Снова о любимом предметеИсторики, пишущие об античности, - большей частью, люди несомненно учёные и разумные. Но беда их в том, что мало кто из них имеет за плечами реальный опыт хозяйствования и управления. И уж точно – никто из них никогда не держал рабов. А потому, описывая особенности эксплуатации невольничьего труда, они руководствуются идеологемами Нового Времени, большинство из которых столь же нелепы, сколь и догматичны. Главная же беда этих идеологем – все они пропитаны вполне марксистским, абстрактным восприятием тех или иных социальных групп именно и только лишь как групп, в каковом восприятии начисто исключён сам по себе человек с его индивидуальной психологией, мотивацией, способностями. Проще говоря, рассуждая об отношениях рабов и их хозяев, эти кабинетные теоретики полностью игнорируют тот факт, что все люди разные. И именно разнообразие личностных типов как рабов, так и хозяев приводило к дифференциации форм рабства, которое ошибочно трактовалось как его «вырождение». При этом сама по себе мысль об исторической неизбежности исчезновения рабства (в силу как его аморальности, так и экономической неэффективности) – в Новое Время считается аксиомой, непреложной истиной, под которую подгоняется всё и вся без какого-либо критического анализа. Ей-богу, это забавно, что нынче всякий полуграмотный лишенец мнит себя умнее и нравственнее Аристотеля, поскольку он, де, «не дорос» до отрицания рабства! Я бы назвал такое состояние дел - умственным затмением, приводящим порой к весьма курьёзным явлениям. Так, всю дорогу наблюдая рядом с собой каторжный труд осуждённых преступников (принудительный и подкреплённый угрозой физических наказаний), господа теоретики пребывают в полнейшей уверенности, будто бы в нашем обществе не существует ни рабства, ни физических наказаний. Честно, мне очень трудно представить меру слепоты, необходимую для подобного заблуждения. Но что безусловно, законы подавляющего большинства современных стран запрещают ЧАСТНОЕ рабовладение в любых формах, в чём мне лично видится не столько забота о гражданских правах, сколько их ущемление. Как видится в этом и большое лукавство: государство прекрасненько владеет рабами и вкушает плоды их труда, а граждан, с чьей руки кормится, лишает этой возможности самым бесстыдным образом, да ещё сопровождая этот произвол демагогической трескотнёй про «высокие идеалы свободы». Спору нет, свобода – штука ценная, едва ли не самая ценная в этом мире. Но когда человек распорядился своей свободой таким образом, что наделал долгов и ничего не может дать в их уплату кроме самого себя, - вполне резонно, что эта последняя ценность и переходит в чужую собственность. Не вижу в этом ничего аморального, но усматриваю дикий перекос в мозгах, когда люди вдруг стали считать подобное естественное положение вещей возмутительным и запретили его законодательно. Тем не менее (и чем особенно хороша Россия), при наличии желании, смелости и состоятельности, произвол законодательства, направленный против частных свобод, вполне можно игнорировать. Например, выкупая безнадёжных должников у кредиторов или преступников у правосудия с тем, чтобы они трудились в твоей латифундии. Естественно, поскольку главной целью подобной моей деятельности является всё же поиск подходящих для Корпорации кадров, а моя «картофельная империя» служит фильтрационным пунктом, я изначально стараюсь покупать лишь тех, в ком вижу зачатки интеллекта, потребных душевных качеств и к кому мог бы испытывать симпатию. Конченые ублюдки, творившие жестокое и бессмысленное насилие, меня не интересуют даже как полевая скотина: их судьбу я вполне готов доверить государственным каторгам. Мой контингент – те, кто в силу юношеской легкомысленности наделал глупостей, однако ж имеет некий потенциал развития личности. Соответственно, и обращение с ними довольно мягкое (хотя, разумеется, я ни разу не Макаренко и никогда не ставил себе целью вовсе обойтись без насилия и принуждения, подменяя их обманом и демагогией; нет, я предпочитаю быть честным, говоря: «Ты будешь на меня пахать, потому что я вложил в тебя бабло, и я отобью либо его, либо твои почки»). Полагаю, что и в античности было много хозяев, исходивших из тех же соображений и покупавших молодых рабов на предмет воспитания из них некоего подобия дружины, частной армии. Судя по многим описаниям – зачастую вполне успешно. Но и при использовании рабов только лишь для труда на поле, на рудниках или в мастерских в чисто коммерческих целях обращение с ними зависит прежде