317 Негативизм это нигилизм

Негативизм - отказ от успеха, расстройство воли и влечения, - вызывается нигилистическй жизненной позицией. Сознательный отказ от нигилизма сопровождается включением человека в активную деятельность и получение удовольствяи от нового опыта.
Нужно полюбить мир таким, каков он есть.

10 августа

К югу от уездного центра под Смоленском, малой родины первого космонавта, чьё имя и украшает теперь дорожные указатели на въезде в пределы города, угнездилось садовое товарищество «Речник». Между берёзовой рощей и золотыми посевами теснятся домики при участках, всего - 170 штук. Никаких сёл или деревень по соседству нет, зато недалеко лежит трасса. От неё к садам ведёт извилистая тропа: нужно пересечь ручей, а затем полчаса шагать по редколесью вдоль поля.
Предвидя изнурительную прогулку, Наталья Игоревна Евхаритская ещё на станции стала высматривать знакомые лица в толпе ожидающих. Она везла из города два огромных пакета с продуктами и была бы не против получить помощь.
Сегодня утром Наталья Игоревна увидела на экранчике своего телефона льстивое уведомление о том, что промышленный гигант ELLER, где служила она охранницей, перечислил на банковский счёт мизерное содержание в полтора десятка тысяч рублей. И поскольку она ждала этих денег, она сразу засобиралась в Гагарин, чтоб прикупить еды, заплатить за воду и свет, а также проверить пустующую квартиру. Теперь, сделав всё это, Наталья Игоревна, довольная, возвращалась с покупками в сад…
Автобус, не торопясь, катил по асфальту. Палящее солнце сияло высоко в небе. За окном, объятое его лучами, простёрлось большое пышное поле - видно было, что у горизонта оно упирается в тёмный лесной массив. И где-то там, в грязно-голубом знойном мареве громоздились молочные облака.
Радиоволна доносила до пассажиров голосок диктора: пробормотав новости районного масштаба, он пообещал слушателям грозу в конце недели, отчего Наталья Игоревна удовлетворённо вздохнула – наскучившая жара понуждала её каждый день бегать с лейкой на огород, а потом ночью она долго не могла уснуть от беспокойства ног и нытья в запястьях.
На очередной остановке, когда схлынула большая часть пассажиров, взгляд Натальи Игоревны скользнул по салону. Один затылок привлёк её. Покрытая лёгонькой матерчатой кепкой лысина показывалась из-за спинки переднего сиденья. Это был Разживин.
Герман Иванович только что вышел на пенсию. У него имелась жена, но вместе их видели редко, из чего любопытными садоводами делались далеко идущие выводы. Участок его находился на соседней линии - за щелястым забором высился шикарный трёхэтажный дом с гаражом.
В недавнем прошлом инспектор энергонадзора, Разживин всегда держался бодро, выглядел аккуратно одетым, подтянутым и весёлым. Женщины на него смотрели с претензией. Евхаритская окинула взором соседей Германа Ивановича, ожидая увидеть рядом жену, но той нигде не было. «Один едет» – догадалась она.
Хотя Наталья Игоревна ещё не пережила климакса, она уже приучила себя думать о мужчинах исключительно «с практической стороны». Такой подход казался серьёзным. После сорока Наталья Игоревна очень поправилась, заимела второй подбородок и стала серьёзной женщиной. Весь её новый образ сообщал серьёзность. И вот она всерьёз думала о Разживине, как о возможном муже, которого она уведёт от жены и потерпит, дабы заиметь права на жилплощадь и дачу. Разумеется, Евхаритская понимала, что эти мысли невероятны, однако ей казалось необходимым лелеять их, чтобы казаться загадочней и тем самым выделяться на фоне молодых дурочек. Да, это был самообман, но он дарил ей хоть какое-то утешение.
Наталья Игоревна ещё раз с интересом поглядела на затылок Разживина - это несомненно был он. Автобус подходил к знакомой тропинке. Разживин встал с кресла и, хватаясь за поручни и спинки, поплёлся вперёд. «Нам по пути» - сообразила Наталья Игоревна и тоже взялась за баулы.
- Герман Иваныч, здравствуйте! – поздоровалась она у дверей.
Разживин оглянулся с косою улыбкой:
- Здравствуйте-здравствуйте! Давайте, я вам помогу!
- Да не надо, да что вы!
Водитель распахнул двери и Разживин, сойдя на песок, принял поклажу Натальи Игоревны. Вдвоём они побрели вдоль дороги.
- Как там Илья мой? – справилась Евхаритская, когда подошвы их обуви зачастили по мятой траве – Всё доделал?
Разживин взглянул на часы:
- Уже должен закончить… Я как раз, кхм, деньги везу…
Илья – сын Натальи Игоревны – уже месяц как перебрался из города в сад и жил, подрабатывая на соседских участках. Он возился на огородах, ставил теплицы, латал крыши, поправлял калитки, а теперь докрашивал забор на участке Разживина.
Герман Иванович шёл споро, чуть пригнув голову. На нём помимо кепки была белая футболка с широким горлом да мешковатые лёгкие джинсы; на ногах - кожаные сандалии-плетёнки. Натруженные худые руки его при каждом шаге раскачивались из стороны в сторону, грязное от пигментных пятен лицо влажнело под полуденным солнцем, блеклые серые глаза глядели озабоченно. Наталья Игоревна постоянно отставала, отыгрывая усталость. Она жаловалась на жару, на свои «ленивые» ноги, томно вздыхала, заговаривая о большом букете запахов летом, пускалась в долгие восторженные пассажи, если замечала редкие цветы или крупных насекомых. Чтобы шагалось свободнее и быстрее, Разживин закинул ношу на плечо. Он был внимателен и вежлив, но вопреки привычке говорил мало и только изредка бросал косые и как бы сожалеющие взгляды на спутницу. Наталья Игоревна оттого, что разговор не клеился, злилась и на себя и на эти непонятные бегающие движения разживинских глаз и делала всё больше остановок, затягивая и без того утомивший обоих, докучливый диалог. Её тревожили сомнения по поводу своей внешности и поведения. Мысль о том, что она, может быть, выглядит жалкой, вызывала обиду. Едва подошли к садам, Евхаритская, надеясь дать всему этому какое-то объяснение, вдруг сказала:
- Герман Иваныч, Илья сейчас всё равно домой… Давайте я деньги-то передам. Скажете, что мне отдали, хорошо?
- А? - удивился Разживин - Да… Хорошо… Я ему тогда счас скажу тогда… сразу.
- Ага-ага.
И Герман Иванович вынул бумажник, где в особом кармашке была заготовлена банкнота в пятьсот рублей…
У ворот, неуклюже пошутив о своей старческой забывчивости, Разживин вернул пакеты и они разошлись.

Тихо. Ворота разживинского гаража распахнуты, в проём бьёт дневной свет. В углу заметен сидящий на кортах парень с нечистым лицом, Илья. На нём запятнанная чёрная водолазка, обрезанные на коленях трико. На тапках налипло тесто из травы, краски и пыли.
Илья ловит глюк. Погрузив лицо в пакет, он на минуту учащает дыхание… Секунда, ещё секунда… Косой ошалелый взгляд медленно переходит с одного на другое, мысль притупляется, сердце в груди холодеет… Секунда, ещё секунда… Грани предметов меркнут, и мир, словно отражённый в кривом зеркале, сообщает Илье блаженное сомнение – сомнение в реальности всего, что явлено глазу.
Отнявшись от пакета, Илья поднёс к лицу свои запачканные краской ярко-зелёные пальцы.
Сжимая и размыкая их, с дурашливой полуулыбкой наблюдал он за тем, как пальцы прилипают друг к другу. Под парами ему казалось, что это щёлкают зелёные вши. Его поражало то, как мастерски он уловлял вшей, которые всегда пробегали как раз в тот момент, когда он сводил пальцы. Илья раскрыл пакет и, углубив лицо внутрь, сделал несколько жадных вдохов.
На улице звякнула упавшая жестянка. Уходя в гараж, Илья приставил её к калитке, чтобы вовремя очнуться, если вернётся хозяин. Теперь в попытке сообразить, откуда донёсся звук, он шарил пустыми глазами по верстакам. Послышались шаги. Лопнул, оттого что Илья сжал его в кулаке, пакет, и краска закапала на колено.
- Илья! - позвали снаружи.
Илья дёрнул два раза кулаком, думая, что отбрасывает пакет в сторону. Спотыкаясь, выкатился на улицу.
Забор был почти готов. Оставалось домазать с полдесятка штакетин. Илья уселся в траву на том месте, где прервал работу и только теперь увидел, что всё ещё держит прохудившийся пакет. Он разжал и обтёр ладонь, оставив на лопухах бесформенный зелёный ошмёток.
- Илья! - донеслось сзади.
Илья достал из-под себя запачканную землёй кисточку, погрузил её в банку.
- Илья! - из-за сарая вышел Разживин – А, ты тут!.. Скоро закончишь?
- Да уже…
- Я это… встретил… я деньги матери твоей отдал. Если это… Когда обедать пойдёшь… В общем, деньги уже у неё.
Сцепив зубы, Илья молча возил кисточкой по штакетине. Разживин постоял и, не дождавшись ответа, зашаркал прочь.
- Говяжья рожа, мудозвон старый! - неслышно пробормотал Илья.
Он с силой и ненавистью харкнул на забор и стал накидывать краску шлепками, быстро растаскивая её широкими движениями книзу и кверху. Не прошло четверти часа, как всё было кончено. Бросив кисточку на песок, Илья заспешил к дому.

Хотя Разживин пропустил мимо ушей речи спутницы и не обратил должного внимания на её заискивания и ужимки, домой Евхаритская пришла в боевом расположении духа. Улыбаясь своим тайным мыслям, она сноровисто выгрузила продукты, протёрла стол и с весёлым ожесточением принялась за готовку.
Включив телевизор, она дождалась, когда закипит чайник, потом наполнила кипятком маленькую блестящую кастрюльку и, поставив её на плиту, уселась за стол - так удобнее было чистить овощи.
В кухню из погреба тянуло прохладой. По телику шёл какой-то слезливый сериал, воробьи почирикивали на вишне возле окна и муха, залетевшая в дом, билась о плафон люстры, которую Наталья Игоревна зажгла, чтобы не портить зрение.
Кухня в их стареньком двухэтажном домишке соседствовала с летней верандой, где покоился полированный раздвижной стол в комплекте с советскими ещё стульями, а возле окна уместилось скрипучее кресло-качалка, на заказ сплетённое из лозы сельским умельцем. На веранде всегда было светло и уютно…
Зазвонил мобильник в кармане сумочки.
Наталья Игоревна отложила картофелину и, обтерев полотенцем руки, посмотрела на экранчик (на нём высвечивался неизвестный номер). Спросила в трубку:
- Алё?
- Здравствуйте, - откликнулся грубоватый женский голос на том конце – я звоню по поводу квартиры… Вы не сдали ещё?
- Здрасьте! Пока свободно…
- Я хотела бы снять на неделю, можно? Сколько будет стоить?
Евхаритская почесалась в затылке:
- Ну, если на неделю… Пять тысяч, плюс коммуналка. Вас устраивает?
- Пять тысяч?.. – задумались на том конце – Окей. Давайте завтра утром встретимся, вы мне квартиру покажете и ключики я возьму. Сможете?
- Ага, где-то после девяти часов я подъеду.
- Я тогда вам наберу, хорошо? Вы только не сдавайте больше никому до завтра!
- Вот и договорились! - засмеялась Наталья Игоревна - Только и вы уже точно приезжайте, не обманывайте!
- Нет-нет, я обязательно буду.
Попрощавшись, Евхаритская положила возле себя телефон и вся вдруг оцепенела, заслышав позади скрип половицы.
- Илья! - оглянулась она – Нельзя же так пугать, ну!
Илья угрюмо протиснулся в дом, сел к столу.
- Сейчас сготовится, подожди немного… - вздохнула Наталья Игоревна – Налить чаю пока?
С кастрюлькой она подошла к электроплитке, сняла крышку и бережно начала пересыпать нарезанные соломкой овощи в бурлившую воду. Сын исподлобья глядел в телевизор.
- Будешь? – переспросила Наталья Игоревна.
- Разживин деньги отдал тебе?
- Сыночка, давай покушай сначала… С самого утра голодный, наверное…
Наталья Игоревна шагнула от плитки к столу, погладила сына по волосам. Илья отстранился и, проскрежетав стулом, отправился на веранду. Прикурил на ходу. На антресоли Евхаритская нашла кружку, налила в неё чай, понесла следом.
- Деньги где, мам? – повторил Илья.
Он держал грязно-зелёными пальцами сигарету, продолжая хмуро глядеть под ноги. Евхаритская всплеснула руками:
- Илья, ну хоть бы умылся, прежде чем за стол садиться! Иди, растворитель возьми наверху.
Она поставила кружку на скатерть и уже повернулась, готовая взяться за полотенце, но не успела и двух шагов сделать, как из-за плеча полетел гневный окрик:
- Ма, ты глухая что ли? Где, говорю, деньги мои?!
У Натальи Игоревны похолодело внутри. Она вздрогнула, живо обернулась и попятилась к телевизору, скрестив на груди руки. Проговорила с возрастающим напряжением в голосе:
- Так, ты ч-чего кричишь?
Илья вместо ответа подхватил и швырнул в мать кружкой. Кипяток выплеснулся частью на стол, а частью на плитку. На раскалённом тэне зашипел чай. Лёгкая пластмассовая кружка попала в губу, скакнула на полку и там завертелась. Из губы засочилась кровь. Евхаритская проглотила подступивший к горлу комок, шагнула к сумке. Вынув деньги, она бросила их на стол и убежала к себе.
- Чё ты вымораживаешь-то меня!! – завопил Илья в спину.
Наталья Игоревна судорожно искала резиновые сапоги. Натянув их, она неверной рукой схватила корзинку под грибы, выскочила на улицу. Сын молча пил чай с булкой, когда она проходила мимо. И даже сама поза его казалась выражением зла и презрения.

