Милиция

В одном из российских сериалов я услышал поразительное имя — Милиция. Так, представьте себе, назвали ребёнка. Чистой воды издевательство, обрекающее человека на страдания до самой гробовой доски.

Безусловно, формально имя это восходит к латинскому militia — «воинство», «служба». Существуют же имена вроде Миллисент, звучащие благородно и отстранённо. Но язык — не набор этимологических корней, а живая ткань смыслов и ассоциаций. В русской языковой реальности слово «милиция» на протяжении почти целого века было не абстрактным понятием, а конкретным, грубым, бытовым символом власти. Это выцветшая форма в окошке участка, протокол, звонкий свисток во дворе. Это — не «воинство», а учреждение.

Назвать дитя Учреждением — что это, как не жест глубочайшего родительского эгоизма или отчаяния? За таким выбором видится не желание дать ребёнку судьбу, а стремление шокировать, высечь собственную обиду на мир клеймом на чужом, ещё не осознавшем себя, существе. Имя становится не первым подарком, а первой тюрьмой. В нём нет личности, зато в избытке — публичности, вызова, тяжёлого идеологического багажа.

Каждое знакомство будет начинаться с немого вопроса в глазах собеседника: «Серьёзно?». Школьные годы превратятся в адский квест на выживание, где любая ссора дарит обидчику готовое и беспощадное оружие: «Ментёнок!», «Полицайка!». Даже став взрослым, этот человек будет обречён бесконечно объяснять, оправдывать, открещиваться от выбора, который он не делал. Его индивидуальность навсегда будет бороться с ярлыком, навсегда — вызывать сначала недоумение, а лишь потом интерес.

В сериале этот приём — гипербола, доведённая до абсурда. Он работает как мощная линза, выжигающая социальные проблемы: инфантилизм взрослых, восприятие детей как объекта для самоутверждения, как живого мема или политического манифеста. Это диагноз обществу, где граница между личным и публичным, между человеком и функцией, окончательно стёрта.

Имя «Милиция» звучит как приговор, вынесенный счастливым родительским самовыражением. Оно отнимает у человека право на приватность, на лёгкость бытия, на нейтральную точку старта. Это — не имя, а проклятие, облечённое в форму паспортных данных. И самое страшное, что нести этот крест предстоит не тем, кто его придумал, а тому, кто будет вынужден с ним жить. До самой гробовой доски.