всего от личности хозяина. Когда говорят, что рабство ужасно, поскольку хозяева были непременно изверги, и приводят примеры из Ювенала, - я мог бы возразить, что иные родители обращаются с собственными детьми ещё хуже. Так что же теперь, запретить воспитание детей в семье, изымать их с рождения в приюты только на том основании, что отдельные родители – негодяи и садисты? Ровно столь же «логичным» мне представляется и запрет частного рабовладения на том основании, что НЕКОТОРЫЕ хозяева были замечены в экстраординарной, неоправданной жестокости. Ведь в конце концов, эту проблему можно решить точно так же, как решается и проблема неадекватного родительского поведения. Я сам нисколько бы не возражал против принятия закона о гуманном обращении с рабами, устанавливающего ответственность за убийство, увечья или какие-то крайне изощрённые истязания, как мы запрещаем и жестокое обхождение с животными. Но для эффективного контроля над злоупотреблениями со стороны хозяев – первым делом нам нужно легализовать само по себе рабство. В максимально цивилизованном и культурном виде. В действительности, я бы даже настаивал на законе, позволяющем рабу требовать выставления себя на торги с целью смены хозяина, если нынешним раб недоволен (при этом нетрудно соблюсти гарантии невольнику от хозяйской мести, установив, что сразу по обращении к инспектору заявитель берётся под временную опеку). Далее, о производительности рабского труда и эффективности основанных на нём отношений. Нынешние учёные, говоря об античности, твердят как мантру эту заученную со школы белиберду: «Рабский труд неэффективен, поскольку раб не заинтересован в результатах своей деятельности». Что ж, нельзя не согласиться с тем, что неэффективна экономика, лишённая свободы предпринимательской инициативы. Собственно, примеров тому в истории так много, что позвольте воздержаться от пространной аргументации этого факта. Однако ж, не надо путать тёплое с мягким. Предпринимательский дух, стремящийся к наживе, действительно зачахнет, не имея свободы действия. Но часть этой необходимой свободы – возможность строить отношения с работниками по своему усмотрению, выбирая между наёмным трудом и невольничьим, сообразуясь с конкретными обстоятельствами. Имея несколько больше практического знания о предмете, нежели моралисты от истории, я сказал бы, что эффективность подневольного труда целиком зависит от хозяина. Разумеется, если он лопух – рабы обленятся, а поместье придёт в запустение. Если ж хозяин деятелен и не полный лох – поверьте, у него есть много простых и доходчивых средств внушить рабам мысль, что работать надо хорошо, задорно, с огоньком. Ведь в целостности собственного кожного покрова – люди обычно заинтересованы. А провести логическую связь между ним и результатами труда – вовсе не так сложно, как представляется кабинетным теоретикам. В действительности, я бы даже рискнул утверждать, что отрицательная стимуляция угрозой насилием – в большинстве случаев гораздо эффективнее положительной стимуляции в виде премиальных и т.п. К хорошему человек привыкает быстро, жадность имеет пределы, поэтому, закормив работника премиями, вы рискуете получить то следствие, что на определённом уровне жизни он уже не будет стремиться улучшить своё благосостояние и как-то суетиться ради этого. Но очень мало встречал я оригиналов, которые бы не начинали работать усерднее при виде плётки: этим кушаньем сложно пресытиться до полнейшего к нему равнодушия. Однако ж, и положительная стимуляция бывает гораздо проще, действенней и малозатратней, когда работники целиком принадлежат вам и быт их целиком вами контролируется. Чтобы «задобрить» вольный офисный планктон даже самого низшего разбора – вам придётся потратиться на бутылку хорошего коньяка или виски, да и то он не сочтёт поощрение заслуживающим внимания. Но в случае с невольником – и плитка шоколада для него целое сокровище. И если вам приходится прилагать немало усилий и нервов, чтобы офисный клерк отвлёкся от трёпа в Интернете и уделил хоть малюсенькое внимание работе, то невольник будет пахать неделю, как проклятый, чтоб его вознаградили одним-единственным часом доступа к компу. В равной степени бред – и все эти разглагольствования о непригодности рабов к более сложному, чем чисто механический, труду. Кабинетные теоретики утверждают, что такой труд рабам поручать нельзя, поскольку… всё та же старая песенка про «незаинтересованность в результатах». Так вот, я, как успешно практикующий рабовладелец, заявляю ответственно: это вопрос диалектический. Кому-то – можно поручать более сложный труд, кому-то – категорически нельзя. Люди разные. Но заявления о неспособности ВСЕХ рабов к сложному умственному и творческому труду я нахожу не только оскорбительными, разжигающими классовую вражду, но и попросту кретиническими. Особенно, когда всем известны факты существования выдающихся крепостных мастеров, художников, артистов в относительно недавней нашей истории, равно как и существование рабов философов-архитекторов-музыкантов в античные времена. Разумеется, отношение хозяев к ним было несколько иное, нежели к тем, кто трудится на полях и в шахтах. Зачастую, несмотря на зависимость, их отношения бывали вполне приятельские, а порой завершались освобождением (строго говоря, в античном Риме рабство служило, в числе прочего, ассимиляции пленных в квиритском обществе, а потому, по прошествии лет, вольноотпущенниками становились чуть ли не все, кто имел хоть какие-то мозги). Тем же обстоятельством, что люди разные, обусловлены и разные формы имущественных отношений между хозяевами и рабами. Наблюдая свою виллу, я нахожу, что кого-то было бы выгоднее посадить на отдельный участок и лишь брать с него оброк. Кому-то – я поручаю самостоятельные финансовые операции и нисколько не возражаю против роста их пекулия. Но кто-то – неизбежно провалит дело, если предоставить ему хоть какую-то хозяйственную автономию. Хотя вполне усердно и эффективно трудится в коллективе, когда организационные вопросы решаются за него другими. Строго говоря, людей, не приспособленных к самостоятельному хозяйствованию, в мире подавляющее большинство. И они необязательно идиоты. Но вот каких-то качеств, необходимых для успешного ведения частного бизнеса, им недостаёт. Поэтому неудивительно, что наряду с выделением участков рабам (некоторым, наиболее рачительным и предприимчивым), имело место и встречное движение: закабаление прежде вольных арендаторов, установление колоната. Даже при наилучшем отношении к ним лендлорда, большинство из них попадают в кабальную зависимость неизбежно. Просто потому, что не умеют вести дела и всё больше залезают в долги. Это мы наблюдаем и на примере нынешних российских фермеров. Казалось бы, сельхозугодья в столь обширной стране стоят копейки, а то и предоставляются даром. Кредиты для фермерства – льготнее не бывает. Налогообложение – практически отсутствует. Однако ж, вы наверняка слышали сетования большей части этой публики на то, как их душат налогами, как не дают развернутся, как угнетают их стервятники-перекупщики и давит дешёвый импорт. Чего никогда они не признают – что попросту руки у них растут не из того места. Голова не так привёрнута. И что им вообще противопоказано работать на земле в качестве свободных собственников, а не в коллективе, когда они умудряются разоряться даже при современных агротехнологиях и в такой стране, как Россия. Всё то же самое, но в ещё бОльших масштабах, мы наблюдаем во Франции, где правительство за каким-то хреном и невероятной ценой сохранило мелкое фермерство себе на голову. А ведь казалось бы, имеется обширный национальный исторический опыт от богаудов до Жакерии, имеется и мировой опыт, который однозначно показывает: мелкое фермерство без привлечения чужого труда – экономически неизбежно проигрывает крупноземельным хозяйствам, где используются батраки, а тем более – рабы. Если не упираться рогом и не транжирить деньги налогоплательщиков на гнилые проекты – огромное большинство мелких фермеров так или иначе разоряются и люмпенизируются (во французском же случае - они люмпенизируются прежде разорения). И верное решение: один раз позволить этому случиться, перетерпеть социальные потрясения, стиснув зубы и жёстко пресекая народные мятежи, – с тем, чтобы далее не иметь такой проблемы, как мелкое свободное крестьянство. Римляне – те ещё не могли накопить и проанализировать опыт веков. И эта пасторальная иллюзия с преуспеванием мелких крестьян, стоит лишь дать им клочок землицы, не один век витала над форумом. К тому же, земельный надел считался удобной платой ветеранам за службу. Но если этот ветеран, каков бы ни был он доблестный воин, не использовал рабов, - конечно, он проигрывал крупным рабовладельческим плантациям. И так волна за волной вновь возникающие мелкие фермеры попадали в зависимость от тех, у кого одалживались на своё убыточное хозяйство. Что и вело к возникновению колоната (крепостного права). Нынешние учёные, пытаясь уложить историю в какие-то абстрактные (и довольно абсурдные) догматические схемы, называют