Именинникум. Михаил Зощенко
Писатель Михаил Михайлович Зощенко никуда от нас не уходил. И никогда не уйдет. И пусть никто не сомневается в этом. А тот, кто сомневается, возьмет и прочитает такой, к примеру, отрывок:
"Одна молодая особа, весьма недурненькая и развитая брюнетка, решила в этом году разбогатеть… Она хотела иметь какой-нибудь голубой фордик с постоянным, что ли шофером. Стандартную дачку. Некоторый счет в банке. И, конечно, какое-нибудь знатное положение мужа, чтоб ей бывать повсюду и всех видать".
Тут, подозреваем, ряды сомневающихся резко поредеют. И мало кто возьмется отрицать, что и в наше безудержное время навалом молодых особ, мечтающих о том же, о чем еще в 1935 году написал бессмертный Михаил Зощенко.
Конечно, о том, что великий писатель был не только автором смешных рассказов, не всему народу известно. Он, как потом оказалось, был автором нескольких печальных книг, в которых и смешного было немало.Он написал свою "Возращенную молодость" и "Голубую книгу, "Повесть о разуме", "Письма к писателю" и несколько грустных комедий, несколько киносценариев, критических статей и массу фельетонов. Все это уложилось в сто тридцать отдельных изданий, вышедших еще при жизни автора.
Многие в те далеких годы сравнивали Зощенко с Аверченко. И правильно делали. Двух замечательных сатириков обязательно надо было сравнить. И только потом выяснили, что ошибались. Сравнивать надо не с Аверченко, а с Гоголем и Салтыковым-Щедриным. И планка тут настолько вверх поднялась, что стали его с ними сравнивать по масштабу, остроте сатирического взгляда, выдающейся образности и, наконец, по бессмертию. Проще говоря, писал он о том, что "есть душа человеческая".По замечанию В. Шкловского, о человеке, который "живет в великое время, а больше всего озабочен водопроводом, канализацией и копейками. Человек за мусором не видит леса".А поразительная легкость, с которой он начал писать еще в 20-х годах прошлого века, являлась следствием стихии самой уличной жизни и того грубого языка, на котором говорили "бедные" люди улицы:
"Один такой дядя, довольно мордастый, в коротком полупальто, говорил своему соседу:
- Это, говорит, милый ты мой, разве у тебя болезнь – грыжа. Это плюнуть и растереть – вот вся твоя болезнь. Ты не гляди, что у меня морда выпуклая. Я тем не менее очень больной, почками хвораю".
В обширном архипелаге русской литературы ХХ века есть остров под названием «Зощенко». Это имя стало нарицательным и обозначает уже не автора, а его персонажей.
Писатель Михаил Зощенко фактически первым в русской литературе бросил умиляться и любоваться «маленьким простым человеком», а отнесся к этому человеческому типу хоть и не без сочувствия, но с достаточной долей неуважения. Можно сказать, — о, ужас! — что Зощенко «простой народ» недолюбливал. За что был, интересно заметить, этим самым простым народом любим, а чванливой и сановной властью ненавидим.
Его жизнь (10 августа 1894 — 22 июля 1958) пришлась на годы бурных исторических событий. Он родился в Полтаве, в семье художника. После гимназии поступил на юридический факультет Петербургского университета, но с началом Первой мировой войны пошел добровольцем в армию. Воевал очень храбро — получил четыре боевых ордена, был ранен, отравлен газами, закончил войну в чине штабс-капитана.
Октябрьскую революцию, как многие интеллигенты его времени, принял за благородную попытку построения «нового, светлого мира». Врагами прекрасного будущего считал глупость, пошлость, мелкие страсти и интересы.
Герои Зощенко не умирают. Они переживают реинкарнацию. Вновь и вновь населяют они эту землю, дабы приспособиться к очередным причудливым обстоятельствам. И присягнуть на верность этим обстоятельствам.Заурядный торгаш или известный депутат - мещанин всех сортов - хищно оберегает затхлый свой мирок, пугливо косясь на крамолу. И как водится, то и дело садится в лужу.
Надкушенное пирожное, кошелек, выставленный "на живца", и прочие атрибуты немудрящего корыстного быта - такова обширная, подернутая бензиновой пленкой лужа, в которую хочется то ли плюнуть, то ли уронить слезу.
Почему Зощенко так зациклился на теме мещан? Почему по сути оспаривал перо коммунального летописца у Булгакова? Почему, презирая кухонный "уплотненный" быт, в целом занимался постижением быта?
Наверное, потому что изживал мещанина, искусно, до черточки изображая. На полях очередной серой газеты, прочитанной с мучительным сладострастием.Мещанин боится такого обличителя. Боится и ненавидит. А обличитель мещан боится себя. И клянет. И тоскует.
Уже в 20-е годы, как только появились первые рассказы Зощенко, его начали клеймить в печати. Апогеем нападок стало известное постановление ЦК ВКП (б) 1946 года и последующий доклад главного А. Жданова: «Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копанье в самых низменных и мелочных сторонах быта. Изображение жизни советских людей нарочито уродливое, карикатурное. Пусть убирается из советской литературы».
Его исключили из Союза писателей, перестали печатать. Больной, задерганный, Михаил Михайлович Зощенко умер в нищете. Эпоха потеряла своего печального свидетеля. Понадобилось немало лет, чтобы жизнь и читательская любовь вернули все на свои места. И только огромная любовь и популярность у многих поколений читателей расставили все на свои места.
Предлагаем вашему вниманию один из шедевров Зощенко. Из обыденного происшествия писатель сделал блестящую трагикомедию, с ярко высвеченными персонажами, четкой характеристикой эпохи, очень зримой картинкой происходящего.
Кинодрама.
Театр я не хаю. Но кино все-таки лучше. Раздеваться, например, не надо — гривенники от этого все время экономишь. Бриться опять же не обязательно — в потемках личности не видать. В кино только в саму залу входить худо. Трудновато входить. Свободно могут затискать до смерти. А так все остальное очень благородно. Легко смотрится.
В именины моей супруги поперли мы с ней кинодраму глядеть. Купили билеты. Начали ждать. А народу многонько скопившись. И все у дверей мнутся. Вдруг открывается дверь, и барышня говорит: «Валяйте».
В первую минуту началась небольшая давка. Потому каждому охота поинтересней место занять. Ринулся народ к дверям. Задние поднажимают, а передние никуда не могут. А меня вдруг стиснуло, как севрюгу, и понесло вправо. «Батюшки, — думаю, -дверь бы не расшибить».
— Граждане, — кричу, — легче, за ради бога. Дверь, — говорю, — человеком расколоть можно.
А тут такая струя образовавшись — прут без удержу. А сзади еще военный на меня некультурно нажимает. Прямо, сукин сын, сверлит в спину. Я этого черта военного ногой лягаю.
— Оставьте, — говорю, — гражданин, свои арапские штучки.
Вдруг меня как приподняло и об дверь мордой. Так, думаю, двери уж публикой начали крошить. Хотел я от этих дверей отойти. Не пущают. А тут, вижу, штанами за дверную ручку зацепился. Карманом.
— Граждане, — кричу, — да полегче же, караул! Человека за ручку зацепило.
Мне кричат:
— Отцепляйтесь, товарищ! Задние тоже хочут.
А как отцеплять, ежели волокет без удержу и вообще рукой не двинуть.
— Да стойте же, — кричу, -черти! Погодите штаны сымать-то. Дозвольте же прежде человеку с ручки сняться. Начисто материал рвется.
Разве слушают? Прут…
— Барышня, — говорю, — отвернитесь хоть вы-то, за ради бога. Совершенно, то есть, из штанов вынимают против воли.
А барышня сама стоит, посиневши, и хрипит уже. И вообще смотреть не интересуется.
Вдруг, спасибо, опять легче понесло. Либо с ручки, думаю, снялся, либо из штанов вынули.
А тут сразу пошире проход обнаружился. Вздохнул я свободнее. Огляделся. Штаны, гляжу, тут. А одна штанина ручкой на две половинки разодрана и при ходьбе полощется парусом. Вон, думаю, как зрителей раздевают.
Пошел в таком виде супругу искать. Гляжу, забили ее в самый, то есть, оркестр. Сидит там и выходить пугается.
Тут, спасибо, свет погасили. Начали ленту пущать. А какая это была лента — прямо затрудняюсь сказать. Я все штаны зашпиливал. Одна булавка, спасибо, у супруги моей нашлась. Да еще какая-то добродушная дама четыре булавки со своего белья сняла. Еще веревочку я на полу нашел. Полсеанса искал.
Подвязал, подшпилил, а тут, спасибо, и драма кончилась. Пошли домой.
У людей, обладающих чувством юмора,
как правило, очень грустные лица.
У Зощенко, например...
Если б открыл Менделеев
элемент мировой печали,
это была бы формула,
слившая две улыбки -
Зощенко и Джоконды.
Если б открыл Менделеев
элемент мирового абсурда,
это была бы формула,
слившая воедино
слезы ребенка и клоуна
на планете железных правил,
где ничто уже не имеет
собственного значения.
Юнна Мориц
Ко дню рождения Михаила Зощенко
Другие статьи в литературном дневнике:
