Патриот
Грудины. Проживали неподалеку, в соседнем дворе.
Папа Толя. Грузный, дебелый. Строитель, доминошник и рыбак. Одомашненный. После работы сидел на кухне с графинчиком и слушал старые песни. Когда оставалась половина, включал Течет река Волга и потихоньку плакал. А потом шел играть домино. Хороший мужик, справный, рассудительный. На жену руки не подымет. Любили.
Левочка. Единственный. Толстый, картавый мальчик с апломбом и врожденной хромотой. Впрочем, способный. Учился неплохо, но друзей, увы. Тысяча и одна причина. И все второстепенные.
И она. Та еще жидовка, - боязливо шептались соседские. Настоящая причина всех побед и неудач. Мама Роза.
Смыслом, надеждой и единственной ее любовью был Левочка. Все остальное так. Собственная жизнь - просто не в счет. Равно, как жизнь этого недотепы. Мужа. Отставной козы барабанщик. Деньги приносит, и ладно.
Уважали и боялись. Все и всегда. Цербер. Худая, костлявая, прямая, с одним изломом. Огромный нос, химическая завивка в мелкий барашек, очки на кончике и большие черные глаза. Для дикого вращения. Пол алфавита долой.
Левочка родился поздно. Уже и думать забыли. Такой подарок. Разумеется, слабеньким. Болел всеми, хоть справочник пиши. Роза стойко. Никого, только сама. Врачи по струнке.
Школу вдвоем. По-моему, до десятого. Обратно тоже. Встречала у дверей, забирала портфель, совала бутерброд. Чтоб голова не болела.
Лет до двенадцати вообще один не ходил, а когда начал, прячась по кустам, отслеживала. И если кто поближе тут-же налетала. Коршуном.
Любой, кто не восхищался, определялся как яростный антисемит. Антисемитами были все. Или почти все. Соседи, учителя, родители.
Культурным воспитанием, тоже она. Театры, библиотеки, кружки, концерты. Левочка лепил, рисовал, декламировал, пилил струны.
И что вы думаете, научился. Приторговывать. Прям, талант. Маленький бизнес. На всем. Ластики, тетрадки, ручки, промокашки...
Однажды, уже в студенчестве, договорились поменяться. Книгами. В обусловленный час пришел. Дверь открыла сама.
- Добрый день, договаривались. Принес.
Глазами полными ужаса возопила "гьев гьепит" и вытолкала из квартиры.
Когда речь заходила о матерях, шла вне конкуренции. Бешеная, сумасшедшая, настоящая еврейская. И это далеко не полный перечень.
Прошло время, много. Случайно повстречались. Оказалось, родители приказали, а сам так и не женился. Ни с одной не срослось. То-се, пятое-десятое, перекинулись за Израиль.
Если кто не знает, Израиль - место, где теперь обитает половина школы.
- Ты почему до сих пор здесь?
- Я гусский, - важно ответил изрядно полысевший Левочка.
- И давно?
- Всегда. Пгосто папа евгей, а мама - гусская. Стопгоцентно.
***
- Прошу, желательно коротко, в двух словах
- Они...
- Кто они?
- Налоговая
- Понятно, дальше.
- И вот они...
- Кто они?
- Ну, та сторона.
- Понятно, дальше
- А они ...
- Кто они?
- Я ж говорю, совет директоров...
Вроде бы все ясно, просто нужен уточняющий вопрос.
Минуту назад они - это налоговая, две - семья, три - совет директоров, а вчера - правительство. Множество "они" , где представлены все те, кто "не я", и если человек называет других поименно, мир объемен.
Есть Иван Иваныч, и я с ним состою в отношениях официальных, а с Ольгой Викторовной поближе, ибо она симпатичная и вообще, но плоскость "они" привносит усредненную дистанцию - точка из множества без каких-либо знаков отличия, и чтобы Иван Иванович возник в качестве такового он должен выйти из "они", как-то сфокусировать на себе взгляд рассказчика - создать индивидуальное событие, которое без слов "Иван Иванович" не может быть рассказано.
Ну, правда, Иван Иванович всегда "он", и почти не отличим от "они", так что должно случиться, чтобы его поименовали?
Вопрос Другого. Только в присутствии вопрошающего другого Иван Иван выходит из тени. Самому выговаривающему Иван Иванович не нужен, ибо в его представлении существует лишь мир-субъект, который не всегда подчиняется закону, наложенному говорителем. Это и есть проблема
Розового фламинго довольно часто крутили по радио, но странным образом засела фраза - думай осторожно, я могу исполнить. Как в попсовой песенке могла оказаться такая странная и завораживающая фраза. Уж что-что, а думать призывали без всякой осторожности - нет преград, и тут вдруг осторожно, плюс угроза - могу исполнить.
Кто он такой этот имярек, исполняющий неосторожные мысли, и как это технически вообще можно исполнить. Думать можно последовательно, рационально, непротиворечиво, смело или дерзновенно Не всегда получается, но хотя-бы понятно, а вот осторожно - это как.
Долго ломать голову не стал, закрыл вопрос рассуждением мысль материальна по цепочке до "не навреди", однако фраза продолжала будоражить таинственной загадочностью.
Как-то раз на уличном переходе женщина пожилых лет и малой подвижности чуть не стала виновницей дорожно-транспортного в месте, где на переход отведено семьдесят секунд.
Перед тем как переходить задумчиво смотрела на светофор, горевший красным, потом, за шесть секунд до зеленого, ступила на проезжую часть и только после этого увидела летящую наперерез машину, водителю которой пришлось совершить экстренное торможение, но когда поняла, что обошлось, натужно заковыляла дальше.
Слава богу, - подумал я, - но зачем устраивать такие нервы. Она никуда не торопилась, видела на светофоре и убывающий красный, и сколько оставалось до зеленого. Что решали эти шесть секунд, и стоило ли при малой подвижности и многих летах участвовать в гонках.
Возможно, хотя это наперекор здравому смыслу, человек нуждается в такого рода стрессах, а может принимала решение под тяжестью дум - видя, но не осознавая реалий. Короче, думала неосторожно.
Какого же было удивление, когда узнал, что песенка звучи иначе - думай о хорошем, я могу исполнить. Тускло и банально, стоило ли огород городить, шлягер как шлягер
Другие статьи в литературном дневнике:
