Рецензии на произведение «Дед»
На странице отображаются все рецензии к этому произведению в обратном порядке, с 2 по 1
Показывать в виде списка | Развернуть сообщения
Показывать в виде списка | Развернуть сообщения
Рецензия на «Дед» (Владимир Глазков)
"ДЕД" - название второго рассказа, связанного имманентно с первым - "ДАШУТКА". Если в первом рассказе царит дух ЛЮБВИ и ПРЕКЛОНЕНИЯ перед Девочкой-Женщиной - Бабушкой и в конце Имя ЕЕ ЗВУЧИТ КАК ТРИ ТОРЖЕСТВЕННЬІХ МУЗЬІКАЛЬНЬІХ АККОРДА, то тут по-мужски подобного финала НЕТ, а и не могло бы быть - Дед не позволил бы...
Рассказ "ДЕД" написан в эпистолярном духе - это Ответ приятелю, и в нем создается суровый, без прикрас, жесткий, полный мальчишеского восхищения, ПОРТРЕТ ЛЮБИМОГО ДЕДА.
Рассказ поставлен в своеобразную рамку: Начало - Обращение Адресата к Адресанту и конец , построенный как начало повествовательной рамки:
" Но сначала (в качестве эпиграфа, что ли) коротенький диалог двух известных личностей: " Вы, вот, писатель с мировым именем, а иногда ругаетесь матом. Почему?" "Потому, батенька, что о некоторых вещах лучше, чем матом не скажешь."
Вопрос задавал "человек из народа", Максим Горький. А отвечал на него - седобородый потомственный дворянин, Лев Николаевич Толстой." - тут задается априорно критерий противопоставления-сравнения типа граф/- потомственный казак и мат - лексика в тексте.
Как уже было отмечено в самом начале, этот рассказ так же как и "ДАШУТКА" есть своего рода перерассказ рассказов самого деда и тут уже нет этого коллективного вербального портретая как в "ДАШУТКЕ". Тут все кратко,без метафор и сравнений. Основным и единственным персонажем является ДЕД МИТЯ. У Деда есть свой МИР, сопровождающий всю его жизнь, предопределяющий его судьбу и судьбу его семьи, т. е. Дашутки и их детей. СУДЬБОНОСНЬІМИ ОКАЗЬІВАЮТСЯ ТУТ НЕ КАЗАЦКАЯ ШАШКА, А ФЕЛЬДШЕРСКАЯ СУМКА с КРАСНЬІМ КРЕСТОМ, которая в самые опасные годы политической жизни страны, исполняла роль АНГЕЛА-СПАСИТЕЛ-ЗАЩИТНИКА и перед белыми, и перед красными:" В четыри грозных года, пока не накрыла эта гроза донские хутора, успел и семейно устроиться, и баян освоить, и даже диковину необыкновенную - фотографическое дело. Но гражданская не обошла: мобилизоволи и Митю. Белые мобилизовали. Вместе с фельдшерской сумкой.
И начались некоторые вещи, о которых лучше чем матом и не скажешь". В сущности, весь маленький рассказ представляет своего рода "РЕЗЮМЕ" в развернутой форме жизни ДЕДА и состоит оно из девяти абзацев, из которых первый и последний составляют рамку. Каждый абзац несет отдельную информацию, где переплетаются краткие, даже скупые "репортажи" о временах гражданской войны, раскулачивании, коллективизации, успехах деда и как фельдшера, и как известного мастера гармоники:" Стал он помимо медицины гармонным делом заниматься. Трехрядку ремонтировать. А потом и свои стал делать, с вензельным клеймом:" Д.И. Фарятьев".
"Так делал, что потянулись к нему со всей округи. Веселый народ- донские казаки, не только строевые песни "играть" любит. Так и жил Митя: детей растил, по вызовам к больным ездил, книжки Дарье своей читал, гармоники на слух пробовал. До новых матерных времен жил - имя которым: раскулачивание." Так Автор с любовью и болью рассказывает своему Адресату Юре, а и Читателю через какие трудные и неожиданные "повороты" проходила Жизнь его ДЕДА. Интерес представляет четвертый абзац, который исполняет роль своеобразного " отступления" - это искренняя ИСПОВЕДЬ Автора перед приятелем и Читателем:
"И вот , Юра, - первый штришок. Жизнь, на которую мы, оправдываясь, вешаем всех собак и безликую ответственность, эта самая жизнь, даже в пике своих остервенений, не научила Митю сквернословить. Ни разу не слышал я от него - моего деда- не то что матеренного слова, но и беззлобного житейского чертыханья. Ни разу. Ни от трезвого, ни в подпитии, ни даже хмельного в слякость, когда все, что у трезвого на уме....Не гением был Дед Не апостолом и не святым. Потомственный казак от донской степи человек, со всеми своими изъянами. Не граф, словом,Толстой. Но стыдно мне перед его памятью за собственную несдержанность. До жара бывает стыдно. От осознания: нечего на зеркало пенять. Не зеркало надо тереть , а себя." - этот момент производит сильное впечатление, т.к. портрет ДЕДА представлен как "ОТЧЕТ" и как ПОРТРЕТ, где эмоции Автора оказываются слишком сильными и, чтобы их "сдержать" , Автор использует восходящую градацию , построенную на эллипсах:" Ни разу. -> Ни от трезвого, ни в подпитии, ни даже хмельного в слякоть, когда все, что у трезвого на уме... --> Не апостолом и не святым -> Потомственный казак, от донской степи человек, со всеми своими изъянами. -> Не граф, словом, Толстой." - перед нами целая серия коротких и развернутых эллипсов, где отсутствие глагола позволяет Автору затушировать свои сильные эмоции.
Может быть самым интересным является шестой абзац, где появляется описание дедовского кабинета и точно тут проявляется детско-подростковое "Я" самого Автора:
" Вторая - дедовская комната - была храмом мастерового мира. В нем пахло клеем, до прозрачности тонкой стружкой, дермантином, картоном и всем, из чего строились гармони и баяны. Но в этом храме можно было не только перебирать инструменты и задавать вопросы. В нем можно было учиться резать ножами и ножницами, крутить тиски,, варить шоколадные плитки столярного клея, стучать разнокалиберными молотками, править и скручивать проволоку; у верстаков и столов можно было делать все. Только один - двухтумбовый стол под темно-зеленым сукном - долго пугал меня своей неприступностью." Этот кабинет-мастерская деда и была тем очагом , где формировалась ЛИЧНОСТЬ самого Автора под влиянием чтений литературы и ее обсуждений:" Вечер без деда не пропадал зря; заниматься, конечно, было чем. Но не было в таких вечерах главного - чтения вслух. Конан Дойл, Жюль Верн, Дюма, Рид, Диккенс, те же Толстой и Горький, Шолохов, Пушкин, Грин - творцы гениальные.Вот почему я от пяти своих лет помню эти миры. И негромкий голос ДЕДА."
Рассказ заканчивается неожиданной встречей ДЕДА и его Друга детских лет, чья жизнь прошла через жестокие испытания тех лет...Передана эта встреча эмоционально в форме Диктума. И именно в конце этой восьмой части рассказа, Автор делает исключительно мудрый вывод, который повлиян рассуждениями ДЕДА:" Но запомнил и этот штришок дедовский: любовь спешки не терпит. Что к людям, что к делу. А без любви - не жизнь. Дискотека. Потому что жизнь - не троллейбус,, на нее нельзя опоздать. И обогнать ее невозможно. Тем более - сломя голову."
Этот уникальный "fait divers", исполненный портретами ДЕДА и той эпохи, вновь заканчивается КРИКОМ ДУШИ Вл. Глазкова , идущему из всего его внутреннего существа и обращенному к тому настоящему-прошлому, ставшим виртуальным - это и есть Его Глазкова Инсайдаут - Аутинсайд.
Лорина Тодорова
Лорина Тодорова 15.07.2013 05:50 • Заявить о нарушении
"ДЕД" - название второго рассказа, связанного имманентно с первым - "ДАШУТКА". Если в первом рассказе царит дух ЛЮБВИ и ПРЕКЛОНЕНИЯ перед Девочкой-Женщиной - Бабушкой и в конце Имя ЕЕ ЗВУЧИТ КАК ТРИ ТОРЖЕСТВЕННЬІХ МУЗЬІКАЛЬНЬІХ АККОРДА, то тут по-мужски подобного финала НЕТ, а и не могло бы быть - Дед не позволил бы...
Рассказ "ДЕД" написан в эпистолярном духе - это Ответ приятелю, и в нем создается суровый, без прикрас, жесткий, полный мальчишеского восхищения, ПОРТРЕТ ЛЮБИМОГО ДЕДА.
Рассказ поставлен в своеобразную рамку: Начало - Обращение Адресата к Адресанту и конец , построенный как начало повествовательной рамки:
" Но сначала (в качестве эпиграфа, что ли) коротенький диалог двух известных личностей: " Вы, вот, писатель с мировым именем, а иногда ругаетесь матом. Почему?" "Потому, батенька, что о некоторых вещах лучше, чем матом не скажешь."
Вопрос задавал "человек из народа", Максим Горький. А отвечал на него - седобородый потомственный дворянин, Лев Николаевич Толстой." - тут задается априорно критерий противопоставления-сравнения типа граф/- потомственный казак и мат - лексика в тексте.
Как уже было отмечено в самом начале, этот рассказ так же как и "ДАШУТКА" есть своего рода перерассказ рассказов самого деда и тут уже нет этого коллективного вербального портретая как в "ДАШУТКЕ". Тут все кратко,без метафор и сравнений. Основным и единственным персонажем является ДЕД МИТЯ. У Деда есть свой МИР, сопровождающий всю его жизнь, предопределяющий его судьбу и судьбу его семьи, т. е. Дашутки и их детей. СУДЬБОНОСНЬІМИ ОКАЗЬІВАЮТСЯ ТУТ НЕ КАЗАЦКАЯ ШАШКА, А ФЕЛЬДШЕРСКАЯ СУМКА с КРАСНЬІМ КРЕСТОМ, которая в самые опасные годы политической жизни страны, исполняла роль АНГЕЛА-СПАСИТЕЛ-ЗАЩИТНИКА и перед белыми, и перед красными:" В четыри грозных года, пока не накрыла эта гроза донские хутора, успел и семейно устроиться, и баян освоить, и даже диковину необыкновенную - фотографическое дело. Но гражданская не обошла: мобилизоволи и Митю. Белые мобилизовали. Вместе с фельдшерской сумкой.
И начались некоторые вещи, о которых лучше чем матом и не скажешь". В сущности, весь маленький рассказ представляет своего рода "РЕЗЮМЕ" в развернутой форме жизни ДЕДА и состоит оно из девяти абзацев, из которых первый и последний составляют рамку. Каждый абзац несет отдельную информацию, где переплетаются краткие, даже скупые "репортажи" о временах гражданской войны, раскулачивании, коллективизации, успехах деда и как фельдшера, и как известного мастера гармоники:" Стал он помимо медицины гармонным делом заниматься. Трехрядку ремонтировать. А потом и свои стал делать, с вензельным клеймом:" Д.И. Фарятьев".
"Так делал, что потянулись к нему со всей округи. Веселый народ- донские казаки, не только строевые песни "играть" любит. Так и жил Митя: детей растил, по вызовам к больным ездил, книжки Дарье своей читал, гармоники на слух пробовал. До новых матерных времен жил - имя которым: раскулачивание." Так Автор с любовью и болью рассказывает своему Адресату Юре, а и Читателю через какие трудные и неожиданные "повороты" проходила Жизнь его ДЕДА. Интерес представляет четвертый абзац, который исполняет роль своеобразного " отступления" - это искренняя ИСПОВЕДЬ Автора перед приятелем и Читателем:
"И вот , Юра, - первый штришок. Жизнь, на которую мы, оправдываясь, вешаем всех собак и безликую ответственность, эта самая жизнь, даже в пике своих остервенений, не научила Митю сквернословить. Ни разу не слышал я от него - моего деда- не то что матеренного слова, но и беззлобного житейского чертыханья. Ни разу. Ни от трезвого, ни в подпитии, ни даже хмельного в слякость, когда все, что у трезвого на уме....Не гением был Дед Не апостолом и не святым. Потомственный казак от донской степи человек, со всеми своими изъянами. Не граф, словом,Толстой. Но стыдно мне перед его памятью за собственную несдержанность. До жара бывает стыдно. От осознания: нечего на зеркало пенять. Не зеркало надо тереть , а себя." - этот момент производит сильное впечатление, т.к. портрет ДЕДА представлен как "ОТЧЕТ" и как ПОРТРЕТ, где эмоции Автора оказываются слишком сильными и, чтобы их "сдержать" , Автор использует восходящую градацию , построенную на эллипсах:" Ни разу. -> Ни от трезвого, ни в подпитии, ни даже хмельного в слякоть, когда все, что у трезвого на уме... --> Не апостолом и не святым -> Потомственный казак, от донской степи человек, со всеми своими изъянами. -> Не граф, словом, Толстой." - перед нами целая серия коротких и развернутых эллипсов, где отсутствие глагола позволяет Автору затушировать свои сильные эмоции.
Может быть самым интересным является шестой абзац, где появляется описание дедовского кабинета и точно тут проявляется детско-подростковое "Я" самого Автора:
" Вторая - дедовская комната - была храмом мастерового мира. В нем пахло клеем, до прозрачности тонкой стружкой, дермантином, картоном и всем, из чего строились гармони и баяны. Но в этом храме можно было не только перебирать инструменты и задавать вопросы. В нем можно было учиться резать ножами и ножницами, крутить тиски,, варить шоколадные плитки столярного клея, стучать разнокалиберными молотками, править и скручивать проволоку; у верстаков и столов можно было делать все. Только один - двухтумбовый стол под темно-зеленым сукном - долго пугал меня своей неприступностью." Этот кабинет-мастерская деда и была тем очагом , где формировалась ЛИЧНОСТЬ самого Автора под влиянием чтений литературы и ее обсуждений:" Вечер без деда не пропадал зря; заниматься, конечно, было чем. Но не было в таких вечерах главного - чтения вслух. Конан Дойл, Жюль Верн, Дюма, Рид, Диккенс, те же Толстой и Горький, Шолохов, Пушкин, Грин - творцы гениальные.Вот почему я от пяти своих лет помню эти миры. И негромкий голос ДЕДА."
Рассказ заканчивается неожиданной встречей ДЕДА и его Друга детских лет, чья жизнь прошла через жестокие испытания тех лет...Передана эта встреча эмоционально в форме Диктума. И именно в конце этой восьмой части рассказа, Автор делает исключительно мудрый вывод, который повлиян рассуждениями ДЕДА:" Но запомнил и этот штришок дедовский: любовь спешки не терпит. Что к людям, что к делу. А без любви - не жизнь. Дискотека. Потому что жизнь - не троллейбус,, на нее нельзя опоздать. И обогнать ее невозможно. Тем более - сломя голову."
Этот уникальный "fait divers", исполненный портретами ДЕДА и той эпохи, вновь заканчивается КРИКОМ ДУШИ Вл. Глазкова , идущему из всего его внутреннего существа и обращенному к тому настоящему-прошлому, ставшим виртуальным - это и есть Его Глазкова Инсайдаут - Аутинсайд.
Лорина Тодорова
Лорина Тодорова 15.07.2013 05:50 • Заявить о нарушении
Рецензия на «Дед» (Владимир Глазков)
Густо наперченная философскими терминами рецензия Лорины Тодоровой на рассказ Владимира Глазкова "Жертвоприношение Арона" сыграла с этим рассказом дурную шутку. Пока читатель продирается сквозь столь заумные рассуждения рецензента, он начинает потихоньку проклинать свою жизнь и мечтать снова перечитать Кеннета Тайнена, чудесного театрального критика 20-го века, чьи рецензии читаются как самостоятельная легкая и увлекательная литература.
К чему я говорю об этом здесь, когда речь идет о рассказе "Дед? Да к тому, что рассказу "Дед" та же рецензия помогла высветиться в свете литературной прозрачности, ненавязчивости и мудрой простоты.
Короче, "Дед" очень понравился.
Виктория Колтунова 08.01.2013 15:21 • Заявить о нарушении
Густо наперченная философскими терминами рецензия Лорины Тодоровой на рассказ Владимира Глазкова "Жертвоприношение Арона" сыграла с этим рассказом дурную шутку. Пока читатель продирается сквозь столь заумные рассуждения рецензента, он начинает потихоньку проклинать свою жизнь и мечтать снова перечитать Кеннета Тайнена, чудесного театрального критика 20-го века, чьи рецензии читаются как самостоятельная легкая и увлекательная литература.
К чему я говорю об этом здесь, когда речь идет о рассказе "Дед? Да к тому, что рассказу "Дед" та же рецензия помогла высветиться в свете литературной прозрачности, ненавязчивости и мудрой простоты.
Короче, "Дед" очень понравился.
Виктория Колтунова 08.01.2013 15:21 • Заявить о нарушении