Деды
Плутовской роман отложили и всю тренировку поминали дедов. Серый своих, я своих. У Серого израненный, истрезанный, без всяких орденов и медалей, но непобежденный. Финскую прошел с ранением и блокаду отстоял на Невском пятачке.
Я рассказывал про Сергея Михайловича Кувалина, большого друга нашей семьи, человека, который трижды бежал, один раз из лагеря смерти. Аушвиц, кажется. Чудесней невозможно представить. Каждый визит праздник. Открытый, радушный, веселый. Свой. Вот рассказов о себе не допросишься, зато про других сколько угодно. Безмерно уважал деда, беззаветно, мог часами перечислять его заслуги, а свои - только рукой махал.
Действительно, какие заслуги у трижды бежавшего из немецких лагерей и отвоевавшего всю войну человека. Поэтому тут же отправили на перевоспитание - благо, дед комбриг вступился, еле-еле вернули. Теперь уже из наших.
Я-то по детству хотел услышать про подвиги, про то, как ломал крушил немцев, что-то на подобии четырех танкистов и собаки. Тишина. Только однажды упомянул, как при третьем побеге оставили двух немцев у костра.
- Как оставили, - спросил я
Сергей Михайлович замялся, - ну...
- Убили, что ли?
Он молча отвел глаза, вздохнул и мучительно трудно едва кивнул. Представляете, спустя тридцать лет переживал вину. Реальную, неизбывную. Стыд и боль. Русский человек.
Алька никогда не рассказывал за убийства. Никакого бахвальства, никакой арифметики. Стрелок. И не потому что кто-то запрещал, военная тайна или подписка о неразглашении, отнюдь - нет, и все. Больно, муторно, стыдно.
Арон Михайлович Кербель, всю войну от и до - рот на замке. Про театр днями и ночами, а про собственные геройства, про то, скольких немцев, служа в полковой разведке, ублажил, ни гу-гу.
И бабы наши, потерявшие близких на фронте, аж до сорок седьмого, пока те стройки строили, пленных подкармливали.
Серый поведал, его дед даже сдружился с одним - за стол усаживал, угощение ставил, самогонки наливал.
Вот такие победители. Чистая душа.
Другие статьи в литературном дневнике:
