Проклятые - Cursed. Ночь I

Рейтинг: 18+/NC-17. Не забудьте прочитать аннотацию, если вы еще этого не сделали!

Это отредактированная версия, старая была удалена.

Кошмар I
Последняя ночь перед отъездом

Жара… Конец августа — 25-е число — а уже чувствуется, как сентябрь тихо дышит в затылок. Воздух сделался вязким; он неподвижно завис над землей, превратившись в тяжелую взвесь. Всю неделю небо душил свинец. Солнце, бледное и немощное, тщетно пыталось продраться сквозь мглу, но лишь бессильно растворялось в сером мареве. Тот роковой момент лета до сих пор всплывает у меня перед глазами, словно выжженное на сетчатке клеймо… Мне восемнадцать. Я стою на пороге родного дома, куда заехал погостить в честь окончания учёбы — навестить мать, увидеться с младшим братом Ноа, да и с Леей, подругой детства. Домик небольшой, но достаточно уютный — он неизменно пробуждает во мне хрупкие, почти осязаемые воспоминания, когда мир еще казался безопасным.
Однако сейчас я нахожусь на пороге не один… Рядом со мной замерли двое — мальчик и девочка лет двенадцати: Бельф и Лили, судя по всему — близнецы. Новые соседи, чьи пожитки еще пылились в нетронутом чреве грузовика. Они вцепились в мои руки с пугающей, бесцеремонной настырностью, требуя немедленного знакомства с младшим… и что с такими делать? В их взглядах таилось нечто зыбкое, едва уловимое — словно мутное отражение чего-то нечестивого, затаившегося в самой глубине зрачков. Миловидность их лиц казалась лишь маской, сквозь которую проступал леденящий дискомфорт. Продолжают не стесняясь, напрашиваются к нам, пытаюсь мягко отказать, но матушка — её доброта всегда граничила с беспечностью — с улыбкой распахнула перед ними двери. Странные гости совсем не притронулись к еде, лишь цедили напитки, изредка бросая короткие фразы о своей семье. Восьмеро домочадцев в одном доме… Я с трудом мог представить этот хаос. У нас же всегда царила тихая троица. Дети уселись на пол, и начались бесконечные партии в «Уно». А потом мать, словно подталкиваемая злым роком, упомянула о моих стихах. Мои неумелые, угловатые попытки зарифмовать душу… Мне было неловко, но отступать некуда. На удивление, детям очень понравилось - они светились неподдельным восторгом. Сгущались сумерки. Когда «малыши» собрались уходить, мама настояла, чтобы я проводил их. Мне было не в тягость — всё равно собирался дойти до лавки. Вернулся я уже в густой, чернильной темноте. Домашние спали. Тишина внутри была такой плотной, что казалась осязаемой. Разложив покупки, я провалился в сон.
Снится кошмар. Близнецы снова тянули меня за руки, заклиная идти за ними, познакомиться с «их старшими». В доме только мы трое и больше никого. Наступило время уходить, но их хватка была мертвой. Шёпот Лили и Бельфа лип к моей коже, как невидимая паутина: «Либо ты идешь с нами… либо мы заберем младшего». И тогда я увидел их глаза по-настоящему. Вместо белков — мутные склеры цвета гнилой вишни, пронизанные сеткой черных, пульсирующих капилляров. Зрачки — бесформенные кляксы, расплывшиеся, словно чернила в воде. У сестры левая глазница была пуста и мертва; у брата же в правом теснились сразу два зрачка — будто один он украл у сестры. По спине стекает холод. Они держат меня так крепко, словно страх обрел костлявые пальцы. А ведь я так много не успел…
Дёргаюсь — и просыпаюсь. Но просыпаюсь ли? Тело превратилось в неподвижный камень. Из вязкой тьмы, сгустившейся под потолком, медленно выплыло лицо Бельфа. Он навис надо мной, и в этой тишине я осознал всё. Сделка заключена. Кровь и слова имеют цену. Мысленно пролистываю воспоминания последних трёх месяцев - и с болью принимаю тот факт, что они же были и последними… Пора спать…

Ночь I
Пробуждение

Мой взгляд упирается в потолок, будто намертво приклеенный к нему. Кажется, если я попытаюсь отвести глаза, то сдеру роговицу о шероховатую побелку. Сон бежит прочь, оставляя после себя гулкую, звенящую пустоту. Где я? Тело превратилось в чужую оболочку, едва отзывчивую, тяжелую, но мне все же удаётся опустить ноги на пол, где ступни обжигает мертвенный холод досок. Сознание колышется, словно масляное пятно на воде, тщетно пытаясь зацепиться за острые края реальности. Несколько долгих минут беспорядочно оглядываю помещение, пока зрение мутными толчками возвращает очертания предметов. На мне — собственная одежда. Они забрали её прямо из моего дома. Значит… принесли сюда, в комнату, напоминающую тесный ящик.
Помещение душит. Кровать зажата в тисках трех стен у самого окна, которое наглухо затянуто тяжелыми шторами. Массивный гардероб высится над душой, точно надгробный камень, а поодаль — винтажное зеркало, чей холодный блеск кажется неуместным в этой духоте. Правее стоит неприметная тумбочка, ещё правее — дверь. Меньше этого пространства может быть разве что чулан под лестницей. Стены, выполненные из темного древесного массива словно пропитаны чужими историями: они не настолько черны, чтобы скрыть очертания углов, но и недостаточно светлы, чтобы дарить облегчение.
