Иногда я просто не могу не писать об угрюмости и мерзости запустения некоторых городских окраин. Впрочем, это и не совсем запущенные районы, и не совсем окраины, а просто какие-то неприкаянные территории, где медленнее бьётся сердце и стынет кровь от вселенской пустоты и скуки. Скуки бесцельного прозябания. Похоже, что эти территории вовсе не имеют никакой предназначенной миссии, и уж точно не подчинены какой-либо высокой идее. И вот я там стал сейчас писать. Я не знаю, что такое вдохновение, но когда я работаю, все-таки появляются быстрые, ловкие движения руки и сердце бьётся быстро. Главное, ничего не замечаю, никаких неудобств. На новом месте у меня такое состояние отсутствует. Вижу сор, плывущий по Обводному, слышу мат шпаны, и как-то очень неуютно себя чувствую. Ощущаю себя так, будто бы чувствую каждый шаг прохожих по грязному асфальту набережной, если о ней такое можно сказать. А занесла меня сюда нелёгкая, поскольку мне казалось, что место близ храма и сам храм каким-то образом связан с Блаженной Ксенией. Знаю, что иллюзии всегда ведут не туда, но поддался обаянию тайны. И, соответственно, получил. В юности я читал рассказ о том, как человек искал дом, за дверью которого его должно ждать – что? Он не знал, но знал, что эту дверь нужно обязательно найти, и даже знал, как она выглядит. Автора рассказа не помню, как не помню из какой сказки мой любимый господин Сентябрь. Дверь он-таки нашел, но за ней оказалась пустота, в которую он и выпал. Ничего не могу сказать о том, насколько это место обязано Ксении Петербургской, хотя наш город имеет и такую ипостась – плоскую и тянущую всё из души протяженную унылость. А храм возвышается над ней, словно восклицательный знак. Среди города уныния и тоски, наполненного болезненной серостью, в которой возможна только мутная и несуразная жизнь.
И вот там, среди длительного и горького солнца и серых асфальтных позёмок пыли передо мною возник нескладный человек, в ископаемом галстуке и двубортном, вышедшем из моды ещё в восьмидесятых годах, пиджаке. Роговая оправа на пристальных глазах и пыльные волосы вокруг – предполагали в моём визави человека особенного, чем-то похожего на всю эту окружающую неприглядь. И голос, тихий, мягкий.
Сколько психов я повидал за годы работы на пленэре! Да не счесть. Буйных и тихопомешанных, фантазёров и мечтателей, пьяниц всех мастей и слабоумных. Но такого ещё не видел. Человек представился Сергеем Сергеевичем. Учёным. Рассказал мне о своих достижениях в научном мире, словно бы мне это было интересно, чего достиг, и, самое важное, к чему нужно быть готовым образованному человечеству, имея ввиду обстоятельства существования такого выдающегося ума, каким является мой собеседник. Такого откровенного вранья мне ещё не приходилось слышать, что я даже прекратил свою работу и с изумлением уставился на будущего нобелиата. Видя, что его слова привели меня в нужное состояние, человек деловито достал из кармана нечто напоминающее чековую книжку, где вместо банковских бланков были отпечатанные на ризографе и скреплённые по торцу клеем листы платежных сертификатов. В этот сертификат оставалось вписать имя его владельца и вырезать слева сумму пожертвований в пользу учёного, примерно так, как это делается с абонементными билетами на электропоезда. Моё нежелание приобретать сертификат вызвало в учёном взрыв негодования. Когда не подействовали и убойные, с его точки зрения, аргументы, что я этот сертификат «своим внукам показывать буду», и могу его в дальнейшем «использовать как вексель» учёный и вовсе разошёлся, несколько раз употребив непечатные слова. Видя, что денег не будет, учёный послал меня на х… и быстрым шагом двинул через дорогу, пересекая её вне зоны пешеходного перехода.
Если бы такое произошло с поэтом, даже с художником, меня бы это в меньшей степени удивило, но с учёным… Что до поэтов, то в метро я уже не раз встречал человека, торгующего газетой «Голос поэта», которую он сам же и выпускает. Газету он продаёт по 100 рублей, но охотно принимает и пожертвования для «укрепления поэзии», о чём громогласно не забывает напоминать пассажирам. Его газету никто не покупает, но пожертвования, выражаемое в более скромных суммах, подают охотно. Я понимаю, что ему, поэту, необходимо накапливаться, набираться «жизненного вещества», чтобы написать потом «Я встретил вас…» и… получил от вас чирик!
