Потерянные в красной пыли. Не судите меня строго.

Не судите меня строго, это моё первое произведение, написанное в 2002г.

Потерянные в красной пыли.

Брошенный в этот мир человек точно так же может из него уйти. Он понимает о тотальности своего исчезновения, поэтому принимает смерть как должное. Он точно знает, как уйдёт из жизни и когда.

Трагедия – это то, чего нельзя избежать. Но она приносит очищение тому, кто становится её наблюдателем.

Прежде самого Начала не было ни Неба, ни Земли, ни Солнца, ни Луны, ни людей, ни животных, ни растений. Потом из Истинной Пустоты возник Беспредельный Божественный Старый Будда…Возникнув, Старый Будда установил Небо и Землю. Нерождённая Праматерь установила Первичное Небо…
Нерождённая Праматерь породила инь и ян и двух младенцев: мальчика и девочку. Она назвала мальчика Фу Си, а девочку – Нюй Ва. Фу Си имел фамилию Ли, а Нюй Ва – Чжан, и они породили человечество… В конце эры первозданного хаоса они породили девятьсот шестьдесят миллионов сыновей и дочерей, а так же множество счастливых звёзд. Вечная Матерь послала своих детей в Восточную Землю. Они потерялись в мире красной пыли.

« Книга о собрании Драконьего цветка». Китай XVIIIв.
Ощущение близости, которой никогда не было
История о девушке, которая потеряла ноги
Незаконченный рассказ.

Утро было раннее. Сон всё ещё не отпускал моё ленивое тело, а в голове уже прокручивался план сегодняшней работы.
С великим усилием я заставила себя встать и добраться до ванной, где совершенно ничего не соображая ещё минут пять тупо смотрела на своё отражение в зеркале. Ужасно хотелось спать, руки и ноги меня не слушались, а глаза вообще отказывались открываться.
После кофе стало немного легче. Вообще-то я никогда не пила по утрам кофе, но сегодня заваривать чай совершенно не было времени. На дорогу до издательства оставалось пол часа, из-за моего сонного состояния, я потеряла драгоценные двадцать минут. В свободное время я никогда не следила за временем, но утро само по себе всегда было особенным. С начала дня не хотелось терять ни минуты. Это время дня кажется каким-то волшебным, время течёт так быстро, что единственная твоя миссия во всём этом – не отстать. Я никогда не была пунктуальной, но минутам в начале дня знала цену.
И вот уже в восемь сорок пять я под землёй, в переполненном вагоне метро приближалась к работе.
В двадцать семь у меня была квартира – что не мало важно в большом городе, за плечами диплом о высшем образовании, работа, которая не вызывала никаких эмоций (даже отрицательных) и ещё много страхов, мыслей и неисполненных желаний. Я о многом жалела, но у меня никогда не возникало желания что-то исправить. Всё, что со мной происходило, меня вполне устраивало, я не жаловалась и особо не переживала по поводу, что у меня чего-то нет или я делаю что-то не так. В моей жизни было место веселью и печати, а начало этого года выдалось совсем нейтральным во всех отношениях.
Сегодня утром я была словно зомбированная кукла с чужими мыслями, необъяснимой головной болью и с желанием куда-то идти. Куда? Это было не так важно. Важно было идти. По дороге к метро моему мозгу вздумалось впопыхах, в мутной дымке вспоминать сегодняшний сон. Это был один из снов, которые не фиксируются впоследствии сознанием, а лишь оставляют поутру ощущение какой-то смутной потери, которую сложно сформулировать словами. И чем больше я напрягала воображение и память, тем сильнее у меня начинала болеть голова.
На следующей станции после того как я зашла в вагон, и не найдя свободных мест, встала с левой стороны и взялась за кожаную ручку, вошёл мужчина. Он долго пробирался в глубь вагона и в конечном итоге встал прямо за мной, так, что всю дорогу до издательства я вдыхала аромат его дорогой туалетной воды. На каждой станции люди стремительным безликим потоком выходили из вагонов, а другой поток так же стремительно их заполнял, вот только мужчина, который стоял позади меня, всё так же оставался на месте. Так мы доехали до моей станции, где и он со стремительным потоком устремился вслед за мной. Мы вместе по эскалатору поднялись наверх, потом прошли ещё несколько метров и он, обогнав меня, завернул за угол и исчез. Не осталось ничего: ни запаха, ни звука шагов за спиной, ни ощущения, подтверждающего его существование. Его лица я так и не видела, но странное ощущение того, как он вдруг канул в небытие, преследовало меня до самой работы.
Я даже сама не заметила, как увлеклась воображаемым изучением этого незнакомца. Вспоминала: во что он был одет, как от него приятно пахло и ощущение непонятной близости, которой не было.
В издательстве я провела весь день. Накопилось много работы и мне пришлось до самого вечера проторчать у компьютера.
Ещё пол часа в метро и я была дома. Я подошла к двери и по инерции нажала на звонок, тут же вспомнив, что дома никого нет, стала доставать ключи из сумки. Но неожиданно для меня я услышала шаги и дверь распахнулась. Эдриан уезжал по работе и должен был приехать только через два дня, и его ранний приезд меня приятно удивил.
Я перешла через порог и обняла его. Его рубашка была пропитана тонким ароматом цитрусов, запах, конечно, не такой, какой я сегодня почувствовала, но он мне всегда нравился - это был истинно его запах. Вот на протяжении уже многих лет я не припомню, чтобы от него пахло как-то по-другому. Мы жили вместе около трёх лет, а знакомы были, казалось всю жизнь. Я любила его. Любила так сильно, как никого и никогда в своей жизни. Он был мне и другом и любовником и мужем, - он был мне всем на свете.
В прихожей валялись две ещё не разобранные сумки, значит, приехал он совсем недавно, но запах жареного мяса, исходящий из кухни заставил меня сомневаться.
- Прости, что задержалась, но я никак не думала, что ты сегодня вернёшься.
- Я тоже думал, что сегодня не вернусь. Просто мне удалось уладить все дела и вернуться пораньше. – Сказал Эдриан. – Я, ещё не раздевшись, решил что-нибудь приготовить, но в холодильнике ничего съедобного кроме большого куска говядины не оказалось. Милая, ты, чем питалась эти дни?
- Да я практически здесь не жила.
- А где же ты была?
Он снял с моего плеча сумку и бросил на пол.
- После работы ходила к дяде ужинать, а иногда в кафе у станции.
Около издательства находилась автостанция, а к станции прилегало небольшое кафе. Кафе как кафе, таких здесь много понастроили в восьмидесятых. Его название я никак не могла запомнить, может быть потому, что на большой вывеске над кофе было написано что-то по-испански. У меня и никогда не возникало желания узнать, что же там написано, да мне кажется, что практически ни у кого, кто сюда ходил, не было такого желания. Я знала только одно, что владелец этого заведения приехал из Испании. Первым делом он открыл это кафе и два ресторана где-то в центре города. Рестораны процветали, а это кафе так и осталось простым кафе у станции. Готовили там отлично. И что мне ещё там нравилось – там подавали чай. Иногда я покупала там чай домой, но больше удовольствия я получала, когда пила его там. Его заваривали как-то по-особому. Дома у меня никак не удавалось достичь такого вкуса как в этом кафе. По вечерам прекрасно жарили мясо и подавали пшеничные ванильные лепёшки. В этом кафе постоянно ужинали водители автобусов, так что иногда здесь было шумновато.
На кухне пахло жареным мясом и приправами. В воздухе еле ощутимо чувствовался запах чёрного перца и корицы. Эдриан налил целый бокал вина и манящим движением руки предложил сесть. Мы расположились друг напротив друга и стали ужинать.
Он рассказывал, как съездил, как ему повезло, что он закончил всё на много раньше и как рад видеть меня. Я же рассказывала о том, как скучно провела эти дни без него. - Я всю неделю ждал этого момента. Чтобы мы вот так просто сели вместе.
Я уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но он опередил меня.
- Ничего не говори. Я ужасно хочу в душ. Всё тело зудит и чешется. Четыре часа в электричке в самое пекло дают о себе знать. Подожди пятнадцать минут, я быстро.
Он встал, поцеловал меня в шею и вышел из кухни. Я услышала, как в ванной закрылась дверь и потекла вода. Сначала из крана, вода с напряжением ударилась о край ванной, и зашумела, потом со скрипом повернулась ручка, и Эдриан встал под душ. Жили мы спокойно, у каждого своё дело. Иногда он уезжал, меня это особо не волновало. Работа есть работа. Но в этот раз эта поездка была самой долгой из всех, которых я помнила. По началу я переживала из-за самых незначительных отлучений, но вот после того, как устроилась в издательство, стала на много смиреннее, потому что сама была весь день на работе. Сначала было тяжело, а год назад сменился график, и стало немного свободнее. Поэтому ужин у нас обоих имел какое-то ритуальное значение.
Я пила вино, а к мясу не прикасалась, ждала, когда Эдриан выйдет из ванной.
И тут в голову стали приходить какие-то странные мысли. Почему-то вспомнился очень давний случай. Ещё в институте довелось узнать об очень неприятном происшествии. На лекции по предмету безопасности жизнедеятельности нам рассказали историю про девушку, которая потеряла ноги в связи с неосторожностью поведения на железнодорожных путях. Я несколько раз в воображении прокручивала этот день. И эта история засела у меня в голове на очень долгий срок. Почему? Да, я и сама не пойму. И почему эта история вспомнилась мне именно сейчас, тоже понятия не имею.
Ей было тогда двадцать девять. Звали её Клара. Она получила отпуск и отправилась навестить любимого человека в другой город. Был прекрасный солнечный день. Клара была в хорошем расположении духа, и она ни о чём не могла думать, кроме того, что через пару часов увидит человека, о котором, не переставая, думала вот уже недели две. Всё из-за этой работы. Они виделись не так часто, как хотелось бы, но очень любили друг друга. И вот в этот погожий летний день она садится в вагон электрички, который по воле судьбы через пару часов переедет ей ноги. Проехав уже больше половины пути, прочитав несколько статей в какой-то местной газете, ей вдруг захотелось покурить.
« Да, - думала она – сейчас бы набрать полные лёгкие и выдохнуть, так, чтобы голова закружилась». Сидеть на раскалённом под солнцем кресле, было уже не возможно. Жара, будто сама, просила, чтобы она вышла. И вот на следующей станции Клара не выдержала. Электричка остановилась ровно на пятнадцать минут, и она с сигаретой в руке выбежала на пирон. Отойдя подальше от солнцепёка и встав в тень, она закурила. Девушка набрала полные лёгкие, немного подержала в себе, а потом выдохнула с облегчением. Казалось, что она делает это не для себя, а назло этой невыносимой жаре, которая так донимала её всю дорогу. И тут мелкая дрожь пробежала от щиколотки до запястья. В воздухе почувствовалось что-то тяжёлое, тело на секунду онемело, а в желудке заныла невыносимая пустота. Будто ничего и не было: ни желания покурить, ни желания скрыться от жары, ни желания встретиться с любимым человеком. Будто всё это исчезло в ту же секунду, когда в воздухе почувствовалось это жуткое что-то. И это что-то сжирало её из нутрии.
Она бросила сигарету и направилась к вагону, но было уже поздно. Электричка тронулась. То ли время незаметно пробежало, то ли поезд тронулся с пирона раньше положенных пятнадцати минут времени, но он и в самом деле уже отходил, от намеченной остановки. Девушка побежала за ним. Поезд слишком быстро разогнался, и успеть за своим вагоном было очень сложно. Она почти догнала его, зацепилась за дверь и хотела поставить ногу на перекладину. И вот опять где-то внутри живота заныло что-то. Нога неожиданно соскользнула, и всё тело потянуло вниз. Почувствовался хруст костей. Разум перестал подчиняться восприятию действительности, и девушка потеряла сознание.
В ванной всё ещё слышался шум воды, а мясо на столе понемногу остывало. Вино в бокале почти заканчивалось, и я подлила себе ещё. И тут я поняла, почему эта история так надолго осталось у меня в памяти. Я трактовала её по-другому. Как нам тогда говорили, смысл был в том, что она была очень не осторожна на железнодорожных путях, но я понимала это иначе. Девушка витала где-то в своём мире, где она взяла отпуск, где ехала на встречу к любимому человеку. Она и не думала, что существует другая действительность, где всё происходило по своим законам. И это что-то хотело вернуть её, предостеречь. Но мир желаний поглотил Клару целиком. У девушки всё было слишком хорошо, чтобы заметить грядущее несчастье. Так неужели, когда у тебя всё хорошо надо обязательно ждать несчастья!? Да, наверное, так оно и есть. Нельзя постоянно прибывать в иллюзиях придуманного тобой мира. Весь наш мир полосатый – чёрно-белый. И после белой полосы обязательно идет чёрная, а после чёрной белая. Таков закон джунглей этой суровой действительности.
Эти размышления придали моему лицу задумчивый, и немного отрешённый от этого мира вид. Когда на кухню зашёл Эдриан, то немного удивлённо посмотрел на меня. Он был в махровом халате, который я ему подарила на его день рождения.
Эдриан сел напротив меня и стал разглядывать мой бокал, с недопитым вином.
- Ты знаешь, - он взял меня за руку – Мне, кажется, я не слишком многого прошу. Ведь мы с тобой взрослые люди. Неужели для тебя так сложно пойти и подать заявление.
- Мне кажется, что мы уже говорили на эту тему. - Сказала я.
- Джо, ничего не изменится.
- Я не видела тебя двенадцать дней, давай не будем об этом. Я хочу просто посидеть и поговорить, но не об этом.
Эдриан, немного потупив взгляд, налил себе вина и одним глотком выпил пол бокала. Кожа у него была распарена горячей водой в душе. У висков виднелись небольшие капельки пота, волосы были мокрыми и редкими прядями спадали на широкий лоб. Он облизал губы, взял вилку и положил в рот пару кусков мяса, предварительно окунув их в соусе.
- Когда я ехал домой, - ещё не проживав мясо, говорил Эдриан. - в вагоне электрички мне повстречалась очень странная особа. Она продавала газеты, ходя по вагонам. Одета была в какие-то лохмотья, волосы сальные и не чёсанные, но в прекрасном весёлом настроении. По началу я ничего особо интересного в ней не заметил. Ну, старушка как старушка. Зарабатывает себе на жизнь, конечно, необычным способом для её возраста. Да и зачем ей это я не могу понять. Ведь деньги ей на проживание должно выдавать государство: пенсию, различное пособие. Я купил у неё несколько местных газет в самом начале пути, сам даже не знаю почему. Наверное, мне её просто стало, жаль. Когда я отдавал ей деньги, нечаянно дотронулся до её руки. Очень аккуратно. Коснулся её запястья, просто потому, что уже начал читать заголовок газеты, которую взял в руку и, отдавая деньги, совершенно интуитивно подал их ей, рассчитывая на то, что она сама их возьмёт. И именно тут я коснулся её запястья. Она как будто вздрогнула, попятилась назад и скрылась в толпе заходящих людей на станции, так что я так и не отдал ей её заработанные деньги. Я хотел окликнуть её, но даже не знал как. Эта старушка совершенно скрылась из виду. По началу кинулся её искать: прошёл вагона три впереди и два вагона сзади, но никакого намёка на её присутствие в этом поезде, я не обнаружил. Несколько пассажиров посмотрели на меня, как на сумасшедшего, но я не обратил на них никакого внимания.
- И что, ты так и не отдал ей деньги? Она больше не подходила?
- Знаешь, я очень устал. Может в кровати, ты дослушаешь мой рассказ?
Эдриан встал, взял у меня из рук бокал с вином и поставил его на стол. Потом медленно стал расстёгивать молнию на платье. Руки у него были нежные, тёплые, а от распаренного тела пахло знакомым запахом мыла и геля после бритья.
Ночь выдалась лунная. Мы жили на третьем этаже многоэтажного дома, поэтому из окна, ночью луну было трудно усмотреть. Но этой ночью она будто сама заглядывала к нам в спальню. Подкрадывалась, подкрадывалась и вот, наконец, когда подумала, что мы заснули, решила украсть у нас всё тепло, что мы накопили за день. Холодным безжизненным светом она поглощала всё на своём пути, и только наша спальня всё ещё была наполнена, горячим воздухом страсти и желания, который не растворится до утра.
Где-то на верху еле слышно играла музыка мелодичная и приятная, но как я не прислушивалась, слов всё-таки разобрать не могла, но уж больно она казалась мне знакомой. Почему-то опять вспомнилась история о девушке, которая потеряла ноги, мои предположения о чёрно-белом строении жизни и о каком-то неведомом мне законе джунглей, который как не старалась, понять не могла.
Самопроизвольно глаза устремились на часы на стене. Стрелки показывали два часа тридцать две минуты, но сна не было ни в одном глазу. Рядом с часами висела картина, которую нам подарили на новоселье какие-то друзья Эдриана. Сначала она показалась мне странной, но с определённым стечением времени я к ней привыкла. На этой картине были изображены цветы, которые по непонятной причине толи поднимались, толи падали с неба. Она словно оживала по ночам. В сумраке все предметы приобретают какой-то самостоятельный характер. Они начинают двигаться, перемещаться, а стоит включить свет, как они снова становятся неодушевлёнными, лишенными всякой тайны, вещами.
Но свет я включать не собиралась. Рядом лежало горячее тело Эдриана. Я протянула руку и дотронулась до его волос, провела пальцем условную линию от уха до плеча и мягко прижала ладонь к груди. Да, он здесь, он рядом со мной. Он живой и лежит со мной в кровати. Я чувствую, как бьётся его сердце, как пульсирует горячая кровь в его теле, как он дышит. Еле слышно. Заметно только, как поднимается и опускается его грудь. Казалось, что всё вокруг не важно. Что всё, что нас окружает, потеряло ранее имевший смысл. Важно было только ощущать ладонью этот стук. Тук-тук, тук-тук…тук-тук, тук-тук. Будто убери я руку, и всё исчезнет, растворится тело, лежащее рядом и я сама кану в небытие.
Луна исчезла, а темнота всё не сходила, будто ждала чьего-то приказа. Но приказа не было, и она таинственно стала таять, будто сама устала ждать. До рассвета было ещё далеко, но такой густой тьмы как раньше уже не было. Что-то чувствовалось в это время суток. Что-то необыкновенное. Как будто попадаешь в другой мир. Где всё то же самое, что и в обычной жизни, но довольно спокойнее, равномернее. Время здесь мёртвое. Оно как будто вообще отсутствует. Мы не замечаем этот мир, потому, что не хотим выпадать из времени. Мы засыпаем и просыпаемся только с рассветом. Просто вычёркиваем его из своей жизни.
Проснулась я от назойливого пиканья будильника. Левая рука все ещё была крепко прижата к груди спящего Эдриана. Я аккуратно вытащила руку и выключила будильник. Время будильника было поставлено на семь утра. Видимо я забыла его отключить вчера. Сегодня суббота, а из-за этого нервного будильника я встала в семь утра.
По субботам и воскресеньям я не работала, поэтому могла спать как королева до самого обеда. Но со вчерашнего дня сон обо мне будто забыл. Ночью я вообще глаз не сомкнула, а на утро заснула, дай бог, часа на два. Эдриан от звука пикающего будильника даже не шелохнулся. В отличие от меня сон о нём точно не забыл. У него немного дёргались веки и пальцы рук, видимо утреннее сновидение было в самом разгаре. Я где-то читала, что те сны, которые остаются в памяти бывают как раз под утро, и чтобы не мешать Эдриану, досматривать его сон я незаметно встала и направилась в ванную.
Пустое пятно в прошлом
Проигрыватель с пластинками
и кто въехал в пустующую квартиру.

В ванной я надела халат (ведь после вчерашней ночи на мне ничего не было) и включила горячую воду. Я стала ждать, когда она сольётся и станет совсем горячей. Прошло минут пять, и от раковины пошёл пар. Я умылась, почистила зубы и нанесла утреннюю порцию крема на лицо.
Подойдя к холодильнику, вспомнила, что там практически ничего нет кроме соуса и пары яиц, которые лежали там уже неделю. Я надела шорты, полосатую майку, в которой ходила в треножорный зал, лёгкие сланцы и вышла на улицу. Утро было солнечное, в воздухе ещё чувствовалась ночная прохлада, а на открытые пальцы ног попадала роса. Вообще всё лето температура держалась очень высокая, дождей почти не было, и трава местами была выжжена солнцем. Сейчас была уже середина августа, а жара и не думала спадать.
Утренний, свежий воздух прояснял голову после сна и наводил порядок в вещах, меня окружающих. Начинался новый день – новая, ещё неизведанная мною жизнь. Вчерашний день, с приходом мертвого времени, полностью поглотило прошлое.
Мне не хотелось идти в большой супермаркет. Меньше всего этим утром мне хотелось видеть и говорить с совершенно незнакомыми людьми. И я направилась в «Хлебную лавку» за углом соседнего дома. Там работала женщина, которая жила этажом выше нас. Иногда казалось, что вся суть её существования заключалась в том, что она все про всех знала и должна эти знания поведать всему миру, этакая безобидная сплетница. В воображении, прикинув, как она с азартом рассказывает про всех соседей, я поняла, что её вид сегодня утром меня раздражать не станет, и даже возник интерес узнать про какие-нибудь местные новости.
По дороге до магазина я почти никого не встретила, и только у входа натолкнулась на старушку, которая, как раз, выходила. В магазине тоже никого не было, и я почувствовала полное удовлетворение от одиночества и не от кого независящего права выбора. Я купила несколько булочек для завтрака, плавленого сыра, немного яиц, куриное филе, овощей для салата и бутылку белого вина. Продавщица мне на удивление, только поприветствовала меня и никаким посторонним словом не обмолвилась. Тогда я решила сама раскрутить элементарный разговор.
- Вы, знаете, я ночью музыку на верху слышала. Ведь эта квартира пустует уже целый год. Туда кто-то въехал? – Спросила я.
Она просияла улыбкой, видимо к ней давно никто не обращался с такими вопросами, и рукой подманила меня ближе к себе.
- Въехал мужчина, на вид лет тридцати. Один. Живёт тихо, весь день его не видно, только вечером видела пару раз. Нелюдимый какой-то. Никого к себе не водит, даже женщин у него не видно. А, в общем, очень доброжелательный человек, всегда приветствует при встрече, помогает покупки донести. И музыку у него часто слышно, особенно по вечерам.
Идя, домой с двумя наполненными бумажными пакетами и, жуя яблоко, в голове вдруг вспомнился вчерашний рассказ Эдриана про старушку в электричке. Он его так и не закончил. А в голове начала крутится мелодия, которую я услышала вчера около трёх часов ночи. Что-то очень знакомое, но как не пыталась, вспомнить, где я её услышала всё же так и не смогла.
Когда я уже поднималась по лестнице в подъезде, то представляла, как сейчас приготовлю Эдриану завтрак. Наверное, намажу на булочку немного сыра, но это потом, с кофе, а сначала сделаю легкий салат, со свежевыжитым апельсиновым соком. Или нет? Может яичницу с помидорами и вчерашним соусом. Когда я открыла дверь в квартиру, то всё осталось на своих местах. Та же сонная атмосфера, из которой я ушла пол часа назад, те же сумки, не разобранные со вчерашнего дня, и моё платье на кухонном полу. Я прошла тихо на кухню, положила пакеты и осмотрелась. В отъезды Эдриана я жила сама по себе, ни о чём особо не задумывалась, ни о ком не заботилась, и никому не готовила ужин. А с его присутствием всё как будто становилось на свои места. Спальня приобретала запах цитрусов, в ванной пахло его умывальными принадлежностями, а иногда и потными тренажёрными майками. В субботу мы отдыхали вместе, а в воскресенье он ходил в тренажёрный зал. Нет, он совершенно не был одним из тех, кто накачивает мышцы и по долгу не отходит от зеркала. Нет. Когда люди долго занимаются мыслительной работой, то физическая нагрузка возвращает их на «грешную землю». Эдриана это успокаивало, снимало копившееся напряжение, так что эти походы в тренажерный зал я даже очень поощряла. Он часто уговаривал меня заняться тоже чем-нибудь подобным. Предлагал даже ходить вместе, но я отказалась. И через некоторое время, по рекомендации знакомой с работы, стала ходить на йогу. Не потому что в наших кругах это стало популярным, просто у меня ещё не задубела пластика и гибкость, которые я получила, занимаясь семь лет в художественной гимнастике. Но сегодня была суббота. Он всё ещё спал, а я уже принялась готовить нам завтрак.
Я нарезала салат, сделала сок и поставила варить кофе. «Может быть, пришли газеты», подумала я. Когда поднималась по лестнице, я совсем забыла посмотреть в почтовый ящик. Они, наверное, лежат там уже с начала недели. Я совсем про них не вспоминала, да и не было определённой нужды. Это Эдриан любит читать прессу, а по мне, так это совершенная чушь, на которую не стоит тратить времени, если в доме есть телевизор. Телевизор у нас имелся, но включали мы его не так часто. Иногда брали на прокат видеокассеты или по утрам (если было время) смотрели новости. Но и это бывало не так часто.
Я услышала, как Эдриан встал с постели и направился к ванной. Опять привычно зашумела вода и закрылась дверь. А в прихожей раздался телефонный звонок. Была суббота. Мог позвонить кто угодно, не исключая родителей Эдриана, а вот с ними этим приятным солнечным утром говорить что-то не хотелось. С приходом Эдриана в мою жизнь мне пришлось впустить туда и его родителей. Сам брак и семью, как социальные институты я не признавала, с их несправедливыми разделениями ролей и обязанностей. Но такая уединённая и размеренная жизнь с Эдрианом меня вполне устраивала. Не было названий типа «жена» и «муж», все наши обязанности были достаточно условными, что мне очень нравилось. Но вот его родители были его единственным минусом в наших отношениях. Его мама назойливо звонила и приходила без приглашения, когда захочется. Это не устраивало не меня ни его. Я спокойно села за стол и налила себе сока. Телефон протрещал раз десять, а потом умолк. Я уже начала раскладывать салат по тарелкам, как телефон зазвонил снова. Своей настойчивостью он убедил меня взять трубку, да и нервничать из-за трещавшего телефона утром, не хотелось. С самого утра я делала себе установку : «мое хорошее утреннее настроение останется на весь день и никто мне его не испортит». Но сегодня был не такой день.
Когда я взяла трубку, Эдриан всё ещё находился в ванной и моего разговора он не слышал.
- Алло - неуверенно произнесла я.
- Здравствуйте. Не могла бы я услышать Джозефин Морен? – ещё не увереннее чем мой голос, раздалось в трубке.
- Я вас слушаю.
- Мне очень неловко вас беспокоить, но ничего не поделаешь, - это была последняя просьба моего сына. – Сказал женский голос. По её речи действительно было видно, что ей очень неловко.
- Кто вы и что за последняя просьба?
- Мне действительно неудобно вас беспокоить и напоминать вам о прошлом, но мой сын перед смертью попросил меня передать вам, чтобы вы приехали к нему на похороны. Моего сына звали Кристиан. Кристиан Браун.
В моей голове как-то размыто промелькнуло лицо семнадцатилетнего мальчика, с которым мы жили по соседству. Некоторое время мы с ним дружили, гуляли в одной компании, пытались встречаться, но у нас ничего не получилось. Мы даже переспали один раз, но в этом не было ничего особенного. Странно, но больше ничего о нём я вспомнить не могла. Что же случилось?
- Но мы не виделись с ним десять лет. Что случилось? Как он умер?
Женщина дала небольшую паузу. Я слышала, как она дышит: как-то запыхавшись, иногда всхлипывала. Мне показалось, что она плачет. Я почувствовала себя глупо за неуместный вопрос. Ей видимо было трудно на него ответить, и она молчала. Молчание не могло продолжаться вечно. Я хотела уже задать другой вопрос, как она вдруг меня опередила.
- Похороны состояться после завтра. Не могли бы вы приехать?
- Он действительно этого хотел?
- Да.
Я сразу же стала рассчитывать. Так. После завтра понедельник. Мне на работу, и я уже хотела отказаться, как осознала своё безвыходное положение.
- Да, конечно, я приеду. Во сколько мне лучше приехать?
На другом конце провода женщина совсем разрыдалась. А я чувствовала себя, как не в своей тарелке всё больше и больше.
- К полудню.- Через слёзы говорила женщина.
- Я приеду.
- Спасибо, что согласились. До свидания.
- До свидания.- Сказала я и сама удивилась своему голосу. Он показался мне чужим и отрешенным.
В это время из ванной вышел Эдриан и поцеловал меня в лоб. А я только что поняла, что вот уже минут пять сижу с трубкой в руке, которая издаёт только монотонные гудки.
За завтраком я рассказала Эдриану про телефонный разговор и что, скорее всего в понедельник придётся ехать на похороны Кристиана. А кто он такой и кем мне приходился, я так и не смогла объяснить. Этого я и сама не знала.
Как будто пустое место в прошлом. Вроде был человек, а вспомнить совершенно нечего. Всё что со мной происходило, казалось, было в другой жизни и даже вовсе не со мной. Да и что он делал и как жил, эти десять лет я понятия не имела. А тут он захотел, чтобы я приехала на его похороны. Что бы это могло значить? Мы тихо и молча позавтракали. Эдриану говорить особо не хотелось, а я полностью была погружена в воспоминания десятилетней давности.
Он был на три года старше меня. Высокий, светлые волосы, белоснежная кожа. Мне вдруг захотелось вспомнить, как он улыбается, целуется, обнимает меня, но у меня ничего не получилось. Будто его и не было. Не возникало совершенно никаких эмоций, ни положительных, ни отрицательных. О мёртвых говорят либо хорошо, либо ничего. И я тоже не могла ничего о нём сказать. Не потому, что плохо о нём думала, просто мне совершенно нечего было про него сказать. Я попыталась прогнать эти мысли подальше, уверяя себя в том, что у меня ещё будет время об этом подумать, например, после завтра.
- Сегодня суббота, а завтра воскресенье, надо успеть насладиться выходными. Попытайся пока об этом не думать. – Сказал Эдриан.
- Воскресенье день отравлен.
-Почему?
-Он на кануне понедельника. Но ты не бойся, субботу я не испорчу.
Эдриан улыбнулся и зевнул во весь рот. Потом костяшками пальцев потёр себе глаза.
- Что сегодня собираемся делать? – Спросил Эдриан.
- Во-первых, я не хочу весь день сидеть дома, во-вторых, ты мне должен уделить внимания в целом столько, сколько не уделял вот уже полторы недели. А в третьих…
- А что в третьих?
- Я не знаю. Я ещё не придумала, я предоставляю это право выбора тебе. – Сказала я.
- Тогда я предпочёл бы что-нибудь почитать до обеда. Что-нибудь вроде объявлений и просто узнать местные новости. – С сарказмом произнёс Эдриан, зная, что эти вещи я ненавижу.
Я спустилась вниз к почтовым ящикам и вытащила из них всё, что накопилась за неделю. В ящике меня дожидались две не особо толстые газеты, которые лежали там с понедельника, одно большое заказное письмо, в тёмной шершавой бумаге, еле-еле помещающееся в почтовом ящике, несколько рекламных брошюр и одно простое письмо. Я взяла всё в охапку и, закрыв дверцу ящика, двинулась наверх.
Поднимаясь на второй этаж, я перекладывала ключи в другую руку, и тут этот большой конверт перевесил, и всё остальное просто выпало из рук. Газеты упали на пол, а письма вообще пролетели в щель лестницы на первый этаж. Я уже нагнулась, чтобы поднять с пола упавшие газеты, как услышала шаги на лестнице. Кто-то спускался вниз, а я тут в скорченном положении поднимаю с пола какую-то макулатуру. Вдруг шаги смолкли прямо перед моим носом. Я потянулась к основанию лестницы за остатком рассыпавшихся газет, как увидела, что чья-то рука также потянулась за ними. Мужчина нагнулся и, подняв газету, вежливо протянул мне.
- Здравствуйте. – Произнёс он.
- Привет.
- Два письма пролетели на первый этаж. - Спасибо, я знаю.
Он встал и протянул мне руку, чтобы поздороваться. Мы обменялись не сильным рукопожатием, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать какой он человек. Где-то в мыслях моментально пролетела мысль «это он». Это сосед с верху, у которого я слышала музыку, и тот про кого рассказывала Маргарет. Этот человек производил на себя очень даже приятное впечатление. Выглядел он лет на тридцать пять, высокого роста, темноволосый с сильно выдающимся мужским признаком – скулами. На нём была светло-голубая футболка и немного потрёпанные джинсы, а на ногах открытые шлёпанцы, в каких некоторые предпочитают ходить в бассейн. Мы вместе спустились на первый этаж. Я подняла упавшие письма, уже собиралась уходить, как интерес к новому человеку меня остановил.
- Это случайно не вы въехали в квартиру на четвёртом? – Спросила я.
- Да, это я. Меня зовут Ник. Я въехал на прошлой неделе, и ещё не успел освоиться.
- Я живу под вами. Я Джозефин, но все меня зовут просто Джо. Я слышала музыку ночью. Это от вас?
- Да. Когда я въехал, кроме большого дивана и старого проигрывателя с несколькими пластинками, я там ничего не обнаружил. Такие проигрыватели, наверное, были у каждого в шестидесятые. Осталось несколько пластинок Фрэнка Синатры, Биттлз и Рея Чарльза. Я прошу прощения, если потревожил вас ночью своей музыкой.
- Нет. Нет, конечно, не потревожил. Просто я весь день хожу и никак вспомнить не могу что это за мелодия.
- Во сколько ты слышала музыку? – спросил он и, подняв голову вверх о чем-то задумался, будто вспоминая « во сколько же он слушал проигрыватель? », но только выглядело это как-то наиграно и немного фальшиво.
- В третьем часу ночи. – Ответила я.
- Скорее всего, это был Фрэнк «this is snow». Я решил купить проигрыватель компакт дисков. Как раз сейчас направляюсь в магазин. Я честно не знаю, найду ли что-нибудь по близости, но мне хотелось бы, чтобы ты пошла со мной. Я в этой местности плохо ориентируюсь. Так и познакомимся поближе.- Он вытащил из кармана джинсов солнцезащитные очки и повесил их на ворот футболки. Потом засунул обе руки в карманы и стал пристально на меня смотреть, будто на мне мог быть написан ответ на его предложение.
- Просто прошу мне помочь. – Наконец сказал он, изнемогая от моего молчания. – Я несколько раз видел тебя с мужчиной. Вы живёте вместе. Больше чем час я времени не отниму. Скажешь, что надо сходить в магазин. Мы с ним столкнулись вчера, и мне кажется, что я ему очень не понравился. – Ник замолчал. Лёгкая футболка и джинсы выдавали объемные контуры его тела. Это был сильный мужчина в расцвете сил. Но глаза и то рукопожатие говорили совсем о другом. – Мне действительно очень хочется, чтобы ты пошла со мной.
Я стояла в полном недоумении, не понимая, что происходит. Совершенно незнакомый мужчина просит моей помощи. И его глаза искренне просили «спаси!». Я не знала, что ещё делать и уже через пару минут мы шли вместе в музыкальный магазин. Перед этим я зашла домой, положила газеты и письма, Эдриану сказала, что иду в магазин и очень скоро вернусь. Эдриан в это время собирался кому-то звонить, так что моего отсутствия он практически не заметит. Ник ждал меня у входа, надел солнечные очки на глаза и закурил.
Мы быстро дошли до ближайшего музыкального магазина. Ни он, ни я не проронили, ни слова. Огромный огненный диск поднимался всё выше и выше. К обеду жара стала возрастать. Солнце слепило глаза и жгло плечи. Я чувствовала, как от шеи до поясницы медленно скатывались капельки горячего пота. Мы с Ником шли плечо к плечу. У меня не было особого желания его рассматривать, но по неволе, изучала его шлепанцы, руки, с сильно выделявшимися потоками вен, и иногда поворачивая голову, замечала изумительно гладковыбритый подбородок. Он тоже иногда поворачивался и смущённо улыбался, но и в этом жесте мне удалось рассмотреть нотки фальшивости. Взгляд его был устремлён куда-то вдаль, сквозь проходящую на встречу толпу. Сначала я чувствовала себя неловко, но потом это чувство сменилось непонятной смиренностью к ситуации, в которую я сама захотела войти.
Когда мы уже возвращались, домой Ник рассказывал о том, как выглядит его квартира, о том, что несколько раз видел, как я возвращалась домой, в чём я была одета и с каким выражением лица.
- Я почти весь день провожу в парке. Гуляю, расслабляюсь, смотрю на прохожих. В каждом городе, если присмотреться, люди ведут себя по-разному. Я покупаю что-нибудь к ужину и иду домой. А потом просто слушаю музыку и смотрю иногда в окно. И тут тоже замечаю за собой, что изучающее наблюдаю за людьми.
- А почему ты не работаешь?
Он снова устремил взгляд в неизвестную даль, и словно не слыша моего вопроса, продолжил.
- Квартира оказалась в очень плачевном состоянии и мне предстоит сделать там капитальный ремонт. Квартира, как мне показалось, пустовала не первый год. Бывшие владельцы были не очень разговорчивыми. Просто эти люди разрешили мне въехать сразу же и за приемлемую сумму. Их самих я так и не видел. Разговаривал с посредником, который предлагал условия хозяев. А, разговорившись с ним, оказалось, что и он их тоже никогда не видел. Они оставляли всю необходимую информацию в офисе, а с посредником лично не встречались, но его, как мне показалось, это совершенно не волновало. Он говорил, что эту квартиру им никак не получалось продать уже четвёртый год. Они пускали туда квартиросъёмщиков, но они почему-то оттуда быстро съезжали, не задерживаясь там больше месяца.
- А почему?
- Я спрашивал именно это, но тот человек ничего об этом не знал.
Когда мы поднялись на мой этаж, он пожал мне руку на прощанье и неожиданно спросил:
- Можно я зайду как-нибудь? – такой настойчивости я от незнакомого мужчины не ожидала, - Я просто здесь никого не знаю, и мне бы хотелось с вами пообщаться.
- Да, конечно. Ты знаешь, когда я прихожу с работы. Только вот после завтра еду на похороны и вернусь, наверное, только во вторник.
- Кто-то из родных?
- Нет. Если честно, то я даже не помню этого человека, а его последняя просьба была,- чтобы я приехала на похороны.
Ник опять как-то ехидно улыбнулся, обтёр руку об колено, освобождая её от пота, и снова подал мне её для рукопожатия.