Снаружи шелестят шаги. Они замирают у самого порога, а затем дверная ручка оживает со скрежетом, похожим на стон. Тот, кто стоит там, медлит, смакуя мгновение. Дверь распахивается, впуская в комнату вихрь неестественной живости. Это девочка. Волосы цвета спелого ячменя мягко ложатся на плечи, две пряди задорно торчат в стороны, перехваченные кроваво-красными бантами. В своем бордовом болеро и белоснежном платье с каскадом воланов и черными туфельками она кажется фарфоровой балериной, сбежавшей из старой музыкальной шкатулки. Лили. Теперь ей нет нужды притворяться. Здесь, на своей территории, она — хищник, сбросивший маску. Она и ее брат Бельф — те, кто оборвал нить моей жизни, превратив ее в декорацию для своей чудовищной игры, в которую я не соглашался играть. В груди фантомной болью отзывается имя Ноа… но Ноа остался там, в мире живых. А я здесь. В этой лакированной тюрьме, где оцепенение пропитывает кости.
— Уже проснулся, братик? — тихо спросила она, при этом улыбаясь одними уголками губ и прищурив глаза.
Я пытаюсь ответить, но горло сковано спазмом. Я — рыба, выброшенная на сухой, раскаленный песок: ни звука, ни глотка воздуха. Беспомощность накрывает ледяной волной. Челюсть безвольно опускается, а веки дрожат, словно глазные яблоки пытаются вырваться из орбит.
— Что такое? Не можешь вымолвить ни слова? — она склоняет голову набок. — Не беспокойся, милый, это нормально. Нужно лишь немного практики, чтобы снова приручить звуки. Говорят, новенькие быстро осознают, что их легкие теперь — просто лишний груз. Ты не станешь исключением.
— Не… дышу… — выталкиваю я вместе с остатками несуществующего тепла.
— Именно так! — ее лицо озаряется восторженным блеском. — Помню, как учила другого братика. Давно-о это было… Он захлебывался слезами. Но ты ведь не расстроишь сестренку, верно? Я ведь и отсюда вижу твое прелестное личико. Давай-ка я тебе помогу.
Паника парализует меня, но Лили уже рядом. Ее ладони — мягкие, пугающе прохладные — обхватывают мои щеки, слегка потряхивая их.
— Во-от та-ак. Видишь, совсем несложно. Попробуй еще раз.
Это было обучение? Или насмешка? Ее прикосновение странным образом притупляет острые иглы тревоги, оставляя лишь тупое смирение. Не дышу. Как же так… Но нужно попытаться… говорить.
— К… Где я?
— Ты дома, братик.
Она не дает мне времени на осознание ужаса этих слов.
— Я так рада, что мы поладили! А теперь будь лапочкой: помой ручки в ванной — она через коридор, а потом спускайся в трапезную. Семья заждалась, всем не терпится познакомиться с тобой! От ванной налево, потом по лестнице — не заблудишься. Буду ждать… Надеюсь, в спальне тебе уютно.
Она исчезает мгновенно, словно растворяясь в сгущающихся сумерках комнаты.
— Н… Но…
•••
Ощущение такое, будто я все еще плыву в вязком киселе наркоза. Кончики пальцев — чужие, онемевшие отростки. Я долго смотрю на приоткрытую дверь, не в силах сопоставить «до» и «после». Кто я теперь? Что со мной сотворили? Пальцы нащупывают на шее два аккуратных, крохотных шрама. Дрожь прошивает позвоночник. В тусклом свете кожа кажется восковой, с отчетливым желтовато-зеленым отливом. Ни пульса, ни биения сердца, внутри — лишь тишина, расползающаяся, как ледяная плесень.
Тяну время. Цепляюсь за секунды, зная, что перед смертью не надышишься… Ха… перед смертью, да? Поздновато спохватился. Но от того, что я буду сидеть здесь, ничего не изменится, верно? «Прости, Ноа. Прости, мама. Надеюсь, в вашей памяти сохранятся воспоминания о самой лучшей части меня. Ведь, теперь она может раствориться в безвестности…»
•••
Собрав остатки воли, я встаю и направляюсь к выходу, но замираю перед большим зеркалом. Рука машинально касается подбородка. В отражении — незнакомец. Разве я был таким? Лицо вроде и знакомо, но суть его изменилась. Если не смотреть на синеватые тени под глазами и фиолетовый контур губ — этот отчетливый цианоз — то в остальном… я будто похорошел. Но глаза… Они мутные, подернутые дымкой, с вертикальным кошачьим зрачком. Взгляд мертвеца. Ногти налились пронзительной синевой, словно я долго держал руки в проруби. Я приподнимаю губу: клыки прежние, человеческие. Хоть какая-то деталь от прошлого меня. Вьющиеся русые волосы делают меня похожим на этих близняшек. Словно мы действительно одной крови. Что ж, выгляжу я эффектно. Красавчик, не то слово. Будь я сейчас в той глухой британской деревушке, Эмили бы точно потеряла голову. Но хватит на сегодня любования — внизу заждалась «семья».
До ванной рукой подать, но почему-то зеркалом она была обделена — странно. А коридоры… они кажутся бесконечными, вырезанными из чужого кошмара. Половицы стонут под ногами, жалуясь на мой вес. Приглушенный свет давит на виски, а мертвая тишина оказывается вполне осязаемой. Я прислоняюсь ухом к стене: там, внутри массива, слышится едва уловимое копошение, бесформенное и жуткое.
В дальнем конце коридора мелькает тень — стремительный рывок, мгновение — и снова пустота. Я сглатываю несуществующий ком в горле и иду подальше отсюда, к окну, которое светится призрачным, холодным сиянием где-то впереди.
•••
Луна медленно прощупывала каждый дюйм пространства, словно бледный следователь, пытающийся выведать, какие тайны скрывает этот дом. За стеклом, в душных объятиях ночи, надрывно стрекотали цикады — их сухой, колючий звон вгрызался в тишину, заглушая шепот ветра, устремляющегося куда-то в ночь.
Заплутал. Но в этом странном месте даже ошибки казались частью чьего-то замысла: коридор, петляя, вывел меня на галерею второго этажа. Передо мной раскинулся просторный зал, залитый призрачным серебром. Огромные окна, с распахнутыми шторами, обнажали черноту неба, превращая стену в гигантскую витрину. Две изогнутые лестницы, точно костяные объятия, сходились внизу у круглого эркера. Там, в вечном карауле, застыло чучело гризли — могучий страж, встречающий каждого, кто дерзнет приблизиться к дверям сада.
Я замер с западной стороны, возле одного из балконов. Снизу у лестниц высились колонны-близнецы, подобно безмолвным Атлантам, подпирающие потолок, с которого свисала массивная люстра — застывший водоворот хрусталя и холодного света. Внутри помещения красовались несколько внутренних окон — вероятно, ведущих в спальни наверху. Между ними висели картины с золочеными рамами, а дальше в глубине поблёскивали ещё две массивные лестницы. Стены, облицованные дорогим деревом, дышали тяжелым лоском. Этот дом был создан для существ, сошедших со страниц романа Брэма Стокера: монументальный, изысканный и смертельно холодный.
Спускаюсь. Я взволнован. Ноги дрожали, а эхо моих шагов кажется слишком громким, почти непристойным в этой тишине. Пальцы до белизны сжимали перила — последнюю опору в мире, который перестал быть моим. Нижняя ступенька — и вот я уже направляюсь к обеденному столу в центре трапезной, способным принять десятерых гостей, но сейчас за ним сидело семеро. Два стула пустовали, а третий был отодвинут, словно приглашая меня взойти на эшафот.
— Заплутал, крошечка? — лениво бросила Лили. На ее губах играла та же змеиная усмешка. — Не беда. Иди скорее к нам, а то на тебе лица нет. Садись, пока ноги держат… Мы то уже почти откушали.
Опускаюсь на стул. Она продолжает буравить меня взглядом, в котором читается хищное любопытство.
— Ну, как тебе наша обитель, братец? — Басараб бы оценил по достоинству, — выдавил я.
— О, неужели? — Лили картинно вскинула брови. — Наш дом скромнее тех замков, но сравнение мне льстит. Между прочим, его портрет висит у меня над камином. Печально, что не голова… — высказала она с неожиданной досадой. — Это ж надо, жалкого человечишку сравнить с нами… Хотя что ещё ждать от людей?
— Значит, вы не родственники?
— А ты надеялся? — она фыркнула. — Картину подарил дедушка. А подарки нужно чтить, какими бы они ни были.
В этот миг вдалеке со скрежетом открылась тяжелая дверь.
•••
— Ну как раз вовремя! — выкрикнул Бельф, едва переступив порог. — На самом интересном поспел!
Перекошенная ухмылка, зачесанные назад короткие волосы, прячущиеся под восьмиклинкой, лазурный безрукавный свитер и ладонь, методично почесывающая живот под неряшливо заправленной светлой рубашкой. Простые чёрные штаны и туфли завершали образ — так он и явился. Лили дождалась, пока брат плюхнется рядом, чтобы продолжить.
— Нас двоих ты уже знаешь, — она повела рукой по часовой, указывая на застывшие фигуры за столом. — Руфус — наш отец, средний брат Вельз, старшая сестра Асма, матушка Астер… и дядя с тетей: Акеди и Мам;. Теперь мы твоя семья. Запоминай лица, братец, они — это всё, что у тебя осталось.
— П-приятно познакомиться, — мой голос надломился. — А меня зовут…
Лили драматично поперхнулась.
— Да никак тебя не зовут. Рано ещё, — обрезала она мою едва начавшуюся речь.
— В смысле ни…
Бельф обрушил кулак на стол. Тяжелый гул, словно от удара в погребальный колокол, заставил посуду вздрогнуть. Все притихли. Он перехватил слово.
— Не стоит тебе лепетать о прошлом, братец. Считай, не было его. Как и имени. Надеюсь, повторять не придется?
Я не знал, что сказать. Просто молчал.
— Вот и славно. Поживи пока так. Подрастешь — и имя найдется, — подвёл он.
Девчонка снова ухватилась за своё:
— Изволь наконец присоединиться к ужину, а то еда пропадет, почем зря.
Верно подмечено. Чувствую себя весьма слабо. Передо мной лежал стейк, сочащийся темным соком, и бокал с густой багровой жидкостью. На минуту закрыл глаза. Теперь я один из них, и как бы сейчас себя не чувствовал, не стоило выдавать настоящие эмоции. Выбор был сделан давно — ещё до трапезной, до пробуждения в спальне. Ещё в тот день, когда они переступили порог моего дома. Это просто цепочка причин и последствий. Имеет ли смысл сейчас сопротивляться? Внутри борются две силы, но сильнейшая ведёт меня. Беру в руки нож и вилку. Приступаю нарезать… кровавый стейк.
•••
Лили драматично выждала паузу, не сводя с меня глаз и продолжила.
— Разве тебе не интересно, из чего он? — прошептала она, когда первая вилка замерла у моих губ.
Я не хотел знать. Глотнул. Слюна мгновенно заполнила рот, инстинкты хищника среагировали быстрее, чем разум успел осознать ужас происходящего. Ломтик исчез внутри.
— Молодчинка! — просияла Лили. — Теперь ещё один — за меня, и ещё семь — за остальных!
Донимать меня — её новое занятие? Безвкусно. На миг остановившись, решаю спросить почему.
— Со временем ощущения вернутся. — пояснила она. — Потерпи пару-тройку дней... — она задумчиво почесала нос. — Режь мельче, пока клыки не прорезались, жевать будет тяжко.
И правда тяжело жуется. Стоп, что?
— Клыки? У меня всё на месте.
— Нээ … — прошамкал Бельф с набитым ртом. — Эт пока такх… Падажжи пар дней, они и выпдут.
Отрезаю еще кусочек. В голове пульсировала мысль: я точно тронулся. Сижу, как ни в чем не, бывало, за столом с монстрами и обсуждаю типичные для них будни.
— Слыш, — Бельф уставился на меня. — Тэбе как, намана есть задм наперет?
— Что?
— Я канеш не знаю наврняка, но ты не всегда был лефшшой, а?
Я посмотрел на свои руки. Вилка в левой, нож в правой… Раньше всё было иначе. Я даже не заметил, как тело перестроилось, вывернулось наизнанку.
— Значт, угадал. — проглотил он остаток. — Теперь тут на одного уникального больше. Как же я польщён тем, насколько сильно мы повязаны, — он тронул кулаком правую грудь. — Аж сердце прыгает! Но ты не обольщайся. Поскольку семья тебя приняла, — веди себя прилично. Любой торчащий гвоздь здесь забивают по самую шляпку. Был тут у нас один такой «казус» … — он мельком глянул на безмолвного Вельза. — Да весь вышел. В общем, можешь обращаться к нам с сестрой, мы для тебя, как открытая книга. Не люблю играть в няньки, но твоя мордашка мне по душе, так что окажу услугу, коль придется. Не бросать же на произвол своего опарыша.
— То есть ты мне и брат, и отец?
— Ха! Технически — да. Но у нас всё просто: старшинство по силе крови, то есть — по возрасту.
Он перевёл взгляд на дальнюю часть стола.
— На худой конец к двум заморышам обратись: Асме или Акеди. Эти запоют хоть с кем, что в их положении со-овсем не удивительно. Так что многого от тебя не требуется — будь паинькой, и всё будет тип-топ. Capiche?
— А у меня есть выбор?
Малой ехидно улыбнулся.
— Быстро смекаешь, — Бельф поднялся, поправляя кепку. — Ну, я к себе. Устал от этой болтовни. Покеда!
Он ушёл. Вот тебе и близнецы: лица будто фарфоровые маски, аристократические черты, хищный прищур. Такие похожие — и такие разные. Никто не посмел перечить им. Каждый держал язык за зубами. Остальные члены семьи сидели неподвижно, как восковые фигуры в музее ужасов.
Передо мной еще остался бокал. Следовало начать именно с него, а не бросаться на более сложное, но уже не суть важно. Подношу его к лицу — ищу запах. Напрасно. В глубине багряной жидкости плавают два кубика льда. Пора попробовать.
— Миленько! — Лили возникла прямо у моего плеча, словно выткалась из тени.
Я вздрогнул, несколько капель напитка плеснули на пол. Кровь — а это была именно она — неестественно быстро потекла по доскам и юркнула в щель странного закрытого металлического люка.
— Куда смотришь? Я здесь! — она щелкнула пальцами перед моим носом.
— Этот люк… что там?
— Канализация, — небрежно бросила Лили. — Не бери в голову. Пей давай. Кровь в тебе густеет без «топлива», скоро станет как деготь, если не будешь питаться вовремя. Потому сейчас твое лицо так сияет! Так что никогда не забывай про еду. Но не отвлекаю более — у тебя впереди много дел. — она наклонилась к моему уху. — Следуй совету братца или осмотрись в доме. Здесь мно-ого всего занятного. Только нижний ярус восточного крыла не трогай и в подвал ни ногой — я сама отведу туда позже. И даже не вздумай сбегать. Мы не выпускаем детишек из яслей — мало ли где споткнутся, да шейку свернут. — она растворилась в воздухе черным росчерком дыма.
Залпом осушаю бокал, чувствую, как по жилам разливается тяжелое, чуждое тепло. Подымаюсь из-за опустевшего стола. Здесь мне более нечего делать.
