и рвемся в круг, чтоб вырваться из круга

Максим Гулин: литературный дневник

Лена Элтанг
La vie prive;



humilit;


снять бы комнату у моря и заваривать мелиссу
под чужие разговоры разбавлять водой перно
а соседка-то актриса всё кулисы экзерсисы
а тебе закон не писан скулы сводит от аниса
ты мое другое горе? да чего там все равно


погоди а был ли мальчик? если был то где он нынче
то ли милостыню клянчит безупречный поводырь
то ли брошен и запальчив в уголке чердачном хнычет
только мне его не жальче жалость вытерлась до дыр


с черным псом гулять бы в дюнах
c белым псом гулять бы в дюнах
заживет как на собаке вот увидишь заживет
время юных время юных время юных время юных


говори мне так почаще заживет уже вот вот



la vie prive;


все родинки мои как карту перечтешь
негоже не прочесть когда взошли на ложе
ты скажешь - покажи - о господи о боже
божественный чертеж ты скажешь только что же
вот здесь как будто нож?
так контур расположен
здесь сумерки ума здесь прятки здесь не трожь
на эту зря глядишь нахмурен насторожен
она как грех как тьма но это позже позже
тюрьма потом сума но это позже позже
жемчужный южный крест процентщику заложен
иные письмена горят на влажной коже
от кисти до локтя напрасно ты встревожен
здесь утро декабря здесь замуж невтерпёж
еще ты мне не врешь и на год мы моложе


а здесь как будто нож



tranquille


Ты нынче прилюдно ль, келейно ль,
смиряешься, инок елейный,
не помнящий прежних оков,
а прежде-то был не таков:
целебнее смирны смолистой,
белее браминских быков,
азийскою змейкой неистов,
ты прежде-то был не таков.
Ты нынче бормочешь без толку,
как патер своей богомолке,
целуя биенье висков,
а прежде-то был не таков:
острее осоки озерной,
опасней магрибских подков,
сухого листа беспризорней,
ты прежде-то был не таков.


Все нынче вполуха, вполслуха:
в кофейне листаешь ли сухо
полотнища черновиков,
как список ессейских полков,
ты больше не хочешь стихов?
Лежишь ли угольным наброском
на белом - покорнее воска,
бесстыдней чужих синяков,
ты больше не хочешь стихов?
Глядишь ли раскосым подростком,
несносной дымишь папироской
и больше не хочешь стихов.
Ты был. Ты таков. Был таков.



сорок сороков


как выемка в помпейской лаве твое отсутствие и в нем
едва нашариваю днем то что вчерашний жар расплавил
виват ночные антраша покуда кожа золотится
золой и брызгает водицей живой недаром не спеша
венчаю голого на царство забыв целительную спесь
а ты присутствуешь не весь и в этом видится коварство
зацветший дом скрипящий пруд в нем древоточцы и дриады
они тебе как дети рады а ты присутствуешь не тут
владей бессоница шалава пока владелец вдалеке
он в парафиновом венке он презирает свойства лавы
владей княжна твоя казна твои шепчу и шерсть и перья
не до силлабики теперь мне и слабость авеля смешна
прочти мне свой сорокоуст на сорок мучеников в марте
виват комедиа дель арте где стол был яств а дом был пуст
плесни отсутствующий тут за наши вычурные шашни
за сетеченто жар вчерашний в глазницах нынешних баут



si je les quitte toutes


в кармане старого пальто
обрывком мантры обнаружив
парижский список - что на ужин
редис латук фромаж батон
mon Djeu неужто было хуже?
заплачешь сидя на полу
в кладовке в запахе пачулей
сен-жак не улочка а улей
январский кофе на углу
и то как в булочной заснули
за ранним завтраком в тепле
(Gainsbourg и влажные опилки)
как два вора на пересылке
и кофе стывший на столе
хозяин грел потом с ухмылкой
на новый не было монет
их и теперь немногим больше
пальто мне продал барахольщик
пальто одно другого нет


авось не сносится подольше



usque ad finem


мне не по росту выдали тебя -
ты мне велик, свободен, безразмерен,
но я молчу, вязанье теребя,
о мой язык, ты так в себе растерян,
что я вяжу, я - связь, я вязкость дня
тебе должна навязывать, иначе
чужим пальто ты свалишься с меня,
и я вяжу, так просто напортачить:
петля скользнет, погнется ли крючок,
и все не в лад, хоть тресни от досады,
а мне бы сладкий, быстрый язычок,
в котором нет ни опия, ни яду,
о как бы с ним мы жили без забот,
все распустив постылое вязанье,
язык любя, язык пуская в ход,
для экивоков, легких, как лобзанье,
для тех бесед, что заполночь, что всласть,
для тех, что под шато, сотерн, малагу,
когда б не эта сумрачная власть,
как поводок, без коего ни шагу,


о как бы я бесстыдно сорвалась



coup de foudre


ломанье белых рук латанье черных кружев
касания в санях и уксус натощак
покуда милый друг вельможен и натужен
замешкался в сенях оглаживая фрак


он беден но знаток
ни слова в просторечьи
он бледен как опал
он пан или пропал
покуда бел снежок
проводит к Черной речке -
расскажет где стоял
покажет как упал


ах маменька! лови расшитую перчатку
венчанье он отверг - не надобны уже
латиницей любви в несносных опечатках
под лампою в четверг Расин и Беранже


силянс! учитель мой
грассируя безбожно
не торопись глотать
соленые слова
верни меня домой
шкатулки невозможной
картонный фигурант
седая голова



станционное


отворить ли окна
отворить ли жилы
билетеру в ноги ли упасть
на перрон растерянного рая
скатерть-то промокла
подливай служивый
безвоздушная авиачасть
расплескаешь радость раздирая
на груди да вот ещё напасть


на запястье даром выгорает
некозырная тугая масть


щурится кондуктор
набекрень корона
он слегка обижен на меня
да и сам поди-ка с перепою
стонет репродуктор
гонит из вагона
расписанье райское кляня
ты теперь смешаешься с толпою
ты теперь один моя родня


да луна как пятнышко слепое
на сетчатке облачного дня



ветреное


смеющийся снимаешь зиму
как власяницу ( свищет плеть )
ты принимаешь боль как схиму
а мне - послушницей - глядеть
как ты распахиваешь щедро
февраль расстегиваешь март
(мне сводит скулы как от цедры)
какие вынянчили недра
твой ослепительный азарт?
каким сухим хамсином черным
тебя в наш город занесло
куда девался твой покорный
понурый вид? свое весло
всё так же держит дева в парке
хотя - куда же нам грести?
притихли ветреные Парки
а ты московские подарки
на ветер сыплешь из горсти
на ветер - милый - всё - на ветер!
насквозь продута агора
гостинцы горестные эти
уже затягивает в нети
пневмо-почтовая дыра
проветрим парк до средостенья
на корм вороньим сквознякам -
все катехизисы все тени
обертки смутных обретений
кожурки липких воскресений
не подскользнись на них пока
смеющийся снимаешь зиму


***


что ты все пишешь? заточник в постылой квартире
терпишь ли бедствие ищешь ли букву в законе
или маячишь мишенью в божественном тире
вечно душа нараспашку на темном балконе


руки сложив как на гнутом носу аркитерий
шхуну хранящий от демонов ветреной пляски
где капитан твой - зачисленный первой потерей
в список потерь - безымянный заложник развязки


прежнюю утварь сочти я перечить не стану:
олово слов часовой серебрящийся пояс
лезвие - сунь под язык - передашь капитану
должен сбежать капитан я о нем беспокоюсь


в кухне рассыпана соль - опрокинешь солонку
не на случайность на козни нептуна пеняя:
мол подстелил бы соломки да высохла ломко
бросил бы под ноги плащ да подкладка линяет


нет не поссоримся - соль не годится морская
подлых примет колесо стопорится ржавея
смотришь ли с мостика? гибнет твоя мастерская
выгорит всласть и обиженный пепел развеeт



***


недружелюбны, как растенья юга,
(голодный стебель, голые шипы)
мы вырастаем посреди толпы
и обрываем листья друг у друга,
а листья маслянисты и упруги,
как краткий слог ямбической стопы
...без сожаленья, брат мой, без натуги,
сговорчивым владея ремеслом,
(мы сущий ад, нас зверское число)
мы обдираем руки друг о друга,
не осознав иудина недуга,
и точим лясы, слезы и тесло,


и рвемся в круг, чтоб вырваться из круга.