К лесу вела узкая стёжка. Прижимая к разбитой губе рукав чёрной ветровки, Наталья Игоревна семенила по ней вдоль дачных наделов. Щёки жгли слёзы жестокой обиды на Илью. Она шла, приклонив голову, и делала над собой усилие, чтобы умирить плач. Тёрла и щурила воспалённые глаза, и поправляла трепавшиеся на ветру локоны, которые в спешке не успела убрать должным образом. Не дай бог, кто-нибудь из соседей увидел бы её такой. По привычке, появившейся у неё в последние годы, Евхаритская внушала себе, что, наверное, у сына вновь расстроились нервы; что он опять обдышался клеем и действовал в состоянии помутнения ума; что и сама она сильно сглупила, взяв у Разживина чужие деньги. Так она думала, но если прежде подобный ход мысли помогал ей справиться с терзающей душевной болью, то теперь делалось только хуже. Выходило так, что она попросту не могла заставить Илью вести себя уважительно и лишь поэтому придумывала ему алиби.
- За что-о?.. - шептала она про себя - Я же ему во всём помогаю… Я же ему…
И она задыхалась перед лицом ужасной несправедливости мира.
Перейдя поле, Наталья Игоревна задержалась у опушки, чтобы дать волю рыданиям. Спиной к толстому дереву, уселась она на траве, вспоминая каким хорошим и справедливым мальчиком когда-то был её сын…

Желая стать поваром, после школы Наталья Игоревна (тогда просто Наташа) перебралась в Смоленск. В доме сварливой армянки сняла тихий угол, где первой же осенью её обрюхатил захожий блатарь, о котором девушка ничего кроме гнилых зубов не запомнила. Поварской курс пришлось бросить. Наташа вернулась в Гагарин под крыло уже тяжело заболевшей матери и вскоре переняла на себя её родительское ярмо.
Илья рос обычным ребёнком. Учился как все – без больших успехов и неудач. В старших классах, попав на выставку «Моё хобби», обнаружил интерес к рисованию и три следующих года, пока не бросил, посещал художественную школу. И всё это время они жили мирно: ни дома, ни в школе, ни на улице поведение Ильи не становилось предметом особого обсуждения. Так что Наталья Игоревна не слишком переживала за будущее своего ребёнка, считая, что он без труда найдёт колею в жизни. Нужно просто ждать. А пока она бралась за любую работу, всё – чтоб купить больше игрушек, хорошую одежду, мольберт или велосипед, чтобы дать сыну образование и возможность выстроить своё счастье.
Эти мечтания оборвались внезапно… Однажды - Илье шёл уже девятнадцатый год - октябрьским вечером сын возвращался домой после праздничного застолья, проведённого в кругу друзей-однокурсников. В тесном переулке злой человек подошёл со спины и, свалив юношу наземь ударом чего-то тяжёлого и тупого, опростал карманы его одежды, попутно унеся с собою и часть ещё неокрепшей души. До глубокой ночи, прежде чем прохожие обнаружили и отвезли его, окровавленного, в больницу, Илья лежал под балконами в свете окон старой общаги. А утром, придя в сознание, узнал от врачей, что получил повреждение мозга и отныне до скончания века обязан жить с титановой заплатой в кости черепной коробки. Скоро обнаружились проблемы в общении: Илья упускал окончания слов, когда говорил, порой и вовсе терял способность выражать мысль, и лишь полгода спустя, после долгого курса физиотерапии, речевые навыки стали восстанавливаться. Но едва Наталья Игоревна решила, что крупные несчастья обошли семью стороной, как, словно в наказание за её преждевременный оптимизм, открылась действительная беда: Илья замкнулся в себе, стал уходить в запои, нюхал лак и бензин, сделался задиристым и жестоким. Да, лаком дышал он ещё и раньше. На памяти Евхаритской было два случая, когда она заставала сына с пакетом дома. Но то была лишь маленькая детская глупость, а теперь, когда вдыхать пары начал сложившийся человек, это уже никак не казалось ей пустяком. Теперь она заставала его на заросшем пустыре за их домом. Илья с баклажкой пива, спрятанной под футболку, сидел на земле, клонясь над банкой клея или бензина. Втыкал в пространство, хохоча о том иллюзорном, что представало пред ним в часы токсикоза. Другой раз, надышавшись, Илья шёл к дороге и подолгу стоял на обочине, ожидая лихого водителя, чтобы пробежать прямо перед бампером его автомобиля - такой странный способ пощекотать нервы, придуманный его обозлённым умом. И ещё об одном подобном развлечении рассказывали Наталье Игоревне. Перебрав пива, её Илья садился в городской автобус и приставал к пассажирам в надежде затеять драку, что, слава богу, никогда не сбывалось, потому что в маленьком Гагарине все его знали и старались не замечать. Иногда, если Илья вёл себя совсем уж неподобающе, его сообща выталкивали на обочину. Тогда он шёл к ближайшим кустам и рыдал, даже и не рыдал, а рычал через слёзы: «Неужели это я? Неужели это моя жизнь?»
Горькие безадресные стенания, не раз слышанные горожанами, передавались матери и вот теперь против воли вставали в памяти, заставляя Наталью Игоревну содрогаться от боли и жалости.

Евхаритская пошевелилась, едва не упала и поняла, что дремлет. Она поднялась, утёрла лицо; не спеша, побрела по тропе. Раз уж она оказалась в лесу, хорошо бы собрать грибов или ягод. Но мысли о сыне ещё долго не покидали её, так что в уме вновь и вновь оживали тени невзгод, пережитых в недавнем прошлом.
Да, она пожертвовала всем для него… Трудилась без устали, напрочь отказалась от личного счастья, каждый год копила на отпуск, чтобы летом побывать с сыном на море. Как и почему совместный их быт обернулся тем тихим кошмаром, в котором она жила ныне?
И Наталья Игоревна припомнила, как месяц тому назад сама укрыла Илью на садовом участке…

Прошёл год после травмы. Илья устроился в автосервис, ему удалось сдать на права, он взял в банке кредит и купил подержанную иномарку. Это был японский хетчбэк - ниссан альмера, новая модель. Раз или два Наталья Игоревна видела, что Илья подвозил девушек, и ждала - вот-вот сын найдёт жену, забросит свои привычки и превратится в благоразумного человека, защиту и опору для близких. Каждую весну она стала переезжать на дачу, оставляя Илью одного в городской квартире, дабы он в тиши и покое свободно строил свою судьбу. Но ни в первый, ни во второй год Илья не женился. От машины он вскоре избавился, не сумев совладать с кредитом, а последние деньги профестивалил. Едва проводив мать, он устраивал дома вертеп, пускался в загулы и искал неприятностей. На редкие же упрёки отвечал, что это в его понимании и значит - строить судьбу.
По уже утвердившемуся сценарию завязался и этот год: в апреле Наталья Игоревна уехала в сад. Илья загулял, но в середине июня вдруг прикатил в «Речник», объяснив внезапный визит скукой и желанием помочь по хозяйству. Приехал сильно побитый, заикающийся, с большой гематомой на шее. На все расспросы и предположения он отмалчивался, а в городе от болтливой соседки Наталья Игоревна узнала, что у Ильи стали бывать двое парней. Они вызывали его на лестницу, беседовали на повышенных тонах, угрожали расправой. Но кто это приходил, а главное чего они добивались, соседка не знала. Тогда-то Наталья Игоревна и упросила сына остаться - и вот уже месяц Илья жил на даче…

Наталья Игоревна забиралась всё глубже в лес. Исхоженные тропинки кончились, теперь пошли дремучие дебри. Солнечный свет еле проникал сквозь высокие кроны, на поросших папоротником полянах царил благодатный покой. Пели далёкие птицы, шумели листья над головой, поскрипывали качавшиеся деревья и кто-то невидимый словно нашёптывал в ухо обещания, что всё в конце концов образуется.
Наталья Игоревна подняла глаза к небу, вдохнула лесного воздуха, тихонько запела:

Вот и лето прошло
Словно и не бывало
На пригреве тепло
Только этого мало…

От чистоты и нежности льющегося своего голоса, от безмятежности, царившей вокруг, она будто бы набралась сил. Походка её сделалась легче, зрение обострилось, руки проворней зашарили в густых травах. Сами собой на ум приходили слова песен; тех старых песен, что были популярны в дни её молодости; тех, слова и мотивы которых она хорошо знала и легко могла воспроизвести на слух:

Между мною и тобою - ленты шоссе.
Крики чаек над водою, травы в росе…

Что заблудилась, Наталья Игоревна поняла, когда тропинка, по которой она брела всё время, вдруг исчезла, а почва под ногами сделалась мягкой и начала затягивать подошвы её сапог – с каждым шагом всё глубже. Наталья Игоревна вылезла из хляби и постаралась вспомнить, в какую сторону и как долго шла она через лес. И получалось то, что она уж должна набрести на ограждение гагаринского заповедника. Как и все местные, Евхаритская знала, что двигаясь вдоль ограждения, можно выйти к дороге, а оттуда нетрудно добраться до «Речника». По солнцу она определила себе направление и зашагала вперёд, выбирая места посуше.
Уже скоро между деревьями проступила сетка-рабица. Она отделяла заповедную зону. Евхаритская облегчённо вздохнула, но мысль, что вот-вот она вновь столкнётся с Ильёй (конечно уже напившимся) и опять придётся терпеть грубости и оскорбленья, казалась невыносимой. «Здесь, - думалось ей - в этой глуши, так тихо и так спокойно… Не лучше ль вернуться на дачу глубоким вечером, и тотчас свалиться в кровать от усталости?»
И она повернула в другую сторону.
Сколько себя помнила, Евхаритская ни разу не была на территории заповедника. Знала: зона патрулируется инспекторами природоохранной службы, нарушителям грозит крупный штраф и разные неприятности, и ещё слышала от знакомых, что лес кишит диким зверьём. Прежде эти риски увели бы её прочь, но теперь сердце зашлось от жгучего любопытства. Быть может, так о себе заявляла назревшая потребность отвлечься от злых мыслей о сыне, а может общая взвинченность нервной системы требовала от неё авантюрного жеста, так или иначе, но было что-то, что заставило Евхаритскую найти деревце, стоявшее вплоть к сетке забора, и перелезть. Себе в оправданье она сказала:
- Там, наверное, целое море грибов…

Часом позже Наталья Игоревна застала себя в малиннике, где она, алчная, обрывала перезрелые ягоды. С мыслью о том, что «хорошо бы ещё осмотреть окрестности», она вылезла из бурелома и скоро очутилась на широком лугу, усыпанном синими звёздами чертогона, белой снытью, клевером да крапивой. Поодаль необоримой стеной вставали ядовитые стебли борщевика. Любуясь растениями, наслаждаясь голосами птиц и шёпотом ветра Наталья Игоревна прошлась по поляне. Что-то взволновало её. Удивительный, чуть слышный эфир плыл над травами. Евхаритская пригнулась к земле, глубоко вдохнула, и ей захотелось разыскать источник этого благоухания. Один за другим, она принялась рвать цветы, мяла в руках колоски и листья – всё было не то. Возле густых зарослей борщевика, поняла, что запах усилился. Евхаритская потянула носом и даже ахнула от внезапного наплыва чувств. Она накинула и стянула завязками капюшон, руки убрала в рукава и осторожно вторглась в ряды поганого борщевичного войска. Вскоре борщевик кончился, её снова обступила многоцветная непролазь. Запах стал крепче. В попытке его распробовать Наталья Игоревна с удовольствием вбирала грудью пьянящий воздух. Состав не был похож на сложные букеты дорогих вин или деликатесов, он вообще был «не про еду», но это не был также и запах изысканного парфюма или восточных благовоний – пахло как бы самим светом, раем земным. В горле у Натальи Игоревны першило, голова кружилась, и дрожь волнами прокатывалась по телу. С азартом кладоискателя переходила она от дерева к дереву, сгибала молодую лозу, тревожила землю мыском сапога и задавала себе один и тот же простой ясный вопрос: «Откуда запах?» Казалось, аромат творился в воздухе из ничего.
Столбцы солнечного света тут и там били сквозь реденькую листву, и, если дул ветерок, рассыпались, золотыми спицами прохватывая пространство. Под ногами оказывались всё те же ростки клевера и лебеды, одинокий вороний глаз смотрел из былинок пырея… Сапог натолкнулся на что-то твёрдое. Евхаритская отступила назад и увидела вырост в траве. Это был срамной уд грибницы. Наталья Игоревна опустилась на колени, потянула носом и сразу же поняла – вот оно! Сильный, гладкий, голубовато-розовый уд, выбрасывая волшебные феромоны, торчал из земли.
Потоки тепла щедро питали этот участок луга, и за день согрели гриб так, что Евхаритская ощутила жар на кончиках пальцев, едва коснулась его продолговатой головки. Вынув складной нож, она попыталась его срезать у основания, но острие бессильно заходило по краю, как по морёной свае из дуба или сосны. И только лёгкая взвесь осталась на лезвии. Наталья Игоревна слизнула её языком, отчего мгновенно почувствовала половое томление. Трясущимися руками она стащила с ног сапоги, затем леггинсы и трусы. Штормовку расстегнула, но не сняла. Леггинсы она выстлала под собой, чтобы не застудить коленей. Смочив губы слюною, обняла ими уд и стала сосать с большим трепетом и усердием. Да, её рыхлые, целлюлитные телеса давно утратили былую прелесть, но в самой пластике рук, в движениях бёдер всё ещё угадывалась кошачья грация; тот образ, в котором давным-давно представала она перед мужчинами, и который дарил ей над ними власть. Теперь, когда, закрыв глаза, она обсасывала тёплый стволок, воскрешаемый этот образ делал её достойной наслаждений любви, а значит позволял забыть про свои неурядицы и на часок-другой преобразиться из страшной и глупой, измученной бытом тётки в обаятельную лесную нимфу. Раскрасневшаяся от нахлынувшего возбуждения, она села на уд верхом и трясла обвисшими ляжками. И казалось от влаги, вырабатываемой любовными железами, гриб-пенис рос и крепнул внутри. Она двигалась решительнее, стонала смелее и громче, и с тем полнело и ширилось её сиюминутное счастье…
Так прошёл день. Лёгкая, как пушинка, Наталья Игоревна плясала между деревьями, смеялась, растягивалась в траве, закидывала ногу на ногу и, ребячась, беседовала с птичкой, что выводила рулады где-то невдалеке. А то вдруг соблазнялась собственной наготой: тогда она взбиралась на уд, извивалась всем телом, дрожала и падала в сладкий обморок - и раз, и второй, и десятый, - и, когда, наконец, оклемалась, настал уже вечер. Лёгкая ломота в теле и жуткий голод вывели её из блаженного забытья. Она огляделась: куртка, блуза и лифчик - теперь уже вся одежда была сброшена в лопухи.
Пришёл срок возвращаться, и надо было как-нибудь обозначить место. Отныне и навсегда, это - её укромный уголок, её тайное святилище, куда станет она приходить в минуты тоски и отчаяния.
В прогалах между деревьями, сколько хватало взгляда, высился борщевик - самый верный ориентир. Но из раза в раз продираться сквозь эти редуты небезопасно, и потому неплохо было бы найти другой путь: чище, короче, прямее. Натянув сапоги, Наталья Игоревна обошла лужайку. На сук дерева, чтобы не упускать из виду грибное место, повесила свои сиреневые трусы, и, запоминая дорогу, двинулась через лес. Несколько раз она оборачивалась на ходу и ловила взглядом яркий сиреневый маячок позади, но скоро оказалось, что выбранный ею окольный путь, который, как предполагалось, ведёт к столбам ограждения, уходил всё в те же кущи борщевика. Получалось так, что борщевик окружал чудесное место со всех сторон, а значит пройти на поляну, минуя его жгучие зонтики, невозможно. Это, впрочем, значило ещё и то, что никто и никогда её не отыщет здесь.
Какое-то время Наталья Игоревна бродила по округе, нашла ещё десяток грибов, затем, уже в полутьме наступивших сумерек, с трудом спилила и убрала в пакет два экземпляра. Ей вдруг взбрела в голову развратная мысль, что «неплохо бы это зажарить на ужин, а лучше - приготовить настойку или отвар».

Дома она оказалась поздно. Возле дверей села на оттоманку и, объятая дрёмой, с упоением сомкнула ресницы. А ведь её ждут сборы - нужно готовить багаж, припасать одежду, проверять документы. Ад! Усилием воли Юлька заставила себя разуться, включила душ.
Если день грядущий обещал много хлопот, тотчас за ужином Юлька ложилась в постель, а для верности пила снотворное, чтобы, перескочив стадию засыпания, сразу ввергнуться в глухую пучину бесчувствия. Зато утром она поднималась рано, легко завтракала, садилась за руль своего матиза и как угорелая неслась на работу, стараясь поспеть прежде, чем потоки машин затолкут Щёлковское шоссе в пробке. Именно так начался этот день…
Едва Юлька закончила и отнесла главреду материал о бездомных, как он дал ей новое поручение. Фонд Ириевского выделил грант на освещение протестных акций в Гагарине, а значит нужен лонгрид с места событий для очередного номера. Ей предстояло поехать туда и написать его. И завертелось: Юлька мгновенно нашла на авито жильё, позвонила хозяйке и условилась с ней о встрече; затем получила у бухгалтерши командировочные; тут же выяснилось, что от города до лагеря протестующих аж две дюжины чёртовых километров, так что по рабочей необходимости ей придётся каждый день совершать неблизкие вылазки. Это значило, что в Гагарин нужно выезжать на своём авто. Тогда Юлька догнала главреда - он уже зашёл в лифт, готовый ехать на радио, - и вытребовала у него надбавку к командировочным. Получив дополнительные деньги, она отправилась к косметологу, а на обратном пути зарулила в экспресс-сервис - на диагностику, где механики её убедили, что машина в полном порядке.
И вот теперь, поздним вечером, Юлька возвратилась к себе и стояла под душем, смывая груз будничных забот и тревог.
Днём, в автосервисе, пока жрецы-техники, склонясь над мотором её малолитражки, проводили свои мистические обряды, Юлька сидела в кафешке и, погружаясь в тему, читала с экрана айфона хроники гагаринского протеста…
Вся эта эпопея зародилась ещё весной. В период половодья жители сёл в околотках местного заповедника озаботились необычайной по их оценкам замусоренностью водоёмов. Днём и ночью, загрязняя возделываемые луга, разноцветный лежалый пластик плыл по руслам рек и протоков. Все недоумевали: «Откуда?» Начались митинги да роптания. На одном из народных сходов выяснилось, что в последние месяцы вдоль дорог замечают странные грузовики с московскими номерами и тут же их приобщили к сорному паводку, якобы из столицы и области во владения заповедника властями тайно свозятся бытовые отходы. В таком виде слухи попали в СМИ. Протрубив в свой рожок, СМИ разбудили различные фонды и организации, они подняли активистов, а те привлекли под экологические знамена простых сочувствующих. И вскоре возле заповедного леса образовался стихийный лагерь из автомобилей, шатров, шалашей и палаток, который после каждого омоновского набега не только не исчезал, но чудесным образом рос да ширился, словно протестующие размножались насилием. Однажды активистов стало так много, что они назвали себя коммуной и смогли перекрыть движение на участке федеральной трассы. И никто наверху не знал, как их утихомирить.
Во всём прочитанном Юльку порадовало лишь одно: пикетчики перекрывают путь грузовому транспорту, тогда как легковушки и автобусы пропускают, и значит, слава богу, никто не станет к ней приставать «а ну, покажи багажник!» Завтра она поднимется рано, бросит свои пожитки на заднее сиденье и, спустя пару часов, прибудет в Гагарин, чтобы посвятить всю неделю работе над очерком. «Надо заставить чинуш строить большие мусороперерабатывающие заводы, как это делают в развитых странах, а не заметать грязь под ковёр. Вся эта мерзкая запутинская сволочь не понимает, что они причиняют вред не только себе и своим детям, но и всем остальным…»
После автосервиса Юлька заехала в интернет-магазин за посылкой. Из Голландии пришла очередная партия препаратов - эстрагил и финастерид - номера 7,8,11. Сложив свою ежедневную норму, Юлька подсчитала - на неделю, чтобы чувствовать себя хорошо и не нарушать баланса в гормонах, ей придётся взять полсотни разных пилюль, шприцы, витамины, андрогель.
Юлькина женственность питалась трупными соками масскульта и химией бигфармы, и так как Юлька берегла свою женственность, без каждодневного комплексного приёма элитных таблеток её состояние ухудшалось - страдала самооценка, снижалась работоспособность. Тогда она представлялась себе отверженной и ненужной и, чтобы возместить сей ущерб, предпринимала разные усилия по поддержанию любимого образа. Всё время она как бы мчалась за поездом, что следовал транзитом из ада в страну вечного счастья. То была страна сверкающей рекламы, страна мужественных женщин и женственных мужчин, изнеженная страна успеха, порядка, терпимости и комфорта. Немногие могли уехать туда – лишь самые свободные, самые умные, расторопные и легковесные получали билет. И вот она делала всё, чтобы вскочить на подножку этого v.i.p.-поезда: ратовала за свободу, пристально следила за трендами и рейтингами, жадно читала «Esquire», МБХ и «Новую».
Выйдя из душа, Юлька надела шёлковый пеньюар, обмотала голову полотенцем и встала у зеркала. Обтерев рукавом его запотевшую гладь, она увидела в отражении розовое от жары и влаги лицо. Детски наивное лицо казалось вполне женственным, разве что подбородок требовал лёгкой коррекции, да ещё стоило подкачать губы. Хоть ей и нравилось видимое, Юлька не до конца верила этому образу. Он был лишь физическим воплощением идеала, который Юлька считала прекрасным и за которым пряталась от своих комплексов. Довольство на лице в душе отзывалось чувством неполноценности.
Юлька приняла игривую позу, словно девушка с обложки дорогого иллюстрированного журнала, развязала поясок пеньюара и предстала перед зеркалом голой. Грудь явно стала внушительней. Бёдра – шире. Кожа – нежнее. Но между ног как и прежде торчал маленький коричневый член. И он обесценивал всё остальное.

Наталья Игоревна ощущала себя студенткой, гулявшей всю ночь, а теперь осторожно возвращавшейся в свой приют. Она чувствовала прилив сил, искала красоты в каждой мелочи, к которой обращалась вниманием, и хотела вести долгие интимные разговоры.
Солнце скрылось за горизонтом. Широким облачным фронтом с северо-запада на сады наползала ночь. Томлёный слабенький ветерок снимал шелест с травы и листьев. Выйдя на опушку, Наталья Игоревна окинула взором крыши «Речника». Там было тихо, только лениво полаивала собака да цикады трещали в высокой траве. Посреди поля копошились на грядках две толстые старухи в цветистых купальниках.
Быстрым шагом Наталья Игоревна двинулась к дому. Думала: «Илья уже, наверное, отрубился и храпит где-нибудь на веранде, или - что тоже бывало нередко, - ушёл искать собеседников среди местных ханыг.»
Кроме того мог он быть у цыганки - та жила с детьми в доме при въезде. Она молода, одинока и ещё не утратила женского обаяния. Цыганка явилась в «Речник» три года тому назад. Пришла устраиваться на должность сторожа, потому что помимо жалованья сторожам давали крышу над головой. Илья, как только перебрался в сады, частенько стал наведываться в её караулку, а иногда проводил там несколько суток кряду.
Наталья Игоревна робко пробралась в кухню, прислушалась. Покой господствовал в доме. Вдохнув всей грудью, она опустилась на стул. Преодолевая усталость, начала раздеваться. Ей мечталось запереть двери у себя в комнате и забыться в сладком тягучем сне.

11 августа

На прикроватной тумбочке пикнули часики. Илья захотел и не смог повернуться к стене и тогда понял, что отдавил руку. Это его разбудило. В мятой одежде, он лежал на кровати бок о бок с Кристиной в её покосившемся домике. Включенный телевизор транслировал белый шум. Рассветный час сбывался за окнами.
Илья привстал – рука плетью упала на пол. Кристина потянула одеяло к себе, уткнулась лицом в подушку. Минуту Илья сонно щурил глаза, высматривая очертанья предметов в полумгле крохотной комнаты. Нащупав действующей рукой пачку сигарет под кроватью, он закурил. Затем поднялся и, шатаясь, шагнул к двери. В соседней комнате на полу, на двух составленных креслах и кривой раскладушке сопели дети: всегда хмурый Милан, заводная темноокая пятиклашка Злата, крикливая Лизка. Неосторожно распахнув дверь, Илья разбудил мальчика – он молча поднялся, перенёс постель ближе к стене. Илья вывалился на улицу, обогнул домик, возле компостной ямы нагнулся и его вырвало чем-то клейким. Рука заныла от прихлынувшей крови.
Напоенный полночной свежестью ветер трогал ветви садовых деревьев, шевелил побеги пырея возле заборов, клонил затяжелевшие от росы бутоны цветов на ухоженных грядках.
Илья, отплевавшись, побрёл восвояси с намерением озаботиться похмельною лихорадкой, которая, как предчаялось, попортит наступающий день. Дома, припрятанные, лежали кое-какие деньги и теперь ему захотелось проверить их. Войдя, он достал из серванта растрёпанный томик К. Причард, куда в толщу бумаги заложил вечером оставшиеся двести рублей. Поднимаясь наверх, несколько раз повторил вслух название - книга называлась «Девяностые годы». На суперобложке изображались крестьяне в повыцветшей робе: один, с голым торсом, стоя пил из бутыли; второй дремал, опершись на лопату.
Положив роман под подушку, Илья скинул пыльную обувь, рухнул в постель и скоро по дому разнёсся его отвратительный гулкий храп.

Наталья Игоревна того только и дожидалась. Она села на койке, прислушалась. Набросив на плечи верблюжьего пуха вретище, бесшумно перешла в кухню: надо было согреть и упаковать обед. Сегодня её смена. Она дежурила на КПП фанерной фабрики, сутки через трое.
Повинуясь привычке, она закружилась в давно и хорошо заученном танце: во-первых, умыться, сготовить завтрак, затем убрать в пакет постиранную сменную одежду, разогреть съестное и наполнить им термосы. Управляясь с делами, Наталья Игоревна отмечала, что чувствует себя отдохнувшей, а значит готова работать усердно и добросовестно, чего не случалось с ней уже очень давно. Перекусив чаем и бутербродами, достала из погреба намедни срезанные грибы. За ночь грибы подсохли, кожица сделалась мягче, запах истончился, но не исчез, так что в груди защемило от приятных воспоминаний. Если уж запах производит столь дивный эффект на неё, то как скажется вкус?
Чтобы смягчить их крепкую персть, Наталья Игоревна потушила грибы с овощами, а затем пропустила сквозь мясорубку. По вкусу получившийся соус напоминал какую-то экзотическую закуску из морепродуктов - аппетитно, но ничего сверхъестественного. Упаковав всё в термосы и пищевые контейнеры, Наталья Игоревна взяла ключи от городской хаты, отправилась на работу.

В 6:10 Юлька выехала на МКАД. Просторные улицы ещё не успели заполниться транспортом, и она медленно, наслаждаясь, катила по малолюдной Москве. На шоссе прибавила газу, так что уже скоро за окном, перерытые техникой, открылись поля с заборами недостроев, а вдоль обочин замелькали жиденькие косы берёз да потемневшие от времени избы. И сразу стал омерзительным говор кривляющихся радиодиджеев. Юлька выключила магнитолу, опустила боковое стекло, и ушла в дневники памяти.
Двадцать шесть лет назад она обрелась в теле мальчика и получила простое мужицкое имя, которое вечно сюсюкающая родня мгновенно обабила, сотворив из удалого - «Юрик» потешно-елейное - «Юрочка».
Местом детских забав его стали улицы тихого приуральского городишки, где разные люди, выходя поутру из квартиры, через час могут запросто встретиться на работе, потому что большая часть населения пригвождена судьбой к одному гигантскому предприятию. Таким предприятием в родном Краснокамске был целлюлозно-бумажный комбинат. С юных лет, мать Юрочки – тихое, но своенравное существо – работала на нём в должности аппаратчика химводоочистки. Здесь же она встретила мужа, у которого в год распада СССР нашли уже развившуюся опухоль лёгких. Взрослел Юрочка без отца. Овдовев, мать ударилась в веру, задушила в себе надежды на счастье, и уже к сорока годам потеряла остатки женственности, да и вообще, как казалось, интерес ко всему на свете, и только во имя сына продолжала отбывать номер среди живых. Впрочем, и сын очень скоро сделался заложником её экзальтированной религиозности: весь быт мать устраивала таким образом, чтобы отгородиться от внешних тревог и отвратить всякую неожиданность, ради чего неустанно придумывала, а позже вплетала в кружево их повседневности самые невероятные системы из предписаний и ритуалов.
К примеру мать объявляла, что им совершенно необходим плоский телевизор на полстены. Она брала бумагу да карандаш, звала сына, усаживала его возле себя и диктовала, какие траты и на какой срок в их семейной казне следует сократить или искоренить. Памятка пришпиливалась к дверце шкафа и её положения неукоснительно соблюдались до обозначенной даты. Но как только что купленную панель вешали в комнате, вместо традиционной застолицы с криками «За обновку!», жизнь являла нечто патологическое: мать писала новый регламент и в нём запрещала включать телевизор до и после определённого часа, как будто ограничения, связанные с покупкой, и были смыслом покупки. Иногда на шкафу висела с дюжину самых странных инструкций.
За любым нарушением следовала репрессивная достоевщина: вначале устраивалось дознание на тему того, что именно заставило Юрочку преступить родительские заветы; далее путём перехода от политики гневных упрёков к пренебрежительному молчанию осуществлялся сам факт наказания, а завершалось всё совместной молитвой или поднадзорной беседой с батюшкой в местной церкви.
Плоды экзотичного воспитания получают особый вкус. С детства Юрочка привык очень трепетно относиться к приказам, догматам и нравоучениям: вступая с кем-нибудь в диалог, он всегда занимал подчинённое положение, и ещё ему верилось, что любое движение к цели непременно должно подкрепляться страданием. И при том удивительным образом он рос светлым, открытым ребёнком. По причине вынужденного многолетнего пребывания в двух параллельных средах, - в школе и дома - он, гибкий как молодое деревце, рано выучился принимать жизнь в самых разных её обличиях. Да, он видел щедроты внешней действительности и, сравнивая её с квартирой, понимал всю нелепость заведённых у них порядков, однако он видел и то, что в этой квартире прозябает родная душа, тогда как насыщенный соблазнами город вполне бесчувствен и проглотит его без остатка при первой возможности. Со временем, глядя на мать, сын всё более убеждался, что её своенравность имеет корнем психическое расстройство, но с тем настойчивей о себе заявляла банальная мысль, что у него нет никого её ближе, и значит он, любящий отпрыск, должен думать о врачевании. Так, в надежде сдержать прогрессирующее безумие матери, Юрка создал «Доктрину спасения», она включала три пункта:

1.) Дабы не расстраивать мать, я обещаю свято блюсти устанавливаемые правила, ибо каждая новая прихоть позволяет ей мириться с несовершенством бытия;
2.) В то же время нельзя забывать, что за окнами действует город, населённый здоровыми, жизнелюбивыми людьми. И поскольку я её сын, я могу служить посредником между городом и квартирой;
3.) Поэтому я обещаю употребить весь свой ум, свои таланты и недостатки на то, чтобы привнести краски мира в наш склеп, и тем самым обратить тщательно выстраиваемые ею бумажные стены в ворох пустых формуляров.

Изложив «Доктрину…» в письменном виде, он спрятал листок под подушку и по утрам, как символ веры, проговаривал её вслух, а приходя в школу, сейчас же старался претворить в словах и поступках.
Прежде, хотя и мечталось ему стать точкой узлования коллективной заботы, он словно бы исполнял чье-то злое воление, всегда отстоя в стороне от толчеи и гомона человечьей толпы. Теперь же у него появилась ясная цель и, он схватился на том, чтобы так или иначе войти в круг одноклассников, дабы при их участии вернуть матери радость существования. Замеченное всеми, это стремление стать своим, мгновенно в глазах окружающих превратило Юрку в шута с придурковатыми мотивами и убеждениями. Но он легко принял и эту роль - лишь бы не отвергали.
Новые друзья звали его на вписки, в клубы и на прогулки. А он в свою очередь раз или два в неделю (чаще мать запрещала) зазывал их к себе, отчего уже вскоре каждый в их компании знал, что «у Юркиной матери здорово течёт крыша». Над ним стали посмеиваться, порою даже довольно грубо. Но Юрка считал, что раз уж доходит до грубостей, то он в шаге от цели, ведь путь к любой цели неизбежно несёт с собой пытку. И он служил идолу дружбы всё более пышные мессы, так что ничем хорошим это в принципе не могло кончиться.
Нехорошее приключилось на выходных, когда вся компания собралась за городом по случаю вымышленного праздника. К вечеру сошлось одиннадцать человек парней, все крепко набрались коктейлями, жгли костёр на дворе, орали песни.
Пределы их пьяной удали устанавливали двое: командиром и подустителем считался наследник местного олигарха, владельца дома, – Матвей, но в действительности всем заправлял Толян, или Томас, как его называли в школе. Ночью, в угаре чванливого пустословия между Томасом и Матвеем занялся спор. Первый звал себя магом и твердил, что одним мановением рук обратит Юрку в женщину, на что второй отвечал глупым смехом, полагая сие невозможным.
К слову, перейдя в средние классы, Юрка, ещё недавно худой и нескладный подросток, превратился в женоподобного юношу с правильными чертами лица и мягкими манерами. Томас обвинил его в воровстве, завёл в туалет и произнёс длинное заклинание о том, что путь к искупленью вины лежит через преображение своей сущности, а вдовесок к словам провёл несколько точных ударов в скулу. Никто во всей школе не подверг бы сомнению оккультные знания Томаса - тем сильнее отразилась ярость во взгляде его угольно-чёрных глаз, когда заклинание не подействовало. Опечалившись нежданной потерей способностей, Томас приложил невероятное хладнокровие и упорство; бил, бросал, лягал тело подопытного; работал до кровавых мозолей, пока не подтвердил своё высокое звание.
Домой Юрка возвратился уже совсем другим человеком. Он не мог поверить в случившееся; в одночасье он оказался за глухою стеной, так что любые слова и действия, направленные к нему, теперь как будто являлись издалека. Неужели причуды матери вызваны не болезнью?
На другой день в школе никто не подал ему руки. Все одноклассники держались чуть в стороне, и хотя прямо с ним не общались, он хорошо понимал, кому адресованы их злые смешки, лукавые взгляды да перешёптывания. После уроков ему на спину наплевали и каждый посчитал долгом ткнуть или обозвать его. Тогда Юрка сделал новое, ещё более мучительное открытие – он ненормален! Он был как мать! А иначе, отчего к нему все так относятся? Он женщина – вот он кто! И Юрка решил, что родился не в своём теле, и значит должен изменить пол. Но как тогда жить в маленьком городе? Кто примет его таким? Как сам он посмотрит в глаза матери?
Прежде далёкий от всяких идеологий, теперь Юрка был вынужден определиться. На одну чашку весов он положил кокошники и матрёшки, мать, долг, нищету, безвестность и постоянный «ответ Западу»; на другую – джинсы и микки-мауса, науку, деньги, мужеложников, вечное одиночество, и всё это под соусом фальшивого праздника. Предлагаемый выбор требовал серьёзного обдумывания или хотя бы здравого суждения со стороны, совета.
Так как общество сверстников отныне стало недосягаемым, он с отчаянием распятого прыгнул в интернет-сети. Интернет казался параллельным миром, казался добрее, терпимее и принимал в свой тихий чертог всех, кого отторгала улица. В интернете был бог. А в мире Бога не было. Куда бы не заносило Юрку в долгие часы странствий по сайтам и поисковикам, он везде мог наблюдать его лик, и сам скоро превратился в служителя этого бога - бога-крестоносца, паука мировой паутины.
Сетевой бог обретался в трёх ипостасях: в науке, в деньгах и в культе телесного. Наука шептала, что всё мировое зло состоит в том, чтобы мучиться высокой идеей, тогда как свет истины есть биохимические процессы в мозгах, но что можно достичь истины, если свалить из поганой рашки. Деньги указывали, что зло есть нехватка денег, известности, эгоизма, но зла можно избежать, укатив из рашки. Дух тела, являвшийся ему в порно-роликах, где стройные, почти осязаемые тела сплетались в невероятных узлах, вразумлял: смотри! вот - реальное счастье, счастье комфорта да наслаждения, а выше и глубже ничего нет. Правда счастье это не для тебя, если ты обитатель вонючей рашки. От безысходности Юрка принял сетевого кумира и уверовал в него даже до фанатизма; уверовал столь искренне и беззаветно, что и к жертве, принесённой им во славу бога-паука, никак не клеился ярлычок жертвы.

Получив аттестат, Юрка списался на интернет-форуме с благодетельствующим педерастом и тот, узнав об успехах Юрки в учёбе, помог ему устроиться журналистом в столичное оппозиционное издание. Тогда-то, твёрдо решив начать жизнь заново, Юрка и перебрался в Москву.
Благодетель поведал любовнику, как и что ему должно делать, чтобы осуществить трансгендерный переход. Переход совершался в четыре шага: вначале, через постель сочувствующего врача, Юрка добыл справку о психическом здоровье, затем обзавёлся документами, необходимыми для покупки спецпрепаратов в аптеке, потом было несколько косметических операций по вживлению имплантов в грудь и губы, и, наконец, полтора года спустя, Юрка обновил паспорт, после чего с болезненным рвением начал подражать девушкам в действиях и суждениях. Процесс оказался столь долгим, затейливым и расходным, что сам по себе создал все предпосылки к проявлению и укреплению женственных черт характера: любви к капризам, дотошности, изяществу и чувственной экзальтации.
Сбылось заклятие Томаса. Как одержимый, Юрка глотал таблетки и грезил, что заодно с телом они преображают его сознание, и что придёт день, когда, благодаря им, он переродится вполне. Но это был окрыляющий к новым свершеньям ментальный туман, за которым точно стена возвышалось страшное психическое увечье. И вот, чтобы туман не растаял, Юрка всецело вверился россказням о деньгах и карьере, об американской мечте и абсолютном торжестве тела над духом. Уступив мнимой власти биохимических процессов в подкорке, он доброй волей отказался от права суверенно торить свой земной путь.
Не погибни Юрка теперь, так легко и глупо, позже, раздумывая о том, что с ним произошло, он обязательно пришёл бы к выводу, что отважился на переход лишь постольку, поскольку душевная травма требовала от него какой-нибудь реакции о случившемся, а в тех информационных поветриях, чьим дыханием сегодня и создаётся самость человека, его реакцией могло стать одно-единственное решение – решение поменять пол.

К восьми часам Юлька проехала Можайск, в половине девятого остановилась на трассе возле палаточного лагеря, желая сделать серию снимков.
Вереница фур вызмеилась на несколько километров, а у самого её истока, гулкая, неустанно бурлила толпа. Особняком приснастился пазик с силовиками – на зевающих лицах было написано, что они дежурят здесь сутками. В поле, у костров и палаток кучкой размещались машины тех, кто прибывал поддержать протестующих. Группа в сто сорок - сто пятьдесят человек денно и нощно торчала возле дороги, воюя с водителями большегрузов, которые все хотели так или этак проскочить пробку.
Юлька оставила свою малолитражку на развилке и, прихватив фотоаппарат, вошла в лагерь. Щёлкая кнопкой, уловляла граждан в героических позах: теснящие дальнобойщиков, поющие под гитару или прихлёбывающие горячий чай, который бесплатно раздавали волонтёры некоммерческих организаций, они были по-детски наивны в своём мнимом единстве. И глядя на их загорелые лица казалось, что все здесь честные, умные люди; охранители природы и истины. Словом, это был уже хороший задел для статьи.
Довольная собой, Юлька умчалась в Гагарин. В назначенный час она позвонила хозяйке жилья. Хозяйка - она представилась на авито Натальею Игоревной - подтвердила, что будет ждать в центре, на городской площади.
Евхаритская приняла пост, впустила смену, затем проводила ночную и теперь отпросилась у напарника на полчаса в город – отдать ключи квартирантке. С Юлькой они встретились возле здания администрации. Разыскать друг друга в уездном Гагарине не составило большого труда.
- Доброе утро! – Наталья Игоревна, подойдя к машине, легонько постучала по крыше.
Юлька опустила стекло:
- Здравствуйте!.. Нам с вами отсюда как проще: на машине или можно пешком?
- Вообще-то здесь близко, но лучше бы на машине…
Юлька указала на соседнее кресло:
- Садитесь! Как едем?
- Сначала прямо по проспекту, а дальше налево, я покажу…
Когда машина тронулась, Наталья Игоревна спросила участливо:
- Вы к нам в гости или за делом?
- Я по работе вообще. Насчёт протестов…
- Ой, да! – согласилась Наталья Игоревна – Эта свалка… Додуматься же надо – мусор в заповеднике сваливать! А вы инспектор какой-нибудь?
- Ну, почти… – заулыбалась Юлька – Я журналист.
- Ой, напишите про них, пускай все знают. До Путина дойдёт, может хоть он за нас вступится.
- На Путина надеяться, знаете…
- А на кого ж нам ещё надеяться-то?.. Вот там налево, за светофором.
Машина встала на перекрёстке. Помолчали. Наталья Игоревна с пристрастием смотрела на профиль девушки, было в ней что-то особенное, неуловимое.
- Часто вам в командировки приходится ездить?
- Бывает иногда.
- И муж не жалуется?
- Хм! Если бы он был – хмыкнула Юлька.
- Ох-х… – удручённая, по-женски вздохнула Наталья Игоревна, – Во-от к тому дому сворачивайте… Третий подъезд…
Она указала на кирпичную пятиэтажку с мозаикой на торце. Мозаика отразила кадр известной всему миру хроники – хроники первого удавшегося полёта человека в космос. Юрий Гагарин в светлых одеждах, украшенных символами советского государства, улыбаясь, глядел со стены куда-то в прекрасное будущее, а выше над его шлемом взмывала к звёздам ракета. Всю картинку венчала выложенная из красного кирпича надпись: «12 апреля 1961 года».
Машина встала под липами против детской площадки. Продолжая праздную болтовню, Юлька и Евхаритская поднялись на этаж. Наталья Игоревна отперла и толкнула дверь перед гостьей. Взгляду открылась однокомнатная малосемейка со старой мебелью, с замызганными обоями. И хотя везде было чистенько, сама скудная обстановка выдавала хозяйское небрежение: здесь прежде живал Илья.
Сняв кроссовки, Юлька прошла в комнаты, огляделась… Пустая кухня, всё убранство которой - древняя газовая плита в две конфорки, тарахтящий холодильник да пошарпанный гарнитур. В спальне - продавленный диван, белые занавески, отстающая краска на потолке, подгнивший паркет, у стены - простецкий стеллаж, а на нём телевизор «Hitachi». Кладовка в стене и совмещённый санузел.
- Угу… угу… - кивала Юлька, обходя душненькие клетушки, – А горячая вода у вас?.. А! Водонагреватель – вижу!..
Они вернулись в кухню. Наталья Игоревна отпахнула дверцу антресоли:
- Вот здесь кружки, тарелки, ложки, всё есть… Электрический чайник, фильтр для воды. Правда там уж менять надо. Вот тут сахар остался… Тараканов у нас не бывает, опрятно…
- Угу… угу… - кивала Юлька раздумчиво.
- Вот здесь ведро из-под мусора… В общем, всё как обычно. Хлебница - вот…
Наталья Игоревна пихнула балконную дверь, вышла на воздух. Юлька последовала за ней.
- Тут можно курить, если вы… Только окурки, пожалуйста, не бросайте вниз, а то, знаете, у нас такой случай был…
- Я не буду, не волнуйтесь.
Юлька изучала пространство, открывшееся глазу. Внизу, за детской площадкой пролегла дорога в две полосы, а за ней блестели под солнцем крыши домов частного сектора. Слышались далёкие жужжания мотокос да крики птиц над деревьями. Юльке всё нравилось. Она вынула и вручила хозяйке деньги, вышла её проводить.
- Я сама сейчас в саду. В городе меня нет. Так что беспокоить вас некому. Загляну уже после, когда будете собираться… И ещё у меня к вам просьба одна: если кто-то придёт и станет выпытывать про меня или про сына, вы скажите мол я ничего не знаю, где и что… А то, бывало, таскались сюда дружки Ильи моего…
- Я в таких случаях сразу ментов вызываю.
- Да нет, вы не переживайте! Всё будет нормально! – засмеялась Наталья Игоревна – Это я та-ак, на всякий случай. Не пугайтесь.
- Я понимаю.
- Ну-у, тогда всё. Вот ключ. Я пошла.
Едва Юлька распрощалась с хозяйкой, её потянуло в город. Нужно пообедать, прежде чем перетаскивать скарб из машины – в квартиру. Она вышла на проспект, узнала от дамы в кричащем наряде, где можно перекусить, и скоро уже ела в местной столовой любимое ею жаркое с горошком. Остаток дня она вознамерилась посвятить обживанию квартиры, прогулкам да размышлениям. Хотелось ещё пройти по местным музеям, завести знакомцев среди горожан, расспросить их о заповеднике. Какие тут настроения?

Передав ключи съёмщице, Евхаритская возвращалась на КПП. Зной точно ватой окутывал её стан, сушил горло, навевал сон. Давно уже Наталья Игоревна позабыла сколь странны и многообразны могут быть оттенки очарования, когда оно насылается блеском глаз, красотою и силой рук или общим складом фигуры (проще говоря, всем тем, что свойственно подмечать готовым к зачатию девушкам), но вот словно впервые былые переживания давили ей грудь. Встречавшиеся по пути мужчины странным образом нравились и не нравились ей. Мечталось скинуть одежду, пойти по асфальту на босу ногу и громко смеяться, сверкая снежно-белыми зубами. И пускай все любуются издалека, но чтобы никто не лез с похотью. Точно пьяная, она шагала по улицам и, не страшась, бросала в глаза им своё желанье, полагая, что даже оно одно способно разжечь в окружающих звериную страсть. И эта пробудившаяся отвага, эта невесть откуда взявшаяся самоуверенность переросла вдруг в такой восторг, что ей пришлось стрельнуть сигарету и, сев на скамью под тени деревьев, не торопясь, её выкурить. К новым эмоциям примешивались также странности восприятия - Наталья Игоревна уже не шла, а будто плыла к проходной, и как только заметила начальника смены, стала просить отгул. Она жаловалась на желудок, лгала, что у неё жуткие боли и создавала мимикой страдальческое выражение. В конце концов Наталья Игоревна позвонила сменщице Гале и договорилась, что отработает завтра полные сутки, если сейчас Галя выйдет вместо неё. Сменщица согласилась, начальник уступил тоже, так что уже скоро счастливая Наталья Игоревна бежала на автостанцию.
По пути она заглянула в магазинчик женской одежды, где приобрела дорогие ажурные чулки сеточкой. В продуктовом купила тушку курицы, сделала ещё несколько беспорядочных трат. Наконец, взяв билет на транзитный маршрут, пока ждала его, Наталья Игоревна заперлась в кабинке вокзального туалета, чтобы надеть чулки прямо под капри. Ей не терпелось ощутить кожей нежные прикосновения лёгкой ажурной вязи.

Илья почивал до утра и очнулся оттого, что не мог вздохнуть - стенки его гортани плотно присохли друг к другу. Опоясывающая мигрень накатывала периодами, туманила голову. Начинался тяжёлый утренний отходняк. Илья бережно достал книгу из-под подушки, вынул и заложил в карман две сторублёвых купюры. Этого должно хватить на поправку.
В кухне он выпил подряд пару кружек холодной воды, осилил тарелку картофельного пюре. Дожёвывая кусок хлеба, выполз на улицу. Полуденное солнце обожгло глаза своей жёлтой патокой. Илья подался к дому Кристины, но никого не нашёл там – ни самой цыганки, ни её детей. Тогда он купил чекушку в дачном ларьке и побрёл вдоль участков в надежде встретить кого-нибудь из тех, с кем обычно лечил похмелье. И везде его ждала неудача: то хозяина не было дома, то он занимался неотложным делом, то жена не пускала. Попутно Илья спрашивал о работе, нужна ли помощь в огороде или в хозяйстве. И тоже никто не желал его нанимать.
Посвятив бесплодным поискам час, Илья вернулся домой. Пришлось пить в одиночку. Теперь он казнился тем, что оскорбил мать и вот словно в отместку жёг себе горло выпивкой; чтобы избавиться от чувства вины, стал выгадывать способы примирения да вспомнил, как неделю тому назад мать просила окучить картошку… Вздумано - сделано.
Наталья Игоревна не простила обиды. Возвращаясь в сады, она только и помышляла о радостях грядущего вечера, когда блаженное оцепенение пусть ненадолго, но всё же избавит её от груза тех аховых обстоятельств, которыми столь часто у нас отягощается и без того многотрудная доля зрелой замкадной женщины.
Войдя за калитку, она краем глаза приметила на грядках сына, управлявшегося с мотыгой. И догадалась: «Ага! Стыдно! Ничего-ничего, помучайся!» В упор не замечая Илью, она прошла к домику, поднялась на этаж, напялила куртку, вместо корзинки схватила пакет – её с дьявольской силой тянуло в лес.
Как только скрылась она из виду, Илья выронил инструмент, зло плюнул в землю и процедил:
- Сходить что ли к Кристине?
«Забыть всю эту чушь… забыть… забыть…»

Продравшись сквозь борщевик, Наталья Игоревна сбросила шмотки. В одних чулках она как балерина пошла вдоль луга, высоко вскидывая ноги. Потом улеглась наземь - в сиянии солнца, нагая, перекатывалась по траве и хохотала, как ненормальная. Пока не устала, тянулась очарованным взором к солнцу, стоя с запрокинутой головой. Под воображаемый бой барабанов низко кланялась священному фаллу и церемонно садилась на него сверху. Прикусывала губу и аккуратно двигала бёдрами, постепенно наращивая темп. И дышала-дышала-дышала, пока волна чистого исступления не возносила её над землёй. Тогда, не помня себя, в горячем ознобе, мокрая как мышь, она ползла на новое место…
Теперь Наталья Игоревна нашла себя на траве в бесстыдном изнеможении. Удивлённая, она встала и осмотрелась, точно видела лес впервые; достала садовый топорик и нарубила себе грибов, желая зафаршировать курицу; собрала их в пакет, а затем обошла окрестности. Там, где поляна затенялась листвою могучей ольхи, подо мшистым пнём обнаружила затопленную водой яму. Вода молочно-стального оттенка казалась густой и вызывала в памяти вид разведённого мыла. По краям вермишелевыми снопами лежала неживая выцветшая трава, скользкая, без цветов и листочков.
И было что-то ещё, что-то странное лежало в этой баланде. Что-то бледное и шершавое пряталось под налипшей соломой. Мягкое, вытянутое, живое. Наталья Игоревна сломила стебелёк костреца и потыкала им в шершавое. И вдруг оно выросло, вздыбилось над головой, качнулось в сторону и в другую, на миг замерло в воздухе да и снова рухнуло вниз. Наталья Игоревна прянула в испуге назад: «Что это?!»
От удара часть вязкой воды выплеснулась, и теперь «это» можно было рассмотреть лучше. Оно напоминало, лишённую ластов и головы, обваренную тушу тюленя, но ещё больше - сильно увеличившийся в размерах, облепленный травой и грязью, тускло-серый язык. Наталья Игоревна так и назвала его про себя – язык. Точно в подтверждение своего имени, язык снова поднялся из лужи, описал круг и медленно завалился набок. Евхаритская набралась смелости, подошла ближе, провела по коже рукой. Как и подобает языку, его плоть оказалась тёплой. Наталья Игоревна умилилась и поцеловала его. Язык обвил её в ответ.

12 августа

Илья проснулся оттого, что ему жгло ногу. Раскрыв глаза, он узрел свою пятку, облизываемую лучом восходящего солнца. Как и всегда он лежал на старом истёртом диване, в зале мансардного этажа. День надвигался долгий, жаркий и суетный, стало быть нужно отыскать снадобье, чтоб забыться. Илья перелёг на другой бок, широко зевнул и сковырнул выкрашенный морилкой сучок на стене - стены мансарды были обиты вагонкой. Водки в загашнике не оставалось и ни одной подходящей идеи, чтобы по-скорому разжиться бутылкой лака или бензина не шло спросонок на ум. Следующие несколько минут Илья честно старался уснуть, пока внезапная гнилая мыслишка не заставила его навострить слух. Стараясь не скрипеть пружинами в матрасе, Илья поднялся; не обувая тапок, шагнул к двери; усилием рук поджал её кверху и отворил - бесшумно дверь отлегла от притолоки. Илья замер. В доме ни звука. Только синица тенькает на вишне за окнами. Илья опасливо спустился по лесенке, выглянул на веранду. У порога стояли сапоги матери. Она спала у себя. Илья подкрался к её комнате, надвинул ухо на щель и застыл, а затем, боясь себя обнаружить, мягко потянул скобу дверной ручки. Заглянул внутрь. Мать, завернувшись в одеяло, посапывала у стены. Илья перевёл взгляд на стул, на тумбочку, на подоконник. Под шторой возле окна увидел он сумочку. Чуть слышно ступил за порог, в два шага подобрался к сумке, открыл её. Проездной, мелочь, зеркальце, салфетки, помада, ключи, ещё ключи… Где же бумажник? Илья повернулся к шкафам - на дверце висели штаны и блузка. Мать вздохнула во сне, пошевелилась. Илья отступил было к порогу, но замер; ещё раз аккуратно пошарил в сумке. Его внимание привлекли ключи. Это были ключи от гагаринской квартиры, где он жил раньше. Илья знал, что мать намеревалась сдать её в аренду посуточно, и сразу подумал о том, чтобы сгонять в город, завалиться к себе на хату и, если там не окажется съёмщика, порыться в чужих вещах. Вдруг повезёт и он сможет унести что-нибудь из хранящегося там барахла? Илья опустил связку в карман и вышел.

Юлька долго не могла уснуть ночью. Чужие запахи, новые звуки, другой интерьер. Юлька ворочалась, иногда лезла в компьютер, или, взяв сигареты, шла на балкон. Отключилась далеко за полночь, а поутру, насилу разлепив веки, затеялась в путь. После душа, пока готовился завтрак, Юлька сделала макияж и инъекцию хемеатрена; садясь за стол, выпила капсулу финастерида, а также два драже эктолакт+. Едва окончилась суета с поисками блокнота, куда понаписала она вопросов для интервью, Юлька загрузила в машину фотокамеру и ноутбук и в предобеденный час, наконец, выехала на место.
Скоро её малолитражка остановилась на обочине, между людьми. Пожелав сразу схватить общий настрой, Юлька вообразила, что над трассой, не стихая, звучит барабан. Так прежде, в древности, сближались воинства на полях и так оно представлялось ныне: полки наёмников-активистов с одной стороны, с другой - регулярные части омона…
После череды сложных перипетий, история гагаринской распри дошла уже до той стадии, когда, дабы уверить народ в несостоятельности выдвинутых обвинений, власть на весь свет объявляет, что готова допустить в заповедник комиссию из основных распорядителей протеста, но комиссия под разными предлогами отказывает «кремлёвской сволочи» в диалоге, а все заискивания с её стороны объясняет близким трумфом в борьбе с монстром тоталитаризма. Контуры этого уже видимого трумфа Юлька и собиралась теперь очертить в своём материале.
Повесив на шею фотокамеру и бейджик с аккредитационным удостоверением, она вошла в лагерь. Лагерь обедал. Возле полевой кухни, под пологом из целлофановой плёнки, сидя за наспех сколоченными столами, скребли ложками протестующие. Зной заставил многих отказаться от рубашек и платьев, но без маек есть не садились. Майки были одинаковыми - местные благотворители дарили их каждому. На груди, на синем фоне красовалась эмблема и надпись: «Гражданское Мужество».
Примкнув к окуляру камеры, Юлька пошла вдоль столовой, делая снимки. Ей улыбались, подмигивали, строили рожицы. Юлька приблизилась к главному шатру - возле него оживлённо спорило несколько человек. Юлька показала удостоверение журналиста и спросила в толпу: «Кто курирует движ?» Красновыйный татуированный качок в шортах попросил её подождать, вошёл в брезентовые покои, а минуту спустя появился в компании немолодой толстомясой женщины - блондинки с сильными ногами и громовым голосом. Подойдя, женщина назвалась Таисией Маркеловой и предложила усесться в сторонке, чтобы никто не мешал их беседе…
- Почему главные лица протеста не пошли на территорию заповедника? - начала Юлька, когда они отбрели в поле. Она вынула диктофон и держала его на весу, записывая всё, что говорила Маркелова.
- Во-первых, потому что власти запретили необоснованное с их точки зрения присутствие среди членов создаваемой комиссии биологов и химиков фонда «Гражданское мужество». Во-вторых, предлагаемый к осмотру периметр был выбран без согласования с нами. Мы не сможем сделать никаких однозначных выводов, если нас пустят лишь туда, где, очевидно, никаких отходов нет.
- По-вашему, кто виноват в затянувшемся кризисе и чем этот кризис в конце концов разрешится?
- Виноваты московские власти. Достаточно сказать, что сама инициатива организации такого полигона конечно же пришла из Москвы. Местные божки не способны самостоятельно принять такое решение, значит оно принято по указке сверху. Кроме того ясно, что таинственность этой затеи несёт большие возможности для коррупционных схем. По нашим данным сумма на устроение такого полигона может превосходить один миллиард рублей. Кризис окончится полным поражением власти, потому что ни вывести, ни уничтожить мусор бесследно не представляется возможным до тех пор, пока не будет снят наш пикет. Единственный способ снять его – физическое насилие, но вы посмотрите на количество протестующих! Если Кремль решится на силовые меры, это станет вызовом всему российскому обществу. Мы считаем, что властям выгодно дотянуть дело до холодов, тогда и будут предприниматься основные шаги. Приход зимы позволит скрыть мусор под снегом, это затруднит поиски с высоты, с задействованием дронов и данных спутников. Кроме того, первые же заморозки кратно уменьшат число активистов, что тоже на руку силовикам и чиновникам. Поэтому наша задача ещё до конца сезона постараться узнать всю правду о гагаринском мусорном полигоне.
- Собирается ли кто-нибудь из активно настроенных граждан баллотироваться в губернаторы области? Будет ли фонд искать административные способы воздействия на чиновников?
- Пока нет, но не исключено, что власть вынудит нас включиться в борьбу и на уровне институтов управления тоже. Народ не на шутку обозлён равнодушием элит к существующим экологическим проблемам. Думаю, фонд «Гражданское мужество» окажет любую правовую поддержку самовыдвиженцам, сочувствующим протесту…

Только что Юлька простилась с Маркеловой, как лагерь пришёл в движение. На дороге появилась колонна большегрузов с гуманитарной помощью, отправленной на Донбасс, и окриком из высоких кабинетов её требовали пустить дальше.
Заревела сирена. Из автобусов высыпали омоновцы. Активисты тоже все как один повыскакивали из укрытий, сомкнулись цепью, взяли друг друга под локоть и стали поперёк дорожного полотна. Кодла была огромной. Все голосили хором: «Га-га-рин!.. Га-га-рин!.. Га-га-рин!..»
Омоновцы взрезывали эту цепь, разрывали её по звеньям и относили протестующих в автобус, где на каждого составлялось административное заявление. Затем автобус выезжал в город. Там задержанных опрашивали, запугивали исключением из института, потерей льгот или потерей работы, и распускали, после чего большинство вновь возвращалось в лагерь.
Приехав к себе, Юлька села на кухне и занялась переделкой полученного материала, приводя его в соответствие с требованиями главреда. Он уже позвонил с утра, чтобы справиться о делах и дать необходимые наставления; он велел Юльке состряпать что-нибудь исключительное, что-нибудь, что привлечёт всеобщее внимание и быстро растиражируется в родных и западных СМИ. Тогда Юльке выдадут премию, а у главреда появится возможность сильнее влиять на информационную повестку, издание же получит дополнительные источники финансирования и лучшие условия для размещения своих ссылок.
Юлька растворила балконные окна, достала пепельницу и запросто накатала первую часть, но едва взялась за вторую, как в дверь позвонили…
Юлька повернулась на стуле и замерла. В дверь позвонили ещё и ещё раз. Она аккуратно вылезла из-за стола; помахала блузкой, висевшей на батарее, чтобы развеять табачный дым. Вдруг в замке щёлкнул ключ. Юлька намочила лицо водой из-под крана, позакрывала створки стеклопакета и выскочила в переднюю.
- Иду, иду… Умыться не дадут.
В прихожей стоял парень, её ровесник. Юлька осмотрела его: закатанные до колена, сальные джинсы из секонд-хенда, пропахшая потом тенниска, прядки спутанных волос липнут к загорелому лбу, на рябом лице - упрямство и озабоченность.
- Вы кто? – возмутилась Юлька.
- Здрасьте… - виноватясь забормотал парень - Мне надо взять… Я хозяин, я жил здесь раньше… ещё до вас… Мне надо взять кое-что…
Юлька сделала приглашающий жест, сказала с затаённым упрёком:
- Проходите. Вы бы хоть позвонили сначала.
Стянув кеды, парень остался в дырявых носках. Вместе они перешли в гостиную. Илья охватил взглядом ячеи стеллажа:
- У меня тут кое-какие вещи… Можно я погляжу? Ты своего ничего не ложила сюда?
Юлька ухмыльнулась:
- Я?! Не ложила!
Илья взобрался на табурет и обшаривал полки, будто искал позабытую здесь вещицу. В безмолвном негодовании Юлька вышла на кухню; думала про себя: «Хорошо, я тут всего на неделю…»
Как только она подалась из комнаты, Илья закрутил головой из стороны в сторону, нет ли чего-нибудь, что можно вынести под одеждой на улицу и по дешёвке толкнуть. На глаза попалось бордовое полотенце - разъятая книга валялась поверх него. На паркетном полу возле койки - зарядка айфона, кипа бумаг. За шторою под окном - отряд пузырьков и флакончиков со скрабами да лосьонами. У дорожных коробок, помятый, лежал пеньюар, ещё какое-то бабье шмотье, и там, среди тряпок, Илья вдруг заметил камеру с длиннофокусным объективом…
«За такую и посадить могут» – мелькнуло у него в голове.
Но в комнату за спиной, недовольная, вторглась Юлька, так что Илья мгновенно занялся ворохом советских эстампов, создавая деловой вид.

Потом Илья сообщил Юльке, что, видимо, зря приехал, попросил у неё прощения за напрасное беспокойство и спустился во двор.
День шёл на убыль. Слабел жар надмирного пламени, обещая людям несколько часов отдыха после чехарды будничных дел и хлопот. У песочницы меж турников да качелей забегали дети, повели псов на выгул собачники. Развалившись на лавке возле подъезда, Илья достал сигареты и курил их одну за другой. В его устало-озабоченном, мутном взгляде кипела ненависть – к праздным мамашам, к их детям, к деревьям, к раззолоченным брызгами солнца балконам хрущёвок, обставивших двор. Он смотрел на гулявших жильцов, а видел одни вражьи рыла. Он обращался умом к родным да знакомым и уязвлял их ядом мерзейшей ненависти: «Какого хера эта сучка там делает белым днём?! Шла б на пляж или на работу, иль куда ещё прячутся с духоты!»
Провинциальное запустение отзывалось такой невыносимою скукой, такой безысходностью, что он почти физически ощущал в сердце занозу забвения; жажду уйти, скрыться, отгородиться от мира. Но он помнил - всё мигом изменится, если достать горстку мелочи, полбанки лака или бензина. «Не будет же эта шмара весь вечер торчать на хате одна! Короче, понаблюдать, когда она свалит, и по-быстрому вынести. Да… да…»
Илья перешёл к соседнему подъезду, уселся настороже. И вскоре на площадку позади него въехала легковушка – тот самый ниссан, однажды взятый Ильёй в кредит, а теперь отданный в чужие руки. Машина остановилась под черёмухой. В салоне курили двое: Чубаров – давний приятель Ильи – расположился в водительском кресле, а рядом с банкой пива у рта восседал его шурин, заплывший жиром молчун, по фамилии Тяг. Его Илья тоже знавал ещё в школе.
С первого же взгляда Тяг понял, чья фигура маячит невдалеке. Растекшись в улыбке, он сделал указующее движение головой:
- О! Смотри-ка… Только не пались.
Сняв тёмные очки, Чубаров обозрел улицу:
- Ага-а… Нашёлся, уёбище.
- Чё делаем?
Чубаров потянул в себя сигаретный дым, потёр висок и произнёс, интонируя работу ума:
- Сейчас спросим с него… Спокойно подходим… Эх, жалко, народу здесь дофига!
Он потыкал окурок в пепельнице и, аккуратно отворив дверцу, ступил на асфальт. Тяг последовал за ним. Вдвоём они молча направились к лавке. Прятавшаяся от зноя дворняга почувствовала что-то воровское в их жестах, выскочила из кустов и залилась звонким лаем. Это заставило Илью оглянуться. В ту же секунду, подталкиваемый чутьём, он сиганул к подъезду. На ступеньках крыльца свернул ногу и как скошенный повергся на парапет. Ногу сразу пробрало судорогой. С гримасой боли на лице влез в коридор. Железная дверь захлопнулась прямо перед носом Чубарова, уже было схватившего Илью за рукав. В запасе – он знал – оставалось не больше минуты, потому что любой подросток в Гагарине достаточно хитёр, чтобы обмануть домофон. Вздыхая, загибаясь и матерясь, Илья допрыгал до своего этажа, а позади уже слышался писк отворяемой двери. В бешеной пляске рук, перебиравших ключи, казалось, минула вечность, так что, когда он, запыхавшийся, наконец-то свалился на пол прихожей, за спиной - уже близко - громыхали шаги преследователей.
На шум с балкона явилась Юлька. Выбежала и застыла на месте. Держась за ногу, Илья катался по полу и орал. На искажённом лице застыло страдание:
- А-а-а!.. Бля-а-ать!..
Снаружи продолжали ломиться и барабанить. Юлька робко шагнула к двери.
- Не открывай! – рявкнул Илья, останавливая её.
- Почему?
Вместо ответа Илья вновь схватил щиколку, застонал:
- Ф-с-с! Я ногу, к-кажется, повредил… Возьми мазь - там в аптечке…

Удары в дверь скоро прекратились. В аптечке нашлись кое-какие лекарства, старая простыня послужила бинтом, Юлька исполнила роль врача-травматолога, а Илья стал санитаром и пациентом. Вместе они соорудили на голеностопе компресс - теперь, то и дело потирая болящее место, Илья пил в кухне налитый Юлькой чай. Он чувствовал неловкость из-за случившегося, но больше - из-за приятной внешности девушки. Где-то в душе у него зародилось пока ещё смутное, не уличённое рассудком хотение переспать с нею.
У Юльки возникли затруднения в работе над текстом. Она сбросила на электронку главреда несколько вопросов и дожидалась распоряжений, а пока, раздражённая, выспрашивала у Ильи подробности стычки, которую только что видела. С прямотою ребёнка Илья стал рассказывать:
- Короче, получил я кредит на машину. Взял в «Авто-Гранде» ниссан-эксперт 2003 года… Думал, пока в сервисе работаю - погашу, во-от… Сначала-то всё нормально шло, первые полгода. А один раз чё-то перепились с пацанами, сидим уже к ночи, и Ромчик - ну, с Вологды один там Ромчик такой, - он говорит: «Слышь, давай ёбнем порш?!» У нас там порш на ремонте стоял… Пристал - давай ёбнем и покатаемся… Ну, сели, короче, я его до дому довёз, а сам думаю: ща круг по городу мотану и обратно, во-от… И тут меня гаишник в Гагарине тормозит. А документов нету! Короче влетаю на сороковник из-за него. Звоню начальнику в сервис типа «Михал Саныч, поможете?» Саныч приехал, мусору отстегнул, мне говорит: «Давай дорабатывай месяц и увольняйся». Пришлось сесть на шее у мамки. Она первое время помогала с кредитом, пока филки не кончились, потом стали эти названивать… ну… из банка. Чё делать? Кинул пост в инстаграм: продам тачку. Через день Вадик Чубаров заходит, мой одноклассник. Добазарились с ним на сто косарей. Он когда принёс деньги, я почти весь кредит заплатил… Оставались копейки какие-то. Ну, себе там заныкал, вина попить. С работой тогда был напряг, ещё и лето как раз… Бnя, ну короче, я забухал и просрочил последние взносы там! А потом оказалось ниссан был в бумагах прописан… знаешь, типа залога на случай задолженности. Вадик звонит: давай, закрывай кредит или верни деньги за тачку… Ага, чёрта лысого!
Юлька прервала его:
- Стой, а как так? Сперва ты сказал - машина в залоге у банка, а щас говоришь, что брал кредит ради покупки машины?
- Да я не в курсе, - Илья потемнел лицом - эти в банке чё-то мутили с распиской… Ну, и Вадик стал залупаться типа из-за меня тачку могут отжать. Другана ещё подтянул… Вот они оба щас были, короче… А ещё тут недавно приёбали, сука, с кастетами… Прикинь, да! С кастетами! У меня и так железка в башке-то! – Илья нагнулся и продемонстрировал шрам на полголовы – Это один раз меня отоварили, ещё давно, во-от… Ну, я метнулся на дачу, живу там у мамки пока… Как-то так… Только ты, слышь, не болтай, она ничё не знает про это, лады?
- Я теперь понимаю, почему она просила никому не рассказывать, если будут интересоваться.
- Она просила?
- Угу.
Юлька повернулась к прихожей, вздохнула.
- Слушай, а может они ушли?
Илья молча пожал плечами. Вместе они осторожно подобрались к двери, прислушались. Юлька прильнула к глазку. На лестничной клетке звучал тихий говор. Юлька спросила:
- Это они?
- Не знаю.
- Так. И что я тут делать буду? Я есть вообще-то хочу. Мне надо за покупками выйти, за сигаретами - тоже.
Юлька с показным недовольством сложила на груди руки. Илья попросил:
- Блин, не надо, не открывай пока. А продукты это… ща погоди, я Глоду спрошу.
- Кого?
- Да с-сосед мой… - Илья робко сверкнул зубами - Он это… ёбнутый мальца… от рождения.
- А он дома? Так всё равно нужно на лестницу выходить, как ты его попросишь-то?
- Он всегда дома. Он мне за опохмелкой бегал, когда я с утра встать не мог. Счас по балкону постучим. Денег дашь ему, короче… Пойдём.
Илья захромал к балкону, жестами зазывая квартирантку с собой - нахмурив брови, та глядела ему вослед. На балконе он вытащил из угла старую бамбуковую удочку, высунулся на улицу и постучал ею в окно соседской квартиры, позвал:
- Глодыч! Эй! Глода!.. Мне в магазин надо! - и повернулся к Юльке - Чего купить-то?
Юлька в растерянности заглядывала за плечо гостя. Ситуация казалась ей невозможной. Хрустнула и поддалась створка остекления на смежном балконе, а из-за неё вылезла совершенно гладкая, лунообразная физиономия соседа с несходящей улыбкой. Голова, склонённая набок, всё время смотрела в сторону. Прежде чем ответить, сосед долго подскакивал и налезал грудью на перильце, словно балансировал на изувеченной табуретке. Юлька поняла, что дяденька чрезвычайно мал ростом.
- Привет Иля! - замахал Глода руками - Я вчера на рыбалке, я вчера судака поймал, судака и сорогу, я поймал…
И он тоненько зачастил дефектным говорком про свои приключения. Илья бросил ему несколько дежурных слов и обернулся к Юльке с затаённым вопросом во взгляде. Та сразу же спохватилась:
- Я счас список составлю.
- Давай… – кивнул Илья и добавил вдогонку - Не забудь деньги!
- Глода, слушай сюда! Ты счас выйдешь к подъезду, посмотри - там моя машина ещё стоит? Понял?.. Ну, которая у меня была машина, ты помнишь?
Глода кивнул раз и два. Его застенчивый взгляд перебегал с места на место.
- Посмотри, она во дворе или уже уехала? Посмотришь?
И Глода кивал головой, щерясь в сторону.
Скоро Юлька принесла деньги и список покупок. Илья завернул всё в выцветшую газету, на удочке передал дураку. Сосед сейчас же утёк в магазин. Вдвоём они снова перешли в кухню: Юлька полезла в интернет, а Илья украдкой её разглядывал. Юлька сидела напротив, подперев тонкими ладонями подбородок. Схваченная серебристо-лиловым облегающим платьем, с убранной в пучок и заколотой на затылке пряжей тёмных волос, она еле-еле шевелила губами, вычитывая статью. Волнительный девичий запах, от которого щекотало в груди, разносился по комнате. Илья хлюпал свежезаваренным чаем, потирал изнывавшую ногу, жевал курабье, а то, замирая, прислушивался к уличной какофонии. Одна хитрая мысль взбрела ему в голову - теперь Илья ждал момента, чтобы ненавязчиво её высказать. Наконец он решился. Выдохнул и предложил:
- Кстати, у Глоды бабка спиртовые настойки делает на женьшене… Семьдесят градусов. Я когда без денег с бодуна просыпался, вымарщивал у него… в долг… Может взять полбутылки? Ты будешь?
- Что? – Юлька, погружённая в текст, скользила взглядом по экранчику ноутбука.
- Я говорю, можно у Глоды настойки женьшеневой взять… У него бабка делает…
Юлька подняла хитрые глаза на Илью:
- Я не пью, спасибо.
Илья шмыгнул носом:
- Да не, я имею ввиду компресс наложить… Мазь чё-то не помогает. Там срок хранения это… - он почесал лоб - На автобус, блин, опоздаю… Последний в 19:02 уходит…
Юлька отрешённо пялилась в экран ноутбука, водила и щёлкала мышкой. Илья со своей табуретки не мог видеть, что она юзает. Устоявшееся безмолвие оттенялось жужжанием мухи под потолком. Вскоре с улицы постучали палкою, донёсся голос соседа. Илья проковылял на балкон и принял из рук Глоды пакеты с провизией:
- Ну, как там? Стоят?
- Да, Иля, - Глода закачал головой – там стоит внизу машина, твоя которая была раньше у тебя машина, стоит внизу.
- Ясно… - Илья перешёл на шёпот - Глода, принеси настойки из холодильника. Я тебе сигарет дам…

- Что там с машиной? – спросила Юлька, как только Илья возвратился в кухню.
- Да по-любому Вадик у тётки сидит… У него тётка живёт в пятом доме. Он счас зашёл к ней и караулит за мной с балкона.
Илья допрыгал до стула; держась за ногу, осторожно присел. Каждое неловкое движение отзывалось тупой мышечной болью. Юлька взялась выкладывать продукты на стол. Косо смотрела на ногу Ильи и вдруг пробубнила:
- Далеко дача от города?
- Сорок километров.
- Окей, оставайся… Куда ты с такой ногой… Утром довезу до садов.
- Спасибо… - просто и сердечно сказал Илья. И потянулся к бутылке – Может выпьем?..
Юлька молча поставила перед Ильёй кружку и тот плюхнул в неё настойки.
В деликатной манере он выяснил, кто Юлька такая да зачем приехала в город. Потом Юлька повела разговор о протестах и записывала рассказы Ильи о его знакомых, которые участвовали в акциях на стороне пикетчиков. Интересовали её тоже иные местные пересуды. Илья охотно рассказывал обо всём, пытаясь шутить и ухаживать за смазливою барышней. Он быстро хмелел. Стало ему казаться, что Юлька испытывает к нему симпатию и, вероятно, не против лечь с ним в постель: нужно лишь разогреться спиртным да позволить стеснённым желаньям одолеть запреты культурки. И чем больше Илья напивался, тем больше казалось ему, что он в ударе, что он отлично шутит и ведёт зажигательный разговор. Юлька хохотала громко и заразительно, на него глядя. Её смешило колхозное самодовольство собеседника, его дебильные темы в разговоре, его близорукость в воззрениях на текущую жизнь. Но вместе с тем Юлька всё больше раскрепощалась. Всё смешливее и невоздержанней её делало то, что она - хозяйка сложившейся ситуации. На ум лезла пошлая блажь, как Илья, надравшись до синих соплей, валится навзничь, а она улыбками и уветами склоняет его к соитию, которого никто уж не в состоянии довершить.
Настойка из женьшеня вызвала специфическое опьянение. Обстановка квартиры погрузилась в серую мглу, стала размытой, медленно отдалялась и таяла. Юлька хохотала во всё горло, заедала настойку салатами и ей мреялось, что вместо неё смеётся кто-то другой, что сидящий напротив парень - это картинка, излучаемая на стену кинопроектором, а сама она – зритель, мирно дремлющий в зале, и лишь иногда вполглаза обращающийся к действию на экране. С каждой выпитой рюмкой экран уплывал всё дальше, изображенье тускнело, звуки глохли, пока, наконец, Юлька не задремала, совершенно забыв, кто она есть, где находится и чем жила до сих пор…

13 августа

«Опять жара будет» - Наталья Игоревна, ещё заспанная, смотрела в окно.
Высоко по лазоревой глади плыли два белых пёрышка. Свет утреннего солнца, дробясь в грязненьких стёклах, сыпался на пол радужными горстями. Наталья Игоревна скинула покрывало, приподнялась на подушке и оглядела своё вспотевшее тело. За какие-то несколько дней она сильно сбавила в весе, целлюлит сгладился, грудь набухла от молока, но, главное, по всему телу пробилась блёсткая поросль – прямые светлые волоски, такие же, как на маленьких поросятах.
- Пустхяа-аки! - зевнула Наталья Игоревна - Гормоны подскочили!
И ей подумалось, что белые волосы на груди - не изъян, а скорее изюминка; дополнение к её новому образу. Она сделалась сильною и уверенной, ей теперь не по чину стесняться собственным видом.
Накинув на плечи халат, Евхаритская побрела в кухню. Недавний уговор со сменщицей обязывал пожертвовать выходным.
Прошлым вечером она перетёрла грибы до состояния жижицы, смешала их с овощами и, заложив в тушку курицы, запекла в духовом шкафу. На вкус блюдо оказалось чудесным, но после ужина Евхаритская мучилась болями. Пришлось выпить желудочную таблетку…
Теперь от востока вздымалось зарево: Наталья Игоревна умылась; собрала обед в сумку; не позавтракав, вышла из дома. Дважды в день рейсовый автобус проезжал в километре от сада – там ко времени всегда собиралось несколько человек. До места нужно было минут десять пылить вдоль опушки. У поворота, едва перешла она дощатый мост, глубоко в утробе заныло. Заныло не так, как бывает при позывах к нужде - нет, за этой болью таилось что-то совершенно иное. Евхаритская боязливо схватила живот, стала гладить его и шептала:
- Так-так-так… Не надо-не надо-не надо…
Тёмное пятно расползалось на её новой поплиновой юбке. Переполняемая тревогой, Евхаритская свернула к близстоящим деревьям. За кустами подтянула поплин к груди и обнаружила кровянистые потёки на ляжках, а как ощупала низ живота, вдалась в панику - чрево её набухло, словно жестянка с протухшей сардиной. Вспомнила, что подобное случалось лишь раз, в последние дни беременности, когда вынашивала Илью. Но теперь это казалось невероятным, немыслимым. Ей просто не от кого забеременеть!
Наталья Игоревна опустилась на землю, приткнулась спиною к осине и широко раскинула ноги. В косметичке нашлось круглое зеркальце, она подставила его к промежности. Пальцами извлекла из лона пожелтелый тампон; раздвинула стенки, приметив в глубине нечто пухлое и упругое - оно с трудом подвигалось там, в теснине влагалища. Мелкая дрожь охватила Наталью Игоревну, она как могла натужила мышцы, подавив боль и брезгливость. Это давалось трудно, но ею уже овладел безотчётный инстинкт. Инстинкт возвещал, что всякое существо, наделённое жизнью, просится на свет божий, а стало быть должно воплотиться в мысли и опыте. Мучимая родовой лихорадкой, она вонзалась пальцами в податливую мякину мхов и стонала, и делала это до тех пор, пока плод не вытолкнулся наружу.
- А-а-а! – взревела Наталья Игоревна и сама же испугалась своего дикого возгласа. С перебитым дыханием она поднялась на локтях, тылом ладони отёрла со лба испарину. Опершись на ноги, начала одеваться. На траве перед нею, подобный умягчённому кабачку, лежал продолговатый белёсый пузырь. За прозрачной, отсвечивающей на солнце, оболочкой угадывалось живое тело – тело слизня, без шеи переходившее в безкостное змеящееся навершие. Наталья Игоревна напряжённо разглядывала шевелившееся в пузыре существо: оно растягивало плодную оболочку, вслепую тыкая туда-сюда скруглённым конусом головы.
Евхаритская замерла над выползком, не зная как поступить. Одно было ясно: это нельзя показывать людям; это должно убить, убить и спрятать. Невдалеке в корнях дерева увидела она углубление, понесла плод туда. Подошвою босоножки расшевелила лежалые листья, затем, стерев пот, начала рыхлить землю. «Только прикрою листвой и никто, даже если найдёт, не догадается, что это мой… что это моё…»
До неё долетел шорох. Подняв голову, заметила среди кустов яркую олимпийку и лицо, удивлённое женское лицо. Наталья Игоревна сразу признала Анжелочку Неумоину, бойкую, везде сующую свой нос, огневолосую бабу, хозяйку трёхэтажного коттеджа на соседней линии. Она служила судьёй по административным делам. Из-за скверного, взбалмошного характера никогда у неё не было ни подруг, ни постоянного мужика.
С глупой улыбкой Наталья Игоревна схватила лежавшую подле ног юбку и повернулась так, чтобы Анжела не заметила выползка. Но та уже всё поняла. Выкатив ошарашенные глазища, судья проорала:
- С ума сошла?!
- Да я н-не… Стой, погоди…
- С ума сошла, бnядь!!
- Да… Анжела…
- Ты бnядь соображаешь вообще?!
Пока Неумоина выплёвывала ей в лицо окрошку из попрёков, ругательств и оскорблений, Наталья Игоревна спешно приводила себя в порядок. Кое-как Евхаритской удалось смирить её пыл. Выслушав квёлые оправдания, Неумоина скомандовала:
- А ну, давай быстро в больницу его! Самой не нужен - в детдом отдашь!
Неумоина подошла ближе и ахнула. На земле лежал не ребёнок, а нечто инопланетное.
- Что это?
- Я… - искала ответа Наталья Игоревна - Ты…
- Так, быстро беги к машине, там в багажнике пакеты мусорные, чистые. Бери пакет и сразу обратно! Пшла!
Наталья Игоревна послушно засеменила к лендроверу, стоявшему на дороге. Через минуту они уже на всех парах летели в Гагарин.