Как это умереть?
…Как люди.
Отравленный день.

После обеда на прежде лучезарное небо налетели дымчато-сиреневого цвета облака и полностью заволокли небо беспросветной пеленой. Начал накрапывать дождь.
Август стал брать своё.
Это был первый дождь за весь месяц, который уже подходил к концу. Дождь моросил невидимой стеной, которую можно было почувствовать только на улице. Дома же можно было только уловить еле слышимое шуршание листьев, на которые падали дождевые капли, и витающий по квартире запах сырой земли. В доме стояла оглушающая тишина. Эдриан что-то делал на кухне, я слышала, как кипит масло на сковороде, а я взяла книгу и села у открытого окна. Дождь не усиливался, но и не затихал. Освежающий запах наполнял всю комнату и навивал неизвестное настольгическое настроение.
Вообще я не всегда так любила читать. Когда была маленькая, я ненавидела книги и всё, что связано с чтением. В школе много читала по программе, но особого интереса к этим книгам не испытывала. Потом интерес к книгам стал для меня неожиданно возрастать. В старших классах с жадным упоением читала исторические книги, но не потому, что увлекалась историей, а просто потому, что письмо у историков выглядело как незамысловатые математические формулы. Просто, лаконично и для меня понятно. Вскоре книги стали попадаться самые разные. Под влиянием друзей стала читать современную литературу, но симпатию всё же питала к классике. Стала с новым интересом читать те произведения, которые проходила в школе и с течением времени и моего взросления, видела в них новый смысл. Когда хотелось ощутить что- то неизведанно читала произведения французского дегоданса.
Вскоре книги стали составлять неотъемлемую часть меня самой. Я не читала, - я просто глотала книги одну за другой, словно пыталась одним большим прыжком наверстать упущенное. Читала я везде: дома, в библиотеке, в метро, на лекциях в институте, если те казались мне ужасно скучными. Литература захватывала и уносила в далёкую нереальную, наполненную чувственностью даль.
Прочитав книгу, я несколько дней не могла браться за другую. Слишком велико было эмоциональное впечатление. У меня, на глазах у всех, неожиданно менялось настроение. Я то плакала, и слёзы текли сами собой, просто нужно было вспомнить одну из сцен, которую я прочувствовала каждой клеточкой своего организма, то смеялась и опять неожиданно уходила в себя. Мне просто нужно было понять для себя то, что я только что прочитала. Я ходила совершенно отрешенной несколько дней, потом брала новую книгу и вновь приходила в норму. Это неопределённо состояние длилось дня четыре, иногда неделю, но однажды я была сама не своя целый месяц.
Я тогда была на втором курсе в институте, когда начала читать Оскара Уайльда. Первое произведение, за которое я взялась, был «Портрет Дориана Грея».
И эта фраза из пролога «Раскрыть людям себя и скрыть художника – вот к чему стремится искусство» как-то сама собой въелась на всю жизнь. Именно после этого произведения я будто упала в пропасть неизвестного мне чувства. Оно просто преследовало меня. В голове постоянно маячили отрывочные фразы с описанием сада и какие-то бессвязные слова художника о том, почему он не отдаст этот портрет на выставку. Я долго не могла избавиться от ощущения собственного присутствия в его мыслях. Когда взгляд падал на книгу, меня просто бросало в дрожь. Я закидала её какими-то старыми журналами и по долгу не могла на неё даже смотреть. Она была библиотечной книгой, и когда пришёл срок её отдавать, то я этого сделать просто не смогла, пока не купила себе такую же. Странно. Я её никогда не перечитывала, да у меня и не возникало такого желания, но считала, что с этой книгой меня связывает какое-то необъяснимое интимное чувство.
На книги я особо не тратилась, не считала нужным. Брала в библиотеке, у друзей, а стоящие дома, меня не прельщали. Никогда на показ не выставляла те книги, которые читала, да и не думала, что надо хранить дома книги, которые уже прочитала. Никогда не перечитывала их заново, это для меня было слишком тяжело, любила хранить в памяти первое впечатление, которое и было самым правильным.
Любила ходить по книжным магазинам, но не покупать книги, а просто смотреть новинки, красивые новые обложки, трогать свежие переплёты и ощущать запах типографической работы. Иногда брала их в руки: открывала, трогала ещё ни кем неприкосновенные, белоснежные страницы и читала рецензии. Некоторые книги нужно было сразу взять и читать, некоторые имели красивые обложки, на которые просто достаточно было смотреть, и мне совершенно было не интересно, что они в себе содержат, а некоторые уже на первых страницах утомляли своими искусственными ситуациями и неискренними чувствами. Точно такое же описание я могла бы подобрать и для людей. Люди как книги. Книги, самые обыкновенные, с такими же, под частую, красивыми обложками и пустыми внутри. На них достаточно было просто смотреть и ничего не чувствовать, а некоторые хотелось забрать с собой и перечитывать снова и снова. У каждой своя история: своё начало и конец, свои фальшивые и искренние чувства.
То ли книга была не интересная, то ли настроение не располагало к чтению чужих мыслей, но сама я оттого, что читала, была где-то далеко. Я прочитала десяток страниц, но эта затея меня так и не увлекла. Я захлопнула книгу, перед этим успев вложить на страницу карманный календарик, и медленно потянулась на кресле. По спине пробежала лёгкая дрожь, и я с облегчением выдохнула. Эта неделя не была уж такой напряжённой, но всем телом овладевала какая-то затхлая усталость, заставшая меня врасплох. Усталость чувствовалась и не только в теле, и на душе чувствовалось что-то тяжёлое, чего словами я объяснить не могла. Взгляд устремился куда-то в даль, во всё поглощающую тёмно-синюю, вязкую пелену, которая затягивала в себя всё небо. И вот, всё, что меня окружало, вдруг перестало существовать. И вместе с этим в небытие канула и я. Вокруг всё оказалось серым и безжизненным. Я медленно растворялась в этой безжизненной пустоте. Я хотела раствориться. Пыталась почувствовать спокойствие, которое пришло к Кристиану, хотелось раствориться и понять: « как это, умереть?». Но чем больше не понимала это состояние, тем сильнее чувствовала отвращение к себе.
В моей жизни было не так уж много смертей, чтобы я смогла ощутить особую, для этих дней грусть и тоску. Помню только, что бабушка умерла, когда мне было шесть.
Умирала она в муках. Точно не помню, чем она болела, но в памяти осталось лишь несколько моментов, а что я тогда чувствовала я и сейчас объяснить не могу. Помню, что спала в родительской спальне. Да и не спала, потому что заснуть было просто невозможно. По дому всю ночь ходили люди, лица которых в памяти стёрлись, но ощущения тревоги и паники, которыми был пропитан весь дом, и родительская спальня, я помню, и по сей день. На утро я проснулась в объятиях мамы, она мне и сообщала, что бабушка умерла.
- Джо, твоя бабушка умерла сегодня ночью.- Произнесла она.
- Я знаю.
Вот и всё, что я помню из этого дня, так что каких-то особых эмоций по поводу смерти Кристиана я не испытывала, так же как и не испытывала близкой с ним связи.
Словно чёрная дыра в прошлом, которая безжалостно засасывает мои воспоминания. Их остаётся всё меньше и меньше. Странная вещь эта память. Я точно знаю, что Кристиан был в моей жизни, но ничего конкретного про него вспомнить не могу. Прошло десять лет, но это на самом деле не оправдание моего беспамятства. Он и тогда для меня особого значения не имел, поэтому он и вылетел из памяти, а сейчас ему почему-то захотелось о себе напомнить, да ещё таким странным образом.
Почему же я так бесследно истребила его из своей памяти?
Как не старалась вспомнить события тех лет, у меня ничего не получалось. В воображении как-то неестественно маячили образы той единственной ночи, его обнажённое тело, но ничего более подробного воображение выдавать не хотело. Что же произошло? Что произошло со мной? Вроде был человек и раз, а вспомнить о нём нечего. Просто какое-то пустое пятно в прошлом.
С Эдрианом мы весь день провели дома. Дождь прекратился, но ощущение новизны и свежести не исчезло. После обеда провалялись пол дня в постели, слушали музыку, Эдриан несколько раз брался читать газеты, но видимо у него тоже не было сегодня настроя на чтение. Мы оба от чего-то устали, только вот от чего, из нас этого никто не знал. Мы нежно обнимали друг друга, гладили за волосы и шептали на ухо сладкие слова. Мы уже столько времени вместе, а я как маленькая девочка всё ещё боюсь его потерять. Не потому, что ревную, а просто так сильно его люблю, что просто не знаю, как смогу без него жить. Держу это в самом сердце и вместе с его стуком постоянно ощущаю, как оно возрастает, греет и радует из нутрии.
Воскресный день был действительно отравленный. Само ожидание понедельника приводило к лёгкой тошноте и пассивности. Понедельник обещал принести в жизнь что-то новое, неизвестное, и в то же время то, что было, но тщательно мною забытое.
Я сходила на тренировку, приготовила дома ужин и, взяв книгу, стала ждать, когда Эдриан вернётся из спорт зала. Он всегда приходил не раньше шести. Уходили мы вместе, но за физическими упражнениями он проводил больше времени: поднимал тяжести, плавал в бассейне, иногда посещал теннисный корт. Потом он с друзьями шёл что-нибудь выпить в бар, и в седьмом часу был дома.
В книге меня ничего особо не трогало, и по началу казалась очень скучной. Почему я взялась её читать, сама не знаю. Но дочитывать все книги, которые я брала в руки, было моим долгом. В ней рассказывалось о приключенческой охоте конца девятнадцатого века в Африке. После нескольких неприятных сцен с убийством львиц я отложила книгу и решила что-нибудь съесть. Автор питал какую-то неестественную страсть к насилию над животными и людьми. В его книге охотники зверски издевались над тиграми и львами, а те безжалостно загрызали людей. В некоторых моментах холодная дрожь пробегала по телу от кровавых сцен. Но это было в Африке, а на кухне по-прежнему царили тишина и спокойствие. Я съела йогурт, выпила чашку чая и от скуки опять взялась за чтение. С воскресной пассивностью я чувствовала, что моё сознание постепенно одолевает сон. Я посмотрела на часы, стрелки показывали половину седьмого. Потом, дочитав страницу, глаза сами собой устремились снова на часы, будто там могло что-то измениться, но стрелки по-прежнему показывали шесть тридцать. Я закрыла книгу и по удобнее уселась в кресле. Сон будто только этого и ждал, а я, не сопротивляясь, ему подчинилась.
Снилось что-то жуткое. Я стояла перед огромным окном. Только рама и стекло, больше ничего. За окном лежал грязный, тающий весенний снег. От этого вида мне стало ужасно холодно, в этот момент я почувствовала, что стою совершенно голая.
Я обхватила себя руками и потёрла ладонями плечи. Где я? Но, обернувшись ничего кроме непроглядной тьмы, я не увидела. Я словно стояла во тьме, наблюдая за светом, но этот свет совершенно не касался этой комнаты, но я чувствовала, что рядом кто-то есть. Этот кто-то стоял совсем рядом. Я даже уловила его горячее дыхание на своём затылке. Я стала в поисках этого кого-то ощупывать окружающее меня пространство, но ни на что не натыкалась, а только слышала, как мои руки рассекают молчаливую пустоту. Тут я почувствовала, что держу что-то тёплое и живое в руках. Оно шевелилось, или скорее билось под каждый удар сердца. Когда я поднесла это на свет, то увидела, что у меня в руках бьётся живое сердце.
Проснулась я от резкого хлопка закрывающейся двери. Открыв глаза, увидела, в каком нелепом положении я смогла заснуть. Эдриан ещё минуту провозился в прихожей и, наконец, решил убедиться дома ли я.
- Джо, ты дома?
- Да, я в спальне. Ужин на кухне, разогрей. Я сейчас.
Я услышала, как он вошёл на кухню и поставил сковороду на плиту. Потом открыл холодильник, и что-то в него положил. Через пару секунд масло на сковороде зашипело. Я же всё ещё находилось в сонном состоянии, и некоторое время не могла вернуться в эту реальность. Я встала и подошла к зеркалу. Несколько прядей волос спадали на лицо, глаза выражали неясную, удивлённую усталость и немного болела голова. Я привела волосы в порядок и нанесла на лицо дневной крем. Сладкая возбуждённая дрожь пробежала по спине, соски вдруг отвердели, и я почувствовала тяжесть в ногах.
Стрелки, проглотив безжалостно время, показывали уже четверть десятого. Сколько же я спала? И только сейчас я поняла, что всё это время на верху звучала музыка. По звучащей мелодии и отрывкам фраз я узнала Фрэнка Синатру. Что-то очень душевное и приятное. К этому исполнителю я питала симпатию с самого детства. Такое бывает со многими, когда подрастающее поколение в семье воспитывают на любимой, но не подходящей к настоящему времени музыке. Хотя, наверное, именно так и складывается хороший вкус на музыку. В моей семье к музыке относились очень уважительно. Я с семи лет начала ходить в музыкальную школу по классу скрипки. На самом деле мне это совершенно не нравилось, да и в таком возрасте привить к этому инструменту интерес было весьма сложно. Но позанималась я там всё-таки пять лет. И бросив музыкальную школу, забыла о скрипке навсегда. Отец ещё очень долго наставлял меня заниматься музыкой, но у меня не было времени и стремительного желания. А вот слушая её, я действительно наслаждалась. От отца я переняла любовь к року. Всё моё детство прошло на музыке Queen, Beatles, Nazareth. Дядя же слушал Фрэнка Синатру, Элвиса Пресли. Многие песни я просто знала наизусть.
Память меня не обманула, и, промурлыкав про себя эту мелодию, я вспомнила несколько слов из припева: I want dance, don’t ask you… Я просто наслаждалась, как наслаждается человек, у которого желанная еда от удовольствия просто тает во рту. Звучание же напоминало старый пластиночный проигрыватель, который я слышала предыдущей ночью, его выдавал, только ему присущий шумовой фон. Почему он опять его включил, ведь мы вместе купили ему CD проигрыватель. Тут звучание резко оборвалось, а я словно падала с обрыва, разбиваясь о существующую реальность. Я ещё некоторое время пыталась прислушаться, но не услышала даже шагов, будто там никого и не было, а игла от пластинки отошла сама по себе.
Я по туже подпоясала халат и пошла на кухню. Только в этой части квартиры уже горел свет, и у меня немного резало глаза от света. Эдриан уже разложил еду по тарелкам и разлил апельсиновый сок.
- Почему ты так поздно?- спросила я.- Я ждала тебя часов в семь.
- Когда я пришёл в спорт зал, то оказалось, что он закрыт. Тот парень, с которым мы вместе туда ходим, рассказал, что недалеко есть хороший частный теннисный корт, что проблем никаких не возникнет, потому что у него есть членская карта, и мы могли бы сходить вместе. Я согласился. Только вот оказалось это место немного дальше, чем казалось. Пришлось около полу часа ехать на его машине. А назад я целый час трясся в автобусе. Поэтому и задержался, прости.
Он сделал большой глоток сока и положил на стол кисть открытой стороной и пальцами поманил мою руку. Я положила свою кисть в его и крепко её сжала.
- Не волнуйся, я спала. Так что ожидание ещё не успело показаться томительным.
После ужина я поставила грязные тарелки в раковину, а Эдриан вытащил из холодильника бутылку белого вина.
- Это парни из клуба,- как бы оправдываясь, произнёс он.- Странные богатые ребята. Они были рады увидеть новое лицо. Хотели, чтобы я вступил в их клуб, но я отказался. И они на прощание подарили эту бутылку.
Он разлил по двум бокалам вино и позвал в спальню. Мы разговаривали, пили вино. Мимолётно пролетела мысль о том, чтобы рассказать Эдриану про нашего странного соседа Ника, но тут испарилась. Музыки по-прежнему слышно не было, но я заметила за собой, что постоянно прислушиваюсь.

Такое утро у меня впервые
Понятие о дружбе
Бездна воспоминаний

И вот наступил роковой понедельник. Если честно, то ехать мне не хотелось. Проснулась я рано, и это противное состояние тяготящей пассивности охватило меня целиком. Я налила холодный чая и выпила глотка два, на большее меня просто не хватило. Он был отвратительным. Этим утром всё казалось отвратительным, что поделаешь, такое утро у меня впервые.
Я пошаталась по квартире и в конечном итоге остановила свой взгляд на сладко спящем Эдриане. Было приятно. Это возвращало меня в реальность. Один его вид оставлял тёплый отпечаток в сердце.
Да и до того, как мы стали жить вместе, мы виделись каждый день. У нас вообще были странные отношения. Сейчас я пришла в норму, но тогда он был мне просто необходим. Мы виделись каждый день, каждый вечер. А если мы проводили целый день вместе - это был просто праздник. Мы прогуливали институтские занятия, чтобы по больше побыть рядом друг с другом. Обычно были у него. Родители уходили рано и приходили часов пять, а после пяти шли ко мне. Однажды я заметила, что часто ем по ночам. Иногда мы так увлекались друг другом, что просто забывали, есть, но и голода мы не чувствовали. Мы были нужны друг другу. Он спасал меня от безысходности и той болезни, которая мучила меня столько, сколько я себя помню. Когда же я оставалась одна – это был совершенно иной мир, - мой мир, мои страхи и желания. А как только приходил Эдриан, мысли резко меняли направление, и я возвращалась в реальность. Он искренне пытался понять моё состояние, много со мной об этом разговаривал, пытался найти лазейку в немой, безжизненной стене, которую я перед собой поставила и оградила тем самым от других людей. Он старался, и я это видела, но помочь не могла. Тогда он согласился мне во всём помогать и поддерживать. Люди постоянно стремятся, чтобы их поняли, почувствовали и осознали их гнетущее состояния, но это не произойдёт никогда. Один человек никогда не поймёт другого. Слишком много мыслей, чувств, которые мы просто не можем открыть не только другому, но и себе. Мы выслушиваем, друг друга, говорим дежурные фразы «ага», «да, я тебя так понимаю», «не переживай, всё будет хорошо», но мы сами не замечаем, как всё это ещё сильнее разрушает нашу личность. Ведь на самом деле, мы далеко не всегда хотим быть понятыми. Порой нам нужна просто безоговорочная поддержка во всём, обычная помощь, которая принесёт исцеление.

Я позвонила на автостанцию и узнала, во сколько идет автобус. Оказалось, что раньше девяти ничего нет, а часы пока показывали половину седьмого. Надо было будить Эдриана на работу, но я будто онемев, сидела и пристально наблюдала за тихим дыханием своего любимого.
Я скинула халат и опять залезла в постель. Каждой частью своего тела прикоснулась к Эдриану и почувствовала разогревающее жидкое тепло, которое проникло через кожу и впиталось в самое сердце. Я от удовольствия закрыла глаза, и мне стало казаться, что тело исчезает, я растворяюсь, а мысли затягивает бесцветное болото наслаждения. И, видимо, не заметила, как заснула.
Проснулась я уже одна в постели. На кухне уже что-то жарилось, и постоянно хлопала дверца холодильника. На часах восемь.
Я оделась и сходила в ванную, а потом мы с Эдрианом спокойно позавтракали, если это возможно так назвать, потому что у меня кусок в горло не лез.
- Ты вернёшься вечером?
- Не думаю. Вообще-то мне бы хотелось остаться там на ночь. Все-таки мой родной город, я не была там десять лет.
- Я очень хотел бы поехать с тобой, но у меня работа.
- Я всё понимаю. Ты бы там был не к месту, - я задумалась,- как в прочем и я.
- Позвони вечером. Скажешь, где остановилась, хорошо?
- Хорошо.

Утром в понедельник всегда было немного суматошным, но этот выдался очень тихим. Жара, которая наблюдалась в предыдущие выходные, немного спала, но это было лишь утро, к середине дня она могла снова взять своё.
Я проехала в метро обычный мой маршрут до издательства и направилась к автостанции. В это время небо неожиданно заволокло легкой пеленой серо-дымчатых туч, и солнечный диск был будто неаккуратно размыт красками.
Через пару минут, после того, как я подошла к остановке, подъехал автобус номер 247. Я зашла в него первой. Купила билет у водителя и села в самый конец. За мной зашла женщина в ярко-красных туфлях и красно-кровавой блузке, она как-то настороженно на меня посмотрела, хмыкнула и уселась на первом сидении со стороны водителя. После неё небольшая группа студентов. Они о чём-то оживлённо разговаривали, ставили в ноги походные рюкзаки и между собой шутили об этой необычно-одетой женщине, которая к тому же ещё отвечала на их издёвки, принимая это за особый интерес к собственной особе. Зашла ещё молодая пара, двое мужчин, с дипломатами в руках и одна молодая черноволосая, высокая девушка. Все пассажиры расселись в передней части автобуса, мне же предстояло ехать в гордом одиночестве, без случайных собеседников. Я была этому только рада. Ехать предстояло около двух часов, но это время, наверняка, будет казаться вечностью, как весь сегодняшний день. Но приеду как раз к полудню, как надо.
Мы простояли ещё минут пять, пока водитель, наконец, не понял, что больше никто не придет, и не закрыл дверь.
Проехав около полу часа, я увидела на стекле еле заметные дождевые капли. Через некоторое время дождь усилился, а потом вообще прекратился, но небо всё ещё оставалось затянутым облаками. Какой же это будет трудный день, если уже с утра чувствуешь себя как в сумерках.
Приехали мы ровно в одиннадцать. Я пересела на городской автобус и отправилась к дому, где десять лет назад жил Кристиан. Приехав сюда все, стало понемногу вставать на свои места. Я легко вспомнила свой район и представила, как сейчас выглядит мой дом. Было тяжело. Я не знала, зачем туда еду и кого там могу встретить. Воспоминания были не из приятных. Школу я ненавидела, друзей почти не было, да я в них особо и не нуждалась. На всю жизнь я запомнила фразу, сказанную мне одним из немногочисленных друзей в пятнадцать лет, звали его Ренарс. Он сказал, что я одна из тех людей, которым просто не нужны друзья. Нет необходимости. «Ты сама справляешься со всеми проблемами, да ещё помогаешь разобраться в себе другим».
Я не знала, что значит дружба. Людей, которые меня называли лучшим другом, я такими их для самой себя признать не могла. Я помогала им, решала их проблемы, общалась, но какой-то связующей нити для дружбы найти не могла. Многие обижались на это, но Ренарс всё понимал, поэтому со своими проблемами и своим общением мне особо не надоедал. Хотя понятие о дружбе у него всё-таки имелось.
Я была тогда слишком независима. На все вещи, что меня окружали, имела свой взгляд, своё мнение, но никому его не навязывала. Мне никогда не было скучно, проводя время сама с собой. Наверное, это делало меня сильнее. Если я вдруг нуждалась в чьём-либо общении или просто присутствии, то я чувствовала себя слабой. На это у меня всегда имелось высказывание моего отца: «мы приходим в эту жизнь одни. Одни из неё и уходим».
Я постоянно запоминала осмысленные изречения различных людей. Они напоминали чёткие математические формулы, в которые можно было кратко вложить все самые необходимые азы жизни. Применяя их в жизни, можно было совершать меньше ошибок, находить смысл в безвыходной ситуации и понимать, что всё, что нас окружает совершенно нормально и объяснимо. Но это лишь теория, как и всё остальное.

Так я и считала, и считаю, что одиночество – это совершенно нормальное состояние человека, что не стоит его избегать и бояться. Сейчас я понимаю, что именно поэтому Эдриану было сложно со мной общаться, и именно поэтому ему сложно меня понимать и сейчас. Надо было просто принять меня такой, какая я есть, но на это решится не каждый, - только тот, кто искренне любит.

Я сошла на одну остановку по раньше, чтобы прогуляться и настроить себя на происходящее. Через некоторое время я подошла к небольшой католической церкви, которая находилась прямо в нашем районе. Я слышала как стук моих каблуков по мокрому асфальту каким-то глухим эхом отдавался у меня в ушах. Было такое чувство, будто та реальность, из которой я уехала два часа назад совершенно перестала существовать и всё, что со мной сейчас происходило, всё, о чём я только что думала, находится в глубоком сне.
Я поднялась неуверенно на крыльцо и, облокотившись об перила, закрыла глаза. Всё, что меня сейчас окружало, казалось таким не естественным и фальшивым, что мне прямо сейчас хотелось от этого всего проснуться и, ощупав всё свое тело, убедится, что я существую, что эта пустота прошлого не поглотила меня целиком. Открыв глаза, я немного удивилась: я всё ещё стояла на крыльце церкви, и как бы я не пыталась проснуться от этого неподвижного и по настоящему безжизненного состояния, я была всё же не в силах превратить эту реальность в нереальность, так как всё, что со мной происходит, действительно существует.
Я наблюдала, как к церкви подъехала большая чёрная машина. Из неё вышли двое мужчин в чёрных похоронных костюмах и открыли дверцы багажника. «Наверное, катафалка», подумала я, и с этим мне стало ещё более жутко, чем за всё это отвратительное утро, а впереди ещё целый день, который не принесёт ничего хорошего.
Посмотрев на часы, я поняла, что опоздала, поэтому так тихо и никого на крыльце нет. За небольшими деревянными дверьми были слышны неразборчивые голоса, постоянно сменявшие друг друга, а у самой двери кто-то шептался. Я прислушивалась, но разобрать всё равно ничего не могла. Зайти почему-то тоже не решалась, боялась. Я даже не подозревала о том, как это для меня трудно.
Но зайти всё-таки пришлось. Простояв, там ещё минут десять я, наконец, открыла эти зловещие двери и вошла. Людей было не много. Все в чёрном. Они о чём- то не громко друг с другом разговаривали. Я заметила сразу, что у алтаря стоит тёмно-коричневый гроб с открытой крышкой, и люди по очереди подходили к нему. Один мужчина, лицо которого показалось мне знакомым, положил на гроб два больших белых цветка и произнёс короткую речь. На первом ряду скамеек бросилась в глаза молодая женщина, у которой на коленях сидела маленькая девочка. Она капризничала и постоянно вырывалась из её рук, а у её мамы из глаз капали
огромного размера слёзы, но дочь этого не замечала и очень хотела по быстрее от туда уйти.
Как я себя не уговаривала, подойти ближе всё-таки не смогла. Сначала, как маленький ребёнок, сделала два шага вперёд, но потом с большей уверенностью попятилась назад. У дверей мне встретилась пожилая женщина, и через пару мгновений я узнала в ней мать Кристиана. Она с совершенно мёртвым, безжизненным лицом поблагодарила меня за то, что я приехала и пригласила меня домой на поминальный вечер. Я быстро согласилась и пулей вылетела на улицу. Вдыхая свежесть дождевого воздуха, немного кружилась голова, а от внезапно нахлынувшего ужаса к горлу подступала тошнота.
Я поймал такси, и доехала до гостиницы. Заказала там номер на ночь и перекусила в ресторане на первом этаже. Если бы перекусила! Я выпила две чашки кофе и съела кусок вишнёвого пирога, да и это еле-еле пролезло в мой желудок. С такими переживаниями я ещё дня два есть, не буду! Мне ужасно хотелось с кем-нибудь поговорить. Не важно с кем, просто услышать живой человеческий голос и яркое переживание из-за какого-нибудь пустяка. Но у меня сложилось такое чувство, будто весь этот город был поглощен пустотой, которая медленно затягивала и меня.
Вечером я всё же пришла в дом Кристиана. Слава богу, что среди совершенно незнакомых мне людей я увидела Ренарса. За прошедшие десять лет я видела его впервые. За это время он, конечно же, изменился: высокий зрелый мужчина с чёрными, как уголь волосами небольшой щетиной на подбородке, но для меня она выглядела очень даже симпатично. На нём была чёрная водолазка с высоким горлом и серых брюках. Он тоже меня заметил.
Он, не улыбаясь, подошёл ко мне вплотную, заглянул в глаза и крепко обнял. Я почувствовала тепло его огромного тела и редкое биение сердца.
- Я рад тебя видеть, Джо.- произнёс он.
- Я тоже. – Только и выдохнула я.
- Пойдём отсюда, здесь и так тошно, а тебе тем более.
Всё вокруг казалось странным и нелепым. Всё: эти люди в чёрных костюмах, фальшивая тишина и грустные взгляды. Как не старалась, привыкнуть к этой обстановке я так и не смогла.
Ренарс, что-то бурча себе под нос, взял меня за руку и повёл за собой.
Через пару минут мы уже шли по улице. Ренарс молчал, а я не считала нужным вести непонятные разговоры. Мы зашли в первое попавшееся кафе и уселись в самом отдалённом его углу, куда, казалось, в самый солнечный день луч солнца просто забывал заглянуть. Как только мы сели к нам подбежала молоденькая официантка и спросила, что мы будем заказывать. Ренарс грубо ответил, чтобы она принесла два кофе, и она быстро удалилась.
-Зачем ты приехала? – спросил он.
- Это была его последняя просьба.
- Последняя просьба…- повторил Ренарс и облизал нижнюю губу, будто хотел попробовать, какова эта фраза на вкус.- Что это значит?
- Позвонила его мать в пятницу и попросила приехать на похороны. Сказала, что это его последняя просьба.
- Бред какой-то. Зачем всё это?
-Я не знаю, но отказать я не могла.
- Хм…- Он поправил ворот водолазки и задумчиво почесал подбородок.
Ещё минуты две мы просто молчали, а потом пришла официантка и принесла кофе. Ренарс одним глотком выпил пол чашки и ещё задумчивее, чем прежде посмотрел на меня.
- А как ты сама живёшь-то? – спросил он.
- Да ничего. Пока не жалуюсь. Живу с любимым человеком, работаю у дяди, в общем - обычная жизнь. Даже особенно рассказать нечего.
- Замужем?
- Нет.
- А почему?
- Не знаю. Эдриан несколько раз предлагал, но я раньше была не готова, а теперь привыкла и не хочу ничего менять. Мы уже давно вместе живём, и неужели это может что-то изменить?
- Нет. Совершенно ничего, - грустно произнёс он – это даже и лучше не надо будет разводиться.
Он засуетился, опустил руку под стол, пошвырял в кармане и через мгновенье достал обручальное кольцо. Оно со стуком упало на стол и секунды три крутилось вокруг своей оси.
- Оказывается, это совершенно ничего не значило для неё, хотя в браке мы прожили пять лет. Всё в этом мире изменяется. Все чувства на свете сменяют друг друга и иногда это даже к лучшему. Ты ведь лучше меня знаешь, как всё изменилось. Люди изменяются, и меняется мир вокруг них, а часто даже не по их воле. Рассказывать теперь тебе всю свою жизнь бессмысленно. Ты сейчас и так уже видишь определённый завершившийся этап – моё тридцатилетие.
- Знаешь, а ведь если бы не похороны, я бы вообще сюда вряд ли бы когда-нибудь приехала.
- И правильно бы сделала.
- Почему?
- Да потому, что всё это для тебя – уже прошлое. Мы все повзрослели и нашли место в этом мире, хоть какое-то. Только он так и не повзрослел. Мы научились отвечать за свои поступки, а он в душе так и остался ребёнком.- Ренарс потупил взгляд и убрал обратно в карман кольцо.- Кристиан ведь так и не забыл о тебе.
- О чём ты?
- Он и любил только тебя, все остальные ему были абсолютно безразличны.
- Ты скучаешь?- неожиданно даже для самой себя задала я этот вопрос.
- Да. Ему я был до лампочки. Он никому не говорил очень долго о том, что был серьёзно болен, а с самого начала сказал только мне.
- Он был болен?- в недоумении спросила я.
- Да. Ему было всё равно, что я чувствую. Он не любил меня, я ему был совершенно не нужен. Мне казалось, что мы были лучшими друзьями, но на самом деле он был нужен мне больше, чем я ему,- он говорил так, будто в чём-то меня упрекал. Словно я была в чём-то виновата, но я сама не знала в чём.- Он женился в двадцать пять, просто потому, что девушка, с которой он спал, забеременела. Я до сих пор не знаю, любил ли он её? Но знаю точно лишь одно, что о тебе он вспоминал постоянно.

И тут я поняла, что ничего тогда не понимала. Мне и невдомёк было, что можно нанести человеку такую глубокую рану, после которой уже ничего не вернёшь, не поправишь. Иногда для этого достаточно одного твоего существования.

Где-то часов в девять я вернулась в гостиницу, позвонила Эдриану и выпила две банки пива. Что-то было не так. Я была другой, не такой как всегда, тело казалось чужим и не подвижным. Я приняла ванну, чтобы вернуться в своё обычное состояние, но и это не помогло. Я приехала сюда не случайно, промелькнуло в голове. Он что-то всем этим хотел мне сказать, но я не могла понять. Это состояние неуверенности мелкой дрожью пробежало по всему телу и будто парализовало.
Я оделась, вышла из гостиницы и поймала такси. Приехав к дому Кристиана, я решительно подошла к двери и позвонила. Открыла дверь его мать.
- Здравствуйте, извините, пожалуйста, что так поздно. Знаете, я уже заказала номер в гостинице, но если бы вы разрешили переночевать в вашем доме…- я не договорила, но она уже кивнула головой и пригласила зайти. Потом безмолвно проводила в его комнату на втором этаже и удалилась.

Я огляделась. Комната осталась точно такой же, как я её помню, только прибавилось несколько фотографий, сменились обои. Я присела на стул и закрыла глаза. Я не помню, сколько я так просидела, но, очнувшись, я просто не знала, что мне делать. Комната, будто под чьим-то напором сужалась, и я чувствовала, как стены скоро сомкнутся, а я исчезну. Давило всё. Я чувствовала, что схожу с ума, но уйти не могла. Это моя плата за прошлое. Он будто знал, что я останусь тут.
Ещё некоторое время, пошатавшись по комнате, я закрыла шторами окно и прилегла на кровать. Ужасно хотелось спать, но глаза не закрывала,- боялась, что комната меня раздавит или я сама провалюсь в тёмное, мрачное небытие. Через некоторое время меня словно парализовало. Я не могла ни встать, не продолжать так лежать и дальше. И тут меня охватила паника. Мысли летели с такой скоростью, что я даже не могла их запомнить, а сердце готово было выскочить из груди.
Я вспомнила всё. Его глупую причёску, потрескавшиеся губы и серые глаза, которые жили, будто сами по себе и им было всё равно, что делается с телом. Вспомнила запах его кожаной куртки, в которую я утыкалась носом, когда он меня обнимал, его вечно холодные руки и тёплое дыхание в ту ночь. Стало не по себе от всех этих образов, а от понимая того, что его больше нет, хотелось кричать, ведь он специально окунул меня сейчас в эту безжизненную и мрачную бездну воспоминаний.
Я ехала назад в электричке и думала – думала о том, что со мной твориться. Смотрела на свои движения, на отражение в окне. Что я за человек?

Состояние, полное ничтожности
Часть моей жизни
Ощущение близости, которой никогда не было 2


Вернувшись, домой я, будто вернулась не туда. Не тот город, не та квартира, не то ощущение спокойствие, которого я ждала. Всё стало казаться чужим и,
бесчувственным. Всё вокруг. Я сама для себя стала чужой, но, говоря сейчас это, я не уверенна, что моё состояние будет кому-то понятно, из-за его ничтожности и неопределённости. Но я попробую его описать.
Вдруг всё начинает казаться чужим. Всё вокруг: близкие люди, окружающие вещи, даже я сама не понимаю, что со мной происходит. Кто я? Что я? Сколько надо прожить на этом свете, чтобы действительно понять, кто ты есть на самом деле?
Иногда, совершая какой-либо поступок, думаешь, это на меня совсем не похоже! Тогда что на меня похоже? На что я на самом деле способна? Что я действительно думаю и кто тогда я, если сама об этом не знаю? Ведь между нашими попытками что-то осознать и действительно осознанием лежит глубокая пропасть.
Так я обычно трактовала для себя, прочитанные мною в десятом классе слова Паскаля.
… Я не знаю, кто меня послал в этот мир, я не знаю, что такое мир, что такое я. Я в ужасном и полнейшем неведении. Я не знаю, что такое моё тело, что такое мои чувства, что такое моя душа, что такое та часть моего я, которая думает то, что я говорю, которая размышляет обо всём и о самой себе и всё-таки знает себя не больше, чем всё остальное. Я вижу эти ужасающие пространства вселенной, которые заключают меня в себе…
Всё, что я сознаю, это только то, что я должен скоро умереть, но то, чего я больше всего не знаю – это смерть, которой я не умею избежать. Как я не знаю откуда я пришёл, также точно не знаю куда уйду… Вот моё положение. Оно полно ничтожности, слабости, мрака.

Осознавая бессмысленность жизни, чувствуешь пустоту внутри, ведь если ты и есть жизнь, то как-то странно быть бессмысленной.

В метро сегодня было очень людно, впрочем, как и всегда.
Люди стремились.
«К чему?»
Но ведь сегодня утром к чему-то стремилась и я, точно так же как и каждое утро. Странное состояние неопределённости ощущалось уже с самого утра. Спать совершенно не хотелось, как и не хотелось совершенно ничего.

Первый день месячных. Странно, но когда у меня только начинается менструация, я всё чувствую в десять раз сильнее. Абсолютно всё: запахи, прикосновения, даже чувство вкуса становится каким-то особенным. Но дело в том, что это очень большой минус. С такими обострениями очень сложно эти дни переживать. Просто с ума сходишь от этой внешней информации. Проходя мимо булочной, которая находилась около дома, сильно улавливался запах ванили, а в конце лета, проходя вечером по парку всё моё обоняние, было подчинено запаху сухой скошенной травы, который вызывал лёгкую тошноту и нервозность. Но также я знаю, что именно такие дни для спортсменок самые благоприятные. Именно в дни такого обострения совершаются рекорды, женщины используют своё тело на все сто, а я не знала, что мне со всем этим делать.
Иногда мне казалось, что в эти дни мы больше всего схожи с животными, - с их природным даром чувствовать всё в несколько раз сильнее, чем люди. В эти дни даже мужчины ведут себя активнее, чем обычно. Почему? Не знаю, но по моим наблюдениям это действительно так.
Моё отношение к мужчинам всегда строилось на осознании их превосходства, всегда и во всём. Мой отец плохим вещам не учил. Но однажды я услышала очень интересную фразу от преподавательницы в институте. Преподавала она у меня на курсе экспериментальную психологию и в своей жизни, видимо, тоже постоянно шла на эксперимент. Три раза была за мужем и имела двух детей. Ей в то время уже было около пятидесяти, но выглядела она для этих лет особенно симпатично. Так вот она сказала такие слова: «Ни один мужчина на этой земле не достоин женщины». Да, вот так. Коротко и ясно. Но эта фраза запала мне в душу и вместе с ней стало легче жить и общаться с мужской половиной рода человеческого.
Через некоторое время я и на самом деле поняла, что женщины в этом мире стоят порядком выше мужчин. Почему? Потому что только женщине дано почувствовать жизнь во всей её полноте. Почувствовать эту жизнь в себе и осознать себя, как часть этой вечно движущейся вселенной. Мы живём более глобально, чем мужчины. Женщина живёт по лунному циклу и действительно связана с природой как таковой. Но, как известно, мир, находящийся в постоянном движении без взаимодействия останавливается. Так что всё в этом мире взаимосвязано и всё имеет причинно-следственную связь, хотя это не обязательно, но об этом позже.
«Мы сами ставим мужчин на тот уровень, на котором они сейчас находятся»- Так говорила преподаватель по экспериментальной психологии, но с этим я была не всегда согласна.
С сексом всё было так же просто, как и с мужчинами. Это мало повлияло на мою жизнь, просто в ней теперь появилось что-то личное.
Говорят, что первый сексуальный опыт откладывает отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Я, честно говоря, в этом не уверена. После Джеймса – моего первого молодого человека, у меня было ещё несколько мужчин. И всякий раз секс становился всё лучше, даже если мои партнёры оказывались иногда не на высоком уровне. Может быть, это может показаться эгоистично, но я всегда старалась взять своё, получить удовольствие по максимуму. А вообще, секс в моей жизни – это не что-то такое, что требует отдельной главы, это просто часть моей жизни. Я даже не знаю, что о нём говорить и что можно сказать про секс. Это так же естественно, как всё прочее. Идя на секс с разными мужчинами, я хотела найти что-то в них и проверить, что они находят во мне.
СНМ: синдрома неверия в мужчин у меня никогда не было. С мужчинами всегда было интереснее и спокойнее. И, например, я никогда не могла сказать такую фразу «все мужчины сволочи», как любили поговаривать мои подруги, просто потому, что так никогда не думала и никогда в своей жизни таких мужчин не встречала.
Потеряв в дальнейшем связь с подругами, и не найдя им замену, мужчины составили всё моё близкое окружение, давали мне поддержку и уверенность, которую просто напросто не дала бы ни какая женщина. Я же склонна считать, что каждая женщина видит в другой женщине, во-первых - только соперницу. И в то же время в настоящую дружбу между мужчиной и женщиной я никогда не верила. Хотя то отношение нежности, доверия и искренности, которое у меня складывалось с мужчинами, меня довольно устраивало, но я всегда знала, на чём эти отношения были основаны, и иногда пользовалась создавшимся положением, как говорил Андре Моруа.
А говорил он вот что: « Женщины интуитивно угадывают чувствительных мужчин, с которыми можно остаться на дружеской ноге. И хотя это их самих несколько не удивляет (одна англичанка так объяснила мне суть платонической любви: «Она пыталась понять, чего же он хочет, а он ничего не хочет»), всё же они вполне довольны и даже злоупотребляют создавшимся положением.»

Дождь не переставал с самого утра. Он лил и лил, не переставая, то сплошным потоком, то легкими, мелкими брызгами. Я в восьмом часу вышла из издательства. С наслаждением, вдохнув свежий влажный воздух, направилась к подземке. Всё вокруг было мокрое, чистое, сверкающих огней на улицах вдвое больше – те, что горели на зданиях, и те, которые отражались в зеркале дороги. Люди спешили с озабоченными лицами, вжав головы в плечи – им не нравился усилившийся дождь. Косые, тугие полотнища его, протянувшись с неба, бежали над землёй, обрушивая на людей водопады.
На станции метро стояла женщина лет тридцати и через каждые минуты три поправляла очки в широкой прямоугольной оправе. Я же не могла оторвать от неё взгляда, так искусно она это делала. Она сначала сдвигала очки поближе к глазам мизинцем и безымянным пальцами, потом пару раз по ним легонько постукивала, чтобы они не скатились снова. Наверное, необходимо много лет работы над собой, чтобы так изящно поправлять съезжавшие очки на нос. Я попыталась представить эту женщину без очков, но у меня ничего не вышло. Очки уже окончательно въелись в её видимый образ и дополняли её лицу лишь очарование.
Я зашла в вагон, стряхнула с зонта дождевые капли и взялась за кожаную ручку держателя. В вечернем метро было как-то особенно приятно. Дождь на верху, приглушённые звуки внизу, а в себе - тишина и мысли, которые пронизывали бетонные стены, преодолевали земное притяжение и уносили меня в даль ещё неизведанной мною чужой вселенной. Зачем в вагонах метро делают окна? Все равно ничего не видно. Лишь голые мрачные стены, которые постоянно сменяют друг друга. С таким сравнением можно бы было рассказать чью-нибудь жизнь.
Я уже не помню, сколько времени я с таким одухотворённым лицом наблюдала мрачные, молчаливые стены. На стекле была наклеена реклама какой-то выставки экзотических бабочек, которая будет проходить в центральном городском музее. По центру была изображена красивая бабочка красно-чёрного цвета, а под ней надпись «Созерцание бабочек продлевает жизнь». Всё дело было как раз в этой фразе, потому что я по собственной неосторожности, видимо, произнесла её вслух.
- Древний Китай.- Произнёс мужской голос совсем рядом.
Оглянувшись, я увидела молодого мужчину с прозрачными, как лёд глазами, которые пристально вглядывались в наклеенную афишу с изображением бабочки.
- Что?- произнесла я.
- Это древнее китайское изречение,- ответил мужчина, так и не повернув на меня взгляда. – Гласит оно о том, что человек создан созерцать, творить и мыслить, а не разрушать. Наблюдение за этой малой часть проявления природы даст нам возможность слиться с ней и почувствовать себя её частью, что и продлит человеку жизнь.
- Так оно и есть?
- Каждый волен, трактовать её по-своему. Так вот, по-моему, на месте бабочки, возможно, всё, что угодно, лишь бы человек научился мыслить.- Он повернул голову, и я будто встала в оцепенении. По телу пробежала мелкая дрожь, а в низу желудка заныла какая-то жутко невыносимая боль. Посмотрев эти леденящие ужасом глаза, стало как-то не по себе. И вот опять это чувство. Это ощущение близости с человеком, которого я совершенно не знаю и вижу в первый раз. Это точно он. Это тот человек, с которым я каждое утро еду в издательство, но ещё не разу его не видела и постоянно терялась в догадках, существует ли он вообще.
Пока я стояла, как парализованная он продолжал говорить, и мне казалось, что собеседник ему был совершенно не нужен. Он будто говорил сам с собой.
- Например, Гёте, желая постичь одну из тайн природы, относящуюся к философской стороне анатомии, брал в руки череп, садился в уединённом углу сада и погружался в созерцание. Мало – помалу в его мозгу рождались идеи; соотношения, не ясные до тех пор, становились очевидными, аналогии приходили на помощь, и, под влиянием созерцания, сами собой приходили на ум великие открытия, вроде существования промежуточной кости в челюстях или открытие черепных позвонков. Эдгар По доказывает в своей «Эврике», что одно лишь созерцание привело основателя современной астрономии к открытию его основных законов.
То ощущение, которое я испытала, когда услышала его голос, было действительно физическим. Всё тело будто запело из нутрии в такт его слов и если прислушаться, то, наверное, можно бы было услышать его звучание.
На моей станции он сошёл вместе со мной, и мы прошли вместе почти до самого дома.
- Мне нужно идти, - неожиданно произнёс он.- Ещё увидимся.
Он сделал пару шагов и растворился в воздухе. Нет, конечно, это было не так. Я проследила за ним взглядом, пока он не свернул за угол и совсем не исчез из моего поля зрения. И опять ничего. Никакого доказательства его существования. Это просто сводило с ума. Или это плод воспалённой фантазии или это был кто-то другой.
Я шла наугад, сама, с собой обсуждая странный этот разговор, и так запуталась в своих комментариях, что, в конце концов, стала сомневаться в прямом значении слов и понятий.
Прогоняя эти мысли, прочь я зашла в универмаг, купила кое, что к ужину, а себе две пачки сигарет. Не курила я лет с восемнадцати.

Письмо с того света

В четверг я взяла два отгула на пятницу и понедельник. Состояние было противное. Оно относилось не только к окружающим меня вещам, но и непосредственно ко мне.
Я всё делала как всегда, пыталась в планировании распорядка дня распланировать собственное состояние, но всё было впустую. Я будто искала причину, щелчок, маленький незначительный рычажок, который запустил невидимый механизм, повлекший разлад всех внутренних деталей.
Погода стояла сносная. Было не так жарко, как в августе, но и осеннего холодного дуновения ещё не наблюдалось. Изредка шли дожди, но и они особо плохого впечатления не вызывали. Всё было тихо и спокойно. Эдриан никуда не уезжал, и вроде бы меня всё устраивало, но что-то было не так, как всегда. Всё это напоминало мне рассказ о девушке, которая потеряла ноги. Именно то чувство, которое она перед этим испытала. В воздухе почувствовалось что-то тяжёлое, тело на секунду онемело, а в желудке заныла невыносимая пустота. Будто ничего и не было: ни желания покурить, ни желания скрыться от жары, ни желания встретиться с любимым человеком. Будто всё это исчезло в ту же секунду, когда в воздухе почувствовалось что-то. И это что-то сжирало её из нутрии.
В пятницу утром сварила Эдриану кофе, приготовила салат и поджарила булочки. Мы вместе позавтракали, распланировали наши выходные, и он уже в половине восьмого выбежал ловить такси, а я решила посветить этот день уборке. Сначала я протёрла пыль, собрала в стопку, разбросанные Эдрианом газеты и журналы и убрала в шкаф то, что читала сама. Уборка всегда успокаивала и уравновешивала. Протирая и раскладывая всё по полочкам, я будто делала тоже самое у себя в голове. Дойдя до прихожей, я увидела на телефонном столике письма, которые так и не открыла. На большом коричневом конверте значился штамп какой-то фирмы, и оно было адресовано Эдриану. Другой конверт был адресован мне. Отправитель на нём не значился. Я аккуратно прорезала конверт ножом и вытащила из него несколько листков белоснежной бумаги с чёрной пастой.

«Здравствуй Джозефин. Ты, неверное, удивлена, что я пишу тебе через такой большой промежуток времени, что мы с тобой не виделись. Странно всё как-то. Даже теперь то многое, что я хотел тебе объяснить мне не подвластно. Я думал, что с течение времени достаточно пойму, но оказалось, что нужно на много больший срок, которого у меня, к сожалению нет. К сожалению, на все твои вопросы я ответить уже не смогу. Банально, конечно, но если ты сейчас читаешь моё письмо, значит, меня уже нет в живых.
Все эти десять лет каждый день, каждый миг, каждой клеточкой своего организма я был поглощен тобой. Не было такого дня, чтобы я о тебе не думал и не мечтал о нашей встрече. И как видишь, она скоро произойдёт, но сам лично я там присутствовать не смогу.
Всё произошло очень быстро. Я долго думал о том говорить мне родным про мою болезнь или нет. И в конечном итоге оставил всё как есть. У меня не было никакого желания жить в искусственных чувствах жалости и фальшивой любви на исходе своих дней. Всё было прекрасно. После осознания того, что я скоро умру, мне вдруг стало легче, будто какой-то неимоверный груз упал с плеч. Я многое понял, много осознал в прожитой жизни. В человеке постоянно воюют две силы. Добро и зло, инь и ян. На протяжении всей жизни они сталкиваются и ведут к эволюции духовного мира человека. Он постоянно мечется между ними. И одно обязательно возьмёт верх над другим. Человек, который думает, что занял среднюю позицию, очень в себе ошибается. В жизни определить ту позицию, которую ты принял не возможно. Только умирающий человек сможет признаться себе в том, какие же интересы он преследовал всю жизнь. А об умерших судят другие люди, они дают объективность в его жизненных поступках и причинах, их побудивших.
Больший отрезок моей жизни прожит зря, многие воспоминания приносят только боль, но всё же то, что так долго стремилось выбраться из меня, скоро это сделает, и перед решающим прыжком оно успокоилось, так же как и я.
Я жил обычной жизнью: гулял, общался с женой, она не понимала, почему я стал с ней так нежен, не отходил по долгу от дочки и чаще вспоминал друзей и прошлое, которое не вернуть. Воспоминания эгоистичны, они живут самостоятельно. А ведь то время уже не понять, не вернуть, не ощутить. Они лишь ядовито впиваются в кору головного мозга и заставляют с ними жить.
Тяжело открывать тебе себя именно таким образом, но я считаю, что только так ты поймёшь истинный смысл моих слов.
В воображении постоянно прокручивается та сцена, когда мы были близки. Тебе тогда было семнадцать, а мне уже шёл третий десяток, и именно с этого момента вся моя жизнь встала на край мрачной пропасти. И тогда же во мне вдруг проснулось что-то. Что-то, что пыталось выбраться из меня всю последующую жизнь.
Могла ли ты знать, как сильно я любил тебя? Нет. И в этом не твоя вина, а моя.
Могла ли ты знать, как сильно мне хотелось обнять тебя, целовать, трогать твоё обнажённое тело? Как разрывалось сердце, когда я, просыпаясь утром, понимал, что всё, что мне снилось, никогда не воплотится в реальность. Боже, как сильно я любил тебя и люблю теперь.
Я словно потерялся после твоего отъезда. Первые два года я жил в негодовании и злости. Злости к самому себе. И в то же время сходил с ума из-за одиночества и бессилия, что охватило меня целиком. Всё это время я жил как в тумане. Люди и вещи меня окружающие, сами собой приходили и исчезали. Мне не до кого не было дела. В общем существовал без всякого понятия о том, что же мне надо от жизни. Я думал лишь о том, что ты позвонишь, приедешь, и та ночь, что у нас была, повторится снова. Я мечтал. Продумывал все детали нашей встречи, но ты не появлялась. Потом эта злость перекинулась на тебя. В голове промелькнула мысль, а что если ты вернёшься, а я уже с другой. Тогда ты будешь страдать, умолять меня вернуться. Только я не думал, что ты тогда обо мне сразу забыла. В этом, наверное, и была цель твоего отъезда. Но в тот момент мне хотелось тебе отомстить.
Я встречался несколько раз с девушками из института, у нас была одна ночь, а потом я просто выкидывал их как ненужную вещь. Они действительно были для меня вещью, вещью самой обыкновенной. В каждой я искал что-то от тебя: внешние черты, характер, манеру двигаться. Но все они ничем не были на тебя похожи. Я был, словно одержим тобой. А ты так и не появлялась. Ты словно порвала с прошлым раз и навсегда, только я понял это слишком поздно.
У тебя практически не было друзей, да и те, кто остались о тебе конкретно ничего не знали. А я лишь знал, в какой город ты уехала. Спустя некоторое время я узнал, в каком институте ты учишься, и уж было, собрался поехать туда, но гордость и жажда мести не дали мне этого сделать. А внутри всё ещё оставалась надежда на то, что я тобою не забыт. Мне категорически не хотелось верить, что мы с тобою больше не встретимся.
Тогда мне казалось, что я был просто брошен тобою, и что ты была в ответственности за всю мою последующую жизнь.
Ещё позже эта неизвестная потерянность стала распространяться на всё, что меня окружало. Я закончил архитектурно-строительный институт, факультета дизайна. И что мне делать дальше я не знал. Старший брат меня еле уговорил уехать из дома и жить самостоятельно. Он практически занимался всей моей жизнью. И эти пять лет, словно бесследно выпали из памяти. В последствии устроился на хорошую работу, слава богу, что моё образование очень ценилось. Вскоре брат устроил меня в свою фирму и хорошо платил. Но это нечто не изменилось.
Иногда среди ночи я просыпался от непонятного мне ужаса. Один, в пустой квартире, мне хотелось кричать от необъяснимой и сжирающей меня из нутрии боли. Я метался. Ходил судорожно по квартире в поисках источника этого страха, но всё равно его не находил. Я просто не знал, что мне делать. Видимо, это нечто жадно хотело выбраться наружу, но пока были силы, я его сдерживал.
И только в этом году я понял, что жду и ощущаю за этим нечто саму смерть, которая то пробуждалась, то утихала. Она будто напоминала, что совсем близко, и когда я делал определённый серьёзный шаг в своей жизни, это ощущение проходило. Но сейчас я уже не в силах сдерживать его внутри и не в силах делать решающие шаги. Всё скоро закончится. Но если начать сначала, я был рождён не к месту. С самого рождения потерян в этом мире. Потерян в какой-то заглатывающей меня целиком пыли.
Но дело не в моей смерти, а в каком-то глупом законе жизни, когда одним достаётся то, что должно принадлежать другим. У меня будто неведомой мне силой забрали всё то, что я даже не успел испытать. И я боюсь больше не смерти, а неизведанных мною чувств. Но когда я решил покончить это бессмысленно существование, самоубийством это нечто меня проигнорировало. Я думал, что сама смерть подойдёт ко мне так близко, что я смогу спокойно уйти, но она даже намёка на себя не дала. И я тут же бросил эту затею. Мы не можем контролировать смерть, она нам не подвластна.
Ты, наверное, спрашиваешь себя, зачем я всё это тебе рассказываю. Мне действительно хочется, чтобы ты всё обо мне знала, но так же и помогаю себе разобраться в своей жизни. Выкладывая все эти мысли на листок бумаги, я словно проживаю заново всё то, что когда-то со мной происходило, много нового для себя открываю. Это как прочитать заново только что прочитанную книгу. В каждом событии видится новый смысл, новые причины происходящего. Но ещё и хочется хоть попытаться осмыслить всё прожитое, построить ощущения и воспоминания в некую невидимую хронологическую последовательность.
Я словно перебираю самые неизгладимые свои воспоминания, подвожу итог самому важному из пережитого, - да, конечно, всего значительней были для меня те часы, каких не принесло бы мне все материальные богатства мира. Это была ночь с тобой, а так же то счастье и боль твоего ожидания. Рождение же дочери принесло мне возможность и после того, как перейду смертельный порог, осознание собственного существования в другой плоти, - другой, но живой, которая сможет, прожит эту жизнь достойно. Счастье и невыносимая, глупая, безудержная радость от рождения на этот свет собственного ребёнка, вошло в мою душу на глубину сердца теплом, которое я ощущаю постоянно. Тепло, которое греет и оставляет веру в последующую жизнь, веру в то, что я всё-таки был не плохим человеком. А ведь плохие люди не достойны, иметь продолжения в собственных детях.
Так вот в одну из таких ночей, когда во мне просыпалось нечто, я решил уехать. Куда? На тот момент у меня этого даже в мыслях не было. Куда угодно, где есть люди, только бы не быть одному. На следующий день я уволился из фирмы, забрал свои сбережения (их у меня было не так уж мало), собрал самые необходимые вещи и двинулся в путь. Ты даже не представляешь, какое облегчение я испытал, когда закрывал за собой дверь старой квартиры. Я имел лишь один небольшой чемодан, но в который, как мне тогда казалось, я поместил всё своё будущее. В этот момент я понял, что так легко покидаю этот город потому, что легко терять тогда, когда ничего не имеешь.
Выйдя из дома, я увидел машину такси. Она будто ждала именно меня, а когда я в неё сел водитель почему-то спросил:
- В аэропорт?- как бы само собой разумеющееся.
- Да - ответил я. И этим «да» вся моя жизнь собиралась по-настоящему измениться. Мне было совершенно, не важно будут ли эти изменения для меня положительны или отрицательными, во всяком случае, я точно знал только одно, что хуже того, что я чувствовал, быть уже не может. Я будто сам себя брал на азарт, испытывал свою решимость, и она меня не подводила.
Я путешествовал. Я побывал в таких местах, о которых в детстве только мечтал. Промотал много денег, но этого мне ничуть не жаль. И всё же в конечном итоге я вернулся на родину. Не потому, что соскучился или затосковал, а потому что понял, что просто-напросто бегу от себя. А от себя не убежишь.
И тут, будто по взмаху волшебной палочки моя жизнь началась заново. Я словно переродился после долгой разлуки с родной землёй. Странно, но я ощущаю некую привязанность к ней. У меня никогда не было ярко выраженного патриотического чувства, по меня всегда тянуло домой. Не люди, не обстановка, а сама земля, видимо где-то на подсознании чувствовал, что скоро с ней соединюсь, а ведь это патриотизм в чистом виде.
После того, как я вернулся, решил некоторое время вообще не видится с родственниками и друзьями. Моя прежняя профессия на родной земле оказалась очень востребованной. Много материала для творчества я нашёл в путешествиях, поэтому работать стало намного интереснее и проще. Я стал много ездить по стране, зарабатывая имя «аса» своего дела. Заключал контракты на работу со многими крупными фирмами. В общем, жилось не плохо. Личная жизнь тоже завертелась и не собиралась останавливаться. С одной особой я даже жил около полу года, но на большее я был просто не способен. Она была очень милой и приятной девушкой. Мне было с ней очень хорошо и в пастели всё устраивало, но меня в ней ничего особо не трогало. Не было в ней некой изюминки и обморожения. И через некоторое время мы расстались, но именно она подтолкнула меня на мысль, что я готов к серьёзным и более ответственным отношениям, чем раньше.
Сейчас могу сказать только одно: всё, что с тобой происходит на протяжении жизни, кажется незначительным пустяком, пока не окажешься на краю собственной пропасти.
Я люблю тебя. Люблю как никого и никогда в своей жизни. Почему? Да я и сам не знаю. Первое время я был, просто одержим тобой: ненормальные сны, нереальная действительность, все, что меня окружало, ненавистно напоминало о тебе. Может быть, из-за этого я и уехал. Но сейчас лишь бредовые видения той роковой ночи преследуют меня в часы одиночества.
Любовь на самом деле стоит на много выше человека, которого её испытывает. Человек умирает, а она остаётся. Она отделяется от человека уже тогда, когда становится направленной. Она начинает жить как некая самостоятельная субстанция, самостоятельный дух, именно поэтому человек смертен и грешен, она вечна и чиста. О том, что любви нет, говорят не те, кто никогда не любили, а те, кто отдали её всю свою жизнь.

Наверное, это всё, что я хотел тебе сказать. Конечно, в этой жизни у меня было много счастливых моментов: рождение дочери, путешествия, свадьба и многое другое. Просто тебе мне хотелось сообщить о том, как мне трудно было без тебя. Порой, казалось, что моя дочь родилась не от Катрин. Она родилась от тебя. Я понимаю, что это ужасно, но это даже в чём-то мне помогало. Я был счастлив, зная, что ты есть, и что мы с тобой когда-нибудь встретимся. Как говорил один, очень мною любимый писатель Юкио Мисима: «Счастье – оно как крупицы золотого песка в грязи. И в самом мрачном углу преисподней можно увидеть его сияние». Вот таким было и моё счастье ».

итав это письмо, я ещё минут тридцать не могла придти в себя. Это писал Кристиан. Он же умер. Письмо с того света? Нет, не может быть!? Письмо, видимо, было написано перед смертью и отправлено мне перед похоронами, чтобы я его сначала прочитала и осмысленно поехала с ним попрощаться. Но всё вышло наоборот. А я ведь даже к гробу его не подошла. А он любил меня всю жизнь. Что происходит?
Опять в голове всплывает история про отрезанные ноги, про это нечто о чём он писал и всё переплетается, смешивается, в глазах вдруг потемнело, а ноги будто онемели. К чёрту всё! Что они со мной делают?

Боже мой, как я опоздала.

Иметь в голове мысли – это значит творить
Подлинно эротическая концепция
Тайны

-Да нет, всё нормально, вроде как обычно.
- Как Эдриан?- спросил дядя.
- Работает, уезжает, приезжает,… Что о нём ещё можно сказать?
- В общем, частенько одна, да?
- Да… Заходи на неделе, буду очень рада. Что-нибудь приготовлю, поговорим.
- Зайду Джо, зайду. Как видишь в издательстве мороки много, переводы задалживаем.
В среду он пришёл часов в восемь вечера, принеся с собой бутылку белого вина. Немного усталый, немного на веселее и очень приятный. Я приготовила мясо и рис, немного салата и любимый соус. Постаралась на славу, аж самой понравилось. Дядя открыл вино и разлил по бокалам. Мы ели и пили, немного разговаривали о работе и о семье. Он был родным братом моего отца, причём старшим. Отношения у них сейчас дошли до минимума, и при мне он частенько вспоминал молодость, отношения с братом и семейные проблемы.
Третий бокал вина сделал своё дело.
- Мне уже шестьдесят с небольшим. И вот на закате своей жизни я не нашёл более высокой, достойной и приличной цели, чем та, которая была у меня тридцать пять лет назад. Двадцать пять лет тогда и шестьдесят теперь. А что между ними? Да ничего.
Конечно, попытки принести какую-то пользу себе и людям были. Многим людям. Прежде всего, семье, но все они почему-то рушились. В детстве время тянется, тянется, а потом бац, - и тебе уже шестьдесят. И ничего с этими цифрами не поделаешь. Я даже несколько раз пытался всё хорошо взвесить, вспомнить и решить, что же в этой жизни я сделал, а чего нет. Вспоминал, вспоминал, а несколько лет всё равно выпадают из памяти, хоть ты тресни. Странная штука эта память. Такие вещи с нами проделывает, что с течением времени уже не понимаешь, чьи это воспоминания твои или твоего соседа. Старость спит плохо. Она ворочается в постели и припоминает былые несправедливости и обиды. И тут вдруг вылезает из памяти то, что казалось давно забытым. Вдруг бешенное раздражение вызывают сущие мелочи давно прошедших лет. А через неделю они сменяются другими древними мелочами. Вот так.- Сказал он. Потом встал, медленно подошёл к раковине и налил целый стакан ледяной проточной воды. Прямо же у раковины осушил его полностью и, подойдя к столу, долил себе в бокал вина. А я сидела с открытым ртом, как маленькая девочка готова была слушать его хоть весь день. Когда я общалась с ним, мне всегда приходилось говорить очень мало: во-первых, знала, что ничего достойнее сказать не смогу, а во-вторых, ему хотелось выговориться, и я этому ни чуть не возражала. Я всегда была отличным слушателем, чему и научил меня именно он.
- «Время: человек постоянно пытается его убить, но в итоге оно убивает его самого. Всё, что мы делаем, находится во владении времени: эмоции, желания, действия, время игнорирует наши прекрасные и мучительные часы» - говорил Герберт Спенсер, а ведь так оно и есть,- он глубоко вздохнул, достал из кармана пиджака сигарету и закурил.
- А сколько ты уже работаешь в издательстве?
- Пятнадцать лет. Столько писателей повидал, что страшно сосчитать, и уже готов поверить, что весь мир состоит из них. Все они приходят ко мне в ужасе. Думают, что я Бог, а я даже мизинца их не стою. Иногда бывает, хочется подумать о чём-нибудь глобальным, а в голове одни цитаты, сплошные чужие мысли. Что делать? Вот и говорю какими-то непонятными изречениями, смысл которых уловить сам порой не могу, но они всё же есть. Я могу сказать про писательство только одну вещь - Иметь в голове идеи – значит, мыслить, иметь в голове мысли – это значит творить. Размышление есть работа мысли; оно есть путь к развитию скрытых способностей человека, в числе которых экстаз и пророчество.
Он снова закурил, сделал большой глоток вина и, положив себе на тарелку немного салата, продолжил:
- «Время – это великий поток, который уносит своих сыновей» - писал Исаак Ватт. Кристиан ушёл, ушла его жизнь, но не ушла его любовь к тебе, какой бы странной и нелепой она не была. Но Кристиан умер. И тут уж ничего не поделаешь. В конце концов, у каждого своя жизнь, и ты за другого человека отвечать не можешь. Все живут по-разному, по-разному и умирают. Но это уже не имеет значения. После нас остаётся лишь прах. Прах и больше ничего. Самое важное для тебя сейчас воспользоваться этой любовью, не дать ей исчезнуть, не избегай её. Ты не сможешь ей противиться. Просто возьми её и направь на того, кого действительно любишь. - Он вытащил из кармана старый выцветший платок, а потом протер им лоб, - Любовь – есть таинственное средство, влекущее один атом к другому, начиная с инстинктивного влечения противоположных полов, побеждающее все преграды, и до увлечения ума, повергающего человека ниц перед красотою форм или истиною. Любовь – это великий двигатель всего существующего, действующий в бессмертной форме. Но избегающий любви не в силах ей противиться.
- Тебя сложно понять, но я попытаюсь,- сказала я.
- От рождения до смерти всё всегда подчинено изменению. Наше будущее
складывается из наших шагов сегодняшних. Может быть, поэтому моя жизнь идёт от неудачи к неудачи. От разочарования к разочарованию.
- Ты хороший человек и ты сам об этом прекрасно знаешь, наверное, поэтому тебя всё и не устраивает. Но ты ведь живешь, работаешь, умеешь любить и никому не делаешь зла.
- Всё, что касается меня – сплошная нелепость. Нелепость и всё тут. Вдумавшись в это слово, сразу становится жутко. Какое же может быть у человека будущее с нелепым прошлым? Будто неопытный драматург написал незамысловатую пьесу, а через некоторое время, перечитав, просто вычеркнул несколько сложно-произносимых строк, а потом, снова перечитав, вписал их обратно, и теперь не понимает, что со всем этим дерьмом делать. – Он резко замолчал и погрузился в собственные мысли. Мы доели свой ужин, допили вино и разговор сошёл на нет.
Перед тем, как он вышел он сказал такие слова:
- В Библии есть такие слова: « и у каждого есть свой час и всё, что происходит на земле, имеет свой час на небе: время для рождения и время для смерти, время сажать и время собирать плоды». Увидимся на работе. Зайди завтра ко мне в кабинет, надо кое-что обсудить. – Он вышел, отряхнул брюки от вечно падающего на них пепла и двинулся ловить такси.
Человек есть то, что он помнит. И вот начинаешь вспоминать – и удивляешься: как много забылось, стёрлось, размыто дымкой. Одно помнится, а другое вылетает начисто. Ерунды вспоминается предостаточно, особенно под утро в бессоннице: бессмысленные сцены, эпизоды, картинки…Память, конечно, инструмент несовершенный, но в чём логика этого несовершенства? Помню запах его кожаной куртки, но не помню его самого, будто его никогда и не было. Но он был!
Оставалось понять лишь одно – кем же был для меня Кристиан? Задав самой себе этот вопрос, в голове сразу же прояснялся ещё один. А кем я была для него? На эти вопросы я не знала ответа. Ощущение было странное и непонятное: вопросы есть, а ответов на них просто не существует. Для моей жизни десять лет был совершенно незаметный срок, но который изменил меня и моё мнение на окружающий мир. А для него все эти десять лет были долгим ожиданием чего-то неизвестного. Он ждал меня? Нет. Он искал меня? Нет. Он искал себя. Он сам себя боялся и поэтому постоянно хотел от себя убежать путешествиями, женитьбой. И по ночам эти приступы ужаса. Кристиан просыпался в ужасе от собственных мыслей, собственных желаний и страхов. Он боялся сам себя. Кристиан боялся даже себе показать, какой он есть на самом деле.
Любил ли он меня, мне тоже не известно. Иногда бывает такое чувство, что люди созданы лишь для того, чтобы причинять боль. Боль самим себе и окружающим. Бывает, что даже самая искренняя любовь приносит больше боли, чем ненависть. А что если мы до такой степени хотим этой боли, что не воспринимаем её таковой, а привыкаем к ней и называем её любовью, придумывая иллюзию наслаждения. И на самом деле делаем весёлую гримасу, чтобы не умереть от боли.
«Счастье – оно как крупицы золотого песка в грязи. И в самом мрачном углу преисподней можно увидеть его сияние». Странное ощущение какоё-то фатальности не отпускало меня очень долгое время. Почему именно Юкио Мисима? Знал ли он жизнь его самого, когда писал эти строки мне? Становилось не по себе, а иногда и очень страшно. Мисима я знала по нескольким его произведениям, но особо им никогда не увлекалась. Писатель, театральный деятель, музыкант, за свою недолгую жизнь, полную эксцентричных, поражавших публику поступков, он успел сделать невероятно много. Только его литературное наследие составляет около ста томов прозы, драматургии, публицистики, критических статей и эссе. Юкио Мисима прославился как превосходный стилист и тонкий психолог. Всё творчество писателя освещено зловещим и магическим сиянием смерти. Для него прекрасное и смерть всегда являлись частями неразрывного равенства. «И злодейство и счастье подобны заразе – люди в ужасе шарахаются от них, бояться, как бы болезнь не перекинулась». Эта формула определила не только характер литературных произведений, но и его собственную судьбу. В возрасте сорока пяти лет он покончил жизнь самоубийством, совершив харакири, в знак протеста против утраты Японией «самурайского духа», подтвердив написанные им самим слова: «Я начинаю понимать, что юность, цветение юности – ерунда и стоит немногого. Но это вовсе не означает, что я с приятностью ожидаю старости. Остаётся лишь одно: смерть – мгновенная, вездесущая, всегда стоящая рядом. По-моему, это единственная подлинно соблазнительная, подлинно захватывающая, подлинно эротическая концепция».
Что- то общее было у них в восприятии смерти и жизни. Пойму ли я когда-нибудь, в чём состоял его намёк или нет, я не знаю. Все эти мёртвые загадки меня не сильно трогали.
Вечером Эдриан потушил мясо, я пожарила картофель и сделала соус, добавив в него немного горчицы, как любил мой отец. На кухне витал запах семейности и беззаботности с лёгким утомлением после долгого рабочего дня. Иногда, сталкиваясь на кухне за готовкой, он целовал меня нежно в шею и в правую руку. Когда эта суета закончилась, я достала из холодильника по банке пива, и поставила рядом высокие пивные стаканы. Эдриан за едой рассказывал о том, как прошёл сегодняшний рабочий день, говорил о совершенно незнакомых мне людях и иногда шутил. Всё было, как всегда и мне это нравилось. Иногда, конечно мне хотелось чего-то необычного, я часто совершала разного рода эксцентричные поступки, но с ним мне не хотелось ничего особенного, мне хотелось уюта, постоянства и тепла.
А с приходом темноты ночи наши отношения становились ещё теплее и нежнее, появлялось некое необузданное желание любви. Когда мы только стали встречаться, я думала, что это пропадёт через некоторое время, но я была не права. С каждым годом это ощущение только набирало силу. Такие нежные отношения, которые у нас были, я не видела ещё ни у кого. И именно это я боялась потерять с женитьбой, поэтому и постоянно её оттягивала, а потом и сам Эдриан к этому привык, и мы в этом больше не нуждались, хотя, иногда он напоминал мне об этом и пытался убедить в обратном.
Он медленно раздевал меня, целуя плечи, нежно трогал мои волосы и шептал на ухо. Так повторялось почти каждую ночь, каждую ночь мы занимались любовью и встречали мёртвое время, которое я не могла пропустить.
За окном постепенно загорались огни ночного города. Сверкали яркими фарами дорогие автомобили, загорались рекламы, названия различных кафе и ночных забегаловок.
В эту ночь, видимо многим не хотелось спать. Я посмотрела в окно и увидела свет в окнах противоположного дома. Что они там делают? Пьют кофе? Разговаривают о работе, тихо, шёпотом, чтобы не услышали дети? Занимаются любовью? Я не знаю.
Сердце не успокаивалось. Билось так часто, что готово было выскочить из груди. Тишина напрягала, а воздух, наполненный томительным ожиданием завтрашнего дня, сковывал лёгкие и не давал дышать. Почему-то вновь и вновь вспоминался мужчина из метро и наш странный разговор. Но черты его в воображении не были уже такими яркими, как прежде, вот только дрожь от воспоминания его голоса всё ещё иногда находила. В этом знакомстве было что-то фатальное, то, что даже для самой себя я объяснить не могла. Это меня интриговало, придавало какую-то детскую таинственность моим поступкам. Видела его только несколько раз, один раз он со мной заговорил. А может не со мной? А был ли он вообще? Боже мой, о чём я говорю, я ведь теперь даже не уверена в его существовании. Это всё каким-то образом напоминало мне слова Оскара Уайльда:
- … Когда я очень люблю кого-нибудь, я никогда никому не называю его имени. Это всё равно, что отдать другим какую-то частицу дорогого тебе человека. И знаешь - я стал скрытен, мне нравится иметь от людей тайны. Это, пожалуй, единственное, что может сделать для нас современную жизнь увлекательной и загадочной. Самая обыкновенная безделица приобретает удивительный интерес, как только начинаешь скрывать её…
Да я ведь даже не знала, как его зовут. Но на счёт скрытности я могу сказать только одно. Я никогда не собиралась что-то нарочно скрывать от Эдриана. Все эти тайны, в конце концов, не такие уж серьёзные. Но стоило миновать некую деликатную стадию, как независимо от моих первоначальных намерений это стало превращаться в непроницаемую тайну. Иногда что-то случается, и ты хочешь об этом рассказать, но не рассказываешь, может быть потому, что забыл или из-за ряда других причин, но не рассказываешь. А через некоторое время рассказать уже не можешь, потому что это уже не будет иметь никакого смысла и это остаётся с тобой. Вот так и появляется скрытность и тайны. Конечно, это не всегда так. Тайны появляются по-разному и делятся, на оправданные и нет, точно так же, как и цели.
Но это ещё даже не было ни тайной, не скрытностью, то, что со мной происходило, находилось где-то на уровне интуиции, чувства, определение которому я сама не могла дать. Могу сказать только одно: видя его, ощущая его запах за своей спиной в переполненном вагоне, вспоминая сейчас его голос, его прозрачные, как лёд серые глаза меня охватывает именно то ощущение холодной интимности, близости, которой никогда не было, но которая не отпускает меня всё это время.

Осень
Николас
Субботняя прогулка

Лето уходило. Заметно и совершенно спокойно, предоставляя свои владения осени. Было немного грустно от этого ухода. Наверное, состояние неизбежной осени в жизни ждёт каждый человек. В этом году она пришла с какой-то неприятной тяжестью на сердце и с таким же жутким ощущением одиночества.
Вроде сентябрь, а всё равно тяжело и неприятно. И что же тогда будет в октябре и ноябре? Солнце не обжигало, воздух не грел, а потоки ветра, проносящиеся по городу, уже срывали с деревьев желтеющие листья. Выжженная трава уже не пахла летом, теперь она напоминала безжизненный след прошедшего времени.
Тихо. Тихо и глухо. Это как пойти в кино и не включить телевизор. Вот такой у меня была осень 2000 года.
Запахи изменились, движения замедлились, а чувства были накрыты картонной коробкой, будто сами себя, защищая от непрекращающегося дождя. Дождь действительно лил изо дня в день. Солнца не было видно из-за туч уже дня три. В общем-то, на душе было точно так же как и на улице. А я жила всё такой же обычной жизнью, какой только можно было её назвать. Я ездила на работу, почти каждый день, встречая в метро этого молодого человека, обедала в кафе у автостанции, и приезжая домой к Эдриану, успокаивала себя, в том, что всё идёт как надо. А на самом деле что-то было не так. Господи, что со мной происходит? Каждый раз собираюсь на именины, а попадаю на поминки, причём собственные. Странно только, что ничего не чувствую, как во сне. Но я же не сплю, чёрт возьми!
Во вторник пришло письмо от Сандры, моей сестры, которая жила достаточно далеко. Она была мне кузиной, но мы относились друг к другу как родные. Она писала, что серьёзно заболела и хотела, чтобы я к ней приехала.

- Что случилось?
- Рак…- Произнесла она, и эта фраза повисла в вечернем воздухе моей квартиры.
- Рак? То есть как,… чего?- только и промямлила я.
- Рак груди.
- Когда ты об этом узнала?
- Месяц назад.
- Чёрт!
- На начальной стадии. Врачи сказали, что есть возможность вылечить, уже назначили курс лечения. Знаешь, просто мне немного страшно и я хочу, чтобы ты приехала, – монотонно и совершенно без интонации произнесла Сандра.
- Я приеду.
Мы проговорили с ней около часа, и как только я положила трубку, из глаз непроизвольно потекли слёзы. Господи, ну что же происходит в этом мире? Ей всего сорок три. А вот и эта девушка с отрезанными ногами, воспоминания о которой пришли ко мне в августе. И Сандре тоже отрезало ноги этой действительностью. Не уж-то всё действительно так? Чёрная полоса, белая, черная, белая. А где тогда сейчас нахожусь я?
В таком состоянии неопределённости и потерянности я пребывала ещё до конца недели, пока вдруг в воскресенье вечером не раздался телефонный звонок. Эдриана не было дома, и я спокойно лежала на диване и смотрела какой-то утомительный полудокментальный фильм про войну между Японией и Китаем. Телефонный звонок, будто надвое расколол монотонно текущее время, вокруг меня. Я нервно вскочила и подошла к телефону, пока не раздался ещё один такой резкий звонок.
- Алло!- произнесла я.
- Здравствуйте. Это Джо, Джозефин Морен? – поинтересовался мужской голос в трубке.
- Да. А кто спрашивает?
Голос в трубке неожиданно замолк. Я тоже молчала. Прошло секунд десять, пока я снова не спросила:
- Кто это?
- Это Николас, Ник – сосед сверху. Помнишь меня?
Теперь я действительно узнала голос Ника. Он продолжал:
- Я надеюсь, ты не возражаешь, что я тебе звоню?
- Нет.
- Я узнал телефон от Марты.- Марта – это та самая безобидная сплетница, о которой я говорила ранее. – Чем ты сейчас занимаешься?
- Смотрю фильм.
- О чём?
- Что-то про войну Китая с Японией.
- Интересно?
- Да, не очень, просто интереснее этого больше ничего нет. А ты?
- А я хочу пригласить тебя выпить пива и поговорить.
Я согласилась и через пятнадцать минут была у него.
Квартира на самом деле была довольно в плохом состоянии. Обои местами отходили от стены, потолок был жёлтым, как обкуренные зубы, но в углу прихожей уже оптимистично стояли два пластмассовых ведра с белой краской и шесть рулонов голубых обоев. Он провёл меня на кухню и усадил за стол. Потом достал из холодильника две железные банки пива и поставил их передо мной.
- Пиво разное, выбирай.
Я выбрала по крепче и с треском опустила жестяное колечко.
- Меня сегодня взяли на работу, так что можешь меня поздравить,- с иронией произнёс Ник.
- Поздравляю, а кем?
- Барменом. Придётся каждый день надевать новые рубашки и спать днём.
- А где?
- В трёх кварталах отсюда. Бар «Оазис».
- Интересное название и подходит. Это ведь почти в центре, да?
- Да.
Потом он замолчал, а у меня закончились вопросы и мы минут десять сидели молча. Ник пил пиво, иногда поглядывал на часы и прислушивался к осенним звукам за приоткрытым окном. Потом нарезал незамысловатые бутерброды с ветчиной и сыром и, разложа их аккуратно та тарелку, положил передо мной. Нежно прокусывая сыр и доходя до ветчины, вкус хлеба после этого терялся. Я запивала это все пивом и чувствовала, как по телу растекается что-то живое, дурманящее и тёплое.
Он улыбался, но смысл этой улыбки я так и не могла понять, может быть, ему просто нравилось, как я аппетитно ем.
- А вот ты так всегда легко встречаешься с незнакомыми мужчинами? – С ухмылкой произнёс он.
- Мы ведь уже познакомились.
- Это было месяц назад. Ну, в общем, я имею в виду, тебя ничего не настораживает?
- Нет, - сухо произнесла я и сделала ещё один большой глоток пива. – Просто у меня сейчас такое состояние, будто я еле-еле тащусь по дну глубокого моря. Там совершенно глухо и сыро, и я бы хотела даже двигаться быстрее, но не могу. Да и выбраться на берег тоже не могу, потому что надо мной просто километры беспроглядной тишины и безразличия. Понимаешь?
- Не особо,- глухо произнёс Ник.
- Просто я в данный момент ничего особо серьёзно стараюсь не воспринимать.
- Ты странная.
- Нет, я такая же, как и все, просто состояние не очень.
- Какие-то проблемы? – спросил Ник.
- Особо нет, но лучше бы что-нибудь было.
- Ты действительно странная.
- Может быть ты и прав.
Тут снова произошла какая-то заминка, с которой он быстро справился.
- Может быть, поставить что-нибудь послушать?
- Не возражаю.
- Как на счёт Элвиса? Люблю короля! – восхищённо произнёс он.
Когда он вернулся я, уже допила пиво и разглядывала этикетку на банке. Ник же подошёл к холодильнику и вытащил из него пакет с замороженными креветками и поставил на плиту кастрюлю с водой.
- Как на счёт креветок?- поинтересовался он. И я кивнула головой.
Когда вода вскипела, он бросил туда креветки, немного посолил и, отрезав половину лимона, кинул её в кипящую воду. Другую половину лимона положил на тарелку. Через минут десять он выложил креветки на приготовленную тарелку и подал на стол, предварительно поставив мне новую банку с пивом.
Мы ели, пили пиво и изредка разговаривали, а в другой комнате звучал Элвис Пресли. Сначала звучали Don’t cry Daddy, My way, It’s now or never и Surrender.
И уже где-то в восемь я стала собираться домой. Ник дал мне его номер телефона и сказал, что я могу приходить, когда захочу. И напоследок он поставил Love me tender.
За эту осень мы стали встречаться очень часто. Я заходила в «оазис», пила различные коктейли, приготовленные Ником, и разговаривала. Когда на улице было сухо, мы ходили гулять в городской парк. Меня всё это очень даже устраивало.
На выходные стали часто ездить к родителям Эдриана. Я не очень то это и любила, но мне просто хотелось по больше находиться с Эдрианом, потому что с приходом осени его поездки участились, и временами мне становилось жутко одиноко.

Всё вокруг происходящее воспринимается посредственно. Будто это вовсе не со мной происходит. Я в стеклянной бутылке, заткнутой пробкой: всё вижу, но ничего сделать не могу. Это мой мир и он соприкасается с внешним, только он знает, что я существую, а я даже не уверена, существует ли он. Это как из песни «Парень из пузыря». Где же это? Ах, да, в фильме «Парень из пузыря». О чём же он был? Родился ребёнок без иммунитета, и любое соприкосновение с внешним миром могло его убить, поэтому его поместили в специальный загерметизированный пузырь. Даже родители не могли к нему прикоснуться. Ел он обезжиренную, обеззараженную, продезинфицированную еду, в общем, дрянь всякую. И жил так, не жалуясь до двадцати пяти лет. А в двадцать пять он влюбился в девчонку, жившую по соседству и она в него тоже. Они дружили около года. Ну, как дружили? В общем, он сидел в пузыре, а она всё время была рядом. Так они и дружили. Потом она решила выйти замуж, а он ей не препятствовал, очень испугался за свою жизнь, ведь для этого ему пришлось бы выйти из пузыря, а, следовательно, умереть. Так она и уехала, а он, подумав, решил ехать за ней. Соорудил себе передвижной пузырь и «две пары рук» как пелось в песне, и вошёл во внешний мир, сам его не зная. Преодолевая различные преграды, он всё-таки добрался до церкви, где она должна была венчаться. И вот этот момент, ради которого стоило смотреть фильм: он снял с себя пузырь, чтобы просто поцеловать её. Он, наконец, решился на неминуемую смерть ради того, чтобы ощутить вкус её губ, тепло её тела и нежность дыхания. Так вот он целует её, и все думают, что он скоро умрёт, но происходит всё не так просто. Оказывается, иммунитет у него восстановился уже в четыре года, и он может спокойно жить как все. Они поженились и жили долго и счастливо. Долго и счастливо – как будто название чудодейственного зелья. Сделаешь глоток – живёшь долго, ещё один – счастливо и всё у тебя хорошо. Неужели они действительно живут долго и счастливо?
В субботу после обеда ко мне пришёл Ник и попросил сходить с ним одно очень интересное место, как он сказал.
- Тебе надо развеется, - произнес он.
- И каким же образом?
- Это я возьму на себя. Только оденься потеплее и возьми немного денег. – С энтузиазмом сказал Ник.
И уже часа в три мы решительно подошли к зданию Центрального городского ипподрома. Очередь в кассу была небольшая, поэтому я решила предположить, что трибуны будут пустыми, но ошиблась. Несмотря на то, что заезды начинались только через час, трибуны были полны. И в этот момент мне стало жутко не по себе. Я раньше никогда не была на ипподроме, слышала о нём только от дяди и от отца, а сама особо этим не интересовалась. Ник приобрёл какую-то программку и стал что-то отмечать на полях.
« 1-й заезд 16.00. Дистанция 1600 метров…Рысь – жеребец, немецкий. Наездник второй категории К. Горг – камзол бардовый, кокетка синяя, шлем белый…Колокол – белый жеребец… Рыцарь. Маус. Счастливчик». И так далее. Не скажу, что я разобралась сразу, но вот Ник уже вооружился ручкой и стал отмечать различные имена лошадей, участвующих в заезде. Он выбрал Мауса, Рысь и Фокса.
Из громкоговорителя раздалась громкая музыка, очень похожая на ту, что звучала в фильмах шестидесятых годов. Зрители оживились и Ник вместе с ними. В основном трибуны заполняли мужчины средних лет и, которым уже за шестьдесят. Последних явно было больше: старые выцветшие кепки, белые костюмы, ботинки с дырочками. Не хватало только, дам с сигарами и в шляпках. Правда вдалеке я всё же усмотрела довольно симпатичную бабушку, которая азартно что-то кричала в след убегающим лошадям.
Я сидела с совершенно непонимающим видом и совершенно без интереса смотрела на лошадей, которые красовались внизу. Ник это вскоре заметил и стал осторожно объяснять, что к чему:
- На ипподроме существуют пять видов игр. Самая простая игра, как мне кажется, под названием «Четверной экспресс». Ты должна угадать победителя забега, а также второго, третьего и четвёртого призёров. Здесь самые минимальные ставки … - громко произносил он над моим ухом, так как из-за голоса комментатора и оглушительного гула зрителей услышать что-либо было очень трудно.
Женский голос из громкоговорителя комментировал происходящее: «Бег ведёт Маус, на втором месте…» Трибуны же заполнились гулом и из всего, что они кричали, я смогла различить лишь то, что они кричали что-то в поддержку. Через пару минут всё кончилось. Ожидая результатов, зрители отчаянно спорили, какая лошадь пришла первой. Но, услышав всё тот же женский голос, притихли. «Прослушайте результаты заезда. На первом месте Маус. Резвость две минуты сорок три и три десятых секунды. На втором месте Счастливчик. На третьем…» Я даже не поняла, выиграли мы что-то или нет.
Мы пробыли на ипподроме до 18.00 и успели посмотреть семь заездов, но игровой азарт во мне так и не проснулся. Хотя, лошади, бегущие аллюром, - зрелище захватывающее. И каждый раз, когда они приближаются к финишу, хочется вскочить с места и прокричать что-нибудь в поддержку какой-нибудь Рыси.
По дороге домой Ник мне ещё что-то рассказывал про лошадей. Оказывается, что эта страсть преследовала его очень давно.
- А часто ты сюда приходишь?
- Каждые выходные.
- Так азартен?
- Нет, просто люблю наблюдать. Я практически никогда ставок не делаю, прихожу просто посмотреть, понаблюдать, – он тяжело вздохнул и устремил свой взгляд куда-то вдаль. – У моего деда были лошади. У него была целая конюшня.
- Почему была? Её что, больше нет?
- Подожгли?
- Как это?
- Да я и сам толком не знаю. Конюшня была закрыта, деда в городе не было, а сторож запил и, видимо, даже ничего не заметил, поэтому и он тоже сгорел. Сначала все недоумевали, как же всё это произошло, но после долгих разбирательств были выдвинуты версии об умышленном поджоге. Но учинителя этого пожара так и не нашли.
- Тебе было грустно? Ты ведь любил лошадей?
- Да нет. Я их тогда не любил. Я их боялся.
- Боялся? – в недоумении спросила я.
- Да я и сейчас их боюсь, но уж больно нравится на них смотреть и вспоминать.
Вернулись мы домой около десяти вечера, заказали пиццу и достали холодного пива. Вечер обещал быть долгим.
Я открыла окно, и свежий осенний воздух рывком влетел ко мне на кухню. Легко пролетел по всем комнатам и словно вылетел обратно. Мы молчали. Небо, казалось, совсем исчезло, и улицу охватила какая-то безнадёжная пустота. Ник достал из своей сумки небольшую книгу и стал пролистывать её словно только что прочитанный журнал. Где-то останавливался, прочитывал буквально несколько строк и снова переворачивал страницу. Потом взял сигарету, подвинул поближе пепельницу и закурил.
- Увлекаешься чтением?
- Просто люблю интересные книги, – он пустил струю дыма в воздух и улыбнулся.
- Знаешь, а я иногда думаю, что могла бы написать книгу. Много интересных задумок и прожитых впечатлений.
- Один очень знаменитый писатель – Гоголь сказал, что каждый человек может написать хотя бы одну книгу в своей жизни. Вот только страшно то, что именно этой книгой он и ограничится.
- То есть?
- То есть все способны писать, но не каждый может стать писателем.
- А в чём разница?
Ник немного задумчиво посмотрел на падающий пепел, повертел в руке тлеющую сигарету и, не отрывая взгляда, продолжил:
- В посредственности.
- В посредственности? – переспросила я, и эта фраза будто повисла в разряженном прохладном воздухе моей кухни.
- Да. Настоящий писатель тот, кто пишет о таких вещах, которые трогают тебя до глубины души. Тот, чьи книги ты не забудешь никогда, потому что слишком велико было впечатление от прочитанного,– Он снова замолчал и, потушив докуренную сигарету, взялся ещё за одну. – Писатель никогда не станет писать посредственно. Писатель всегда верит в себя и в читателя. Именно он – настоящий творец знает о существовании этих двух сторон. Но так же не стоит забывать, что написанная книга и автор – это совершенно разные вещи.
- Почему?
- Потому что книга всегда умнее и выше автора. Она всегда интереснее, чем сам человек, который её написал.
За окном стал еле слышно накрапывать дождь. Он словно вливался в наш непонятный разговор и дрожащим шепотом о чём-то рассказывал. Сначала чуть заметно, а потом совсем стал перебивать. Мама часто говорила, что небо плачет за наши страдания. От бессилия что-либо изменить.
- Ты говоришь странные вещи, - за продолжение разговора взялась я, но не тут-то было, видимо о книгах он знал больше моего.
- Может быть, - согласился Ник. – Но если бы мне писатель, какого-нибудь увлекательного романа предложил: «пойдём, выпьем чего-нибудь…» Я бы ни в коем случае никуда с ним не пошёл.
- Ты бы не хотел разочароваться, да?
- Совершенно верно.- Он почесал затылок и сделал несколько мелких глотков пива, - И ещё: надо бы сразу убивать писателя, который только что написал какую-нибудь грандиозную вещь. Знаешь почему?- эти вопросы почему, да как меня иногда утомляли, но задавать их всё равно приходилось.
- Почему?
- Потому что у писателя, написавшего что-либо подобное, начинается время застоя, депрессии, потому что он уже не может написать такие вещи, он уже не может побить собственный рекорд. И вот тут-то он начинает писать посредственно, а вместе с этим приходит и разочарование, которое не позволяет потом уже воспринимать то грандиозное, что он написал ранее.
- Что же ты тогда читаешь? – в недоумении спросила я.
- Джека Лондона, Ги Де Мопассана, Эрнеста Хемингуэйя, Бальзака и ещё очень люблю фантастику.
- Да, - протянула я. – С такой литературой теперь я тебя понимаю. Там действительно нет посредственности. Хемингуэй покончил жизнь самоубийством, Джек Лондон отравился морфием, а Мопассан и Бальзак были вообще странными людьми.
- А ты что читаешь?
- Разное. Я тоже очень люблю книги и специфически к ним отношусь.
- Как это?
- Ну, например: я никогда не храню дома прочитанные книги, хотя, конечно, есть исключения. Редко их покупаю, никогда не перечитываю и держу дистанцию для чтения, так как очень впечатлительная.
- А ты знаешь, что в Германии в 20-ые годы очень много молодых писателей после первой книги заканчивали жизнь самоубийством. Просто массовая эпидемия суицида какая-то. Вот она – посредственность, она так к ним и не пришла. Об этом тогда писали все газеты в Европе. Странное дело для литературы, многие из них так и остались не опубликованными, просто, наверное, именно так они побили собственный рекорд, увидели собственный предел, – тихо закончил свой рассказ Ник.
Воскресное утро было тихим и спокойным. Дождь ночью закончился, и теперь ещё из-за не прошедших туч скромно проглядывало солнце. Я приняла ванну, пролежала в ней около часа и потом, сварив себе кофе, меня снова поманило спать. Так я и проспала осеннее воскресенье. Вечером пересмотрела все фильмы по телевизору и с книгой в руках провалилась в глубокий сон. Сны были отрывочными и совершенно непонятными, как впрочем, и всегда. Снился Кристиан. Мы с ним долго разговаривали о его жизни, потом я внезапно почувствовала себя беременной и у него на глазах родила девочку, которую он захотел назвать Кэт.
Проснувшись в третьем часу ночи, я внезапно почувствовала себя голодной и от увиденного сна стала нервно ощупывать живот. Нет, вроде не беременна. Да и с чего должна? Действительность постепенно входила в мой мозг, перемешанная с бредовыми видениями, и выздоравливающий разум сам очищал его от галлюцинаций. Я в темноте пробралась до кухни. Вынула из холодильника остатки сыра и салата, и с удовольствием съев всё это, почувствовала, что сыта на день вперёд и совершенно не хочу спать.
Когда с человеком не о чём говорить, то ему показывают фотоальбом, когда нечем занять себя, то начинаешь налаживать немой диалог с прошлым по средствам фотографии и размытым воспоминаниям, которые через старые карточки приобретают более отчётливый вид. Так я и просидела до самого утра, разглядывая старые фотографии и убивая тянущееся протухшее время, от которого уже воняло вчерашним днём.

одиночество
Всё происходит просто потому, что происходит

Говоря одиночество, мы даже не подозреваем, что существует несколько видов одиночества. Одиночество бывает разное. Одно бывает утомительное, другое гнетущее и ужасающее своей холодностью и безнадёжностью. Бывает тёплое и уютное в большом мягком кресле с интересной книгой в руках. А некоторые считают, что даже обыкновенное молчание может считаться самым страшным одиночеством. Вот именно так я и провела всё своё детство, в глубоком молчании и неприметности. А почему и сама не знаю, но справится с этим молчанием, было очень тяжело. Я особо на этом не зацикливалась, а вот родители действительно переживали из-за моих проблем в школе. Это было в классе пятом. Я действительно очень скатилась из-за своей молчаливости. Помню отчётливо моменты, когда меня вызывали к доске, а я просто вставала с места и молча так и стояла. Не могла ни сдвинуться с места, ни произнести, ни слова. Выглядело это действительно смешно и нелепо, но ничего поделать я не могла. С чем это было связано? Наверное, с одиночеством. В семье до тринадцати лет я была одна, а друзей почти не имела. Да что почти, у меня, их вообще не было. Я училась в школе с углубленным изучением английского языка. Родители очень хотели, чтобы с полученными знаниями в этой школе я смога спокойно поступить в престижный институт. Около нашего дома было две школы: одна обычная, а другая намечалась на статус лицея с классами различных направлений. Но мои родители отдали меня в школу, добираться до которой мне надо было около часа. В этом, наверное, и была проблема одиночества. В моём районе никто из класса не обитал, а гулять в этом возрасте я особо не рвалась.
Именно в этом возрасте я и начала читать. Читала всё подряд, с жадным упоеньем, будто пыталась от чего-то не отстать.
Помню седьмой класс. Этот год был самым жутким в моей жизни. Как же я тогда мечтала, чтобы он кончился, а он будто на зло отмерял медленно день за днём отвратительно тянущееся время. Это был последний молчаливый год в моей жизни. В конце седьмого класса родилась моя сестра. Что-то завертелось, в доме стало шумнее, - во мне что-то стало шумнее. И я решительно сказала родителям, что больше так не могу. Закончив седьмой класс, меня перевели в лицей, который находился в пяти минутах от дома. Оценки, с которыми я закончила седьмой класс оставляли желать лучшего, но я так усердно всё лето занималась, что без проблем поступила в лицей в класс с гуманитарным уклоном. И с этого момента начинается, наверное, то настоящее живое существование, которое и продолжается до сих пор.
А ведь одиночество – это отличный двигатель прогресса. Чтобы избавиться от этого неприятного чувства, мы можем преодолеть свои комплексы, стеснительность, неуверенность в себе. В тринадцать лет я вдруг заговорила так, что родители теперь с иным испугом смотрели на меня. Я вдруг стала пересказывать все книги, которые мне довелось прочитать за годы безмолвия, стала писать стихи и выступать в школьном театральном кружке. Но в это же время я и решительно отказалась от занятий в спортивной школе. Бросила заниматься художественной гимнастикой, когда шла на кандидата в мастера спорта. Почему-то мне вдруг захотелось отказаться от гнетущего молчания, от прошлого одиночества и я постаралась всё для этого сделать, не жалея сил и поступаясь собственными принципами. Мне просто захотелось быть как все.
Я стала ездить в лагеря, завела друзей и перестала коплексовать по поводу отношений с мальчиками. Через год эта болтливость успокоилась, и я действительно вошла в норму. Не молчала, но и в меру разговаривала.
Но и сейчас приступы одиночества часто приходят и по долгу не отпускают. Особенно они тяготят в эти пустые бессмысленные ночи. Когда просыпаешься, ощупываешь другой край кровати, а там никого… Пусто и холодно. И вот именно в такие моменты одиночество приобретает жуткий, кромсающий на части вид.
Глотнув зыбко дрожащего сентябрьского воздуха, короткое лето растаяло, - а душа всё не хотела расставаться с его жалкими остатками. Как только я подошла к издательству начался настоящий ливень, которого, наверное, и ждал сентябрь, чтобы окончательно разделаться с воспоминанием лета. В самом здании дождём и не пахло. Пахло работой и усердием, а иногда сонливостью, которую ещё не успели скинуть после воскресной ночи. В первой половине дня я была словно девочка на побегушках. Бегала к иллюстратору, потом в типографию и так далее. После обеденного перерыва я почти весь вечер просидела за компьютером. Выкурила девять сигарет и выпила две бутылки минеральной воды. После работы меня у издательства встретил Эдриан, и мы вместе сходили поужинать в кафе у автостанции.
Дождь к вечеру прекратился и из-за прошедших непроглядных туч, будто из-под откинутого занавеса неожиданно выглянуло солнце.
В метро я опять встретилась взглядом с тем молодым человеком, который говорил что-то о Гётте. Он нежно кивнул и отвёл взгляд. Боже мой, сколько уже времени это длится? Изо дня в день я его вижу, чувствую, ощущаю его запах. Это продолжается уже столько времени, что я начинаю чувствовать с ним какое-то необъяснимое родство. Или это игра? И я просто не знаю правил?

И всё же в октябре мы познакомились.
«В одно мгновенье видеть вечность
Огромный мир – в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность
И небо – в чашечке цветка».
Писал Уильям Блейк (любимое стихотворение моего знакомого в студенчестве, который учился на Естественно Географическом факультете).
Именно так я и увидела мир через его глаза. Вот так его взгляд вонзался мне в глаза, проходил через затылок и устремлялся в неизведанную мне даль, в которой наверняка существует то, что я себе даже вообразить не могла. Это как всегда произошло в метро. Мы стояли друг напротив друга просто так, как в статистическом кадре, отмеряя кинематографическое время и превращая его в реальность, подчинённую не столько логике сценария, сколько хаосу действительности, где всё происходит просто потому, что происходит. Так мы и вглядывались друг другу в глаза, сами, не понимая того, что происходит. На несколько секунд из памяти выпал вагон с его пассажирами, шумные разговоры, все мысли, что вертелись у меня в голове. Исчезло всё. Стало холодно и немного страшно, будто исчезло время, рамки, содержащие меня в пространстве и все двадцать семь лет жизни, словно повисли в напряжённом воздухе. Что-то происходило. Что-то, что мы оба знали. Это длилось около минуты, но за это время мне удалось побывать в жутком месте, несуществующей реальности и унести оттуда впечатление, будто я почувствовала что-то пугающе-неизбежное и леденящее ужасом сомнений кровь.
- Я давно вижу, что вы мной интересуетесь. И в тот день, когда я к вам подошёл, вы меня заинтересовали тоже. – Произнёс он, когда мы выходили из подземки. Всё было как в прошлый раз, когда мы поднялись вместе по эскалатору, прошли около двадцати метров, и тут он должен был, как тогда повернуть за угол и исчезнуть, но этого не произошло. Он остановился на самом повороте и опять вонзил леденящий пустотой и равнодушием взгляд мне в глаза.
- Меня зовут Даниэль, – уже намного мягче произнёс он. Я улыбнулась, и мне на секунду показалось, что лёд, который всё это время его окружал, пошёл мелкими трещинками, а потом совсем обвалился, освобождая безразличное лицо для улыбки. - Я понимаю, что это выглядит немного необычно, но не могли бы вы со мной сегодня поужинать, - и долгожданная улыбка, наконец, осенила его лицо.
А что я могла ответить? Конечно же, я согласилась.
С этого момента и начались наши встречи. Пожалуй их можно назвать свиданиями , поскольку другие слова в голову не приходят.
Мы условились встретиться у входа в метро в семь. Рабочий день был не сложным, работа не откладывалась, поэтому и время текло быстрее. И вот уже в половине седьмого я сидела на лавочке у станции метро. День был прохладный, но очень солнечный. Солнце не грело и не слепило глаза, оно имело какой-то особый декоративный характер. Лишь условно присутствовало, чтобы легче было привыкнуть к его отсутствию в дальнейшем. Я купила себе минеральной воды и пачку сигарет, почему-то очень хотелось курить. Неужели я нервничаю? Когда это в последний раз было? Я уже и не помню. Чтобы убить эти бессмысленные пол часа я стала рыться в своей памяти в поисках волнующих состояний, которые я обычно испытывала перед экзаменом. Но экзамены далеко в прошлом. И самый последний раз это было, когда я первый раз переспала с Эдрианом. Или нет, когда мы поцеловались. Да с Эдрианом всё было волнующим. Только не понимаю, почему это чувство возникло сейчас. Я не сдаю экзамен, не собираюсь с ним спать, к знакомству с незнакомыми людьми я давно привыкла, а это чувство меня не отпускало, давило неприятной пустотой внизу живота.
Я уже докуривала вторую сигарету, когда увидела сквозь толпу пробирающийся, знакомый силуэт. Он решительно шёл прямо на меня.
- Ты давно здесь сидишь? – спросил он.
- Нет, я только что подошла, - соврала я.
- Пойдём куда-нибудь?
- Конечно, только я не хочу ужинать, может быть, мы прогуляемся? – и он согласился.
Казалось, что лишь тогда я действительно познала город, в котором прожила десять лет. Мы шли и шли, а дорога не кончалась, и это способствовало продолжению разговора, который иногда в непонимании натыкался на кочки и будто начинался заново. Мне было иногда не по себе, когда ответ на мои вопросы прерывался долгими паузами. Он часто уходил у себя, устремлял взгляд в холодный осенний пейзаж одиноких многоэтажных зданий и замедлял шаги. Под конец нашей прогулки я к этому почти привыкла, и лишь тогда, когда мне был интересен ответ, задавала вопрос дважды, чтобы вытащить его из этого молчаливого состояния.
- Сколько тебе лет?- неожиданно спорил он.
- Двадцать семь. – Незамедлительно ответила я. – А что?
- Да просто, ради интереса. Не обижайся.
- А я и не обижаюсь. Мне только интересно, сколько же тебе?
- Тридцать три.
На тридцать три он не выглядел. А вот телосложением, какое я только могла усмотреть за полосатой обтягивающей водолазкой и кожаным пиджаком, напоминало Николаса. Он был на голову выше меня, с красивыми сильными плечами и растрёпанными обросшими волосами, но эта причёска ему очень шла. Я никогда не любила аккуратных мужчин, ненавидела педантность и опрятность. Конечно, и это должно было быть в меру. Но рядом со мной оказался такой человек, которому шла даже щетина. Он был со вкусом одет и, несомненно, имел притягательный запах. Одежда была не новая, но по виду выглядела довольно дорогой. На вопросы о работе он не отвечал, а на его молчание я поняла, что отвечать на мои вопросы он даже не собирается, и мы опустила эту тему, так же как и семью.
Расстались мы около десяти, но домой мне совершенно не хотелось, пустая квартира пугала своей негостеприимностью. И на пол дороги домой я повернула и решила пойти в «Оазис».

Глупо всё как-то. Я неперестовая порола какую-то чепуху, а он так смотрел мне в глаза, будто видел меня насквозь. Зачем мне всё это? Сама не понимаю. Но от него было трудно отойти. Как будто неведомая мне сила манила и зазывала к его сладкопахнущему телу, к его завораживающему голосу и пустым безжизненным глазам. Но, видимо и Даниэля я чем-то заинтересовала. Он не предлагал встретиться снова, и лишь упомянул о том, что частенько бывает в кафе у автостанции. Так мы и встречались всю осень. Иногда это было захватывающее путешествие в его собственный мир мыслей, за течением которых мне было сложно успеть. Он думал и говорил то, что видел, слышал или то, что только что приходило ему в голову. Чаще всего вникать в этот поток было совершенно бесполезно. Мысли приходили, озвучивались в прохладном осеннем воздухе и навсегда исчезали. Я и сейчас не знаю, знал ли он сам истинный смысл собственных слов. Даниель был как ребёнок. Он познавал и поглощал жадно всё вокруг себя. Как ребёнок прикасался, нюхал, пробовал на боль, на вкус, на интерес. Всё вокруг него выглядело большим, просто огромным, но непознанным и интересным. Казалось, что вся информация этого мира проходила насквозь него. Она волновала, завораживала и, не задерживаясь, улетучивалась, и он начинал заново, всегда осознавая, что в любую минуту он может потеряться. Вечный пассажир, как говорил Даниель. Таким он и остаётся у меня в поблёкшей памяти.
- Почему мы не договариваемся о встрече? – однажды не выдержав, спросила я.
- Потому что каждая встреча – случайность. – Не задумываясь, ответил он.
- Но мы встречаемся почти каждый день, и это совершенно не похоже на случайность. Тебе стоит лишь сказать: «завтра в это же время в этом же месте», но ты этого не говоришь.
- Потому что я не знаю, что будет завтра. Я могу уехать, улететь, умереть или упасть в люк.
- Умереть? – в недоумении спросила я, - О чём ты?
- О том, что я жду этого каждый день больше всего. И я не знаю, на сколько я силён, чтобы противостоять этому.
После этого разговора я не видела его несколько дней. Я каждый день заходила в кафе, выискивала его глазами в полупустом вагоне метро и всё думала и думала. Внутри вдруг что-то стало не так, не так как раньше. Даже с Эдрианом отношения стали другие. Я вдруг перестала смеяться. Такое бывает, когда боль сердца начинает напоминать стук колёс поездов где-то очень далеко и еле слышных. Внутри будто кусок мяса оторвался от ниточек, жилок или мышц, и болтается так в непонятном, похожим на маятник состоянии. Он протух и воняет так, что мне противно ощущать это изо дня в день.
В середине октября Ник стал часто меня приглашать прогуляться в парк по выходным. Обычно это было вечером, после этой прогулки он шёл на работу в бар, а я домой.
Мы сидели друг напротив друга, и оба смотрели в какую-то неведомую прозрачную даль. Мы молчали и маленькими осторожными глотками поглощали холодное пиво. Странно, но рядом с Ником я не чувствовала никакой неловкости и скованности. Иногда мы даже делали вид, что совершенно не знаем, друг друга, и со стороны это наверняка смотрелось очень глупо, но за частую это нам было просто необходимо, чтобы не задавать, друг другу каких-то ненужных вопросов, ответы на которые нас совсем не интересовали.
Взгляд Ника изучающее передвигался с одного прохожего на другого. Иногда он даже поворачивал голову, смотря вслед, но это я наблюдало очень редко. А осень наблюдала за нами. Резкие порывы ветра срывали жёлто-кровавые листья и пытались унести их с собой, но они не летели, а нелепо приземлялись на рябящую воду озера. В парке было два озера, и оба были искусственными. Странно, что в некоторых районах города прекрасные, имеющие свою историческую ценность озёра засыпали, а здесь делали искусственные. Может быть, это делали для того, чтобы хоть как-то скрасить историю этого места и создать новую, с небольшими водоёмами, прогулочными дорожками, вымощенными декоративным камнем, и деревянными лавочками. В центре парка стоял небольшой фонтан.
- Мне здесь очень нравится. – Начал разговор Ник.
- Мне тоже, но я здесь редко бываю. Нет времени и особого желания.
- Видишь вон те небольшие бугорки, - сказал Ник и указал рукой вправо.
Я огляделась и на самом деле заметила несколько невысоких холмов, покрытых упавшими листьями.
- Да.
- Это могилы,- и эта фраза будто повисла в прохладном осеннем воздухе. Можно было подойти по ближе и рассмотреть каждую букву.- Этот парк был построен на кладбище. Здесь почти ничего не изменилось. Сделали только два озера, да фонтан. Превратили это место в культурное достояние города, забыв по быстрее его историю.

чему в жизни можно научиться?
Страх
В этом мире остаться одному очень сложно

В понедельник утром я разбудила Эдриана, сварила кофе и пожарила несколько яиц со свежими помидорами. Посыпала приправой яичницу и, перемешав, заправила оливковым маслом салат. Утро начиналось приятно. Это очень хорошо. Когда человеку приятно, то все на свете не имеет должного значения, кроме того, что доставляет ему это удовольствие. За завтраком мы вспомнили, как ездили вместе к морю: солнце, солёный привкус на губах и прозрачную воду с галькой на дне. Вот это приятно. Это воспоминания о счастливом прошлом, ностальгия и отдых для души. Эти воспоминания не вызывают никаких отрицательных эмоций, а обновляют и омолаживают.
По радио звучал джаз, приятный утренний джаз Джона Хендерсона и Дона Черри на трубе. Вот именно так должен начинаться понедельник в начале ноября.
Начало рабочей недели прошло без особых проблем. На обед я решила снова заглянуть в кафе, но оно почему-то оказалось закрытым. Тогда я прошлась по магазинам и выпила кофе в небольшом ресторанчике рядом с магазином. Купила пачку сигарет и бутылку минеральной воды. А после дождя, который вымочил меня до нитки, когда я добиралась до издательства, всё моё приятное впечатление от сегодняшнего утра быстро растаяло и превратилось в лёгкое раздражение.
После обеда в издательство заглянула довольно-таки уважаемая писательница, на вид лет тридцати. Ей всего тридцать, а она уже выпустила около десятка своих книг. Это что, на зло мне? Мне вот двадцать семь, а что позади? Конечно, это не сравнить со словами дяди, которому за шестьдесят. Но ведь на самом деле ничего нет. Ничего я не сделала такого, чтобы гордиться собой, - ничего. И прошлое уже позади и будущего не приблизишь. Лишь зима приближалась всё ближе и ближе к границе осени.
К чему стремится человек в двадцать семь? А к чему же я буду стремиться, когда мне перевалит за тридцатник? Раньше я считала, что отсутствие смысла жизни это только моя вина, но теперь понимаю, что не нахожу его из-за самой жизни. И чему тогда в этой жизни можно научиться? Да ничему.
Я помню, когда Даниэль задал мне такой вопрос:
- Чему в жизни можно научиться, если известен её конец?
- Научиться в жизни… По-моему это громко. Конечно, можно научится варить спагетти, вышивать крестиком,… но всё это глупо. Не нужно ничему учиться. Всё, что нужно для того, чтобы научиться жить, в человеке уже есть. Это заложено природой. Человек умеет любить, ненавидеть, сочувствовать, переживать, дорожить…
- А что ты думаешь о людях, которые кончают жизнь самоубийством? Это тоже заложено или это умение чему-то противостоять? Ты думаешь, они ничем не дорожат?
- Почему? Дорожат, конечно. Но ведь люди кончают жизнь самоубийством по разным причинам. Одни кончают от безысходности, от одиночества, другие от трудного материального положения. Таких мы в силах понять и оправдать. Нам это проще. А вот когда человек заканчивает с жизнью, а у него всё есть: есть человек, которого он любит, есть, чем дорожить… Сложно, сказать. Всё дело-то, наверное, в том, что жизнь он свою видит лет на сто вперёд. И он уже прожил её в себе. А может не нашёл чего-то в ней или в себе. А может быть смертью человек может добиться конкретной цели, если её уже никак не добиться иначе. – Предположила я.
- Или у человека могут быть желания делать что-то более сильное, чем желание жить.

Я вдыхала прохладный, наполненный неисполненными желаниями, влажный осенний воздух и заполняла ноющую долгими ночами пустоту внутри. Эта элементарная наполненнось давала мне недостающую на данный момент уверенность в том, что я всё ещё жива и не растворена в этом влажном ничто. Как же мало надо человеку, - всего лишь заполнить пустоту. Но на самом деле это не правильно. Пустоту не надо заполнять, её надо сохранять и жить с ней. Ведь сама пустота – это составляющее всего в этом мире, а иногда даже и основа.

Так вот и прошла осень. Еле-еле заметно она переходила в утренние холода и вечерние заморозки. Мне и не хотелось её держать. Пусть уходит, может с ней и уйдёт всё то, что с её приходом началось.
Мы с Ником частенько прогуливались по нашему условному кладбищу: разговаривали, пили пиво и смотрели на озеро, по которому отрешённо плавали окровавленные слёзы осени. Она уходила так нежно, плавно, ни о чём не желе, медленно закрывала за собой дверь. Напоследок несколько раз огляделась и, решив оставить всё, как есть, удалилась.
- Ты любишь зиму? – Спросил Ник.
- Нет.
- А почему?
- Потому что холодно. А когда снаружи холодно, внутри тоже всё замерзает.
Ник взял мою руку и нежно положил к себе в карман толстой вельветовой куртки. Рука была большой и тёплой. Он уверенно держал её и не отпускал, пока я не перестала дрожать. Вечером по аллеям в парке зажигались фонари, но казалось, что свет от них шёл, как через слой тумана и они практически ничего не освещали. Иногда замерзали пальцы на ногах. Причина была простой – я никак не решалась перейти на зимнюю обувь. Думала, что если надену зимнюю обувь, назад пути не будет. Хотя его и так нет. Осень не вернуть.
Мы нашли свободную лавочку у озера и разместились там с тремя бутылками пива. Ник взял мне две, а себе одну. Сидеть предстояло около двух часов. Потом он собирался на работу, а я домой. Но у меня почему-то в этот вер даже элементарного лёгкого опьянения после двух бутылок пива не настало. Сегодня что-то было не так и это состояние трезвой ясности меня просто угнетало. Позже я всё же решилась пойти с ним в бар. Дома всё равно никого не было, а в начале зимы оставаться одной мне совершенно не хотелось.
После двух коктейлей состояние опьянения, наконец, меня одолело. В баре играла живая музыка, пахло сигаретным дымом и самыми различными парфюмами молоденьких девушек, которые крутились около стойки. Бар был полон, но в воздухе всё равно чувствовалась некая разреженность. Люди мало говорили, много пили, слушали музыку и за сигаретой в пол голоса обсуждали то ли обстановку, то ли пройденный день. А я, как невидимый наблюдатель сидела в самом дальнем углу барной стойки вот уже часа два. Когда Ник видел, что я брала сигарету, он подходил и, чиркая спичкой о коробок, аккуратно подносил к моей сигарете. Потом по обыкновению возвращался к рабочему месту и продолжал готовить коктейли.
Через некоторое время к небу подошла какая-то блондинка. На ней был со вкусом подобран бардовый брючный костюм, а волосы были гладко зализаны в пучёк. Они о чём-то недолго разговаривали, и было заметно, что Ник её очень привлекает. Иногда она уходила минут на пять, а потом опять возвращалась. Пила она исключительно мартини и сексуально грызла палочку, на которой были нанизаны оливки. Ник же улыбался, перекидывался с ней немногословными фразами и в это же время за стойкой смешивал и взбалтывал, разливал и расставлял аккуратно бокалы под вино. Когда она всё же окончательно покинула его, Ник подошёл ко мне.
- Может такси вызвать? – спросил он.
- Нет. Надо бы проветриться. Если до сна хоть чуть-чуть не протрезвею, утром будет совсем плохо.
- Как хочешь. Твоё право.- Напоследок он обнял меня и поцеловал в лоб.
Часы у выхода показывали половину третьего. Время потекло по-зимнему – скучно и медленно. Улицы были пустые и холодные. Время от времени становилось жутковато от ощущения ничтожности и в эти минуты я доставала из кармана пачку сигарет, снимала перчатку на левой руке и прикуривала от спичек, которые мне дал Ник в баре.
Времени было около пяти часов утра, в руке пачка с тремя оставшимися сигаретами, а в голове туман и слякоть прямо как в Лондоне. Я закрыла глаза и медленно падала, падала в темную безмолвную пустоту. Ко мне пришёл сон без сновидений, настоящее без прошлого и что-то неведомое мне существо уснуло вместе с моим телом.

Даниель объявился только в начале декабря. Опять-таки в метро. Это было где-то часов в восемь вечера, потому что я помню, что ехала после работы.
- Где ты пропадал? – начала я.
- Путешествовал, – невозмутимо ответил Даниель.
- Путешествовал? Где?
- Да везде. Просто устроил отдых для души, а потом вспомнил о тебе и подумал, что хорошо было бы встретиться.
- Я о тебе много думала.
- Я умею зацеплять людей, - улыбнулся он.
В это день мы прогуляли до одиннадцати часов, пока вдруг не поняли, что уже стемнело и пора бы по домам. Но в этот же день я поняла, что с ним что-то происходит. Что-то такое, что если бы он объяснил мне в этот момент сам, я бы его не поняла, но по его глазам я заметила что-то пугающе-леденящее, от чего мне захотелось обнять его и крепко прижать к себе, но я этого не сделала. Мне сильно этого хотелось, но почему-то я этого не сделала, а сейчас даже сама не понимаю почему, а ведь я была просто должна это сделать. Для этого он и нашёл меня, а я на это не решилась. Он просил моей поддержки, а я её не оказала. Как же трудно бывает просто решиться на что-либо, от чего другому человеку станет теплее и приятнее, слишком часто мы думаем лишь о собственных страхах.
Неведомую мне до сегодняшнего дня тему о страхах продолжил Ник.
- Почему ты уехал из того места, где жил ранее? – спросила я.
- Это сложно объяснить, почему люди в тридцать лет начинают жизнь заново. У меня богатые родители, хорошая семья и была приличная работа. Я даже был женат. Но вдруг в один прекрасный день я проснулся и понял, что всё идёт не так. Вся жизнь и всё, что мной было создано ранее, потеряло ранее имевший смысл. Совершенно всё. Моя работа, на которую меня устроили родители, моя женитьба, деньги моего отца и его влияние. Я просто перестал подчиняться этим законам и решил не идти наперекор себе, раз уже задаюсь такими вопросами. И я уехал. Снял здесь квартиру и устроился работать барменом. Но больше всего, конечно, на переезд меня подвигло кое-что иное, что толком и сам объяснить не могу. – Он глубоко вздохнул, потом достал пачку сигарет и протянул мне. – Я бегу от страха. Я очень сильно боялся.
- Чего?
- Я не знаю, чего я боялся. Наверное, самого себя. Боялся самого страха, судорог моего сознания, объятого дикой тревогой. Боялся этого гнетущего ощущения необъяснимой жути. Я боялся стен, мебели, привычных вещей, которые как мне кажется, начинают жить своего рода животной жизнью. А больше всего я боялся этого пугающего разлада в моих мыслях, в моём уме, который мутился и покидал меня, распыляясь под властью таинственно страха чего-то невидимого.
- А что происходило?
- Сперва я чувствовал неясное беспокойство, которое овладело моей душой и от которого по коже пробегает мороз. Я оглядывался по сторонам. Ничего? И я постоянно ожидал, что увижу хоть что-нибудь.
- Что?
- Что-нибудь. Что-нибудь доступное пониманию. Ведь этот необъяснимый страх подступал всё ближе лишь потому, что сам этот страх мне был непонятен. Я начинаю говорить – и пугаюсь собственного голоса. Я начинаю ходить – и пугаюсь того неизвестного, что находится за дверью, за занавеской, в шкафу, под кроватью. И всё же я знаю, что нигде ничего нет. Я метался, я чувствовал, как растёт моё волнение. Я запирался у себя в комнате и залезал в постель, и прятался под одеялом, и, съёживался, сжавшись в комок, в отчаянье закрывал глаза и бесконечно долго лежал в таком отвратительном состоянии, думая о том, что горит свет, и надо было бы его выключить. И я не решался. Я чувствовал себя одиноким. Моя квартира представлялась мне такой пустынной, какой она никогда ранее не казалась мне. Меня окружало бесконечное и гнетущее одиночество. Но самое жуткое в нашей жизни – не страх. – И Ник, снова странно задумавшись, посмотрел себе под ноги, - Он был всегда. Он и до сих пор является нам в различных обличьях, иногда портя жизнь. Самое жуткое – повернуться спиной к страху и закрыть глаза. И тогда мы невольно уступаем этому чему-нибудь своё самое сокровенное.

В современном мире, особенно в большом городе, мы постоянно окружены людьми – каждый день видим сотни незнакомых лиц и привыкаем проходить мимо, не обращая на них никакого внимания. Мы встречаем многих, но ни с кем из них не сближаемся по-настоящему. Именно поэтому в городах живёт больше всего одиноких людей. И в то же время мне хотелось ему ответить, что мы приходим в эту жизнь одни, одни из неё и уйдём – это закон жизни и ничего с этим не поделать, но я поняла, что в этом митре остаться одному очень сложно. Нас всё время что-то связывает с другими людьми. И именно за эту связь мы и хватаемся, когда вдруг открываем глаза и видим лишь тьму и грязь. На миг мне даже показалось, что это уже было и слова, что я решила только что продержать в себе, уже когда-то звучали, но всё это мне лишь казалось. Этого никогда не было. А может быть, я просто утешала себя, ведь почти тот же страх описал Кристиан в своем письме. И если бы я сказала эти слова вслух, эта ночь закончилась бы по-другому. Ник бы сегодня не ушёл к себе, а Кристиан в моём воображении остался бы, жив.

Ник

Один конец огромной конюшни был почти до потолка завален свежим сеном, тут же стояли вилы и огромные мётлы. Сено высилось горой, спускавшейся к другому концу конюшни, и здесь было свободное, ещё не заваленное сеном место, но к концу августа заполнялось и оно. По сторонам тянулись стойла, и между перегородками виднелись лошадиные морды.
Была суббота. Обычная июльская суббота, такие дни сами собой ничего не несут, они проходят сами собой и совершенно не запоминаются, но в эту субботу всё было не так. Лошади отдыхали. Они тыкались мордами в кормушку, били копытами в деревянные перегородки и звенели уздечками. Солнце скромно проглядывало сквозь щели в стене и яркими полосами ложилось на сено. В воздухе летела пыль и запах выжженной травы. Но было там ещё что-то. Что-то, что сковывало лёгкие, и от чего маленькому мальчику было трудно дышать. Он медленно прошёлся по всей конюшни, останавливаясь у каждой лошади и по долгу ее, рассматривая, думал «и что же люди в них находят, животное, как животное, и совершенно ничего из себя не представляет». Его дед очень любил лошадей и всегда гордился своей конюшней. С самого раннего детства он пытался привить эту любовь внуку, но по непонятным причинам мальчик лошадей недолюбливал и немного боялся. И как бы он не старался, не мог он привыкнуть к ржанию и топоту копыт.
Снаружи раздавался звон подковы о железную стойку и одобрительные или насмешливые крики мужиков. А в конюшне было тихо, душно и жужжали мухи. Мальчик медленно шагал по покрытой сеном земле, и лишь иногда на шаг приближался к высунутым мордам лошадей. Он и сам не знал, почему он их боялся. Может из-за огромного размера, как ему тогда казалось, а может из-за того, что они так на него смотрели. Но что-то действительно отпугивало малыша от этих благородных животных.

Утро выдалось очень жарким. Лицо постоянно облепливали мухи, а ещё стая кружилась над самой головой. Здесь – в конюшне он проводил каждое лето. По желанию родителей мальчик каждый знойный день проводил среди лошадей. Дед с упорством заставлял заучивать их клички, имена, убирать за ними, ездить верхом. Казалось, любовь к лошадям превосходила заботу и любовь к внуку. А мальчик всё чувствовал, всё понимал. На сердце лежало что-то тяжёлое, что-то, от чего хотелось немедленно освободиться и стать человеком, стать равным не лошадям, а самому себе.
Лошади становились смыслом его жизни, смыслом жизни его семьи, это пугало маленького Николаса. Пугало так, что он готов был пойти на всё.
Этим утром он в последний раз обходил конюшню деда. Крепко привязал каждую лошадь к стойлу, проверил все двери и ворота и называл в последний раз каждую по имени. По щекам мальчика медленно скатывались крупные слёзы, что-то внутри говорило об обратном. Но ничего уже не поделаешь – другого пути нет. Надо было начинать другую жизнь.

Уже ночью конюшня полыхала красным пламенем. Деда в городе не было, пожар заметили не сразу. Но когда заметили, было уже поздно. Конюшня горела со всех сторон, подойти, и как-то спасти лошадей было уже не реально. Не спаслась ни одна лошадь. Только вот не спаслись не только они, погиб ещё и человек. Обуглившееся тело сторожа опознали на следующий день.
Мальчик больше никогда не бывал в этих краях, но их клички ему не забыть никогда.

Зима, как неискусство в стиле Энди Вэркхала
Мёртвая квартира
За чертой

Начало зимы напоминало статистическую съемку Энди Вэркхала государственного императорского дворца. Всё находилось на одном месте, ничего не изменялось. Когда темнело, в императорском дворце зажигался свет, и время текло само собой. Энди ради интереса спрашивал у посетителей выставки, что же такое кино. И они говорили, что кино – это картины сменяющие друг друга. Но фильм, где снимался государственный императорский дворец или же фильм «сон», где снималось, как спал обнажённый юноша, «поцелуй» совершенно не похожи на данное определение «кино». Это были фильмы, где ничего не двигалось, и в то же время картины сменяли друг друга. Так вот перед тем, как дать точное определение «кино» надо бы сначала подумать с чего надо начать.
Вообще Энди Вэркхал был коммерческим художником и работал в стиле поп Арта. Начинал он с работ над обычной фотографией. Распечатывал, многократно копировал и разрисовывал. Обычно на портретных фотографиях были изображены знаменитости, что и прибавляло ему немалую популярность. Некоторые говорили: «Это всего лишь фотография, любой так сможет». Но его фотографии действительно несли какой-то необычный таинственный смысл.
На фотографии он впервые выдвинул электрический стул, как самостоятельный феномен. Никто до Энди об этом не задумывался. А так же ужасающие фотографии из прессы с документальной съёмкой убийств и самоубийств, которые, казалось, несли некую пугающую потустороннюю энергию.
В 1963 году Вэркхал основывает свою киномастерскую. Он хотел снимать кино, и в то же время утверждал, что камера всегда должна оставаться в неподвижном состоянии. Это всех очень удивляло, да как впрочем, и всё, что он только предлагал и создавал, но в то же время это никто не осуждал, а только принимал с большим интересом. Он снимал всё то, что казалось обычным, да это даже не было похоже на кино: «сон», «поцелуй», «еда», «стрижка»… Он копировал всё, что только можно было повторить. Энди даже пытался некоторое время копировать себя и создать робот. Боялся он только одного – смерти. Поэтому и постоянно всё копировал, думал, что этим продлевал жизнь. А вот собственную жизнь ему продлить так и не удалось.
А вот и знаменитая фраза Энди Вэркхала: «Что может быть искусством, если все существующие вещи вокруг нас существуют как не искусство».
Я и сама не могу объяснить, но именно так начиналась моя зима на двадцать восьмом году моей жизни.

В декабре Ник купил машину. Радости от этого приобретения не было и конца. И мне было очень приятно наблюдать за его положительными изменениями. В конце декабря на этих положительных эмоциях мы нечаянно забили «золотой гвоздь» в нашей дружбе, о котором поведал миру Стендаль, а потом и Андре Моруа. Да и произошло это как-то само собой разумеющееся, будто всё так и должно было быть. Всё было просто похоже на движение воздуха. Я никогда ранее не изменяла Эдриану, но и в этом случае я не могу назвать это изменой. Просто в этом было что-то особенное, что-то, что объяснить могли лишь я и Ник.
Я просто обычным субботним вечером пришла к Нику на квартиру, захватив с собой бутылку белого вина и несколько пластинок Фрэнка Синатры, которые на днях стащила из дядиной коллекции.
Теперь квартира была отремонтирована. И в ней было гораздо приятнее находиться, чем раньше. Я не очень-то и любила приходить сюда, квартира чем-то меня пугала и не давала расслабиться, но с ремонтом всё изменилось.
- Квартира или дом, из которой уезжает последний жилец, и это место долгое время ничем не заполняется, становится мёртвым. Не просто пустым, а мёртвым. Оно просто меняет смысл своего предназначения.
- То есть ты живёшь в мёртвой квартире? – спросила я.
- Да.
- Ну и как?
- Спокойно и тихо.- Сказал Ник, слегка покачав головой, будто соглашаясь с собственными словами.
- Так почему же все из неё выезжают, а ты до сих пор живёшь?
- Нам просто уютно друг с другом. Мы нашли друг друга.
- Неужели тебе уютно в мёртвой квартире?
- Да. Мне ещё нигде не было так уютно и тепло, как здесь. Главное подстроиться под её ритм и слушать её мёртвое дыхание по ночам, так же, как и её старые затрёпанные воспоминания в виде пластинок. Мы просто подходим друг другу.
В этот вечер мы оба подстроились под её ритм и слушали её мёртвое дыхание.
Проснулась я ночью оттого, что почувствовала, что замерзаю. Электронные часы на тумбочке показывали ровно четыре часа утра. Рядом с ними стояла непочатая бутылка вина и пачка сигарет. Я же лежала обнажённая, а пальцы ног покалывало от холода. Я в темноте нащупала на полу своё нижнее бельё и, одев то, что нашла, нырнула под одеяло. И только сейчас я поняла, что рядом со мной лежит кто-то, чьё-то тёплое и чужое мужское тело. Но я не оттолкнула, а лишь крепче прижала его к себе, срослась с его ритмичным дыханием и тёплой нежной кожей, от которой шёл лёгкий аромат табака. Вот оно- то душевное родство, которого люди так часто пытаются достичь с помощью секса.
Закрыв глаза, я почувствовала запах ночного зимнего воздуха. Безразличной прохладой, как призрак ночи он бродил по комнате. Рассвет не спешил. Я медленно, с наслаждением глотала его веяние то, открывая, то, закрывая глаза, и невольно всматривалась в расположено напротив кровати окно. Осторожная тьма, будто с холодным воздухом попадала мне в лёгкие и затрудняла дыхание. Каждый раз, открывая глаза, я вглядывалась в очертание комнаты, но видела лишь мрачные, еле уловимые сонным взглядом, очертания стола и комода, всё остальное поглощала тьма. Мне захотелось вновь закрыть глаза и погрузиться в сон, но ничего не получилось. Близился рассвет.

В воскресенье вечером я встретилась с Даниэлем. На улице шёл мокрый снег. Он опускался на землю, попадал под ноги прохожим и превращался в грязное месиво. Снег падал, а город не желал укрываться спасительной белизной, выпячивал свои язвы и всю накопившуюся грязь. Люди прятали лица в поднятых воротниках и спешили по своим делам. И, тем не менее, город был красив. Огни автомобилей, неоновые рекламы, жёлтые пятна фонарей – всё это было способно создать ощущение праздника. Однако скользкий тротуар у метро и уличная толкотня с вечно-движущимися потоками не позволяли передохнуть и посмотреть вокруг осмысленным взором. Всё это напоминало мне слова, сказанные Маленьким Принцем: «Люди забираются в скорые поезда, но они уже сами не понимают, чего ищут».
По телефону мы договорились встретиться в кафе у метро в семь. Мои часы показывали уже четверть восьмого, и в ожидании я заказала себе чашку кофе и попросила принести пепельницу. Я закурила, и в голову полезли странные мысли. А чего же ищу я? Чего я здесь жду? Зачем мне нужен этот мужчина? Потому что он меняет мою жизнь? Для развлечения? Так для чего же? Или всё же потому, что люди встречают друг друга не случайно? Люди должны постоянно принимать и отдавать. Это как постоянный обмен информацией. Он даёт некую эмоциональную разрядку, ты постигаешь новое и отдаёшь своё. Это захватывает и опустошает. А это значит, что я должна что-то ему дать и принять самой что-то от него. Но что? А что ему нужно от меня? И что же мне нужно от него? Какой-то замкнутый круг. Опять я вернулась к этому вопросу.
Даниель в дверях кафе показался пол восьмого. Разговор пошёл не сразу. Мы перекинулись парой бессмысленных фраз, и оба на некоторое время замолчали. Потом к нашему столику подошла официантка, и мы вместе заказали кофе.
- Что-то случилось? – не выдержав, спросила я.
- Я постоянно ищу повод жить, но не нахожу его. Постоянно хочу что-то поменять, но не могу, да и нечего. Что-то медленно пожирает изнутри, а я не могу этого остановить, – с этими словами он отвернулся к окну, и мы промолчали ещё минут десять.
Я смотрела на него и не могла понять, о чём он. Вроде бы вот он – живой, рядом со мной, горячее мужское тело дышит и живёт. А внутри пустота. Там внутри бездна, провал, даже глаза не живые. Иногда у меня складывалось такое впечатление, что их вовсе и нет. Бывало, смотришь в них и чувствуешь, что сама падаешь в глубокую тёмную яму.
- О чём ты?
- О том, что если хочешь что-нибудь поменять, оглянись, быть может, тебе уже нечего менять, потому что ничего и нет. А ведь говорят, что смерть отвечает на все вопросы.
- О чём ты говоришь? Какая смерть? Ты здоровый мужчина в самом расцвете сил. Какая ещё смерть? – закричала я. Он же встал и уже решительно направлялся к выходу, когда я его остановила, - Что происходит? Я прошу немногого. Я просто хочу понять и помочь.
- Я не прошу понимания и помощи. Мне этого не надо. – Тихо произнёс Даниэль. Он сильно сжал мою руку и, подтащив к себе, обнял так, словно прощался со мной навсегда. Его движения были резкими и требовательными, а я приросла к нему всем телом, и мне хотелось бы почувствовать тепло, но от него исходил лишь холод, от которого всё тело охватывало лёгкое возбуждение и непонятная тревога.
Я не знаю, сколько прошло времени, пока мы вот так стояли вдвоём посреди кафе, но я и после этих объятий чувствовала, будто побывала на северном полюсе. Я бы даже сказала, что мне довелось повстречать ледяного человека, которого описывал Харуки Мураками в рассказе «Ледяной человек», но холод был лишь внутри него, с виду он был похож на обычного мужчину лет тридцати, со щетиной на подбородке и лёгким ароматом дорогой туалетной воды. Но что может быть неприятней ожидания? Люди, которые находятся в его власти, легко узнаваемы, главным образом, по их отсутствующему взгляду. Они как бы и есть, и их как бы и нет.
- Мне придётся уехать по делам. Давай встретимся после завтра?
- Да, конечно.- А что я ещё могла сказать? В глубине души мне просто хотелось кричать. Кричать о том, как он мне сильно дорог, как он мне нужен. Как я могла ему в тот момент объяснить, что я не выдержу это завтра. Да, что я хочу его, в конце концов! Но я этого не сделала. Мои губы так и не раскрылись, и голос не произнёс ни звука. Я всё же надеялась, что он оглянется, но он никогда не оглядывался, когда уходил от меня.
Получается, что ожидание – именно та основополагающая пустота внутри меня? Зачем она? Я устаю ждать неизвестного. Я просто не могу так ждать! Я боюсь так ждать. Но я уже не могу его не ждать.
Чем же он успел приручить меня? Совсем как в «Маленьком Принце» Экзюпери. Но в отличие от лиса я не знала, к какому часу готовить своё сердце, поэтому ожидание и напоминало пустоту.
Зимняя ночь просто сводила с ума. Я не знала, что мне делать. Угнетённое состояние просто сжирало изнутри. Мне нужно было срочно чем-то занять своё тело, но я не знала чем. Я жадно курила одну за другой сигареты, пока мне пришла мысль что-нибудь приготовить. Я потушила мясо, пожарила картофель, приготовила лёгкий салат из зелени, а потом поставила завариваться чай. Когда руки чем-то заняты, плохих мыслей в голове не бывает. Я приготовила ужин, но ещё не знала, что съесть его мне в одиночестве не дадут. На кухонных часах было пол двенадцатого, когда кто-то позвонил в дверь. За ней оказался Ник.
Что-то совершенно непонятное и необъяснимое вставало на свои места, а может быть, просто занимало пустующие. Мы ужинали в полночь, пили заваренный мной чай и разговаривали ни о чём. Но вскоре разговор пошёл куда-то не туда. Я рассказала Нику про Даниэля.
- Ты сама-то представляешь, с кем ты столкнулась? Кому ты хочешь помочь?
- И кому же?
- Самоубийце, - Ник вставил в рот сигарету, но потом, расхотев, вытащил и бросил нервно на стол. Он взял меня за реку и посмотрел прямо в глаза, - Джо, не надо ему помогать, по твоим слова он уже мёртв. Эти люди, как желания без исполнений, потерянные, как потеряно их бесцельное время.
Вот именно тут всё и встало на свои места. Ведь всё на самом деле так, как говорит Ник. Нет, мой мозг никак не может принять это. Нет. Он не самоубийца. Я начинаю нервно вспоминать все его слова, холод, исходящий от его тела, его глаза и прикосновения, от которых хотелось раствориться. Да. Он уже за чертой.
- Я вижу, как сильно он становится дорог тебе, как ты постепенно влюбляешься в него, а может и уже влюблена, но я не хочу, чтобы ты спасала его. Просто потому, что это не в твоей власти.
- Откуда тебе знать, чёрт возьми!? – закричала я.
- Я был таким.
Как же вдруг всё на свете быстро меняет свои места! Как всё быстро становится неизбежным и неизменным! Наверное, и я к этому имею какое-то причастие.
Я и сама не заметила, как из глаз одна за другой потекли горячие слёзы. Они капали на стол, растекались в маленькие лужицы, а лицо оставалось неизменным. Ник подошёл ко мне и крепко обнял.
- Не бойся. Всё будет хорошо.- Тихо прошептал он. Потом аккуратно поднял меня на руки и отнёс в спальню. Мы лежали одетыми на одной кровати и смотрели друг другу в глаза. Он гладил меня по голове, а я медленно и тихо плакала. – Пойми ты, наконец, что даже самые добрые намерения способны вызвать большую беду. Ты просто не сможешь ему помочь, потому что мужчины всё делают наверняка. - После этих слов он повернулся на спину и, уставившись в потолок, стал рассказывать что-то неимоверное:
- Прежде самого Начала не было ни Неба, ни Земли, ни Солнца, ни Луны, ни людей, ни животных, ни растений. Потом из Истинной Пустоты возник Беспредельный Божественный Старый Будда…Возникнув, Старый Будда установил Небо и Землю. Нерождённая Праматерь установила Первичное Небо…
Нерождённая Праматерь породила инь и ян и двух младенцев: мальчика и девочку. Она назвала мальчика Фу Си, а девочку – Нюй Ва. Фу Си имел фамилию Ли, а Нюй Ва – Чжан, и они породили человечество… В конце эры первозданного хаоса они породили девятьсот шестьдесят миллионов сыновей и дочерей, а так же множество счастливых звёзд. Вечная Матерь послала своих детей в Восточную Землю. Они потерялись в мире красной пыли.

Вот так всё и есть. Он просто потерян в «мире красной пыли». – После этих слов я уже ничего не помню. Глаза, мокрые от слёз закрывались, голос Ника наводил сон, и я провалилась куда-то далеко в непомнящую даль.

… просто так, нипочему

Мысли о том, что сказал мне Ник, не отпускали меня весь день. «Потерянные в красной пыли»…, а что если и я тоже потеряна в этой «красной пыли» и ещё несколько миллионов людей. Мы долго выбираем правильный путь, а, в конце концов, понимаем, что он ложный, что «счастливая звезда» уже погасла, а мы всё ещё идём на исходящий от неё свет, который приводит во тьму безнадёжных иллюзий. Это как живая яркая звезда тонет в небытие поглощенной пустотой.

Мы продолжали постоянно встречаться с Даниэлем, но после каждой нашей встречи мне становилось жутко. Я же каждый раз из кожи вон лезла, чтобы показать ему всю свою жизнерадостность, которая у меня только имелась. Ему нравилось, он смеялся и говорил, что я никогда не повзрослею, что так и останусь маленькой глупенькой девочкой. А я же тем временем пыталась выяснить причины всего того, что с ним происходило.
Как говорил Сталин: «Смерть одного человека – трагедия, смерть миллиона – статистика». Так вот она – статистика. Иногда самоубийства даже классифицируют в каких-нибудь глянцевых женских журналах: одни покончили с жизнью, так как подростковый возраст: всё воспринимается слишком серьёзно, другие от безответной любви, третьи из-за алкоголя, наркотиков...Неужели так легко можно классифицировать причины, которые привели человека к смерти?! Неужели нам – людям, которые живут, думают, любят можно постичь и так легко говорить об этих причинах? А уверены ли мы, что завтра они не придут к нам, что мы будем в силах справиться с ними?
Только вот Даниель не подходил не под одну из групп, описанных в этих дешевых журналах. Он уже умер. Он всё знал, всё решил и был ко всему готов. И я этого ужасно боялась и хваталась лишь за одно, что оставалось у него от настоящей жизни – страх. Когда я видела в его глазах испуг, смущение мне становилось легче, я понимала, что ещё смогу его вытащить из этой безмолвной мрачной бездны, заглатывающей его пыли. Как же это трудно бороться за жизнь со смертью! Она хватает лапами, вонзает свои острые когти в жертву и уже тащит её к себе в логово. Стоит только подумать о ней, и она тут как тут, и будет ходить за тобой по пятам, пока ты сам с этим не смиришься.

- Море…- он на секунду замолчал, будто отчётливо вспоминая,- знаешь какое оно? Море. Нет на свете ничего прекраснее, чем море. Оно как любовь. Такое же глубокое, иногда спокойное, иногда бурное и такое же всепоглощающее и губительное.
- Странное у тебя отношение к любви. Всепоглощающая и губительная. Но ведь это не всё, что может дать любовь, она способна не только поглощать и губить, она способна дарить и сохранять. Позволь мне сохранить тебя.
- Я недавно наткнулся на очень интересную вещь. Хагакурэ (в переводе с японского – «сокрытое в листве»). Самурайский кодекс, написанный в XVII веке Ямамото Цунэмото, воином, ставшим дзэнским отшельником. И там было написано: «Я постиг путь самурая – это смерть».
- Но ты не самурай, к чему тебе это убеждение?
- К тому, что я постиг, что смысл жизни в её конце. Я постиг свой путь – это смерть.- Он поднял подбородок и улыбнулся, - Наверное, я бы был отличным самураем.

Боже мой, как приятно возвращаться домой, когда там кто-то есть. Но всё это уже не впечатляло. Тепло Эдриана поменяло оттенок, а мысли были где-то далеко. Я и до сих пор не понимаю, замечал ли он то, что со мной происходило, или же это неимоверное изменение коснулось и его. Всё было как всегда, только руки немного похолодели, ощущения притупились, а глаза перестали улавливать еле заметное сияние друг от друга. Но меня всё устраивало. Это моя жизнь, и какой бы она не была, она моя и живу я её по своим законам и по своим чувствам ничего ни у кого не спрашивая. Я знала, что люблю его, и мне было достаточно.

На рождество мы купили несколько бутылок красного вина и решили пойти к дяде. У него на кухне приготовили курицу, несколько салатов, пожарили рыбу и рис. Эдриан приготовил соус. Мы поглощали умиротворение и наполнялись добротой. Как же мало надо для счастья: бокал лёгкого вина и приятного вкуса удовлетворения от еды. Это как у Хэмингуэйя, я помню, как он описывал вкусы и ощущения, как можно постичь ощущение счастья при удовлетворении аппетита. Вот так же и мы ощущали еле уловимое движение рождества.
Нет, ничего не потупилось. Всё осталось на своих местах: моя любовь к нему, его ко мне. Всё было в порядке, просто за чужими мыслями очень сложно порой самой разобраться в своих. «Жизнь сложна на столько, на сколько мы сами её усложняем», говорил мой отец.
Мы ели, пили вино, смеялись и разговаривали о жизни, ни разу не затронув личной темы, друг друга, да это и было ни к чему.
- Жизнь, - дядя не на долго замолчав, поставил бокал на стол и глубоко вздохнул, - это цепь забавных и печальных случайностей. Принимать её следует достойно – просто так, нипочему.
Мы вышли от дяди часа в три ночи, поймали такси и молча доехали до дома.
Мы спокойно легли спать в половине четвёртого, но уже в пять я проснулась от назойливого звона телефона. Но, взяв трубку, я услышала лишь тишину. Мне пришлось несколько раз произнести алло, пока голос в трубке не откликнулся на мои позывные:
- Здравствуйте, мне бы Джозефин. – произнёс женский голос.
Тут замешкалась я. Меня зовут Джозефин? А меня всегда так звали? Господи, что это со мной? Бред какой-то.
- Да, да – это я. – Неуверенно произнесла я, а потом на секунду задумалась, действительно ли это я?
- Извините, что беспокою вас в такое время, но я по поводу Даниеля.
- С ним что-то случилось?- я уже приходила в ясность.
- Да. Мы не можем найти его уже пять дней.
- А кто вы?
- Меня зовут Кристина, я сестра Даниеля. Я искала его и в его квартире нашла лишь ваш телефон. Простите, но я уже не знаю к кому обратиться.
«Хм… я и не предполагала, что у него есть сестра». – Подумала я.
- Кристина, я знаю, что он пропадал и на больший срок, и ничего, все в порядке. – Я вставила в рот сигарету и закурила, струя тёплого серого дыма растаяла в темноте комнаты и я сразу же затянулась опять. – Но если я вдруг его найду, не могли бы вы оставить номер вашего телефона?
- Да, конечно. – Поспешно произнесла девушка.
- Я не думаю, что вы должны волноваться. Даниель взрослый человек и наверняка знает, что делает.- Скорее саму себя убеждала я.

Сколько же в самом Даниеле я не воспринимала в серьёз! Сколько слов, взглядов, движений проходило мимо моего внимания! Я должна была что-то понять, что-то осознать. Но что? Я судорожно вспоминала всё, что он говорил, и в голове постоянно маячила лишь одна фраза, сказанная Ником: «Мужчины всё делают наверняка». Неужели он, в конце концов, собрался и сделал это?
- Нет, ещё рано,- произнёс Ник, когда вечером этого же дня я прибежала к нему и всё рассказала,- ещё рано,- повторял он.
- Почему?
Но ответа я так не услышала, впрочем, как и всегда.

Меня буквально трясло всю неделю от необъяснимого страха, пока в пятницу не объявился сам Даниель. Я поднималась к себе домой после работы и увидела в полумраке лестничного коридора фигуру мужчины. Я попыталась незаметно пройти мимо, но, проходя рядом, он неожиданно схватил меня за руку, мои каблуки подкосились, и я чуть не упала. Облокотившись на него полностью и схватившись ему за шею, я негромко охнула и коснулась губами его щеки. И именно в этот момент я поняла, что это он. До квартиры в этот вечер я так и не дошла. Даниель взял мои сумки с продуктами, и мы, обнявшись, спустились вниз.
- Где ты пропадал снова?
- А ты волновалась? – С усмешкой произнёс он.
- Ты сошёл с ума.
- Да, я этого и не скрываю. Так ты волновалась?
- Твоя сестра волновалась.
- Кристина всегда всё преувеличивает, а я ведь уже взрослый человек. А ты?
- Что я?
- Ты волновалась?
- Конечно, волновалась.
- Почему?
- Потому что человек, который сейчас стоит со мной, за короткое время стал мне очень дорог. Но я боюсь этой привязанности. – Наконец я это произнесла вслух. А Даниель подвинул меня к себе и поцеловал в лоб, мы обнялись, и длилось это много - много мгновений.

Те, кто любят должны уметь терять, ждать этой потери, но надеется на лучшее. А я не знала, на что надеется, но понимала лишь одно, что из нас двоих только я способна контролировать эту ситуацию и я была в полной ответственности за него.
Даниель был для меня словно маленький беспомощный мальчишка, который потерялся в толпе и неожиданно спросил у меня дорогу домой, о которой я и понятия не имею. Это даже было видно и так: не вдумываясь в его слова, не вглядываясь в холодные глаза, было видно, что он потерян. Для человека, который убил свою душу, было не важно, что творится с его телом, и он хотел осознанно убить его.
Он не просил помощи, он не надеялся и не желал ждать чуда. Он действительно хотел умереть, такие люди уже мертвы. После того, как они решили спасти их невозможно, помощь лишь подтолкнет их. Я этого не знала и была твёрдо уверена, что его жизнь в моих руках, что я могу всё исправить. Такие люди полностью изолированы от мира, хотя им кажется, что они - часть его.

- Я как будто открываю кем-то забытую истину. Она бесспорна, но не моя. – Произнёс Даниель.
- О чём ты?
- О том, что счастлив тот, кто в этой жизни нашёл свою истину, в чём бы она ни заключалась и какой бы она не была.

Зимний воскресный вечер выдался довольно скучным. Я приняла горячую ванну, рассматривая глянцевые журналы, а потом, надев халат, от которого исходил еле уловимый запах мужского тела, села на диван и задумалась. Почему мы так склонны считать некие собственные поступки правильными, честными и справедливыми? На что мы в этот момент ориентируемся, когда поступаем как-либо? Где же этот эталон справедливости в нашем современном обществе, на который мы без угрызения совести можем упираться? Или его вообще не существует, и каждый может распоряжаться своей и чужой жизнью по собственным правилам? Вот так всегда, вопросы есть, а ответов нет. Так почему же я считаю, что в данный момент я поступаю правильно? Почему я так стараюсь его спасти: потому что, считаю, это правильным или потому что я влюблена в него? Может быть ему легче умереть, чем жить с этим? Так если жизнь – это цепь забавных и печальных случайностей, то эту случайность я просто должна принять достойно и ничего больше не спрашивать? Тогда где в этом моя справедливость?

Зима подходила к концу. Весной ещё не пахло, но её ожидание уже переполняло лёгкие. Любое время года приходит и уходит, оставляя за собой воспоминания, потери или приобретения и конечно же ощущение новизны. Так же как и люди. Они приходят в нашу жизнь на определённом отрезке времени, что-то дают, а иногда забирают и оставляют лишь неизгладимые впечатления, боль и потери. Они легко покидают нас, а мы обязаны помнить о них всю жизнь – это больно и несправедливо.

По ночам стал часто приходить Кристиан. И я уже не понимала, снилось ли это мне, виделось или он действительно посещал меня. Мы долго разговаривали о жизни, смотрели на луну и вспоминали прошлое.

« И ты знал, что всегда приходит весна…»

Вот и зима уходила. Но она уходила не так, как лето и осень. Она уходила в неизбежность: поэтому на долго задерживалась, и запах весны не проникал в её владения вплоть до конца февраля. Немного грустно становилось в последние дни месяца. Я глубже дышала, меньше двигалась и больше спала. В марте солнечные лучи поменяли приоритеты. Они теперь не только освещали, но и грели. Сам воздух наполнял сердца людей большого города надеждой и теплом, и вечером, приходя, домой с работы, они открывали все ставни окон и чувствовали благоухание весны под тонкий аромат талого снега и ранней радости.

В начале марта я взяла несколько выходных и решила ехать к сестре. Эдриан не решился оставить работу, и я поехала одна. Я заранее взяла билет на скоростную электричку и за один день собрала свои вещи и позвонила дяде. После того, как мы переспали с Ником, я не видела его уже недели две и даже перед отъездом я не решилась к нему зайти, сама себе, боясь признаться в том, что, то, что было между нами, действительно имело место быть.
В ночь перед моим отъездом Эдриана что-то, несомненно, терзало. Он не отходил от меня ни на шаг, постоянно целовал и обнимал и так, что всё это дошло до того, что мы занялись любовью в ванной на полу, когда я всего лишь хотела умыть лицо. Я не скажу, что это для меня так уж странно, но его действительно что-то волновало и поводом для волнения, очевидно, явилась я, но он тщательно скрывал то, что было ему известно. Он задавал какие-то глупые вопросы, умолял меня никуда не ездить и целовал, целовал…
Я проснулась в пять часов утра. Время застыло на месте, стрелки упорно не хотели двигаться с места, и утро близилось к мёртвому времени. А рядом лежало то самое нежное и тёплое, что только могло со мной случиться. Эдриан сладко спал, уткнувшись носом в подушку, одна рука лежала на моём бедре, а на другой лежала моя голова. Этой ночью мы стали чем-то другим, чем-то большим и целым. И мне действительно не хотелось никуда ехать, никуда идти и ни на кого не смотреть. Я целовала его, целовала сонные мягкие губы, гладила его мужские плечи, бёдра и ощущала что-то большое и сжимающее сердце чувство, которое даже сложно было назвать любовью.
Но утром я всё же собрала свои вещи и двинулась в путь. Эдриан проводил меня до вокзала, и, попрощавшись на несколько дней я села в вагон и уехала. Дорога выдалась спокойная, без происшествий. У меня в попутчиках была молодая замужняя пара и молчаливый старик в огромных очках в черепаховой оправе. Так как общество не располагало к общению, я вышла из купе и двинулась к вагону ресторану. Мне позволили закурить и, заказав плотный завтрак, я увлеклась наблюдением за находящимися по близости пассажирами. От одиночества страдали ещё двое: молодой и приятный юноша с длинными вьющимися волосами, заделанными на затылке в хвост и высокая неуклюжая женщина лет сорока, которая уже третий раз изменяла свой заказ, вспоминая, что на определённые продукты у неё аллергия. Выглядело это очень смешно и нелепо, но сама она этого не замечала. Минут через десять этот великолепный молодой человек подсел ко мне за столик и стал со мной флиртовать, не прикрывая интереса к сексу. Выглядел он лет на двадцать, и все его тайные и намекающие убеждения лечь с ним в кровать меня не трогали. Мальчику хотелось приключений, а мне время подумать и спокойно доехать до назначенного места. Всю остальную дорогу я курила, спала и читала какие-то гадкие местные газеты, от которых просто болела голова.
Приехала я на вокзал следующим утром. Я вышла на пирон с небольшой сумкой и решила поймать такси, чтобы доехать до больницы. Сандра позвонила мне в пятницу и сказала, что её положили в больницу, так как её состояние изменилось к худшему. Её готовили к операции.
Весь сегодняшний понедельник проникся запахом больницы. Больницы. Я их никогда не любила. Относилась к ним с опаской и неприязнью. Четыре года: после седьмого, восьмого, девятого и десятого класса по месяцу лежала в детском отделении. Раньше я очень сильно мучалась с головными болями. Иногда просыпалась от них ночью, а днём падала в обморок, и это довольно надоедало как мне, так и родителям, поэтому я и ложилась в летние каникулы на лечение. Но если честно, то этого лечения хватало месяца на три, потом всё начиналось снова. В классах по старше эти боли стали уже не так сильны, но моя сумочка стала похожа на аптечку, в которую иной раз даже учебники не помещались. Чем старше я становилась, тем слабее становились боли, и в один прекрасный момент они вообще прекратились.
Войдя в парадный вход, я сразу же почувствовала этот никогда не утихающий за стенами этой больницы запах призрачного одиночества. Высокая девушка в белом халате и с грустными глазами попросила меня немного подождать и я, согласившись, села на обитый параллоноим и затянутый кожей табурет. Я положила сумку рядом, распустила волосы, и глубоко вздохнув, закрыла глаза. В темноте перед глазами маячил белый сгусток. Будто под микроскопом – то сжимался, то растягивался. Менял форму, расплывался, делился на куски, снова соединялся, обретал форму.
От запаха больницы к горлу подкатывала тошнота, и мне ужасно хотелось пить, но чувствую в воздухе распространяющийся запах хлорки, я уже заранее от воды отказывалась. Я просидела так минут тридцать, пока эта девушка с грустными глазами не подошла ко мне снова.
- Извините, но она сейчас проходит процедуры, не могли бы вы ещё немного подождать?
- Скажите ей, что я буду ждать, сколько потребуется.- Ответила я, и девушка поспешно удалилась.
Я просидела так ещё минут десять, пока ко мне не присоединилась одна молодая парочка. Они стояли в конце длинного больничного коридора и о чем-то разговаривали. Их лиц я, к сожалению, не видела, но могла отрывисто слышать их разговор.
- …да, часто, - на заданный вопрос, которого я, к сожалению, не слышала, ответила девушка. Выглядела она лет на семнадцать, с тёмными, крашеными волосами, невысокого роста, и голос её был по-детски приятен и свеж. Волосы её были гладко зализаны в высокий хвост и заделаны резинкой с ярко алым цветком.
- И как бы ты хотела умереть? – Спросил юноша и немного нагнулся из-за своего роста, чтобы посмотреть ей в глаза. А она незамедлительно и увлечённо отвечала:
- Я точно знаю только одно, что не хотела бы умереть своей смертью.
- Почему?
- Страшно, наверное, умирать, когда знаешь, что тебе этого уже не избежать.
- Но этого никому не избежать, - улыбнувшись, ответил юноша.
- Нет, я не в этом смысле, - она немного смутилась, - я хотела бы иметь право выбора.
- Выбора на что?
- На то, что жить сейчас или умереть в эту минуту, зная, что при этом есть право выбрать жизнь. Помнишь, на рождество, ты был пьян и отвозил меня домой на машине. Ты набрал очень большую скорость. Мы ехали так быстро, что за окнами я уже не различала ни деревьев, ни людей, ни дороги, ни мчащихся нам на встречу машин. И вот в этот момент я задумалась об этом праве выбора, которого в принципе мы никогда не имели и иметь не будем. Но именно так бы я хотела умереть. Во мне разрасталось и возрастало какое-то, до этого момента, неизведанное мною чувство. И вот тогда я могла просто закрыть тебе газа и повернуть резко руль влево, и всё бы было кончено. Вот так я хочу умереть.
Девушка опустила голову в пол, и мне показалось, что она убрала рукой слёзы, которые уже катились по её щекам.
- Дурёха! – произнёс высокий юноша, потом он нежно обнял её и поцеловал.- Это ещё что, а я бы хотел как Джон Ленон: пять выстрелов в спину и всё. Не так захватывающе, конечно, да и право выбора тут не причём, зато очень зрелищно и красиво, - с улыбкой произнёс он.
- Красиво?! – рассмеялась девушка, и её смех эхом отозвался по больничному коридору.
Потом я заметила, как они обнялись и простояли так, молчала ещё несколько минут. Через некоторое время юноша удалился, а девушка двинулась по направлению ко мне. В её чертах только сейчас я узнала дочь Сандры. Ей на самом деле в этом году исполнилось семнадцать, я не видела её очень давно, поэтому её голос для меня было трудно узнать.
О чём же я тогда думала? Ах, да … ей семнадцать. Ей семнадцать, а мне двадцать семь. Двадцать семь. С каждым годом время летит всё быстрее и быстрее, и в один прекрасный момент ты понимаешь, что тебе уже двадцать семь.
Время подкатило к обеду. Коридор, в котором мы находились, стал постепенно заполняться посетителями. И мы с Элаей вышли на улицу.
- Врачи говорят, что операция не сложная и пройдёт она спокойно, но я им не верю. – Вытаскивая сигарету из пачки, произнесла Элая. Я зажгла спичку и поднесла ей, она прикурила и глубоко затянулась.
- Почему?
- Операция может помочь – выбросить очаг гадских клеток вон, а в остальных местах всё идёт пока в пределах доступности. А может не помочь – очаг ты убрал, а сил у организма всё равно мало, пройдёт короткое время – и повторится та же история в другом месте.
- Она что-то говорит по поводу того, как продвигается лечение?
- Химиотерапия, - Элайя невольно сморщилась, - от неё она стала выглядеть ещё хуже. Трескаются губы, выпадают волосы, она чувствует себя просто ужасно. А я ни чем не могу ей помочь.
Мы замолчали. Элайя докурила сигарету, и к нам присоединились двое врачей, тоже закурили и стали что-то оживлённо обсуждать. Я не понимала ни слова из того, что они говорили, и мы зашли обратно в приёмные покои. В аптеке купили минеральную воду и, выпив сразу всю бутылку, купили ещё.
- Ты не думай, …ну, что я так курю. – Опустив голову в пол, оправдываясь, произнесла Элайя.- Это как-то само собой получилось, когда мама заболела. Просят подождать, и я жду: выхожу на улицу и курю, от нетерпения, а потом сама и не заметила, что так этим делом и увлеклась.
- Да я ничего и не думаю, сама в этом возрасте курила.
- А потом?
- Перестала. Тоже как-то само собой получилось, а сейчас опять бывает.
- Когда ждёшь или когда плохо.
- Да, - повторила я, - когда ждёшь или когда плохо.
Зайти к Сандре нам разрешили лишь спустя ещё пол часа. Она лежала на кровати с капельницей. Я обняла её, как только это было возможно, поцеловала в мокрый от холодного пота лоб и покорно села рядом. Я не помню, о чём мы тогда разговаривали, да и разговаривали ли вообще. Элайя всё время смеялась, что-то рассказывала про школу, жестикулировала и подпрыгивала на месте. Спустя время, глядя на Элайю, Сандра улыбнулась и попросила пить.
- Не надо, не вызывай медсестру, я сама схожу. – Произнесла Элайя. И мы остались наедине.
Весна била в окна этого призрачного одиночества, но её никто не впускал. На зелень, распускавшуюся у самых ставней, никто не смотрел и свежий ветер ранней радости не проникал в эту безмолвную обитель. Это было похоже на то, как будто мы находились в большой картонной коробке со звуконепроницаемыми стенами. Воздух здесь всегда один и тот же, пахнет всегда одним и тем же и всем одинаково грустно. Внутри что-то постепенно съёживалось, её рука теплела, и она уже облизывала губы в предвкушении что-то сказать.
- Мне страшно, Джо. – произнесла она, - Опухоль оказалось злокачественной, операция не поможет. - И она заплакала. По её щекам текли крупные слёзы, а углы потрескавшихся губ оттягивались как у обиженного ребёнка. Затем руки её упали на пастель, и она начала медленно перебирать пальцами. Следя за этим однообразным непрерывным движением можно было подумать, что она собирает что-то на одеяле.
Я обняла её и целовала: её шею, волосы, что-то говорила, плакала, умоляла не волноваться и убеждала, что всё будет хорошо. Но я не знала, что делать. Потом она начала рассказывать о том, что сказали врачи:
- Они говорят, - переводя дыхание, начала она, - Что отличительной особенность злокачественных опухолей является их неудержимый рост, причём новообразная ткань прорастает в окружающие ткани…- и что-то ещё, а я в это время представляла, как большой паук взобрался ей на грудь и лапами пронзает её плоть. Они движутся всё быстрее и быстрее, разрушая все преграды на своём пути, двигаются неравномерно: в разные стороны и в глубину, охватывая своими отростками все внутренности. К горлу подкатила тошнота, и меня чуть не вырвало. И взглянув на неё, я, конечно, не увидела никакого паука, но теперь я точно знала, что он есть.
- Только ничего не говори Элайе, я прошу тебя. – Снова начала она.
- Но она и так догадывается.
- Всё равно не говори.
- Это не честно, я не смогу скрыть это от неё. Она достойна того, чтобы знать.
- Не говори.
- …не скажу.

В ночь на операцию мы с Элаей решили остаться в больнице. Свет ближе к десяти приглушили, и мы удобно устроились в приёмных покоях на кожаных креслах. Между кресел стоял большой фикус, и его листья постоянно норовили попасть мне в книгу. Я пыталась отвлечься и почитать, но у меня ничего не вышло. Я читала, а мысли в это время были где-то далеко. Изредка по коридору проходил кто-нибудь из медицинского персонала. Мы, затаив дыхание, слушали еле уловимые шаги, которые начинались в самом начале коридора. Потом кто-то открывал дверь с лестницы, поворачивал по направлению к приёмным покоям, и в это время шаги начинали постепенно нарастать. Длилось это секунд сорок, потом какой-нибудь доктор проходил мимо нас, спускался к выходу и доставал пачку сигарет, а мы снова успокаивались и, переглянувшись, я снова начинала читать, а Элая закрывала глаза и пыталась уснуть.
Прошёл ещё один час. Я не читала, а Элайя не спала. Потом, как будто что-то вспомнив, принялась доставать из сумочки кошелёк, помаду, какие-то таблетки в разноцветных упаковках и другие мелочи.
- Сигареты кончились, - как бы оправдываясь, произнесла она, - и выпить хочется.
- Мне тоже.
На улице было уже достаточно темно. Вокруг не души. А на небе ярко светили звёзды. Через дорогу виднелось какая-то закусочная, вся в огнях, с большим рекламным щитом и двумя автоматами с сигаретами и «колой». Мы перешли через дорогу, купили в автомате сигареты и зашли в кафе, где тоже оказалось немноголюдно. У барной стойки сидел уже изрядно выпивший седой мужчина. Старым я его назвать не могу, его лицо и тело выражало что-то особенное, что-то, что притягивало внимание и заставляло улыбаться. Такое встречается не часто, но в этот раз он действительно существовал и сидел совсем рядом. Иногда люди появляются в жизни не как люди, а как просто хорошее настроение. Я заказала два пива и какие-то бутерброды, а Элайя расположилась за ближайшим столиком.
- А ты в семнадцать занималась сексом? – спросила Элайя.
- Да.
- Ну и как?
- Что как?
- Это всегда не так приятно, как кажется или просто возраст такой?
Я широко улыбнулась и предложила ей сигарету. Что-то похожее на девичье доверие проскользнуло между нами в этот момент, и это принесло мне некое приятное удовлетворение, которого так не хватало в нашем общении.
- Я не знаю, наверное, возраст такой. – Предположила я. И мы, улыбнувшись, друг другу принялись за пиво.

Электронные часы с красным циферблатом показывали половину второго: я пила пиво, Элайя курила и ела бутерброды с рыбной пастой из тунца, разговаривали о сексе и слушали ночное радио.

Странности моей жизни

Мне двадцать семь. Не так уж много, чтобы рассуждать о судьбе и жизненных неудачах, но и не так уж мало, чтобы думать, что я могу свернуть горы для достижения своей мечты. Я не скажу, что я никогда ничего не делаю для её достижения, просто эта мечта меняется из года в год, и я уже просто не успеваю что-либо сделать, а тратить время впустую – самое отвратительное в моей жизни.
Счастлива ли я? Я не знаю. Вроде всё есть, но каждый день я что-то теряю. Но с другой стороны, - что-то приобретаю. В общем, всё как у всех, ни на что не жалуюсь, ведь это моя жизнь. И странного в ней тоже мало, если только мои пальцы на руках: на левой большой палец нормальный, как у всех, а на правой руке он короче и не сгибается. Временами мне это мешало писать, чистить зубы, держаться за поручни в автобусе и метро и всякое другое. Ну, вот, пожалуй, и всё. Помню в институте, на втором курсе подарила одному парню рентгеновский снимок моих обеих кистей рук. Он тогда заканчивал пятый курс и очень мне нравился. Вот такой вот странный знак внимания с моей стороны. Он клялся мне в вечной дружбе, но после получения им диплома я его больше не видела.
Интересно где он сейчас? Чем занимается? Наверное, женился. Может, и дети уже есть. Повидаться бы, поговорить хоть часок. Уж ему то я рассказала бы что со мной твориться.
Я заканчивала второй курс, а он пятый. Звали его Ноа. Мы познакомились в мае. Он был странным, да и знакомство наше на обычное похоже тоже не было. Я уже не помню, почему мы так быстро сблизились, наверное, из-за какой-то большой внутренней симпатии. Вот почему два совершенно разных человека начинают друг другом так интересоваться. Меня прельщала странность его ума, а его мои интересные рассуждения о жизни и детская наивность.
Странная штука – эта память, чёрт возьми! Человека, которого знала несколько лет, не могу вспомнить, как зовут и как выглядит, а вот этого точно никогда забыть не смогу, хотя знала его всего месяца три, а вернее два с половиной. Он говорил, что трёх недель достаточно, чтобы узнать человека, какой он есть. Не знаю, был ли он прав. Я его так и не узнала.
Лёгкое возбуждение, как дрожь пробегает по телу и от приятного воспоминания на лице сама собой появляется улыбка. Воображение долго не заставляет ждать и вот я вижу его глаза… А глаза вообще отдельная тема у всех. Его глаза… он смотрел так, будто затаив дыхание, слушал мой длинный и очень познавательный рассказ, хотя, я ничего не говорила, будто знал обо мне всё, что я скрывала от кого-либо, иногда жалея, иногда виня. Я вообще мало с ним говорила, наверное, потому что всё это время говорил он. У него были очень красивые черты лица: чёрные, как уголь волосы, хитрые карие глаза и длинный с горбинкой нос. Он выглядел так специфически, что просто симпатичным его никак назвать было нельзя, - он действительно был по-мужски красив.
По началу встречались часто: я прогуливала лекции, сидели и болтали около памятника поэту около института, ходили ели в столовую и, конечно же, ходили в кино.
- У тебя есть какие-нибудь комплексы?
- Да вроде нет. Хотя, волосы…- и он улыбнулся.
- Какие ещё волосы?
Ноа поднял футболку, и я впервые в жизни увидела такую волосатую мужскую грудь.
- Бывает, раз в месяц сбриваю около сосков, но потом растёт ещё больше. Так что уж с этим ничего не поделаешь.

Наверное, всё-таки чему-то в этой жизни он меня научил. Он научил бескорыстно дарить людям добро, открыто любить, и любить саму себя.
Кто-то, верно, считал, что Ноа был задавакой и кроме себя никого не видел, но это было не так. Всё больше времени мы проводили вместе, и я уже научилась улавливать всякий намёк в его словах, в его выражении лица. Мы научились общаться так, как общаются люди, которые знают друг друга десять лет.

Но ничего особо серьёзного я сказать про него не могу. Жил он странными удовольствиями и будущее представлял в розовом свете. Часто рядом с ним я вспоминала один опыт, прочитанный мной в каком-то журнале. В общем, в мозгу крысы исследователи нашли центр наслаждения, плотного довольства. Вживили в него электрод и стали раздражать этот центр током – такой силы и напряжения, как мозгу свойственно, это приборами определяется. Крыса – совершенно счастлива, ничего больше не хочет. Усложнили опыт – сделали в клетке педальку, которая замыкает электроцепь. Крыса – животное умное, любопытное, быстро установила связь между нажиманием педальки и получением удовольствия. А дальше – она научилась её специально нажимать, и нажимала беспрерывно! Пока не умерла от нервного истощения, голода и жажды. Уж у крыс инстинкт жизни куда как силен. А раздражаемый мозг говорил ей: всё замечательно, давай ещё!
Ощущение типа «Ах как хорошо!» оказывается для крысы важнее реальной жизни. Для мозга-то всё равно, чем именно вызвано это ощущение – для него оно оказывается реальностью. Вот так же и для Ноа, все, что доставляло удовольствие, и было важным в жизни. Это и была настоящая реальность.
Но меня что-то трогало в этом человеке, какой-то сверхъестественный магнетизм, который бешено, манил к себе.
Спустя годы, я вспоминаю его лицо, и в памяти всякий раз всплывают эти глаза.

Это была весна. А может быть, - это была всего лишь весна!? И не было ни глаз, ни его, ни меня, а была просто весна.

Картонная коробка
Ощущение лёгкой беды
Мисоака Сики
Зима
* * *
Новый календарь.
Где-то в пятом месяце, знаю,
День моей смерти…
Но вот господин Сики ошибся в предсказании точного месяца соей смерти. Мисоака Сики умер в сентябре 1902 года.

Люди разочаровываются и отчаиваются на много чаще, чем испытывают чувство радости и удовлетворения. Почему? Отчаянье, конечно, ужаснее всего на свете, но если посмотреть на это с другой стороны, то оно покажется спасительнее разочарования.

Сандра умерла первого Апреля. Паук пустил свои лапки в каждую клеточку её организма.
Мне было больно.
В это время я была на работе, а её жизнь уже в прошлом. Я не помню, как пришла домой. Закрывала ли я дверь и звала ли кого на помощь? Я без памяти и чувств упала на кровать и моментально заснула. Когда я открыла глаза, мне захотелось плакать. Плакать от состояния безысходности и отчаянья. Всё вокруг превратилось в большую картонную коробку, по середине которой лежало тело или просто огромный кусок человеческого мяса.
Первые солнечные лучи проникали сквозь щель плотнозатянутых штор и ровной полоской ложились на пол в спальне. На кухне шумела вода, и слышались невнятные фразы скрипучего голоса по радио. Я с трудом заставила себя встать и открыть глаза. Когда я выпрямилась, к горлу подкатила тошнота и я вновь села на край кровати, чтобы не упасть. Сильно кружилась голова, и было такое чувство, будто я вчера сильно напилась.
На кухне кто-то суетился и варил кофе. Его въедливый запах я чувствовала уже в спальне. Из-за всех попыток вспомнить вчерашний вечер у меня сильно разболелась голова, а когда я её повернула, чтобы посмотреть на часы, то чуть не закричала. И всё же часы показывали пять минут десятого.
Собравшись с силами, я всё же дошла до кухни и там чуть не упала, от увиденного. Около стола стоял Ник и осторожно наливал горячее кофе в кружку. Увидев меня, он вежливо показал на стул и на готовый завтрак: на столе стояла большая кружка с горячим кофе, два тоста с плавленым сыром и варёное яйцо.
- Это всё, что можно было найти в твоём холодильнике для завтрака, - оправдываясь, произнёс он,- Но если, конечно, этого недостаточно, то…- Ник достал из холодильника банку с пивом и поставил её на стол.
- О, нет! Убери! У меня и так голова кружится.
- Так не будет кружиться.
- Что ты здесь делаешь?
- Так Эдриан попросил, а я не стал отказываться. Он утром уехал, сказал, что часов в семь вернётся. А мне на работу только к десяти.
- От чего отказываться?
- Глупая, за тобою посмотреть, после всего, что произошло, - он достал сигарету и, закурив, открыл окно.

Я ела, а Николас стоя ко мне спиной курил около окна.
- Что вчера было?- спросила я.
- Ты хорошо надралась, - улыбнувшись, произнёс Ник, - Ты что, ничего не помнишь?
- Ничего.
- Что-то произошло?
- Да. Сестра умерла.
- Из-за чего?
- Она была больна раком, операция, что намечалась, не помогла. Я ездила к ней неделю назад, и она уже знала, что умрёт.
Мы молчали. Не помню, долго ли, но мы молчали. Ник пил пиво, а я кофе. И снова молчали. Картонная коробка постепенно таяла, а движение воздуха приобретало какой-то странный незаконченный вид.

Вечером я сходила в бассейн. По средам я ходила туда к восьми. В это время там было не так многолюдно. Нас там оказалось всего трое: молодой мужчина в жёлтой резиновой шапочке, который усердно рассекал бассейн вдоль и поперёк и пожилая женщина, на вид лет шестидесяти, которая постоянно сидела у бортика. Бассейн был небольшой, двадцать пять метров в длину, вода теплая очень сильно хлорированная, от чего очень болели глаза. Именно эта боль в глазах и была неким связующим звеном с детством. Мой отец очень давно работал тренером плавания, поэтому бассейн в детстве я посещала намного чаще, чем все дети. Являясь огненным знаком к воде, я всегда тяготела как-то особенно. По мере того, как я взрослела, это мне помогало оставаться в форме и постоянно иметь хоть какую-нибудь физическую нагрузку и, в конце концов, это просто доставляло мне огромное удовольствие.
После бассейна я зашла к дяде. Он снова много курил и рассуждал о жизни. Я успокаивалась рядом с ним, становилась мягче и теплее. Что-то снова вспоминал о женщинах, о не рождённых детях и о работе, которой посвятил столько сил.
- Все мы потеряны в этом мире, поглощены грязью собственных мыслей и действий, которые уже никогда не сбудутся и тем самым съедают нас изнутри. Это тяжело осознавать в таком возрасте, потому что уже ничего не сможешь исправить, даже если сильно захочешь, - произнёс он, очередной раз, затягиваясь сигаретой. - Береги мужчин, которые находятся рядом с тобой и которые в тебе так нуждаются, ведь одного ты уже потеряла. Ты ведь умеешь любить, так люби их.
Эдриан заехал за мной в половине одиннадцатого, и мы вместе уехали домой. В такси он нежно взял меня за руку и поцеловал. И тогда я подумала, а может, стоит выйти за него замуж, родить ему детей и жить как нормальная счастливая семья, ведь, наверное, именно так и выглядит счастье. Зачем я бегу от этого, ведь лучше этого я в жизни ничего не найду. Вот так в такси я и решила самую сложную проблему моей жизни.

В конце недели объявился Даниель.
До этого я целую неделю названивала его сестре - Кристине, и вот, наконец, застала его. Мы как всегда встретились у метро и немного прогулялись по городу, после чего он предложил пойти к нему.
Как оказалась, жил он в самом центре города в двухэтажном здании. Его квартира была на втором этаже с великолепным каменным балконом, где стояли два огромных старых кресла. Сама она была обставлена со вкусом, но казалась совсем не обжитой, будто там никто не живёт.
Я устроилась на диване в гостиной, пока Даниель решил приготовить что-нибудь поесть. Меня ужасно удивило то, что среди его многочисленных вещей я не увидела ни одной книги, ни замызганной книжицы, ни учебника, которые он мне иногда приносил, ни банального мужского журнала, ни затёртой утренней газетёнки. Ровным счётам ничего, что можно бы было читать.
Что-то жутковатое было в этой квартире. Может её чистота, от которой я себя чувствовала очень неуютно. Даниель чем-то шуршал на кухне, а я, решив оглядеться, вышла на балкон. Нет, и это ничего не изменило. Он, наверняка здесь не живёт, слишком уж одиноко здесь себя чувствуешь, слишком холодно и слишком пусто.
Даниель зашёл на балкон и предложил бокал с красным вином, наполненный доверху, сам расположился в кресле и подал мне клетчатый плед.
- Странно всё как-то, - произнесла я.
- Что именно?
- Да всё: твоя квартира, наши встречи и ты, в конце концов.
- В квартире нет ничего странного. Я здесь просто не живу.
- Я так и думала.
- Это квартира моего старшего брата. Он умер три года назад, а у меня всё не хватает духу её продать. Вот и прихожу сюда осмотреться и подумать.
- У меня тоже недавно умерла сестра...- И мы замолчали.
Даниель предложил мне сигарету, и я не отказалась. Мы расположились в этих огромных креслах и молча смотрели друг на друга. Допив вино, он закурил очередную сигарету, а я, укутавшись в пледе, закрыла глаза.
Сколько это длилось, я уже не помню, но сейчас отчётливо вспоминается то ощущение небытия, в которое меня погрузил сам Даниель. Теперь я точно знаю, зачем он приходил в эту квартиру: здесь не существовало ровным счетом ничего. Здесь не существовало ни времени, ни мыслей, ни желаний, ни воспоминаний.
- Мой брат был писателем,- начал, было, Даниель, - но видимо не очень удачным. Его книги мало продавались, может потому, что были очень не понятны, а может потому, что он сам не стремился к этому пониманию. Но успешным писателем он никогда не слыл. А он всё писал и писал. Множество бессмысленного текста, излагал свои монотонные усталые мысли и переживания. Зачем он это делал я, и сейчас понять не могу.
- Но я не увидела здесь ни одной книги, что с ними произошло?
- Я не знаю. Они просто исчезли, – пожав плечами, произнёс Даниель. Потом жестом предложил взять его за руку, и мы прошли в гостиную.
- Так что же с ним произошло? Как он умер?
- Как Хемингуэй, как Маяковский, как Хартфильд и как многие другие писатели. Но и это его действие тоже особо никого не задело.
- Он покончил жизнь самоубийством?
- Да. Естественно всему нашему существованию приходит конец, и в конечном итоге мы, проиграв, уходим. Как заметил великий Эрнест Хемингуэй, ценность нашей жизни определяется не по тому, как мы побеждаем, а по тому, как мы проигрываем. А ты что думаешь о смерти?
- Да как тут думать о смерти, если даже толком не знаешь, как жить. – И Даниель широко улыбнулся.
Мне на секунду показалось, что он оттаял и тепло, которое он так упрямо прятал в сердце, теперь стало греть его изнутри. И я не ошиблась, в этот вечер он смеялся, рассказывал какие-то небылицы, вспоминал детство и сестру. Тема семьи вышла из тени и теперь отчётливо вырисовывалась картина странной юности молодого красивого мужчины.
- Отец умер, когда мне было четырнадцать, и мать через год вышла повторно замуж. Филипп его ужасно не выносил.
- Филипп?
- Да, так звали моего брата.
- Твоя фамилия Зальцберг? – в недоумении произнесла я.
- Да …
- Я читала.
- Что читала? – теперь недоумевал он.
- Я читала Филиппа Зальцберга. Даже сейчас дочитываю сборник его рассказов «Летящий над пропастью». Его рассказы довольно странные, но интересные. Мне нравиться, как он писал, честно. – И он искренне засмеялся. Он смеялся от некоего удовольствия, которое летало между нами в воздухе, от моей наивности и честности. И мне было приятно, и я смеялась вместе с ним.
Ночь стремительно приближалась. Весенний вечерний воздух пропитал своим ароматом все комнаты, и плавно окутав наши тела и мысли, навивал ощущение лёгкой беды. Через открытый балкон слышался рёв автомобилей и невнятные звуки человеческих разговоров. Это была музыка большого безликого города, который так стремился поглотить нас целиком. Но мы его любили.
Часов в десять Даниелю пришло сообщение по пейджеру и он, засуетившись, сказал, что ему срочно надо ехать, тогда я взяла такси и уже в пол одиннадцатого была дома.

Мне город давал вдохновенье, -
Любил он меня удивлять.
Он ангела дал мне в спасенье,
Но ангел меня не спасал…
Тихий весенний дождь
Сон

«То ли колодец был действительно уж очень глубокий, то ли летела Алиса уж очень не спеша, но только вскоре выяснилось, что теперь у неё времени вволю и для того, чтобы осмотреться кругом, и для того, чтобы подумать, что её ждёт впереди».

Мир, который окружает нас, не реален, как и не реальны мы в нём.

-… Была ясная тихая сентябрьская ночь. Луна так ярко светила в воду, что он не мог спать, хоть изо всех сил закрывал глаза. В конце концов, Том поднялся на поверхность и сел на выступ скалы. Он смотрел на полную жёлтую луну и размышлял, что же она такое, и думал, что она смотрит на него. Он любовался лунным светом, отражающимся в покрытой рябью реке, и чёрными верхушками хвойных деревьев, и серебрящимися от первых заморозков лужайками, слушал крик совы и глухое пощёлкивание бекаса, лай лисицы, и смех выдры, вдыхал аромат берёзы и принесённый ветром издалека с болот запах верескового мёда. Он чувствовал себя очень счастливым, хоть и не мог понять, почему. – Закончил главу Даниель.

В белоснежной палате стоял яркий солнечный свет, пахло новизной и хлоркой – такой знакомый запах больничных покоев. На кровати лежала маленькая девочка, лет шести, в носу у неё были две прозрачные трубочки, а в маленькую детскую ручку введена капельница. Она большими голубыми глазами внимательно смотрела на Даниеля и слушала, как он читал ей книжку.
О том, что Даниель врач, я узнала случайно. Об этом мне рассказала его сестра, когда я очередной раз звонила ей, чтобы разыскать Даниеля. Он был хирургом.
Я просто пришла в больницу, и в регистратуре мне сразу сказали в какой палате сейчас Даниель Зальцберг.
Боже, какие у него были глаза! Человек, который сейчас смотрел на эту маленькую девочку, был мне не знаком. В его глазах я видела любовь, сострадание и некоего рода счастье. Он был живым, мягким и заботливым. В моей голове никак не могло уложиться то, что человек, который каждый день спасает человеческие жизни, в своей личной жизни может постоянно думать о собственной смерти? Каждый день из лап смерти он вырывал бесценную человеческую жизнь, а свою жизнь считал недостаточно важной для её продолжения. Что же с ним происходит?
Но сегодня мне было достаточно его мягкой улыбки, заботливого взгляда и осознание того, что он действительно живёт.
- Почему ты врал? – спросила его я.
- Ты о чём?
- Почему ты врал, что путешествуешь? Ты ведь не путешествовал, а работал.
- А для тебя это так важно?
А важно ли это для меня? – подумала я. Наверное, важно. Ведь теперь я знала, за что зацепиться, чтобы спасти его. Теперь я видела его совершенно другим, он не был похож на того «Ледяного человека». Теперь я была его.

Я ещё где-то пол часа провела в больнице, дожидаясь конца смены Даниеля, а потом мы вместе пошли ужинать.
А на улице становилось всё теплее и теплее. Близилось лето. Вот и ещё один год прошёл, и скоро мне двадцать восемь. А так, ничего необычного. Год, как год, до этого года у меня у меня было ещё двадцать шесть таких же. А что потом? Двадцать девять, а потом тридцать. Наверное, надо серьёзно подумать о семье, ведь не вечно мне быть девочкой, которая спит, с кем захочет.

Наш ужин состоялся в кафе у автостанции, под тихий весенний дождь. Воздух был прохладным и мягким, как шёлк. Облака плавно текли по небосводу, иногда задерживаясь, иногда убыстряя ход. Дождь шептал о надвигающейся беде, но мы этого не слышали, ведь мы впервые были так увлечены друг другом.
Этот мужчина сводил меня с ума, то ли соей холодностью, то ли жарким взглядом, но я ужасно хотела его. Это чувство непонятной близости, которой никогда не было, не отпускало меня ни на минуту, будто мы были изначально настроены на одну волну.

- Ты всегда так легко знакомишься с людьми? – Отхлебнув пива, произнёс Даниель.
- Ты не первый, кто меня об этом спрашивает. Но нет, это они знакомятся со мной. Я не прикладываю к этому особых усилий, никогда не заговариваю, пока меня не спросят, не требую к себе внимания. Просто если со мной кто-то знакомится, значит, всё в порядке – у меня будет новый друг.
- А что, старых друзей не осталось?
- Нет.
- А почему?
- Если бы я знала! Всё как-то само собой получается, и быстро забывается.
- Значит, не было настоящих друзей.
- Конечно же, были. Просто много обстоятельств, которые нас в этой жизни разводят. Видимо устоять и держаться друг за друга, было сложно, вот и разошлись в разные стороны. Но ничего оскорбительного и предательского в этом нет.
- Конечно, нет. Мы ведь меняемся, и меняется мир вокруг нас. Но друзья обязательно должны быть. Без них никуда.

Да, без них никуда. А может, поэтому всё в жизни как-то не так? Может просто потому, что нет друзей? Помню у Queen, была такая строчка в песне: that time will came one day you’ll see that we can all be friends. А надо ли стремиться к тому, чтобы иметь друзей?

Всю свою сознательную жизнь человек к чему-то стремиться. Не так важно к чему, важно стремиться.

И вот время уже половина двенадцатого, а мы сидим за тем же столиком и пьём пиво. Посетители постепенно рассасываются, ночной город не спеша, поглощает их во тьме неисполненных планов на сегодняшний день, а они, уходя всё ещё полны желания, что-то доделать. Стрелки больших часов, висящих над нашими головами, монотонно отмеряли неизбежно текущее время. Когда мы замолкали, они вступали в разговор и посекундно отстукивали ночной ритм города, который ожидал нас за стенами нашего только что создавшегося мирка.
Время не останавливается, но течёт так медленно, что мне иногда кажется, будто я просто растворяюсь в глухих звуках этой ночной закусочной. Было ощущение, что стоит на минуту закрыть глаза и меня медленно перенесёт из этого кафе в какое-то совершенно другое место.
Говорить ни о чём – будто топтаться босиком на мягком диване. Мы никуда не торопились, и всё же мысленно подгоняли время к рассвету – нам хотелось поскорей завершить этот день и начать новый.
Два часа тридцать минут. Стрелки часов безжалостно глотают остаток глухой пустоты этого дня. Даниель подошёл к барной стойке, а я, решив размяться, встала, поправила уже изрядно помятую юбку и вышла на крыльцо.
Я медленно вдыхаю аромат весеннего дождя. Медленно, чтобы не пропустить ни малейшего привкуса остроты и новизны. Закурив, эти ароматы притупились, но теперь в них появилось что-то неожиданное: то ли огонёк моей сигареты, то ли я сама. В этот момент я о чём-то серьёзно думала, но сейчас никак не могу вспомнить о чём.

В весеннем дожде всё время есть что-то необыкновенное. И под этим что-то время постоянно то сжимается, то растягивается, секунды становятся похожими на вечность, а часы на мгновенья и удержаться за них невозможно. Куда-то бежать и что-то делать было бы бессмысленным. Всё становилось бессмысленным в этом потоке вечно меняющейся вселенной, которая сжимается до пределов человеческой жизни и растягивается, преодолевая пространство огромной Вселенной.
…и это всё тихий весенний дождь.

Я не помню, сколько я так простояла, сколько сигарет выкурила, сколько мыслей сквозь себя пропустила. Видимо много. Я уже собиралась заходить во внутрь, как меня остановил Даниель. Он крепко обнял меня сзади, так, что его нос упёрся мне в ухо. Он крепко сжал мою талию и вытащил у меня изо рта сигарету. Дождь не останавливался.
Даниель спустился на тротуар и, не вынимая сигареты изо рта, распростёр руки к небу. Две, мокрые от дождя пряди волос упали ему на лоб, и он закрыл глаза. Непрекращающийся дождь намочил ему пальто и волосы, сигарета потухла. А он всё стоял. Дождевые капли нежно пощипывали лицо. Они падали ему на закрытые веки, плавно скатывались на щёки, а потом с бешеной скоростью бились о землю.
Мы просидели в этой закусочной до того самого мёртвого времени. В половину пятого разбрелись по своим домам последние посетители, сменился бармен и официантки, а ночное радио молчало уже с четырёх часов.
Домой я приехала на такси в четвёртом часу. Не включая свет, я прошлась по пустой тёмной квартире и от усталости повалилась на кровать, закуталась в одеяло и стала думать о Даниеле. До работы мне оставалось три часа. Постепенно в моё сознание стала пробираться какая-то другая темнота – она отличалась от той, что я ощущала прежде. Вероятно, я засыпала. И слышала только, как твёрдые зубчики шестерёнок постукивали пластмассовом корпусе настенных часов, зависших в пространстве.

…по-моему это были часы или мне только так казалось. Я шла по огромной зубчатой шестерёнке, которая подкатывала меня через пару секунд к другой. Громаднейшие
золотые колёса какого-то загадочного машинного механизма двигались всё быстрее и быстрее. Я боялась, что если не успею вовремя перепрыгнуть с одного колеса на другое, то меня раздавит по полам как щепку.
Я постоянно всматривалась вглубь этого неизвестного механизма, но ему, казалось, не было и конца. Ради чего это всё двигалось? Ради чего работал этот механизм, я понять не могла, и лишь тупо перепрыгивала с одного колеса на другое.
Вдруг всё резко остановилось. Просто встало, и всё. Оглушительный грохот остановки этой загадочной машины, заставил меня содрогнуться и осознать настоящие масштабы этого двигателя. Этот грохот ещё долго отзывался эхом в пустом тёмном пространстве. Будто жизнь в один миг встала на месте, остановив тем самым всё в этом несуществующем пространстве. Я не понимала, сколько это длилось: вечность или мгновенье, но и это закончилось. Шестерёнки стали медленно и плавно расходиться. Каждое колёсико, винтик, шурупчик повисли в пространстве, и вместе с ними в нём повисла и я, но после нескольких мгновений стала стремительно падать вниз. Будто Алиса в стране чудес, я падала в какое-то мрачное небытие. Но на полках были не игрушки и банки с вареньем, а множество разных часов. На каждой полке, что только попадалась мне на глаза, я видела самые разные часы. Их было столько много и таких разных, ни одни из них не были похожи на предыдущие, что у меня стала кружиться голова. Одни тикали тихо, словно шептали, другие громко и неприятно слуху, третьи отбивали полночь, в-четвертых, высовывалась кукушка, …, у десятых медведь рубил полено… Их было так много, что мне стало казаться, что я попала в плен времени. И чтобы хоть как-то отвлечься от этих с ума сводящих звуков я стала думать об Эдриане. Потом я вспомнила о Даниеле, потом о Николосе, о Кристиане, о Ренарсе, о дяде, об отце, о Ноа, …, об ещё многих мальчишках из детства, из института. Мужские лица вставали у меня перед глазами одно за другим очень отчётливо и живо, я вспоминала всё, что меня с ними связывало и связывает, абсолютно всё. Мне становилось то приятно, то больно, я рыдала и смеялась, и мне казалось, что этому часовому небытию не будет и конца.
Это всё казалось ужасным бредом, я уже не понимала, что происходит.

Будильник отважно сработал ровно в восемь. Я с великим трудом заставила себя встать и добраться до кухни. По всему телу пробегал какой-то непонятный озноб. Я собралась с мыслями и поставила чайник на плиту, достала недельный йогурт из холодильника и наполнила им стакан, потом отрезала сыра и положила хлеб в тостер. Пока разогревался чайник, я успела сходить умыться. Я почистила зубы и прополоскала рот, а потом ещё какое-то время любовалась на себя в зеркало. Мне уже двадцать семь, а я лечу куда-то и уже не понимаю, что происходит.
Я надела чёрную водолазку и джинсы, заделала волосы в высокий хвост и, подойдя к зеркалу ужаснулась. На меня оттуда смотрела девятнадцатилетняя студентка. Неужели за эти годы ничего не изменилось? Фигура осталась прежняя, глаза ясные и встревоженные, или это всего лишь водолазка и джинсы, которые я не одевала так давно.
В метро я была уже в половину девятого. Я уже не оглядывалась, я чувствовала, что он где-то рядом.

Ближе к спасению

Моя рука потянулась к лицу и закрыла рот. Слишком сильно хотелось кричать. Потом она плавно легла ему на плечо и, скользнув по спине, остановилась на пояснице.
Периодически я задерживала дыхание, сама не зная почему. Казалось, что, набирая воздуха, я погружалась под воду, а потом, выныривая, жадно вдыхала воздух резкими глотками.
Всё тело впитывало наслаждение. Робко и мягко что-то живое перемещалось с пальцев ног и тепло перекатывалось под кожей до самых плеч. Иногда было так горячо, что я просто не могла вздохнуть. Обжигающее жадное дыхание обволакивало мою плоть в тёплую зябкую грязь, в которой я утопала всё глубже и глубже.
Наши тела двигались в такт ночного города, который постоянно куда-то спешил. Не спешили только мы. Медленно не упуская ни малейшего движения воздуха, мы занимались друг другом.
Я не задавала вопросов, он тоже.
Я не помню, спала ли я в эту ночь. Но что-то непонятное, похожее на видение или на бред было. Мне было так жарко, что я просто сходила с ума. За всю мою жизнь я не припомню, чтобы со мной происходило что-либо подобное. Нет, это был не секс. Это было похоже на вечность. Когда жар уходил, он медленно и осторожно проникал в меня, не теряя сил, а когда он возвращался я с неистовым желанием ярости, взяв его за бёдра, готова была оттолкнуть от себя на другой край кровати. И мне хотелось повторить это вновь и вновь.
Когда я почувствовала близость оргазма, мои пальцы впились ему в поясницу с такой силой, что он невольно вскрикнул. Чрез мгновенье я кричала сама, и от боли, и от удовольствия. Оргазм, как и счастье, пришёл с болью. Но эта боль другого род, - она ведёт к блаженству.
...и это длилось вечность.
Когда жар ушёл, тело успокоилось и покрылось нежной туманной пеленой сознание, я уже лежала одна. Простыни всё ещё не отпускали желание любви и пахли сексом. В темной комнате, еле уловимая фигура мужского тела стояла у окна, от которого исходил свет искусственно окрашенных цветных лампочек витрин каких-то рекламных щитов и ночных забегаловок. На этом фоне разноцветного карнавала ночного города Даниель, совершенно обнажённый смотрелся как восковая фигура в искусственной обстановке. В этот момент я задумалась: странно, но именно сейчас я осознавала, что все эти двадцать семь лет я жила, не понимая, кто я. Я не ощущала себя ни девочкой, ни девушкой, ни женщиной. Казалось бы вот она – я, но что-то не так. Вроде и грудь на месте, и месячные регулярно, но где же женщина? Где я? Сексуальна ли я? Я об этом никогда не думала. Почему? Потому что не была женщиной. Но в тот момент, когда Даниель в полумраке одинокой комнаты стал снимать с себя одежду, что-то совершенно новое во мне неожиданно проснулось. И только сейчас, когда он стоит обнажённый прямо передо мной, я совершенно точно знаю, что я – женщина. Оказалось я совершенно другой от кончиков пальцев ног до возбуждённых сосков на груди.
Я помню эту первую ночь с ним до сих пор. Ничего подобного я не чувствовала.
И мне казалось, что в эту ночь я была ближе всего к спасению.
Но время продолжало течь. Хоть и медленно, но и эта ночь близилась к концу. Новый день на подходе. Но и старый не хочет сдавать своих позиций.
Я не помню, как я заснула, да спала ли вообще? Открыв глаза, я увидела, как из-за сомкнутых штор на полу уже лежала чёткая полоска яркого утреннего солнца. Новое солнце, новый день. Теперь мне казалось всё должно быть по-другому, не так как прежде. Мне хотелось верить в спасение. Но что-то в движении воздуха говорило о другом.
Большие часы на стене показывали половину девятого. В пастели я была одна, но подушка, лежащая рядом сохранила отпечаток головы Даниеля, значит, он только что встал. Мне захотелось потянуться. Я перевернулась на спину и протянула руку под соседнюю подушку, взгляд снова упал на часы. В голове стали смутно проясняться подробности вчерашней ночи, по телу пробежала сладкая дрожь.
Через некоторое время я попробовала встать, но у меня ничего не получилось, просто не было сил.
Надо позвонит в издательство и сказать, что я опоздаю. Или нет? Я вряд ли сегодня вообще смогу добраться до работы, - сил нет.
Телефон будто дожидался моего пробуждения – затрещал требовательно и мерзко. Прошло четыре гудка, но никто не подходил. Я уже хотела сама взять трубку, но тут из соседней комнаты вышел Даниель.
- Не бери.- Произнёс он. И телефон продолжил судорожно трещать. А Даниель снова залез ко мне в кровать, закутался в одеяле и обнял меня.
Он поцеловал меня в тыльную сторону ладони и попросил придвинуться поближе. Я почувствовала мучительную боль от его поцелуя. Она будто стрелою вонзилась мне в ладонь и разлетелась осколками по всему телу. Он обнял меня и, положив голову на грудь, крепко сжал руками мою талию.
- Что с тобой? – произнесла я.
- Я боюсь.
- Чего ты боишься?
- Не знаю, а ты разве не боишься?
- Бывает, но это, смотря чего.
- Пустоты.
- Пустоты? Это как?
- Как будто исчезаешь, растворяешься в кислоте и превращаешься в пустоту. И при этом знаешь, что такой пустотой и должен быть.
И тут я почувствовало, как на мою руку упало что-то горячее, и это что-то обожгло мою душу. Из-под мирно сомкнутых век вдруг выкатилась слезинка, а потом ещё одна. Очень легко и спокойно слёзы бежали по щекам Даниеля. Я чувствовала, как горячие капли скатывались с груди на руки и падали на постель одна за другой, оставляя маленькие мокрые пятна. В каждой капле было столько жизни и энергии, что я по неволе стала возбуждаться. Человек страдает, а я чувствую возбуждение от уходящей от него жизненной силы. Что со мной?
Но будь моя воля, ни одна бы капля его слёз не коснулись одеяла. Эти слёзы были олицетворением чего-то огромного, каждая капля имела смысл всей моей жизни. Но его остановить я не могла, так же, как и не знала, что мне делать.
Он поднял голову и посмотрел на меня.
- Ты веришь в бога? – вдруг произнёс он.
Я немного задумалась и ответила, что не знаю.
- И я тоже. Но мне почему-то хочется ходить в церковь. Там я чувствую, что не я один одинок.
- Почему?
- Я и сам не знаю, но это меня успокаивает. Во вторник вечером там мало народу и именно этим вечером туда ходят одинокие люди. Мы никогда друг с другом не разговариваем. Кто-то молится, кто-то просто отдыхает от суеты, а я ко всем этим людям чувствую некую причастность. Мы чувствуем друг друга на расстоянии и это всем очень важно.
- Какое-то собрание анонимных алкоголиков, - рассмеялась я.
Он тоже улыбнулся. Слёзы на лице высохли и оставили лишь еле заметный сухой солёный след.
- Прости, что так получилось. У тебя, наверное, ещё никогда мужчина на груди не рыдал?
- Да уж, - согласилась я, - это для меня впервые.
- Почему это у меня происходит именно с тобой?
- Наверное, я просто нужна тебе.
- Что ты такое говоришь? – огрызнулся Даниель.
- Ведь мы не лежали бы сейчас в одной пастели, и ты не плакал бы у меня на груди, если бы я была не нужна тебе.
Он резко встал и с задумчивым видом стал одеваться. Надев брюки, он сел на кровать, и положив локти на колени, закрыл ладонями лицо.
- И вот мне идёт уже четвёртый десяток, а я веду себя как ребёнок. Это ужасно. Ты действительно мне нужна, но не так как ты думаешь. Я хочу, чтобы ты любила меня, но я так же не знаю то чувство, с которым смогу оттолкнуть тебя. – Даниель снова прижался к моей груди, - обними меня так, как будто любишь.
И мы обнялись, и в этот момент я любила его, и он любил меня.
Но любила ли я его на самом деле? Он был рядом, и мне хотелось быть с ним именно сейчас, думать о нём, ласкать его, защищать его и может даже любить. Но он тает на моих глазах, а помочь я ему не могу. Я не в силах ничего для него сделать, поэтому и не знаю, кто он для меня.

Я уже не помню, как ушла от него. Куда я нацеливалась пойти, тоже вылетело из головы. В моё сознание стало постепенно пробираться что-то тяжёлое и затягивающее все воспоминания словно в трясину, из которой нет возврату. Вчера, сегодня, завтра потеряли всякое значение. Я уже не верила прошлому, не доверяла настоящему и не видела будущего. Всё это успело поменять в одну лишь ночь. В ночь, которая не спасла ни его, ни меня. Обнадежив, она дала сильный толчок вперёд. Эта ночь вращалась вокруг смерти, как и вся его жизнь. Смерть существовала в нём так же легко, как и жизнь. Теперь я поняла, что она не противоположность жизни, а её часть, и мы жили, вдыхая её словно мелкую пыль.

Вернулась домой я уже только под вечер. Голова была пустая, глаза тоже, - странное ощущение, чем-то напоминающее грусть.
Тело казалось мёртвым, чужим трупом, утопающим в пустоте большой картонной коробки.
На верху звучала «Kiss me quick» Элвиса и странные звуки, как мне показалось, преставления мебели. Надо было срочно чем-то заняться, заставить себя двигаться. Я налила на сковородку масла, зажгла газ и, слушая странные звуки сверху, начала готовить. Нарезала овощей, которые только имелись в холодильнике, обжарила на медленном огне, пока они были в процессе приготовления, потёрла сыр. Занятие оказалось в самый раз. Я резала и жарила, и это давало конкретный результат – звуки, запахи, ничего лишнего. Мозг был занят ощущениями и не давал мне расслабиться.
Мне захотелось увидеть Ника, поговорить. Но о чём? И эта мысль как-то сама собой испарилась.
Овощи обжарились и выглядели довольно аппетитно. Я посыпала их сверху тёртым сыром и приготовилась делать соус.
«Береги мужчин, которые находятся рядом с тобой и которые в тебе так нуждаются, ведь одного ты уже потеряла. Ты ведь умеешь любить, так люби их».
А умею ли я любить? Наверно, когда пройдёт ещё лет сорок, я буду говорить такие же умные и невнятные фразы, как мой дядя. И всё же, умею ли я любить?
От звуков на верху шумело в голове, и я включила радио. По радио мужской голос передавал погоду на завтрашний день, будто перечислял овощи в моей тарелке, так монотонно и беспристрастно, будто из другого мира, где погоды не существует, а тут ему ещё и предложили о ней рассказать. Потом он стал вести программу по заявкам или что-то в этом роде. Ему в прямой эфир звонили разные люди, передавали привет и заказывали любимую песню. Он глупо шутил, смеялся, задавал никчёмные вопросы дозвонившимся, чтобы хоть как-то заполнить эфир и с лёгкостью находил все песни, о которых его спрашивали.
Слушая радио, мне захотелось представить этого радиоведущего, но у меня ничего не получилось. Голос звучал громко и настойчиво, слова проговаривались с великолепной точностью, которая, к сожалению присуща не многим радиоведущим. Но что-то в его интонации чувствовалось не так. То ли настроение не располагало, то ли работа надоела, не знаю, но слушать его спокойно я не могла. Внешность и рабочее место, как старалась, представить я не смогла. Голос звучал из кромешной тьмы. Что он там делал? Зачем шутил? Как с такой неимоверной скоростью находил песни, которые слушают уже, наверное, только меломаны и преданные поклонники? Но и дозвонившихся я тоже представить не смогла. И казалось, будто они звонили из одной тьмы в другую.
Какой-то смышлёный парень заказал Queen, и под «Under Presser» я стала медленно поглощать свой ужин.
- Как тебя зовут, умник?
- Джо.
- Чем сейчас занимаешься? Маешься?
- Нет, я на работе. Целый день слушаю ваше радио, вот и решил позвонить, когда выдалась свободная минутка. Хочется послушать хорошую музыку.
- Нравиться, наверное, работать, когда слушаешь весь день радио, и еще, получается, дозвониться? – ехидно произнёс голос с радио.
- Не очень.
- А кем ты работаешь?
- хм…
- Не хочешь говорить, ну и ладно, только не обижайся. Я на самом деле не такой дотошный. Просто если я сейчас замолчу, то будет пустовать целых несколько минут эфир, а так нельзя. Так что парень… извини, Джо, что будешь слушать? Тебе ведь хотелось послушать хорошую музыку?!
- Хм…
- Не торопись, выбирай, поройся у себя в памяти, у меня есть всё. Если конечно ты о хорошей музыке?
- Хм…
- Ты опять забыл наши правила – не молчать, а то я превращусь в пустоту, а ведь ты не хочешь, чтобы я превратился в пустоту?
- Давно не слышал Queen.
- Хороший выбор! Одобряю.
- «Under Presser» можно? – неубедительно произнёс юноша.
- Ну же смелее. Ты думаешь, что я сейчас скажу, что у меня такой песни нет. Ты не угадал. Я же сказал, у меня есть всё! Хорошая вещь. Одобряю.
Зазвучала песня. Голос замолк, но теперь и голос Фрэди Меркури звучал из кромешной тьмы.
Я открыла окно и закурила. Дым от сигареты извивался, мучался, и, отрываясь от земли, поспешно улетал, будто от кого-то скрываясь. Надо бы сходить в магазин и купить какой-нибудь еды, ведь холодильник почти пустой, и что-нибудь приготовить. Завтра приезжает Эдриан.

«Летящий над пропастью»

Т.С. Элиот
…
И я покажу тебе
Нечто отличное
От тени твоей,
Что утром идёт за тобою,
И тени твоей,
Что вечером хочет подать тебе руку;
Я покажу тебе ужас
В пригоршне праха.

Начало июля выдалось на начало недели. Я работала без отгулов и старалась всячески помогать дяде с делами в издательстве. Я заставляла себя двигаться, как только могла. Ходила в бассейн, в тренажерный зал и даже иногда по вечерам бегала. Но это также странно сочеталось с моими ночными походами к Нику в бар, с пивом и коктейлями, которые я там пила.
Ник, казалось, тоже удачно справлялся с делами. Работать ему нравилось, да и в начале весны его назначили менеджером этого бара. Бар имел большую популярность, туда каждое воскресенье приглашалась какая-нибудь местная рок или джаз группа и посетителям это очень нравилось. Да и расположение – в центре города тоже имело свой успех. Так что Ник активно делал ремонт, и отлично ухаживал за своей машиной. Вскоре из должности бармена он вообще ушёл. Стал заниматься делами бара и неплохо на этом зарабатывал. Через некоторое время бар превратился в отличный клуб.
- Ремонт продвигается хорошо. Недавно завезли новую мебель.
- Я слышала.
- Я …хм… я соскучился. Ты давно не заходила. Что-то случилось?
- Нет. Просто работы много и уставать стала сильно.
- Заходи, я буду рад тебя видеть, - скромно произнёс Ник.
Наверное, вот она – и есть дружба. А я всё боюсь чего-то. Чего? Того, что я нужна ему?
- Когда рассказ допишешь?
- Не знаю, времени нет, и идеи все куда-то ушли.
- А что-нибудь то хоть читаешь?
- Филиппа Зальцберга. Сборник рассказов.
- «Летящий над пропастью»? – несмело произнёс Ник.
- Да. Я знакома с его братом, – как только я это произнесла, Ник поменялся в лице. Подошёл ко мне и обнял руками как маленькую девочку.
- Ты так ничего и не поняла.
- Что?
- Ты не спасёшь его.
- Откуда ты узнал о ком я?
- Я просто знаю, как Филипп умер. Если у него есть младший брат, то всё повториться.
- Откуда ты знаешь? Что за нелепое предположение?
- Это не предположение, - это жизнь. «Зов крови», - можешь это так называть.
- Что это?
- Это очень заразная болезнь, которая находиться в одной семье, - Ник глубоко вздохнул, - это какого-то рода душевная болезнь, которой Филипп заразил собственного брата.

Лето началось не так удачно, как мои дела. Дожди шли неперестовая, казалось, что после долгой весны снова наступила осень. И эта осень никогда не перейдёт в лето.
Отношения с Даниелем у меня изменились, наверное, в лучшую сторону, но для него изменилось что-то по-другому. Он стал более весёлым и подвижным. Но его глаза стали более пустыми и безжизненными. Иногда он без всякой причины всматривался мне в глаза, будто что-то искал в них. Я пыталась всячески помочь ему, защитить. Но от чего? Наверное, от него самого.
Но что я могла?

«Летящий над пропастью» Филипп заразил этой непонятной болезнью Даниеля, и она прогрессировала в нём всё сильнее и сильнее. Порой мне казалось, что он и сам не понимал, что с ним происходило. Он мучался от собственных мыслей, от собственных действий всячески стараясь найти в них смысл. Только вот не было в этом во всём никакого смысла. И он просто решил уйти от мук познания. Даниель будто тянул во тьме руку, но ни к чему не мог прикоснуться.

Что-то внутри меня стало неожиданно просыпаться. Наверное, просто я его действительно полюбила. Полюбила не из жалости и стремления спасти, как это я чувствовала раньше, а полюбила как красивого, сильного и нежного молодого мужчину, ради которого можно было бы пойти на всё. Но почему же я не пошла?
Всё закрутилось, завертелись, наши встречи стали похожи на тайные свидания, хотя мы ни от кого не скрывались. Что-то таинственное было во всём этом. Мы не только были настроены на одну волну, как мне казалось, я жила ради наших встреч, я жила ради того, чтобы жил он. Я ужасно лгала Эдриану, Нику, который так искренне переживал за меня. Я врала всем. Ради чего? Ведь можно было не врать, можно было просто быть вместе и никому ничего не объяснять. Можно было. Но я этого не сделала. Но всё это была лишь гонка перед смертельным пределом, о которой он мне так ничего и не сказал. Я скрывала многое от всех, а он скрывал себя от меня.

Когда же мы всё-таки откроем глаза и увидим, что погребены под толщей этой красной пыли, под грузом разочарования и безверия? Когда же мы поймём к чему, в конце концов, стремимся? А стремимся мы все к одному – к наивысшей точки нашего человеческого действия. К саморазрушению. И только самопожертвование, и любовь помогут осознать это.

В одно мгновенье всё успело поменяться. Я стала находить его в невменяемом состоянии. Иногда мне казалось, что он просто пьян, но это было не так. Глаза пустые, взгляд покорный, будто ожидал чего-то. Он всё время молчал. Но молчал так, будто внезапно онемел. Порой я чувствовала, что он хотел мне что-то сказать, но так и не смог, и в порыве этого негодования швырял вещами, бил стекло, пару раз ударил и меня. Несколько раз кидался мне что-то написать, но когда брал в руку ручку, пугался собственных движений и снова бросал её. Даниель стал просто сходить с ума. Его поведение стало походить на животное. Становилось очень страшно.

. . .

Тело Даниеля обнаружила я.

Я поднялась на второй этаж, постучалась в дверь. Ответа не было, и внутри стояла мёртвая тишина. Я постучала ещё раз и, увидев, что дверь не заперта, тихонько её отворила. Комната была большая и тёмная, пробивающийся свет с улицы закрывало висящее мужское тело. На нём был одет крупной вязки домашний свитер и джинсы, а между полом и босыми ногами – пустота. И я видела это всё в мельчайших подробностях, и выражение лица. И его я видела тоже. Этого ужаса, я боюсь мне не забыть никогда.
Вдруг, где-то на уровне солнечного сплетения я почувствовала ярое рвение к нечеловеческой жестокости. Я всё ещё в оцепенении стояла у висевшего тела мужчины, будто всеми силами сдерживая скрип собственных костей, мне хотелось кулаком пробить стену, пнуть это тело и кричать. Трудно сказать, сколько времени продолжалось это мучительное состояние: такие мгновенья обладают иной длительностью, чем спокойные отрезки времени. Как это иногда бывает – время вдруг на миг остановилось, замерло. И звуки смолкли, и движение прервалось, и длилось это много, много мгновений.
Стоя напротив этого тела, мне хотелось подбежать и обнять его, но это был уже не мой Даниель. В середине комнаты теперь висел кто-то другой. Всё это происходило вне моего сознания. А я всё стояла и стояла, не понимая, что к чему будто что-то умерло внутри меня. Щёлк, и переключилось на другую волну, только эфир был пустой, и тишина давила на виски. Всё выглядело так, будто время внезапно остановилось и обесцветилось, и я почувствовала, как пустота в моём сердце стала ещё глубже.

Рас…два…три…кто знает, почему мой мозг вздумал отсчитывать шаги. Мне хотелось слиться с толпой, идти туда, куда идут все, стать такой как все. Но это было невозможно. Окружённая со всех сторон незнакомыми лицами я была одна. Как будто всё на свете испарилось в одно мгновенье, и этот мир исчез, а мне всё же приходилось идти,…пять…шесть…семь…я потерялась в этом тумане так же, как потерялся Даниель.
Я уже не помню, когда я в ранее июньское утро видела такой туман. В густом, всепоглощающем, будто потустороннем мире я шла наугад в никуда. Всё, что вставало на моём пути через несколько секунд бесследно исчезало. И казалось, что там, куда всё это уходило за гранью реального и потустороннего превращалось в огромных монстров и безжизненных чудовищ. Как бы мне хотелось, чтобы этот туман был бы только в моих глазах, и открой я их шире, всё бы прояснилось. Но как широко я их не открывала, яснее не становилось. Всему приходит конец, подумала я. Что-то исчезает сразу, без следа, как отрезало, что-то постепенно растворяется в тумане. Остаётся лишь прах. Странное чувство. Кажется, видишь сон, а вроде всё как наяву. Будто на самом деле происходит, но почему-то какое-то настоящее.

. . .

Несколько дней я жила сама, не помня себя. Эдриану рассказать обо всём я так и не смогла. Но моя жизнь не остановилась, и время не стояло на месте. Какой бы моя жизнь не стала, но всё же она продолжалась.
Я совсем забросила работу, стала больше писать сама. Редко выходила на люди и всё больше сидела дома. Так пролетел июнь и июль. Наступил август, и мне исполнилось двадцать восемь. В бессонные ночи я вспоминала Даниеля. Не могла не вспоминать. Слишком многое напоминало о нём. Я вспоминала его взгляд, который сводил с ума, вспоминала каждую чёрточку его лица: глаза, губы, растрёпанные волосы… Вспоминала всё, до мельчайшей подробности, чтобы хоть как-то удержать его живого в памяти. В мёртвом времени витал его запах и звуки голоса, но ощущение близости притупилось.
В такие минуты я часто плакала. Даже не плакала, слёзы текли сами собой. Эдриан всё замечал. Он не мог не замечать, и пытался всячески мне помогать, сам, не зная в чём.

Многое о смерти я поняла после письма Кристиана, после смерти Сандры. Какой бы не была смерть, невозможно восполнить потерю, любимого человека. Никакая искренность, никакая поддержка, никакая доброта не смогут восполнить её. Нам остаётся лишь пережить это горе и к чему-то стать сильнее. Но эта сила никак не пригодиться, когда настанет черёд следующего внезапного горя.
Смерть обманчива и лжива, и в то же время высшей правды, чем она не существует.
Нет, моя жизнь не поменялась, скорее она была изменённой в присутствии Даниеля, а сейчас она приобрела своё нормальное течение. А ведь плыть по течению не так уж легко. Тут уж ничего не поделаешь, как говорил дядя, у каждого своя жизнь. Все живут по-разному. По-разному и умирают. Но жизнь не такая уж несправедливая штука, а скорее наоборот. Она такая, как надо. Горя и радости пополам.

Но странные вещи всё же продолжали происходить.
Николас куда-то исчез. Я ходила к нему на работу, но о нём никто и понятия не имел, словно вообще не знали кто такой. Ни машины у окна, ни музыки сверху. Я подолгу прислушивалась, но никаких звуков услышать из этой квартиры не смогла. Несколько раз поднималась к нему, звонила в дверь, но никто не подходил. Прошёл месяц, потом ещё один, но в квартире точно никто не появлялся. Я уже и соседей расспрашивала, но никто ничего не знал, как сквозь землю провалился. Через пол года, убираясь в прихожей, услышала старую пластинку Синатры, и, бросив все, рванула наверх. Но то, что я там увидела поразило меня до такой степени, что я смогла усомниться в своём уме.
Дверь в квартиру Ника была открыта, но в самой квартире находилась средних лет женщина и молодой приятный мужчина в строгом костюме и какими-то бумагами в руках.
- Кто вы? – произнёс этот мужчина.
- Я хм…- трудно было объяснить, кто я и зачем сюда пришла.- Я пришла к соседу, к Нику. Он…- Я не смогла закончить, потому что этот человек прервал меня.
- Здесь никто не живёт вот уже года два. О ком вы? – усмехнулся тот.
- Да, нет же. Здесь жил мужчина, примерно год.
- Я представитель хозяев этой квартиры, которые сдают её. Я вам отвечаю, что здесь никто не живёт уже очень давно, вы что-то попутали.
В комнату прошла женщина и выключила проигрыватель. Наступила мёртвая тишина. Никакой новой мебели, обои старые, тот же диван, тот же проигрыватель и пластинки. Ну не сошла же я с ума? Куда он подевался?
Но сколько бы я не думала, ничего умного и логического в голову не приходило. Николас действительно исчез или его просто вообще никогда не было.
Видимо и он чему-то проиграл.
Квартира опять осталась пустовать, туда так никого и не заселили.

Через год после случившегося я родила Эдриану двух прекрасных малышей – близнецов. Роды выдались довольно тяжёлыми, но я выдержала. Если в моём существовании есть какой-то смысл, я должна продолжать жить. Я должна сама творить эту жизнь и бороться за это существование.
Мы поженились, и когда мальчикам исполнилось полтора года, решили поехать на отпуск к морю.

Весной здесь спокойно.

В день приезда мы поселились в маленькой гостинице у самого моря. Рядом пляж, несколько круглосуточных баров, сверкающих в ночи разноцветными огнями, и свежий морской воздух.
- Я больше никогда не уеду, – произнёс Эдриан.
- О чём ты?
- О работе. Я уволился, не могу так больше. – Мы сидели вечером в баре на самом пляже. Заказали по какому-то экзотическому коктейлю и медленно его потягивали. Солнце медленно заходило за горизонт. И казалось, будто весь мир погружался, в некую красную пыль, которая исходила от самого солнца, и навсегда застывал между сегодня и завтра. Застывал в мёртвом времени. Я чувствовала обжигающий горячий песок под ногами, и ветер, насквозь пропитанный запахом морской воды.
Эдриан ушёл укладывать спать близнецов, а мне возвращаться в гостиницу не хотелось. Когда он ушёл, я осталась за столиком одна и продолжала пить. Посетители разошлись, из маленьких динамиков на стене раздавалась уже только тишина, а я всё продолжала сидеть. А внутри всё равно чувствовалась пустота. А пустота всегда и везде остаётся пустотой. Как я не стремилась изгнать её из своего сердца, не могла, она крепко зацепилась за внутренности и стала частью меня, и жить мне с ней до конца дней своих.
Мы постоянно живём с ощущением лёгкой беды. И точно так же, как Клара – девушка, которой отрезало ноги поездом, на протяжении всей жизни отрезают что-то от нас, чтобы вернуть в реальную действительность. И только чтобы что-то серьёзно осознать, нам необходимо многое потерять.

Лёгкий вечерний ветер приносил на побережье морской запах и спокойствие. Он обвивал моё тело, кружил волосы и снова уходил куда-то к морю. Я чувствовала, как огромный диск уходящего солнца нехотя скатывается за горизонт и на прощанье даёт нам надежду в завтрашний день. Ведь завтра он взойдёт снова.
Песок у самого моря влажный и прохладный. Он легко поддаётся рукам. Я медленно опускаю пальцы в эту зернистую золотую массу и ожидаю наступления полной темноты. Я глубоко всей грудью вдыхаю и смотрю на небо, а может быть это полезно для нас – быть готовыми к неизбежному.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 28.10.2010. Красная кружка...
• 25.10.2010. Потерянные в красной пыли. Не судите меня строго.
• 23.10.2010. Пророк Шмуэль
• 21.10.2010. Читайте и завидуйте! Кто из вас может так писать?!
• 20.10.2010. Мой друг Дрейк, спасибо за прозу...
• 17.10.2010. Это я о себе...
• 16.10.2010. Мы сами унижаем..
• 15.10.2010. Другу...
• 05.10.2010. Я не Пушкин...
• 01.10.2010. Всё отлично!