•••
Решил выйти в сад на севере, надеясь, «подышать» ночным воздухом в надежде отогнать напряжение, осевшее в груди. Поместье обступало этот клочок земли с трех сторон, но давящей тесноты не возникало, пространство дышало собственным, тяжелым и пустынным спокойствием. В центре застыла округлая беседка, чьи ажурные тени казались вырезанными из холодного лунного сияния. А далее… далее, на самом краю обрыва, возвышалось мёртвое дерево — иссушенный страж, застывший на границе миров. Белёсые и лазурные ликорисы хаотично рассыпались по земле, но все они, повинуясь немому приказу, тянули свои хрупкие лепестки к высохшему стволу. Направляюсь к нему и замечаю, как корни дерева опасно зависли над бездной. Высоко. Далеко внизу волны с яростью дробились о скалы, вспарывая темноту взбешённой пеной. Океан был беспокоен; он рокотал, словно знал правду, о которой живым знать не положено. Лунная дорожка дрожала на воде натянутой струной, и мне показалось, что эта бездна еще не раз позовет меня к себе.
— Яблоня, — произнес голос за спиной, тихий, как шелест опавшей листвы.
Я не успел обернуться — незнакомец сам шагнул в круг лунного света. Видимо, бесшумность здесь была желаемой нормой. Это был дядя Акеди. На нем были: серая юката, запаханная слева направо с едва различимым узором, перехваченная широким белым поясом и обычные сандалии. Его руки венчали темные когти, а лицо, не сильно старое, но и не молодое, хранило печать глубокого шрама, тянувшегося от уха к губам. Правая мочка уха была рваной, а в черных волосах, собранных в хвост, густо проступала седина. Его обратили поздно — в том возрасте, когда человек уже успевает накопить груз прожитых лет.
— Это яблоня, — повторил он, не сводя глаз с мертвого древа. — И, как видите, жизнь давно покинула ее.
— Проводите аналогию? — спросил я.
Его губы тронула тонкая, печальная улыбка.
— Хм… значит, вы не так просты, как пытаетесь казаться. Позвольте узнать: как вы смогли?
Я промолчал, и он продолжил:
— Когда мне впервые довелось вкусить человеческую плоть, я колебался. Долго. Но вы… вы другое дело.
— Полагаю, каждый, кто колеблется, рано или поздно проигрывает. Я просто выбрал иной путь.
— Истинно так. Но этот выбор… он не обязан быть окончательным. Неужели вы так легко отбросите свою человечность?
— Мы уже прокляты, — отрезал я. — Какой смысл играть в милосердие? Не лучше ли поскорее примерить новую кожу, чем цепляться за наивных призраков прошлого?
Акеди положил тяжелую ладонь мне на плечо. Его когти слегка коснулись ткани.
— Вы правы. Ничто не изменит монстров снаружи, но то, кто останется внутри, зависит лишь от нас. Я не стану давить, но… попробуйте искусство. Оно может стать мостом, удерживающим тень того человека, которым вы когда-то были. Даже Асма не оставила свои кисти.
— Я подумаю… — слова соскользнули с губ прежде, чем я их осознал. — А что вы такого сделали близнецам? Почему они так недоброжелательны к вам?
Дядя вздохнул, его взгляд затуманился.
— Не стоит засорять этим голову. — вышло из его уст.
— И все же. – продолжил настаивать я на своем.
Он медленно почесал лоб, протяжно выдохнул и продолжил речь.
— Эти дети злятся не на нас. Они в ярости от того, что они — другие. Им претит сама мысль, что у нас была жизнь до этого. Близняшки родились в проклятом мире и не знают иного солнца, кроме луны. Единственное, что они умеют в совершенстве — это причинять боль. Не ждите от них любви. Увы, их никто не в силах изменить...
— Не очень похоже на счастливую семью, верно?
— Верно. Но мы с Асмой птицы высокого полета, — он убрал руку. — Не бойся за нас. Близнецы лишь сотрясают воздух, они не посмеют перейти черту. Господин Руфус не любит вмешиваться, но он знает, где предел, да и сам я за себя постоять смогу. А обидные слова… они не ранят того, чья душа чиста. Надеюсь, вы тоже не окажетесь исключением… А теперь, не изволите ли оставить меня?
Я кивнул и направился к дому, но у самой кромки сада обернулся:
— Дядя… В прошлом… я писал стихи.
Акеди замер. Его взгляд стал мягче, теплее.
— Я тоже, — едва слышно ответил он, возвращаясь к созерцанию горизонта.
Ветер ласкал хрупкие цветы с травинками, словно заботливая мать лелеяла дитя, пока в саду задумчиво стоял одинокий самурай, сторожащий улыбающуюся Луну.
•••
Внутри поместье встретило меня гулкой пустотой. Я миновал колонны и церемониальные доспехи подле них, чьи пустые глазницы шлемов провожали меня подозрительным блеском. Трапезная опустела, но ощущение, что у этого дома есть своя воля, не исчезало. Казалось, стены наблюдают за мной, впитывая каждый шаг. Окружение выглядело так, словно кроме семьи здесь не существовало ни души: ни захудалого слуги, ни тени дворецкого. Лишь мое ощущение уверяло меня в этом, как всегда хрупкое, ненадежное и способное подвести. Снова медленно провел глазами по залу. В дальних углах ютились небольшие круглые столики с вазами, рядом — уютные скамьи с мягкими сиденьями; возле которых лениво отсчитывали время напольные часы с маятником. Но не они притягивали внимание. Сейчас я заметил то, что упустил ранее: прямо над дальней дверью висело колоссальное полотно — зимний сад с той самой яблоней. От картины веяло таким осязаемым холодом, что казалось, будто иней проступает сквозь краски прямо в реальность.
Направляюсь туда, откуда должен был спуститься по совету Лили, если бы не заблудился. Ковровая дорожка тянулась вверх, словно язык голодного зверя, и я шел прямо в его пасть — дверной проем, — пока путь не преградили Вельз и Мам;. Они встали как вкопанные, словно два стража у входа в лабиринт. Оба были в темных перчатках, скрывающих когти. Видимо, когтей не было лишь у меня да у близнецов. На вид брат — мой ровесник, если само это слово вообще уместно. Он смотрел на меня всепожирающими глазами, обрамленными болезненной бледностью. Его волосы отличались от моих - только рыжим оттенком, а в довесок к ним шли редкие веснушки на щеках и переносице. Нижнюю половину лица скрывала черная маска, а на плече темнела татуировка: два коралловых уробороса, вцепившихся друг другу в хвосты — символ бесконечного, зловещего цикла, живущий собственной жизнью. Смоляного цвета безрукавка с капюшоном, серые бриджи и простые кроссовки завершали образ.
Тетя же держалась с вызывающим достоинством, балансируя на грани вульгарности. Кожа цвета сандала, гладко выбритая голова, возвышающаяся над нами с Вельзом почти на половину, длинные золотые серьги и массивное ожерелье, сияющие на фоне сапфировой рубашки с глубоким декольте. Почти черная обтягивающая юбка с высоким разрезом и торчащей из нее ногой, а также темные туфли на каблуках были дополнительной изюминкой ее образа. Разношерстная семейка — как ни крути. Ее взгляд, не менее голодный и пронзительный, оценивающе скользнул по мне, и она едва заметно кивнула брату, мол — «ну что скажешь»? Вельз слегка прищурился; за маской угадывалась улыбка. Он протянул ко мне руку — тем самым зазывая вглубь восточного крыла, где, по всей видимости, располагались спальни взрослых, но тишину разорвал нарастающий шум из холла южнее.
Мы вышли на балкон, нависающий над ним. Успеваю заметить закругленные лестницы по обе стороны, очередные напольные часы и кучу зашторенных окон, выстроившихся у главной двери, словно легионеры вокруг центуриона. Где-то подо мной журчал фонтан, но этот звук тонул в приближающемся грохоте. Снизу доносились крики и звук бьющегося фарфора и в этом хаосе начали различаться слова…
— Ну сколько можно лезть под ноги, выродок?! — голос Бельфа вибрировал от ярости.
— П-п-прос… — заикался кто-то внизу.
Парень лет шестнадцати в ливрее слуги и с темными волосами до плеч, ползком пятился к дверям, сметая все на своем пути. Вельз нахмурился, но вмешиваться не стал. Мам; взяла его под руку, пытаясь утешить, и, кажется, это самую малость да помогло. Мне же оставалось лишь наблюдать. Бельф впечатал бедолагу в дверной косяк, схватив за шиворот и начал причитать.
— В прошлый раз ты едва не утопил мою сестру! Теперь еще и мельтешишь под ногами! Заруби себе на носу: ни один слуга не должен попадаться на глаза хозяевам! Понял?!
— Я… п-п…
— Завали варежку! П-п… Ф-ф…
— Довольно! — голос Руфуса, низкий и властный, оборвал расправу. Бельф нехотя разжал пальцы инцидент угас, но не без яда напоследок.
— Запомни паскуда, тварь! Еще раз ошибешься — мигом окажешься за нашим столом. И уж поверь — не в качестве гостя. — он отпустил бедолагу.
— С-с-пас…
— Иди, пока дают, шваль…
Парень испарился в тенях мгновенно, как испуганная крыса.
— Ну даешь, братик, — из ниоткуда возникла Лили. — Показал, кто здесь хозяин.
— Дедушка Зереф гордился бы мной, — осклабился Бельф.
Они стояли там довольные собой, пока на сцену не вышел еще один игрок.
— Какие чудесные дети… — раздался вкрадчивый голос матери, Астер там же внизу. — Но вам пора в библиотеку, мои сладкие. Идите к мамочке, я провожу вас к книгам…
Так близнецы исчезли под присмотром матери, а в холле снова воцарился покой. Мой взгляд был вновь переведен на второй этаж. Вельз, наблюдавший за сценой, с облегчением закрыл глаза и снова протянул мне руку. Его жест был безмолвным призывом следовать за ним. Но прежде, чем я успел ответить, вмешалась Асма…
•••
Сестра вцепилась в мою ладонь с неожиданной, почти лихорадочной силой. Она увлекла меня за собой прочь, и мы неслись по коридорам так стремительно, что стены превратились в смазанные древесные полосы. Ее длинный рубиновый шарф, извиваясь почти до пола, вилял, словно хвост счастливого пса.
Мы ворвались в спальню, соседствующую с моей. Асма разжала пальцы, и я по инерции сделал еще шаг, прежде чем остановиться. Она резко обернулась, и в ее глазах вспыхнул холодный гнев.
— Что ты творишь?! — ее голос сорвался на свистящий шепот.
— Пытаюсь стать частью декораций, — огрызнулся я, потирая запястье. — Вливаюсь в коллектив.
— Ты хоть на миг задумался, куда и зачем они тебя звали?
— Полагаю, — я попытался вернуть себе маску безразличия, — они хотели устроить мне незабываемую первую ночь, в лучших традициях этого склепа.
— Вот как… — она выдохнула это так тихо, словно из нее выпустили воздух. — А я надеялась, что в тебе осталось хоть капля сопротивления. Что ты не станешь заглатывать этот кошмар, будто происходящее здесь — норма. Еще и эти любители инцеста… — она брезгливо дернула плечом. — Благо, проклятые бесплодны, хоть в этом природа над нами сжалилась.
Она замолчала, и в комнате воцарилась тяжелая пауза. — Сегодня я уберегла тебя от беды. Посмотрим, надолго ли хватит твоей удачливости. Впрочем, после трапезной с тобой и так всё стало ясно.
— Не слишком ли быстро мне вынесли приговор? — я подошел на шаг ближе. — Вдруг я лучше, чем кажусь в этом тусклом свете?
— Охотно верю, — в ее голосе прорезался горький скепсис.
— Значит, для тебя я настолько негодяй?
— А разве нет? Тогда объясни мне — почему?
— Я уже говорил Акеди: нет смысла сражаться с ветряными мельницами, когда ты сам — часть ветра.
— Но некоторые продолжают бороться…
— Заметно. Близнецы просто в восторге от твоего «сопротивления».
Она окинула меня взглядом, в котором не было ярости — только бесконечное, вымораживающее презрение. Так смотрят на предателя или на покойника, который еще не понял, что умер.
— Думаешь, они тебе ближе, чем я?
— Ну… характер у них, скверный, не буду лукавить. Но мы, по крайней мере, плывем в одной лодке. По одну сторону черты.
— Поживи здесь еще немного, — она отвернулась, — и от твоего «мы» не останется даже пепла. Если вообще останется тот, кто сможет это осознать.
Асма отошла к балконной двери. Комната тонула в густом полумраке, изрезанном лишь косыми лезвиями лунного света. Занавески бились на ветру, взмывая к потолку, точно бесплотные призраки, пытающиеся сорваться с крючков. Посреди этого хаоса стоял мольберт. Холст на нем был изорван когтями, а разлитые краски темными лужами запеклись на полу — немой крик о чьем-то дне, закончившемся катастрофой. Здесь не было зеркал, но была огромная кровать, напоминающая остров — намек на иную степень одиночества в океане скорби.
Я подошел к ней, вглядываясь в профиль сестры. Мы казались ровесниками, но в ней чувствовалось едва заметное старшинство — или усталость. Лицо бледнее остальных; казалось, она намеренно недоедала, истощая себя. Ветер играл ее каштановыми кудрями, прихваченными гофре, а крошечная родинка под левой губой ловила бледный отблеск, точно застывшая слеза. В белом платье-водолазке, сером кардигане и парусиновых туфлях, она казалась слишком хрупкой для этого дома, неуместной здесь творческой натурой. Ссориться с ней сейчас казалось особенно неправильным.
— Прости, — тихо произнес я, и это слово показалось мне чужеродным в тишине комнаты. — Я не хотел ссоры. Тем более в первый день. На меня… навалилось слишком много. Это просто оправдания, я знаю.
— Видел Вельза? — ее вопрос прозвучал резко, надтреснуто.
— Что?..
— Когда-то он был солнцем. Ярким, полным сил, жизни… А теперь? Он принял свою тьму без боя. Сложил оружие. Посмотри, во что превратилось то, что от него осталось. Хочешь стать таким же? Бледной тенью в маске?
— Я не знаю, Асма. Я просто не хочу создавать проблем или чтобы их создавали мне. Прошлого не вернуть, как ни старайся.
— Сегодня у тебя вышло балансировать на краю бездны, но что ты будешь делать завтра?
Она посмотрела на меня, и я увидел ее глаза: зрачки, похожие на странные, распускающиеся цветы. Такие были только у нее.
— С каждой ночью безумие здесь густеет, как кровь в бокале. То, что ты видел сегодня — лишь рябь на поверхности. Даже не вершина айсберга…
Она запнулась, и фраза рассыпалась, не успев обрести форму.
— Сколько бы веков ни прошло, это место не станет святым. Мы в яме, которая перемалывает кости вместе с душами. Никто здесь не выйдет на свет целым. Мы обречены тонуть в бездонных пучинах отчаяния, и единственный вопрос лишь в том, кто из нас захлебнется последним…
•••
Теперь мы стояли плечом к плечу. Асма всматривалась в черную стену леса, а где-то на севере море дышало тяжко и ровно, словно пытаясь гулом прибоя заглушить ее горькую исповедь.
— Получается, та картина в комнате… — я нарушил тишину, стараясь говорить ровно. — Она выглядит так, будто ее терзал дикий зверь. Это такой радикальный жест современного искусства?
— Много ли ты смыслишь в искусстве? — не оборачиваясь, спросила она.
— По крайней мере, очевидное подмечаю.
— Неудачная работа, — отрезала она. В ее голосе послышался сухой хруст. — И я… несколько потеряла контроль над собой.
— Понимаю.
Смена темы вытянула ее из вязкого оцепенения. Она чуть расслабила плечи.
— Значит, все полотна в поместье — твои?
— Увы. Но ни одна из моих картин не была завершена.
Я невольно задался вопросом: сколько еще холстов пали жертвой ее «потери контроля»?
— Муза покинула? — поспешил спросить, пока мог.
— Считай, что так. Я не люблю говорить об этом.
— А о чем тогда любишь?
Асма слегка приподняла голову, подставляя лицо бледным лучам.
— Например, о Луне. Она заливает землю холодным серебром, но всё, что творится в этих стенах, будто не имеет к ней отношения. Кто она — безразличный странник или безмолвный надсмотрщик? Как и этот дом, она неизменна… как и эта нескончаемая ночь.
— Ты о чем?
— О силе этого места. Мы заперты в вечных сумерках. Покинуть поместье можно лишь через парадный вход… или шагнув с обрыва в объятия забвения. А стоит уйти в лес — и не заметишь, как поместье вновь вырастет перед тобой, точно издевательский мираж.
— Получается, у нас тут карманная версия Бермудского треугольника? — я попытался усмехнуться, но губы остались холодными.
— Отнюдь. Биологию никакой силой не обманешь. Как только тело начнет клонить в сон — сляжешь там, где стоишь. Поэтому часы здесь повсюду. До шести утра мы обязаны быть в постели.
— Полагаю, ванную лучше посетить заранее… пока на массу не надавил.
Сестра едва заметно усмехнулась, но тут же ее лицо омрачила тревога.
— Ванную? Нас моют слуги, пока мы пребываем в летаргии. И за порядком в комнатах следят они же.
Меня передернуло. Мысль о том, что чьи-то чужие, живые руки касаются моего неподвижного тела, была невыносимой.
— Слуги… купают нас, пока мы спим? Насколько же крепок этот сон?
— Крепче, чем ты можешь вообразить. Хотя при истинной опасности мы пробуждаемся. Так было с Лили — когда она выскользнула из рук Натаниэля в наполненную ванну.
— Натаниэль… тот заикающийся мальчишка из холла? Знаешь его?
— Некоторых знаю. Увы, я не видела того случая, но уверена — это был он. Всего год назад мальчик говорил совершенно нормально.
— Значит, это из-за…
— Моих младших брата и сестры.
— «Твоих»?
Асма горько вздохнула.
— К сожалению, это правда. Мы — прямые потомки Руфуса и Астер. Я — первенец. Близнецы же родились мертвыми. Наш дед пожертвовал всем ради вечности рода, и Владыка исполнил его просьбу. Мы все прокляты, но участь Лили и Бельфа страшнее. Владыка забрал их тела… а спустя долгие века вернул. Представь, что чувствовала мать. Столетия безвестности — и вот ей уже не важно, что за существа вернулись к ней. Лишь бы были рядом. А отец… его душа загадочнее и темнее этой ночи.
Ее лицо дрогнуло, но слеза так и не сорвалась — глаза мертвецов умеют лишь смотреть.
— Хватит о них, — резко оборвала она саму себя. — Давай сменим тему. — сестра опередила меня, намеренно, лишая шанса спросить о Владыке.
•••
Мы долго говорили о пустяках, и ее лицо постепенно светлело. Словно два раненых зверя, мы молча зализывали друг другу раны в этом таинстве для двоих. Но идиллию прервал звон. Из глубин дома донеслось многоголосое биение десятков часов. Механизмы слились в гулкую, давящую какофонию, напоминая каждому о своём присутствии. А затем наступила тишина. Обманчивая, выжидающая, как хищник перед прыжком.
— Тебе пора, — произнесла сестра. — Не забыл? Нужно лечь вовремя.
— Помню. Расскажи только одно, напоследок: почему мне нельзя в подвал?
Асма посмотрела на меня потускневшим, почти прозрачным взглядом.
— Там всё и ничто одновременно. Рождение и смерть. Тайна, к которой не стоит рваться в первую же ночь. У тебя впереди целая вечность, Лиам. Иди. Со временем дом сам заговорит. Она запнулась. — Можно я буду называть тебя Лиам? Только между нами. Без имени совсем плохо, не находишь?
— Разве что, между нами, — кивнул я. — Благодарю… Постарайся не потерять себя в этих стенах, братец.
•••
Я ушел. Печально осознавать, что в любой семье есть трещины, будь ты человек или его тень. Всегда найдутся те, кто обходит неприятности стороной, и те, кто упивается чужой скорбью. Вопрос лишь в том, куда это приводит.  Асма посеяла во мне сомнение — крошечное, но живучее. И всё же моё решение осталось прежним. Одно ясно: многие скелеты в шкафах придётся находить самому, и не уверен, что всегда это будет легко…
Выйдя в коридор, я заметил слева промелькнувший силуэт Вельза. Согбенный, иссушенный, он скользнул в проем своей комнаты, напоминая полутруп. Что сделала с ним Мам;? Хотелось мысленно произнести: куда уж хуже? Настолько изможденным он сейчас выглядел.
Так прошла моя первая ночь в новом обличье — существа, ведомого жаждой и тайнами. У каждого здесь была своя слабость. Боюсь, моя еще не успела явить себя миру. Раздвинул шторы в своей спальне, в последний раз вглядываясь в оковы вечной ночи, и приземляюсь на кровать. Мой взгляд снова упирается в потолок, будто намертво приклеенный к нему. Закрываю лицо ладонью, и тяжелый, летаргический сон уносит меня туда, где мне больше не суждено оказаться — подальше от этой прекрасной тюрьмы, которая навсегда ей и останется...

Холодным взглядом Луна
светит на одинокую яблоню,
вместе мы мерзнем в ночи.