***Эдуард Багрицкий. Человек-легенда Ни один пионерский или комсомольский сбор не обходился когда-то без фрагмента из поэмы «Смерть пионерки»: Нас водила молодость Боевые лошади Однако в походы инструктор политотдела Отдельной стрелковой бригады Багрицкий не ходил — походы воспевал поэт Багрицкий. Лирический герой не всегда совпадал с alter ego автора, поэтому не только этих строках, но и в строках из стихотворения «О Пушкине» (1924): «Я мстил за Пушкина под Перекопом/ Я Пушкина через Урал пронес,/ Я с Пушкиным шатался по окопам,/ Покрытый вшами, голоден и бос» — есть вполне дозволительное поэту преувеличение, не более того. Не было в его жизни ни Перекопа, ни Урала, ни вшей — был Пушкин, в Одессе и Москве. Но я это не в качестве упрека — правда жизни и правда искусства, как известно, не совпадают. Но были и стихи, настоящие — о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, Диделе-птицелове и Джоне Ячменное Зерно — стихи романтические, не вязавшиеся со «строительством Советской власти». При жизни Багрицкий творил легенду о себе. После его смерти легенду стали творить друзья. В сравнениях не стеснялись: в Одессе его называли Франсуа Вийоном, в Москве Денисом Давыдовым Гражданской войны — рисовали образ романтического мечтателя и барда. Бабель подвел черту: «Усилие, направленное на создание прекрасных вещей, усилие постоянное, страстное, все разгорающееся, — вот жизнь Багрицкого. Она была — подъем непрерывный». И только Николай Харджиев в письме к подруге молодости Велимира Хлебникова Надежде Новицкой написал: «Живой Эдуард был чрезвычайно мало похож на канонизированное ими чучело. Он был ленив, лжив и притом самый неверный друг в мире… Это был самый неисправимый эклектик, но его юмор и неистовая любовь к стихам заставляли ему прощать многое» Начинал он до революции, любил выступать перед публикой в образе романтического героя — «бодлеровские глаза мрачно смотрели из-под бровей, зловеще перекошенный рот при слове «смеясь» обнаруживал отсутствие переднего зуба… Даже небольшой шрам на его мускулисто напряженной щеке… воспринимался как зарубцевавшаяся рана от удара пиратской шпаги» (Валентин Катаев, «Алмазный мой венец»). В могилу свела бронхиальная астма, которой он страдал с детства. Задолго до этой ночи, в 1929 году, проницательный Виктор Шкловский заметит: «Голова поседела рано, потому что смерть сидела напротив, за письменным столом и считала оставшиеся строчки». © автор-составитель 4 © Copyright: Валентина Ерошкина, 2017.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