колонат «зачатками феодализма», полагая сей последний неким радикально иным и более прогрессивным строем. Какая чушь! Нет, это непрерывный, из глубины времён идущий процесс, обусловленный концентрацией земельного капитала в успешных руках и установлением зависимости разорившихся мелких собственников от новоявленного магната. Но, повторю, одновременный процесс – распад крупных латифундий на экономически самостоятельные хозяйства, посадка рабов на землю. В принципе, нет ничего ни нового, ни старого в распаде как политических, так и хозяйственных образований после преодоления некоего порога роста. Всякая успешная фирма начинается как строго «унитарная», сплочённая система, но по мере развития – предоставляет всё бОльшую автономию своим департаментам и филиалам, преодолевая нарастающий кризис управляемости. В сельском же хозяйстве специфика ещё та, что далеко не всякий латифундист согласится самоотверженно и лично руководить делами своего поместья. Допустим, paterfamiliae любил работу на земле и знал в ней толк. Но наследников, как правило, больше прельщают кутежи в столице, чем надзор за ковырянием грядок. Если же поручить все заботы вилику из рабов – с большой вероятностью богатеть будет вилик, а не хозяин. Поэтому находится компромиссное решение: земля распределяется между рабами, образуя их пекулий, они её обрабатывают кто во что горазд, и лишь отстёгивают оброк в денежной или натуральной форме. В этом отношении они уравниваются с колонами. С чисто экономической точки зрения, такая форма эксплуатации земли и трудового материала – менее выгодна, чем интенсивное использование сплочённой рабской массы под единым толковым надзором. Измельчение хозяйства закономерно ведёт к примитивизации его экономики, снижению разделения труда и упадку совокупного продукта. Но это – выгоднее психологически. Хлопот меньше. Уже не приходится ломать голову над тем, какое наказание придумать в каждом случае, когда раб был уличён в пьянстве на рабочем месте. Достаточно наведываться раз в год и пороть недоищиков, а уж как они там себя вели и почему запустили хозяйство до неплатёжеспособности – не барская то печаль. Другая причина: в удалённых латифундиях, которые трудно держать под постоянным личным надзором, действительно может оказаться предпочтительным иметь людей, прикреплённых к конкретному своему наделу, которым они дорожат, а что важнее – они обзаводятся семьёй, и это резко подрывает нежелательную «мобильность» работников. Что также психологический фактор – нельзя сбрасывать со счетов личные отношения, которые возникают между хозяином и рабами. Когда они только поступают в имение – это, обычно, полнейшие чужаки, варвары, взятые с бою. Таких и не жалко гнать плетьми на поля в солнцепёк, да и ни на что другое они действительно не годятся хотя бы в силу языкового барьера. Но по прошествии лет – они учат язык, как-то привыкают к земле и хозяину, а он привыкает к ним, особенно, если рос в имении. И становится уже как-то западло эксплуатировать их со всею нещадностью эффективной казарменной потогонки, как «говорящий инвентарь». Хочется видеть в них людей и наделить некоторой экономической свободой, пусть даже в ущерб доходности поместья. Этим, в общем-то, и объясняются различные метаморфозы античного рабовладения. Не только (и не столько) экономическими нуждами, сколько – психологией человеческих отношений, моральными предпочтениями и попросту различиями между людьми, что в развитом обществе, где высоко ценится свобода частного бизнеса, неизбежно порождает многоукладную экономику, характеризующуюся разнообразием форм имущественной и личной зависимости. А потому во все времена римской истории (и позже) вполне сосуществовали разные подходы к использованию рабов. Кто-то предпочитал покупать свежих невольников, вырабатывать их ресурс с максимальной отдачей, а потом буквально выбрасывать на помойку (остров Эскулапа, скажем), замещая вновь приобретёнными рабами. Понятно, для такого жёсткого образа эксплуатации нужно иметь не только источник постоянного пополнения людских ресурсов в виде успешных войн либо же массового закабаления неудачников, но и определённый склад личности. «Крепкий хозяйственник», вроде Марка Порция Катона, по трудам которого обычно и судят о бедственном положении рабов и чисто потребительском, механистическом к ним отношении. Но при этом как-то упускают из виду, что Марк Порций Катон был человеком довольно своеобразным даже для своей суровой эпохи. Это ведь тот самый Катон, что имел в голове органчик Carthago delenda est, включавшийся при любых сенатских прениях, будь то на предмет улучшения работы водопровода или о моральном разложении квесторов. И ясно, что человек, маниакально настаивавший на полном разрушении великого древнего города – с рабами уж точно не сентиментальничал (хотя рекомендации, даваемые в его труде, выражают именно что механистическое, утилитарное, но не тираническое отношение к рабам). Но, скажем, тот же Колумелла в своём сельскохозяйственном труде выражает гораздо более человечное отношение, вплоть до советов о том, как лучше развлекать и ободрять рабов. С другой стороны, несомненно, бывали и такие хозяева, которые притесняли рабов не столько даже в погоне за экономической выгодой, выжимая соки, сколько по злонравию, утверждая этакую «минидеспотию» в пределах своей усадьбы. Именно против таких замашек и направлял свои сатиры Ювенал. Впрочем, сейчас уже весьма трудно отделить истинные факты от сплетен, распускаемых недоброжелателями, каких имела в Риме всякая заметная политическая фигура. Но само то, что истязания рабов (реальные или вымышленные) использовались как компромат – по-моему, достаточно убедительно говорит о нетипичности и предосудительности подобного поведения в ту пору. Отдельно замечу касательно этой душераздирающей истории с муренами. «Знатоки» из числа современных публицистов приписывают обычай приобщать рабов к ихтиологии то Нерону, то Цезарю, то всем подряд. Но в действительности – это не более чем анекдот, который, в наиболее полном виде, выглядит так. Когда Август был в гостях у богатого всадника Ведия Поллиона (некоторые называют его вольноотпущенником, но это не так), один раб случайно разбил хрустальный кубок и, переполошившись, бросился императору в ноги, умоляя, чтобы тот не дал хозяину скормить его муренам. Август, войдя в сочувствие, сам расфигачил все остальные кубки, и Поллион был вынужден простить раба. Даже если эта история – чистейшая правда, она никоим образом не доказывает, что рабу в самом деле угрожала такая участь. Известно, что Ведий Поллион держал мурен и очень их любил (а потому регулярно кормил), однако нет никаких достоверных свидетельств того, что он реально бросал им рабов. А если и бросал – крайне сомнительно, чтобы мурены их кушали. Поскольку мурена – это не пиранья. Она нападает на человека только со страху, будучи серьёзно спровоцирована. Конечно, если сунуть руку в её норку – может и тяпнуть. Но чтобы мурена атаковала столь крупную дичь, как человек, на поверхности, да ещё и стаей – это нонсенс. Рабы, впрочем, таких нюансов не знали, а потому их вполне можно было стращать садком с муренами. Как, допустим, одна моя знакомая матрона пугает новичков скармливанием своей чёрной ягуарихе (Кабирия, сокращённо Каби, милейшее и добродушнейшее существо). Эти рабы – они ж как дети, на всё ведутся. Ну и Август – почему он не мог подыграть рабу, козыряя своим великодушием и весёлостью? (Он не всегда был сухарь и педант). Я бы на его месте, наверное, поступил бы так же (но ни в коем случае не стал бы допытываться, насколько справедливы опасения раба, ибо ещё не хватало дискредитировать устрашительную политику в частном хозяйстве). Впрочем, не отрицаю, что кто-то из хозяев мог быть действительно жесток по отношению к рабам, утоляя за их счёт какие-то свои комплексы и воплощая некие свои тиранические фантазии. Бывает. И в полицейских участках – бывает подобное. Но значит ли это, что по такому случаю следует распустить полицию? Наиболее же многочисленную группу рабовладельцев составляли, как ни покажется кому странным, психически нормальные и благонравные люди. Просто по той причине, что они в любом обществе, особенно в его элите, составляют большинство, а тем более – в таком развитом и просвещённом, как римское. И они шли на многие послабления своим рабам не с тем даже, чтобы достичь наибольшей выгоды, а просто из сочувствия. Если виделась возможность предоставить хозяйственную самостоятельность – предоставляли. Если раб готов был накопить денег для выкупа на волю - не препятствовали. Если рабы хотели завести семью и детей – даже поощряли это дело (существовал негласный обычай автоматически предоставлять свободу рабыне, родившей троих детей, но они сами, правда, оставались в распоряжении хозяина). Однако же ясно, что для большинства рабов хозяйственная самостоятельность не обернётся ничем хорошим, а дробление латифундии на крохотные наделы резко снижает эффективность землепользования (доказано историей). Поэтому своё поместье, сколь бы малую роль ни играло оно в общих моих доходах, я предпочитаю не разделять, а заслуги наиболее толковых своих младших социальных партнёров поощряю не выделением пая, а их административным возвышением (или полным освобождением и приглашением в Корпорацию уже на вольных правах, при особых их успехах). К тому же, что существенно, мои отношения с МСП – всё же не классическое безусловное рабство, а скорее, сродни индентурному услужению, принятому в Новом Свете для европейских иммигрантов. То есть, имеет временный и договорной характер, когда чётко известно, сколько мне должен каждый из них и каков предельный срок его работы на меня, по истечение коего долг будет списан по-любому. Редко у кого срок этот больше трёх лет, и лишь у нескольких, особо отличившихся экземпляров – превышает пять. Но при этом они знают, что работая толково – могут премного сократить контрактный срок (Что я не слишком афиширую: вернейшим способом к освобождению является успешный и грамотный побег, когда нашей розыскной службе приходится попотеть/потренироваться; конечно, рано или поздно беглеца всё равно находят - от нас не скроешься на этом крохотном глобусе - но если парень продержался на воле не меньше трёх дней, я ставлю вопрос о его зачислении в оперативный резерв, когда этот ушлый сукин сын оклемается после взыскания). Конечно, эта игра в «кошки-мышки», где особенно приветствуется строптивость, - частный случай, обусловленный нашей спецификой. Но временный характер индентуры – я бы рекомендовал всем, кто намерен использовать в бизнесе рабский труд. Для людей, рождённых вольными, это всё же слишком сильный моральный шок, утрата свободы до конца дней. Такая мысль может если не ожесточить их (это легко купируется), то вогнать в некоторую апатию. Да и к чему же, ей-богу, жадничать? При том, что средний раб обходится нынче на российском рынке тысяч в полтораста рублей (хотя иные закладывают себя и за полтинник), за три года эта сумма уж точно отобьётся не один раз. Так, проявляя гуманизм и умеренность в корыстолюбии, мы, возродив частное рабовладение, получим гармоничное общество, где будет чётче видно различие между свободой и несвободой, последняя будет служить реальному искуплению причинённых убытков (безо всяких слюнявых глупостей про «исправление и воспитание»; нет, речь идёт лишь о возврате долгов, и нечего наводить тень на плетень), а бедняки получат возможность, поступившись свободой, обрести кров и пищу, не обворовывая при этом зажиточных налогоплательщиков. Серьёзно, я бы советовал смотреть на вещи трезво, отрешившись от новомодных в последние столетия идеологических догматов о том, что якобы рабство – ужасная мерзость, противная человеческой природе, и бла-бла-бла. Что точно противно человеческой природе – когда дармоеды, висящие на шее у самодостаточных граждан, пользуются теми же гражданскими правами да ещё бухтят похлеще багаудов, возмущаясь «социальной несправедливостью». Но это действительно социальная несправедливость, что подобные типы поколениями сидят на велфарах, вместо того, чтобы добросовестно отрабатывать на полях и в шахтах своё право дышать нашим воздухом! Думаю, сейчас уже очевидно, что все попытки вытянуть их «в люди» путём подачек и установления преимуществ (в учёбе, в карьере) – успешно провалились. Нет, из обезьяны не сделаешь человека и свободного гражданина, закидывая её халявными бананами. Зато труд, как известно, делает свободным. Пусть даже и рабский труд. Пусть и не всех. Пусть и… Да чёрт побери: должны же мы найти хоть какое-то полезное применение нашим социальным паразитам, покуда вплотную не встал вопрос об их геноциде? Будучи гуманистом – я голосую за их порабощение вместо истребления. Да, специально для умников, готовых задать «каверзный» вопрос, а не опасаюсь ли я, что узаконение рабства может как-нибудь обернуться против меня самого? (По их логике, вероятно, мне следовало бы добиваться и отмены Уголовного Кодекса, поскольку добрая половина его статей угрожают мне гораздо в большей степени, чем вероятность просрать свои капиталы до последнего миллиона евро и угодить в кабалу). Что ж, неисповедимы пути провидения, и всяко буват. Случилось как-то, что и Цезарь (ещё до первого своего консульства) был пленён киликийскими пиратами, запросившими за него выкуп в двести тысяч сестерциев. Что же до моей скромной персоны – так я был в рабстве. Часа три где-то. Но потом нам с Лёшкой надоела эта комедия. В «Спецрепортаже», помнится, излагал эту умилительную историю. © Copyright: Артем Ферье, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
