Лёгий воздух дачи

— Как ты себя чувствуешь? — женщина в дачной панамке опустила руку на лоб мужчины, лежащего в шезлонге.

Мужчина неподвижно смотрел на небо сквозь ветви старой берёзы. На его лице оседала невидимая берестяная пыль с изрезанной шрамами коры.

— Пётр, ты меня слышишь?

— Слышу, Рита, — послушно дрогнули красноватые веки оттенка цумуги. Глаза мужчины казались частицами неба — бездонными, чистыми, невозмутимыми.

— О чём ты задумался? — женщина поправила плед, укрывавший мужчину.

— Я стал макушкой дерева, — сказал мужчина. — Мне открылись дороги за крышами домов. Зачем деревьям дороги, если они не умеют ходить? Или лежать. Ты видела, как нелепо лежат деревья?

— Не скули, Пётр, у твоего инсульта благоприятный прогноз, — тепло женского голоса оставляло приятный привкус топлёного молока. — Полежишь — и встанешь.

— Даже если не встану, — мужчина улыбнулся краешком бледной губы; другая губа осталась неподвижной, — я навсегда останусь влюблённым в тебя романтичным остолопом.

— Ты посвящал мне стихи, — женщина села в садовое кресло возле шезлонга. — Я читала их и плакала: в стихах ты меня безумно любил, а при встречах молчал и смотрел в сторону.

— Я боялся, — мужчина закрыл глаза тревожным пике воздушного змея. — Боялся прикоснуться, боялся поцеловать: а вдруг ты обидишься? И хорошо, что ты поцеловала меня первой.

— Не придумывай, Пётр, — отмахнулась женщина и подняла стоявший возле кресла термос. — Я заварила цикорий, с кофе мы обождём.

— И только после твоего поцелуя, — сказал мужчина и поднял вверх дрожащий палец, — у нас случилась первая близость.

— Господи, ты опять говоришь стихами, — сказала женщина, снимая крышку термоса. — Слово «близость» звучит слишком литературно, вроде «farewell» вместо «goodbye». Ты же не Хемингуэй, зачем так поэтично?

— Жаль, что я не Хемингуэй, — мужчина открыл глаза, плескавшиеся внутренним смехом. — Тебе никогда не нравилась моя писанина: ни стихи, ни романы, ни бесконечные письма, которые я строчил тебе из армии.

— Увы, Пётр, писатель из тебя как кофе из цикория, — женщина спрятала нежную улыбку и наполнила маленькую кружку горячим напитком. Потом старательно дула на неё, вытянув губы трубочкой приглушённого карминового цвета. — Сейчас остужу, потерпи. Давно хочу спросить: откуда у тебя шрам?

— Ты сорок лет про него спрашиваешь, — мужчина попытался сесть в шезлонге, опираясь на подлокотники. Женщина подала ему руку, помогла.

— Ты отвечаешь про всё, кроме этого шрама. Помню, как однажды, после театра, ты провожал меня в институтское общежитие, — женщина задумалась, — и там прямо у дверей курили какие то бандитские морды; они крикнули в мой адрес что то невероятно хамское и заржали. Помнишь их?

— Я не запоминаю бандитские морды, — сказал мужчина. — Просто проводил тебя и пошёл домой.

— И пропустил неделю учёбы. Что тогда произошло? Пётр, мне надоело гадать, откуда этот шрам!

— Да бог с ним, Рита.

— Прикажешь гадать следующие сорок лет?

— Гадай, — мужчина посмотрел на термос, — у тебя есть прекрасная кофейная гуща.

— На цикории не гадают, — женщина подала мужчине кружку с напитком. — Пей, только осторожно.

Некоторое время они молчали.

Допив, женщина перевернула пустую чашку на блюдце и посмотрела на мужчину.

— Вспомнил, откуда шрам?

— Даже не пытался.

— Хорошо, буду гадать на цикории, — женщина приблизила стенки чашки к лицу, всмотрелась в узоры. — Пока всё очень благоприятно: лев, повёрнутый в сторону чашечной ручки, — это отвага и честь. Ну, в этом я не сомневалась, это прямо про тебя. Ну вот, а дальше вижу литеру «А», означающую сражение. И, зная тебя, предположу, что ты подрался. С теми, у общежития, отстаивая мою честь. Так это было? А я до сих пор ничего не знаю. Стоп, ты выпил дневную таблетку?

— Да, выпил, — мужчина поставил пустую кружку на землю и лёг. — Теперь у меня не осталось ни одного секрета.

— А шрам? — женщина погладила мужчину по руке на подлокотнике.

— Обожаю твой голос, — мужчина закрыл глаза. — Не знаю, как бы я жил с другой женщиной.

— Сам выбирал, — сказала женщина. — На нашем факультете девчонок хватало.

— Нет, — сказал мужчина. — Человек никогда ничего не выбирает: ни время рождения, ни место смерти, ни того, что между ними. Просто человеку либо везёт, либо нет. Даже удивительно, что в этом и заключён весь смысл жизни.

— Ты выглядишь озябшим, — сказала женщина, подтыкая плед под ноги мужчины. — Пора домой?

— Рано, — сказал мужчина.

— Тогда погадаю ещё, — женщина повернула чашку. — Видишь разветвлённую черту у самого дна, то есть в далёком прошлом? Она идёт сквозь тёмное пятно с неровными краями, означающее рубец, застой, незаживающую рану. Так вот, в твоём случае это след от ножа в той драке. Но главное, что ты не сдался.

— С чего ты взяла? — мужчина неумело поправил подушку.

— С того, — восхищённо сказала женщина, — что возле тёмного пятна хорошо различим контур победоносного орла. Ты победил дорогой ценой. И потом болел, отсутствовал неделю. А шрам — память о том дне. Да?

Мужчина не отозвался. Его бездонные глаза, отражавшие небо, утратили привычную чистоту и невозмутимость, усталые веки медленно сомкнулись.

Женщина отставила чашку, приблизилась к уснувшему мужу и опустилась перед ним на колени.