перебирать


Боли голова, поколе горят волоса.
В.Даль


перебирать неспелую бруснику
над деревянным дедовым лотком
слыть вероникой но остыть и сникнуть
небесный волос спрятав под платком
перебирать приданым червоточным
как ворох молью траченных чулок
всей прошлогодней выморочной почты
цветущий почерк писарский и слог


того гляди торговец разноглазый
бог мелочей заявится во двор
перебирая перышки и стразы
прядя прядя галантный разговор
всучит на поднизь бисер негодящий
а приберет смеясь четвертачок
глаз янычарский светит как из чащи
и западает клавишей зрачок


сурьмяный век весь в маковых оборках
век маскарадный в краденом лансье
взять перебрать до косточки до корки
до виноградных липких монпансье
и так прожить до сретенья до Спаса
перебирая гарус и атлас
солить припасы дожидаться часа
и сторожить почтовый тарантас



***


душа сторожит мое тело
а душу болван сторожит
живущий в пинакле на гребне расстроенной крыши
я тоже я тоже хотела
в пинакле готическом жить
но в этом спектакле он главный и должен быть выше
я ночью по лестнице этой
ведущей наверх на чердак
крадусь неизменно болвана врасплох заставая
а после курю сигарету
над телом и счастлива так
как будто из плена выводит тропинка кривая
проснувшись жалею болвана
несу ему плюшки и мед
и черные мысли свои извиняясь что рано
а он не слезает с дивана
он щурится нежно и пьет
как свежую прану холодную воду из крана



© Лена Элтанг, 2003



ПИСЬМЕНА НА ВЛАЖНОЙ КОЖЕ (маленький экзегетический комментарий)


Наша шхуна вполне терпит уже удары волн, складывающихся (и раскладывающихся попеременно) из оберток смутных обретений. Разнообразие развращает, повторение (мантр и обстоятельств) обеспечивает устойчивость и просветление. Чтение предполагает перемены и переходы (согласных в несогласные и наоборот), но если видеть за этим только новое, то едва ли вернешься в ту комнату у моря, где разбавляют водой перно и заваривают мелиссу.
В каждом слове обязательно следует возвращаться. А если не возвращаться, то откуда возьмутся значения и смыслы? И с кем тогда гулять в дюнах? Кого тогда венчать на царство, и что тогда передавать капитану? Все исчезнет в густом фонетическом тумане, сквозь который не видно и нуля.
Искусство правильного возвращения предполагает, что ты возвращаешься не возвращаясь: вещи узнаются, но они уже стали другими (другими словами), потому что нельзя дважды подойти к Черной речке, нельзя дважды упасть и дважды подняться, нельзя дважды перечитать список ессейских полков (до половины бы его дочитать). Вся ценность возвращения в сладости узнавания, от которого можно всегда оттолкнуться и снова броситься с головою в скрипящий казалось бы несущественными обстоятельствами (места и времени) пруд, где всегда можно обнаружить жемчужный южный крест, шато, сотерн, малагу, и сумрачную власть над золотистой кожей, и запах пачулей, и кофе на столе.
И никакого сожаления или раскаяния. Перебрать, так уж перебрать. И мало того, что язык самопроизвольно заплетается в косички звуков, так он еще и сам в себе растерян, рассыпан по нёбу, и, казалось бы, его уже не собрать, но (о чудо!) вот он срывается снова, снова обнаруживает другие, не ессейские, списки, снова скользит вдоль теплой параболы и вырывается в круг, чтобы повторить то, что никогда не требовало обозначения. А позже все повторяется снова.
Но это позже.


Херука



Другие статьи в литературном дневнике: