Метаморфозы после дозыВ августе целых три Спаса: Медовый, Яблочный и Ореховый (Хлебный). Между последним и первым пролегает Успенский пост. Второй (или Яблочный) Спас — Преображение Господне. Праздник приходится на 19 августа, но событие, которое вспоминают в этот день, случилось где-то в феврале месяце, за 40 дней до еврейской Пасхи. Церковь перенесла его празднование на август, чтобы развести с Великим постом. Тем не менее во Втором Спасе сохраняется привкус с&&&ти, ибо именно накануне похода на гору Фавор, где случилось преображение, Иисус начинает говорить ученикам, что скоро должен идти в Иерусалим, чтобы пострадать, у&&&еть и воскреснуть. Вот как событие преображения описано в Евангелии от Матфея: «Взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвёл их на гору высокую одних, и преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие» (Мф. XVII, 1—3 ). Лука добавляет, что речь шла «об исходе Его, который Ему надлежало совершить». Вдруг облако и голос: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Моё благоволение; Его слушайте». Конечно, разговоры о с&&&ти ещё в августе несколько преждевременны, но за 40 дней до воскресения — очень даже уместны. Как и само событие преображения. Ведь то тело, которое в момент преображения ученики увидели на горе Фавор, — это то самое тело, в котором их учитель воскреснет. И это особое тело. Иоанн Златоуст потом скажет, что Иисус преобразился, «дабы показать нам будущее преображение естества нашего и будущее Своё пришествие на облаках во славе с ангелами». Русское слово «преображение» в греческом Евангелии звучит как «метаморфоза». Что, конечно, сразу заставляет вспомнить Овидия. Но гораздо лучше в этой связи вспомнить алхимию с её трансмутациями. Некоторые думают, что алхимия — это искусство превращения неблагородных металлов в золото. Что ж, людей, занятых производством золота, всегда хватало. Но это профаны. А на деле алхимия — искусство преображения тела. Телесные метаморфозы практиковались всегда и везде. Скажем, китайцы синтезировали пилюли бессмертия прямо в собственном организме, без всяких реторт, необходимых для синтеза медикамента (камня-посредника, или философского). Изготовление мумий в Египте — тоже, конечно, алхимия, подготовка к жизни за гробом. Формы и методы разные, а смысл всё тот же — преображение тела. Что за тело? Например, во вполне алхимической тибетской «Книге м&&&вых» сказано, что человек, у&&&ая, видит ясный свет (если угодно — фаворский). В области этого света надо бы удержаться, но кармические грехи тянут вниз. И люди (исключая самых совершенных) начинают спускаться по лестнице чакр (это движение противоположно восхождению, которое совершают йоги, в том числе и христианские, исихасты). В какой-то момент человек достигает в своём нисхождении области на уровне четвёртой чакры (зона Сидпа Бардо), где он уже имеет тело из тонкой материи, которое будет основой физического тела, когда он снова родится. Вот это тело бардо и увидели ученики на горе Фавор. Нет, я, разумеется, не собираюсь никого обращать (обращение — тоже метаморфоза) ни в буддистскую, ни в какую иную веру. Я лишь говорю, что какой-нибудь азиатский мистик или просто обыватель культуры, в которой возможно что-то вроде тибетской «Книги м&&&вых», очутившись на горе Фавор в момент, когда там случилось преображение, сказал бы, что вот явилось тело бардо Иисуса. И те двое, которые с ним беседуют, тоже, конечно, оказались там не в физических телах. Они оба явились в тонких телах, хотя один из них настоящий мертвец (Моисей), а второй (Илия) взят живым на небо. Разумеется, наш азиатский мистик вряд ли мог знать имена и подвиги этих людей. Но он вполне бы мог предположить, что это, наверно, какие-то местные демоны, культурные герои, хранители веры в то божественное существо, которое так страшно вещало из облака. И был бы недалёк от истины: Моисей дал евреям закон, а Илия так ревностно охранял этот закон, что за один только день убил 450 жрецов иных богов. Ну и кто он после этого, если не бодхисатва в чине дармапалы, буйного хранителя веры? Конечно, тот факт, что в момент преображения рядом с Иисусом оказываются никому за пределами Палестины не известные Моисей и Илья, указывает на локальность этого события, ограниченность его рамками иудейской религии. Но с другой стороны, вера в бога Авраама и Иакова впоследствии перешагнула узкие этнические рамки избранного народа и в форме авраамических религий (христианства и ислама) распространилась на полмира. При помощи своего сына Иисуса и своего пророка Мухаммеда бог евреев одержал блистательные победы над другими богами. Силой оружия, денег и тонкого пиара преобразил мир. Как видим, преображенская алхимия весьма многообразна. Мы даже не всегда догадываемся, что имеем с ней дело, но она пронизывает собой всё наше существование. В частности, литературу. Скажем, доктор Юрий Живаго у&&р, скорее всего, на Преображение («в конце августа»). Во всяком случае, именно на Преображение он увидел во сне свою смерть («Шестое августа по старому, Преображение Господне»). С&&&ть стояла среди погоста и смотрела в его у&&&шее лицо. Эта картина достойна любой «Книги м&&&вых»: «Был всеми ощутим физически спокойный голос чей-то рядом. То прежний голос мой провидческий звучал, не тронутый распадом». А звучало там вот что: «Прощай, лазурь преображенская и золото Второго Спаса»... Это стихотворение Пастернака входит в роман «Доктор Живаго», который (роман) представляет собой историю души одного человека и жизни целой страны в период социальных преобразований. Болезненное преображение в реторте революции. Немного иной вариант преображенской мифологии демонстрирует Михаил Булгаков. Вообще алхимия так или иначе проглядывает в любом его тексте. В «Собачьем сердце», например, профессор Преображенский превращает тело собаки в тело человеческое. В «Роковых яйцах» булгаковского профессора зовут Персиков. И занимается он ещё более поразительным делом: алхимией красного луча, преображающего всё живое. Открытие этого феномена, заметим, было сделано, когда Персиков отвлёкся от микроскопа, чтобы посмотреть на лягушку, которая «была распята на пробковом штативе». С христианской точки зрения это выглядит кощунственно, но если иметь в виду, что наука всегда распинает естество, чтобы выпытать его тайны, получится просто реализм действительной жизни.
Дело было в 903 году около города Плескова (считается, что это наш Псков, но есть версия, что речь идет о болгарском городе Плискове). Князь Игорь охотился, и ему понадобилось переправиться через реку. Вот и челн, им правит какой-то мальчишка. Князь сел в лодку, плывёт, приглядывается к перевозчику: ба, так ведь это ж девица! И сразу — варяжская кровь — воспылал, «разгорелся желанием» (как сообщает источник), стал приставать с изъявленьями чувств... А девица ему: нет, князь, так нельзя. Буквально: «Зачем смущаешь меня, нескромными словами?.. Знай: лучше для меня броситься в реку, чем стерпеть поругание». И Игорь попался. Речная дева обворожила его. Вскоре он возвратится в Киев, но будет помнить нимфу из-под Плескова и вскоре женится на ней. Она является из плеска волн, из плавания по водам, из реки, на которой обитает. Я вовсе не утверждаю, что князь Игорь буквально женился на нимфе, однако её Житие намекает именно на это. И тут есть глубокий резон. В конце концов, князю речной цивилизации (а именно таковой была Киевская Русь, выраставшая на пути из варяг в греки) совершенно естественно было взять в жены нимфу. Тем более, что сам этот князь — фигура довольно сомнительная с точки зрения, так сказать, реализма действительной жизни. Он, конечно же, был, но некоторые историки сомневаются, был ли это один человек или под именем Игорь существовали два князя, слившиеся в одного. Судите: Игорь родился никак не позже 879 года (дата смерти его отца, Рюрика) и был разодран меж двух берёз в 945 году. До самой кончины он был крепким мужиком: ходил в походы, сам собирал дань, в 942 году родил своего единственного сына Святослава. Ольга в это время тоже была уже не слишком молода: за пятьдесят. Если учесть, что через десять лет в неё влюбится византийский император Константин Багрянородный, то поневоле задумаешься о странностях любви, достоверности исторических сведений, и, конечно, о природе женской красоты, которая, увы, со временем вянет. Но это относится только к женщинам из плоти и крови, не к нимфам. Красота нимф, слава богу, нетленна. Чтобы в этом убедиться, достаточно оглянуться. В окружении каждого обязательно найдется женщина с нимфой в душе. Разумеется, на лице её, несмотря на всю косметику, со временем появляются морщинки, но нимфа в душе всегда остаётся. И время от времени высвечивает изнутри. Впрочем, историки, не верящие в юнгианскую психологию, переносят дату рождения Ольги, молодят её, говорят, что в момент смерти мужа ей было лет пятнадцать. Что ж, идеальный возраст для вечной юности. Древлянский князь Мал, у&&в Игоря, имел наглость посвататься к его вдове. И Ольга сделала вид, что всерьёз рассматривает эти искания. Нужно было выиграть время — утвердиться во власти, усыпить бдительность древлян, подготовиться к мести. Эта месть была беспощадна и методична. Исполнив все необходимые ритуалы возмездия, Ольга занялась благоустройством подвластных ей территорий. Её сын Святослав подрастал и превращался в буйного берсеркера. Его надо было женить. Ольга хотела подобрать достойную партию. Вот для этого в 955 году она и отправилась в Константинополь. Думала, может, найдется среди византийских принцесс что-нибудь подходящее. В Царьграде её для начала унизили: долго не давали сойти на берег, потом провели через ряд церемоний, смысл которых сводился к тому, чтобы продемонстрировать величие империи и ничтожество варваров. Сам император Константин Багрянородный в книге «Церемонии» с увлечением описывает детали этого приема. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что Ольга всё-таки шла по чину «опоясанной патрикии». То есть, была освобождена от обязательного для варваров тройного проскинесиса (необходимости трижды падать ниц). Вместо распростирания на полу, она только кланялась. Кроме того, ей разрешили сидеть в присутствии императора и разговаривать с ним. Император не на шутку возбудился, увидев северную нимфу, и стал делать намеки: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей». Но, конечно, надо креститься. Ольга резонно ответила: «Я язычница; если хочешь крестить меня, то крести меня сам — иначе не крещусь». Крестилась, получила имя Елена, вошла в мир христианских обычаев. После этого Константин снова стал приставать: «Хочу взять тебя в жёны». А она ему: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью? А у христиан не разрешается это — ты сам знаешь». Царь вздохнул: «Перехитрила ты меня, Ольга». Этот сюжет из «Повести временных лет», конечно, не выдерживает исторической критики. Константин уже был женат, и никто бы ему не позволил развестись и жениться на дикой русской архонтисе. Однако в притче об одураченном императоре содержится глубокий смысл и, по сути, скандальная информация: равноапостольная Ольга использовала святое крещение как удобное средство для... Причём не столько даже для того, чтобы отшить старого маразматика (каковым летописец изображает Константина), сколько для того, чтобы облегчить себе переговоры на предмет — а нельзя ли женить Святослава на византийской принцессе. Увы, это оказалось совершенно невозможно, в чём Ольга и убедилась, отправившись поговорить с патриархом о своём народе и сыне-язычнике... Разговор явно не получился. Вместо дельных советов по поводу женитьбы, патриарх завел речь о Христе, который хранил Еноха, Ноя, Авраама, Лота, Моисея, Давида, Даниила... Кто такие? Ольга слушала и, возможно, думала про себя: в баню бы их, как древлян...
Всё это не значит, что крещение Ольги было каким-то притворным. Нет, просто она относилась к религии с природной лёгкостью. В её христианстве не было никакого фанатизма. При ней в Киеве была построена церковь, но христианский б&г был лишь одним из богов, которым молились её подданные. Она советовала креститься сыну, но Святослав резонно ей отвечал, что, если он это сделает, дружина его засмеёт, и остался язычником. Ольга у&&&ла 24 июля 969 года, официально канонизирована в первой половине XIII века, но почитать как святую её стали значительно раньше, уже при её внуке Владимире Крестителе.
Собственно, что такое речная нимфа? Это олицетворение потока, в котором живёт творческое начало, создающее коммуникативную среду. Ярким образцом такой нимфы стала Дуня Петрова из кинофильма «Волга-Волга». Дуня — влюбленная письмоносица, сочинившая песню, которая разлетается по реке в виде листочков. Люди подхватывают мелодию (которая тоже поток), преобразуют, транслируют дальше. Перед нами среда, в которой зарождаются и распространяются смыслы. И в этом самая суть реки как семантического поля, которое вообще-то невидимо, но может быть визуализировано. Воплощением смысловой энергетики реки и является нимфа в образе девушки, от которой исходит единящее песнопение. То, что её зовут Дуня, а не Ольга, совершенно нормально. Забудем о Дунаевском. Имя Дуня значит просто «река» («дану» в «Ригведе»), то есть это — и Дунай, и Дон, и Днепр, и Днестр, и Двина (Duna). Посмотрев фильм «Волга-Волга», можно понять, каковы были глубинные интенции прерванного процесса соединения Ольги и Волги. Только, конечно, надо отбросить всяческую идеологию. Дело было как-то ночью на околице села... © Copyright: Евгений Лазарев, 2013.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
