Иду по Большой Пушкарской, смотрю – на столбе объявление: «издательство «N» объявило творческий конкурс на замещение вакантной должности главного художника». «Да, то ж про меня», – подумал я, и незамедлительно поспешил домой составлять резюме. Сколько я их уже составил – считать, не пересчитать. А что толку? Всё дело, наверное, в том, что в наше время преуспевают «конкретные и реальные ребята», а не такие как я, которые в резюме пишут, что, «начиная с третьего курса, все мои работы неизменно забирались в Фонд Академии и учился я всегда на хорошо и отлично». Кому какое дело, что и когда у меня забирали. Это никого не парит, даже милицию. Вот если бы меня самого забрали, вот тут совершенно иное дело, этт сразу – получи, засранец, волчий билет и ни о чём таком больше не спрашивай! Поэтому в своём резюме я решил попытаться быть конкретным и реальным. А конкретно – это то, что я, на настоящий момент исправен, если не считать нервного тика и задержки речи, и реально, в моём случае, что денег получать я всё равно буду столько, что хватит разве что на скудное пропитание, сколько бы я ни просил. Поэтому решил более не мудрить, а написать в резюме всего одно предложение, конкретно и реально: «Исправен, работаю за еду».
К менеджеру по кадрам стояла изрядная пёстрая толпа. Я же не хотел выпендриваться и оделся простенько – по-солдатски. Китель у меня ещё крепок, сапожки – не только до Киева дойдут, но и до Варшавы, а плащ-палатка вообще почти ни разу не надёвана. Сделав пару-тройку приседаний для бодрости и приложившись к походной фляжке, я устремился в кабинет начальства. Кабинет был просторен и бел. Хороший кабинет. Меня попросили подойти к длинному полированному столу, за которым восседала яркая платиновая блондинка. Стула возле стола не оказалось. Ещё две такие же блондинки вскоре пришли из глубины кабинета и стали поодаль, всем своим видом изображая белогвардейцев с картины Иогансона «Допрос коммунистов». Я вполне соответствовал фигуре пойманного красноармейца на первом плане, не хватало только будёновки. Впрочем, моя военная фуражка вполне могла сойти за таковую. А для пущего сходства с известным полотном я выставил вперед свою правую ногу прямо на ихний буржуйский ковёр. Запах французских духов мешался с едким гуталиновым ароматом, исходившим от моих кирзачей, и заставлял морщиться и ёрзать всю эту собравшуюся белогвардейскую контру.
Буду молчать, – решил я. Не произнесу ни слова. Не на того напали! Пускай знают наших!
– Ты коммунист? Большевик? – вызывающе спросила меня сидящая. Я стиснул зубы и поднял голову, дабы недобитки могли видеть моё смелое и открытое лицо. Но это только раззадорило недобитков. Слова «профсоюзы», «ячейки», «соцпакеты» полетели в меня, словно булыжники, доказывая, что не всегда булыжники – это орудия пролетариата. Я стоял как скала и молчал. «Не по зубам вам, белогвардейское отребье, такие орешки», – думал я и настороженно смотрел на входную дверь. И вышло всё по наихудшему сценарию – в кабинет вошёл лысый, конкретный и реальный ихний контрразведчик. Не мешкая, он принялся за меня. Подошёл, сделал несколько захватов, будто бы щупая на крепость мою старую военную форму, глянул на меня своими бесцветными рачьими глазками и неожиданно заорал: «Годен младшим охранником». Затем подошел к крашеным контрам и уже тише сказал: «Соцпакет через полгода, если профсоюз какой не затеет или ячейки всякие». Начальник службы охраны вышел, и картина Иогансона сама собой рассыпалась – белогвардейцы снова оказались заурядными крашеными блондинками, а я – неудачливым соискателем должности главного художника, получившим вместо этого место обыкновенного охранника. Вот беда! Куда бы я ни пришёл – везде одно и то же – младший охранник и все дела! Почему интересно?
