нет, ты точно сумасшедший… - растроганно посмотрела она на меня и потянулась с поцелуем, а поцеловав, торжественно произнесла: - Вот увидишь, я буду хранить его, как самое дорогое сокровище!»
       Мы успели воспользоваться благодатью первой недели августа. Когда она на даче первый раз после юга разделась, я осторожно заметил:
       «Сонечка, не обижайся, но загар тебе не очень идет. Он тебя простит. Ты с ним как фабричная девчонка. На самом деле ты другая, из благородных»
       «Ничего, скоро смоется!» - отмахнулась Сонька.
       Приятным событием для меня стал приезд сестры Зои, решившей учиться у нас на ветеринара. Разумеется, я познакомил ее с Сонькой. Они о чем-то долго и оживленно говорили и, судя по всему, между ними возникла симпатия. Одобрительно улыбаясь, Зоя мне сказала:
       «Теперь я понимаю тебя, Мишаня, очень хорошо понимаю»
       Она передала мне привет от Светки и сказала, что после нашей истории та определенно поумнела и в сентябре идет учиться на бухгалтера. Сама Зоя поступила и, таким образом, у меня под боком появилась старшая сестра.
       В конце августа Сонька с возмущением сообщила:
       «Представляешь, мать опять таскала меня к гинекологу! Все боится, что ты лишишь меня невинности. Сказала, что если такое случится – голову мне оторвет. Хоть бы скорее уже школу закончить, да уехать!» - с сердцем заключила она.
       Скоро, однако, такие вещи не делаются, и начался затяжной штурм последнего школьного бастиона. Это из пятого в шестой можно перейти, как попало, а десятый класс следует закончить достойно. Особенно тем, кто собирается учиться дальше. Я разбирался в математике, физике и прочей зауми, Сонька – в биологии и химии. Это был удобный повод помогать друг другу, и мы делали уроки сообща, против чего не возражала даже ее мамаша.
       Вот мы и стали гордостью и очередной надеждой школы. Стали тем авангардом, который ведет за собой всю школьную братию в бесконечный бой за выживание. Уж сколько наших предшественников растворилось без следа (доказательством тому тающее из года в год число бывших выпускников на одноименных вечерах встреч) в крепком растворе по имени жизнь. Пришел и наш черед. Положение обязывало, и мы как бы исподволь и разом повзрослели. Обязательное и необходимое условие для тех, кто из оранжерейных приделов готовится шагнуть в жару, холод и стужу настоящей жизни.
       В ноябре я выиграл в городском юношеском турнире по боксу в категории до 75 килограммов и сразу стал школьной легендой. На меня приходили посмотреть даже первоклашки, и всем, кто хотел, я давал пощупать мои бицепсы.
       «Ты, Михаил, универсальный человек, - восхищался Владимир Иванович, наш учитель пения, слушая, как мы с девчонками репетируем «Аве Мария». – Только что дрался не на жизнь, а на смерть, и вот, пожалуйста – Бах! Просто какой-то бабах!»
       И правда: три мои девочки во главе с Сонькой под мой аккомпанемент сотворили такое, отчего многие учителя прослезились, потому что эта музыка для учителей, а не для учеников. На новогоднем вечере мы уже исполняли три песни «Битлз»: «This Boy», «Yesterday» и «Till There Was You». Словом, все шло своим чередом. Уже было решено, что на время сдачи вступительных экзаменов в Москве Сонька будет жить у своих родственников, а я буду снимать комнату, которую они мне подыщут. А дальше студенческие общежития.
       «Представляешь – Москва! Чего там только нет! Будем ходить по музеям, театрам, выставкам! – мечтала Сонька. – Мы были там проездом. Конечно, там шумно и загазованный воздух, но не это главное, а главное – ци-ви-ли-за-ция!»
       В марте я ей сказал:
       «Видел тут во сне экзамены. Все наши благополучно сдадут. Проблемы будут только у Кольки Артамонова, но и он сдаст. Людка Смирнова вытянет на золотую, у тебя в аттестате будет три четверки, у меня – четыре. Что дальше – не знаю»