Юльку разбудил воробей. Он перескакивал с подоконника на трельяж, а оттуда на батарею и на пол. Разбросал по комнате кожуру от граната. Лёжа в постели, Юлька следила за ним. У неё было хорошее настроение, голова не болела, хотелось есть. Юлька вспомнила, что ночью, готовясь ко сну, оставила форточку незакрытой… Сейчас с кухни легко поддувало сухим жарким ветром. Лучи яркого света играли в ветвях клёна-американца, качавшегося за окном. Юльке надоело лежать - она сбросила покрывало, отчего воробей взвился под потолок и выпорхнул из гостиной. Поднявшись, она зевнула, потёрла лицо, взяла гормональные таблетки и, пройдя в кухню, выпила их. Она спала в одежде и теперь не стыдилась показываться неубранной перед гостем.
На кухне, подогнув больную ногу, сидел на матрасе, брошенном прямо на пол, вчерашний её собутыльник. Пялился в окно и грыз ногти от нечего делать.
- Есть покурить, Юль?
Юлька молча вынула из кармана мятую пачку кэмел, вручила Илье сигарету, поднесла зажигалку:
- Выспался?
Илья кашлянул.
- Как нога? – кивнула на голеностоп Юлька, – Болит?
Илья шевельнул ступнёй и поморщился.
- Счас завтракаем и едем…
Через полчаса они вышли на улицу. На том месте, где стояло вчера авто Чубарова, припарковалась уже другая машина. Покурив, отправились в сад. Когда Юлькина малолитражка вывернула на Рабочий проспект, Илья поинтересовался:
- Ты опять сёдня рванёшь к заповеднику?
- Нет. Мне нужна позиция противодействующей стороны… Там, на площади в центре это у вас зданье администрации?
- Ага.
- Сначала позвоню, договорюсь с кем-нибудь, потом съезжу к ним поболтать. Куда дальше, показывай!
Илья принялся рассуждать, каким маршрутом лучше всего добираться до «Речника». Едва они выехали из города, навстречу пронёсся джип. Сквозь солнечные блики, скользившие по лобовому стеклу, Илья разглядел в салоне свою мать. За рулём была Анжелочка Неумоина – соседка по дачному посёлку.

- Что это? - изумлённо спрашивала судья. Она всё время смотрела на дорогу. Матовой тонировки стекло в двери было опущено и её короткие медные волосы обвевал ветер. Соседнее кресло заняла Евхаритская. Новорождённый, подобный личинке доисторического жука, лежал под задним сиденьем.
- Глянь-ка, оно хоть живое там? – повелела Анжелочка.
Наталья Игоревна перегнулась назад, осмотрела пузырь. Обёрнутый в полиэтилен, детёныш лежал недвижно. Евхаритская коснулась его рукой.
- Ну как?
- Не знаю… Не двигается.
- Так, вначале едем в больницу, затем - в отделение, всё ясно?! Как можно додуматься вообще… своего ребенка!
- Не надо в полицию… это не мой… то есть… не ребёнок…
- А что же это?
- Я не могу объяснить. Могу только показать.
- Что показать?!
- Отца…
- Причём тут?.. Вы это вместе задумали?
- Ой, Анжела, ты только увидишь… сама всё поймёшь…
- Так! Или ты мне сейчас рассказываешь, иль я еду в ментовку!
И Наталья Игоревна доложила Неумоиной правду. Та сначала презрительно хмыкала и обещала написать заявление, потом начала выяснять подробности, а как Евхаритская достала из сумки курицу, фаршированную ароматными грибами, погрузилась в раздумья. Запах её взволновал.
Скоро лендровер встал возле проходной фабрики ELLER.
- Слушай, я сегодня отработаю сутки, а послезавтра мы сходим, и я тебе всё покажу. А это – Наталья Игоревна указала между сиденьями, - можешь оставить себе пока. Если я вру, ты пойдёшь и заявишь… Хотя куда ты его повезёшь, это же вообще не… Это же личинка какая-то…
- Ну-у, допустим. - отозвалась судья - Только дуру из меня сделать не получится. Я сначала позвоню, кому надо и скажу, с кем и куда ушла, ясно? И когда вернусь.
- Ой всё! Хорошо, Анжела… Я согласна. До встречи.
Наталья Игоревна хлопнула дверью. Она опаздывала на смену.

Неумоина, едва она выпустила соседку, повернула назад - в сады. Пока находилась в Гагарине, ещё переживала - не отвезти ли «ребёнка» в больницу или в морг, но потом, изучив пузырь повнимательней, успокоилась. Да, она своими глазами видела, как Евхаритская произвела это существо на свет, но кто бы поверил ей? Неумоина заехала в магазин, взяла кое-какие продукты и по дороге в «Речник» зарулила на территорию старого кирпичного завода, где, как она знала, подвалы в порушенных мастерских уже много лет заполнены сточными водами. Выйдя из машины, она осмотрелась; бережно взяла пакет на руки и отнесла его в здание; прежде, чем избавиться от выползка, ещё раз убедилась в том, что он мёртв, а затем столкнула мешок в подвал - секунду спустя из вонючей тьмы донёсся и заметался между колонн глухой всплеск. Справив нужду за кустами, Неумоина укатила в «Речник».

В 11 часов Юлькин матиз остановился у ворот садового товарищества. По совету Ильи, машину Юлька решила оставить на въезде, чтобы потом на обратном пути не плутать в обширном лабиринте дачных угодий. Помогая хромавшему Илье, она пошла с ним об руку по дорожкам. Благо участок находился недалеко.
Дома, едва стащил кеды, Илья, желая увериться, что видел в салоне мелькнувшего джипа мать, крикнул:
- Ты дома? Ма-м!..
Никто не ответил. Илья повернулся к гостье:
- Нету её… Видать, на работу уехала.
Илья почувствовал, что в кухне приятно пахнет печёным; подковылял к духовке, отомкнул дверцу. Внутри на противне, завёрнутую в фольгу, увидел он курицу.
- Не торопись, счас пообедаем…
- Спасибо, я не голодная – сказала Юлька из вежливости.
- Не-не, давай, пожалуйста… Я тебя очень прошу.
Илья полез на антресоль за тарелками. Юлька глянула на часы – время пить химию. Раскрыв рюкзачок, нащупала блистер с финастеридом, там же нашёлся пузырёк эстрагила.
- Налей мне воды. Я таблетки выпью.
Илья молча исполнил просьбу. Юлька приняла необходимые препараты и уже собралась уходить, но когда Илья извлёк из фольги полутушку, покрытую пряностями, у неё заурчало в желудке. Слышалось в запахе что-то такое, что заставило гостью уже без возражений усесться за стол. Найдя нож, Илья занялся разделыванием ещё тёплого мяса, и, как только уложил куски на тарелки, они принялись есть. Самое обычное на вид блюдо вкус имело волшебный. Илья ел неторопливо. Хотя его томил голод, он старался блюсти приличия - часто отирал губы салфеткою и не сосал мослов, чего никогда не стеснялся делать в присутствии матери. С гостьей творилось что-то неладное: она хищно вгрызалась в сочную плоть, захлёбывалась слюною и чавкала - в глазах заиграл восторг, кровь прилила к лицу, вещи словно обогатились духом, и в целом момент отчётливо запечатлелся на сердце как нисхождение благодати. Юлька с удивлением поняла, что влюбилась. Это случилось почти мгновенно. Казалось: вот им так хорошо, так легко вместе – не иначе он и есть её земная судьба!
Околдованная всем, что её обставало, гостья сладко мучилась непристойным намерением, а как доела, то без слов сползла с табуретки, сторонясь смущённого взгляда Ильи, расстегнула ширинку несвежих штанов и взялась его услаждать. И всё косилась глазом на выплеск света, растекшийся по ковру, - в этом манящем свете таилось нечто необъяснимое. Илья встал со стула, зашарил руками по фальшивой груди, потом, осмелев, стал клонить Юльку к полу с тем, чтобы самому пристроиться сзади. Но та испугалась, что тщательно оберегаемая ею тайна вскроется и повлечёт за собой череду ужасающих следствий. Испугалась и заупрямилась. Поднявшись с колен, с ласковой улыбкою на устах предложила:
- У меня месячные. Хочешь - напьёмся?
- А как же интервью там, администрация… Ты же планиро…
- Завтра – перебила Юлька.
Илья пристально посмотрел на неё, не решаясь верить такой халяве:
- Ну, д-давай…
Натянув босоножки, гостья ушла за спиртным, а Илья, очарованный тем, что с ним приключилось, развалился в кресле-качалке и покуривал чужой кэмел.
Счастливая, Юлька пошла по тропинкам: «Как чудесен мир! Как хорошо быть женщиной! Да к чёрту! К чёрту - и правых и демократов! И разве дело-то в том, у кого сколько денег? Любовь – вот что есть стержень существования! Как ведь красиво: расходившиеся по сёлам народовольцы; революционеры, жертвовавшие собой, ради светлых идей равенства и законности; толстовцы, избегавшие мещанских благ! Вот была оппозиция - они служили народу и как горели в страстях! А мы что такое?.. Нет, надо быть ближе к обычным людям!

Неохотно сгущались сумерки. Румяное солнце завалилось за тёмную стену деревьев - его косые лучи били с исподу в небесный купол, подсвечивая подошвы реденьких облаков. На веранду, куда Илья с гостьей выходили иногда покурить, кралась прохлада. Провожаемая треском цикад, порой влетала под крышу трель соловья.
Уже выпили за любовь, за встречу и за компанию, выпили «между первою и второй», затем выпили «брудершафт» и слились в затяжном поцелуе, затем хохотали без повода и кривлялись, пропустили «на посошок», взяли вторую бутылку и уже опрокинули пару стопок «За нас!» и «За близких!» Теперь, засмолив сигареты, молча сидели бок о бок на ступеньках крыльца, следя за нырявшими в вышине птицами.
- Смотри-смотри! – Илья ткнул пальцем в небо – Охуенно кружатся, да?
- Красиво… – подтвердила Юлька.
- Не-не, охуенно, бnядь! Вот природа здесь кайфовая… В натуре отсюдова я никуда не уеду. Даже, бывает лавэхи, нет и занять негде, зато вот места, люди такие… Мне эти… Турция там, Америка - до nизды. Мне чисто здесь по приколу.
- Угу, как же… – усомнилась вдруг Юлька - Ты ничё другого не видел, поэтому и говоришь так.
- Бnя, отвечаю - не поехал бы! Тут… ну… как бы…
Илья затянулся и смолк, не в силах найти слова, чтоб выразить испытываемое им счастье. Юлька искоса взглянула на просветлённое лицо собутыльника и на уста её запросилась издевательская ухмылка:
- Ой, хочешь сказать, если завтра предложат поездку в Париж, не поедешь?
- А чё я там забыл-то, в этом Париже? Кому я там нужен?
- Нет, вообще… То есть жить не поехал бы?
- Да ну нахер. Я – русский. У меня мамка здесь, братва здесь… Ты чё - я б там погиб с голодухи!
- Ладно тебе. В рашке скорей коньки бросишь.
- Чё?! Чё там делать-то – гандоны одни… Эти - нигеры… фрицы, пиндосы - у них гвоздя ссаного не вып… н-ну… это! – Илья споткнулся на полуслове и искал продолжения мысли - А ты бы типа поехала?
- Я не делю людей по расам или по взглядам. Когда в какой-то стране порядок и всё делается по закону, там любому жить хорошо.
- У кого?! – распалялся Илья - Да где там – по закону! Это, это… Ага, как в сказке!
- Если бы у нас – перебила, упрямясь, Юлька, – частный бизнес не зажимали, если бы…
- Вот на кой мне ихний бизнес! – психанул покрасневший Илья - Кому он нужен тут – бизнес этот? Вот они любят барыжить, кидают друг друга… вот - пускай, а мне он зачем тут? Они за бабло… родного брата продадут… за бабло! Мы – русские! У нас никогда… у нас… не было такого… И нефиг тащить сюда лабуду разную!
- Везде, если закон работает, можно жить по-нормальному. Независимо от национальности.
- Да?! А с какого перепугу, эти ихние конституции всякие, они здесь у нас? Раньше у нас… как его… эта… «Русская Правда», вече там всякие… У нас раньше всё своё было! Почему я должен по-ихнему жить?
- Вообще уж весь мир так живёт – скалилась Юлька – Это «цивилизация» называется.
- Да хоть как! У них там пусть своя эта… цивилизация… А у нас здесь своя должна быть! Так или нет?
Юлька не нашла аргументов и, чтобы не отвечать вовсе, взялась сбивать пыль с платья.

14 августа

Наталья Игоревна с трудом дождалась конца смены и утренним рейсом прибыла в сад. Ночь оказалась бессонной, так что теперь больше всего ей хотелось упасть в объятия одеял.
Но только что ступила она за порог, как в нос ударил мерзкий душок перегара. Включив свет, увидела разводы от сока на скатерти; испортившуюся закуску; окурками полную пепельницу; мятую пластиковую посуду и в ней комья из фольги да салфеток. Над столом кружились мухи и мошкара. Порожние водочные бутылки лепились у кресла.
Наверху заскрипели половицы от лёгкого шага, скоро в кухню спустился позёвывающий Илья: его взлохмаченные сальные волосы торчали в разные стороны.
- Илья, почему дома такой бардак? – спросила Наталья Игоревна с видимым раздражением.
- Да блин… - прогудел осипший Илья - У меня в гостях девушка была… Счас я уберу тут.
Подойдя к столу, сын начал сгребать использованную посуду. Наталья Игоревна вернулась на веранду, заменила уличные босоножки домашними тапочками и, поставив пакет продуктов к столу, у которого копошился Илья, с ноткой ложного пренебрежения изрекла:
- Что ещё за девушка? Кристина что ли? Цыганка?
- Нет… - улыбнулся Илья – Эта другая.
- А кто?
- Я в твоей комнате её положил… Можно?
- А что ты спрашиваешь, если уже положил. И ты там дрых? Пьяные-то оба… Очень хорошо!
- Нет, я у себя был.
Наталья Игоревна скептически взглянула на сына:
- Она ещё не встала пока?
Илья рассеянно улыбался, стоя с пакетом мусора возле стола.
- Чего ты улыбаешься? Я вообще-то со смены иду… и спать хочу. Давай-забирай её…
Оба они вошли в комнату. На нерасправленном ложе, не сняв верхней одежды, спала ухоженная длинноволосая дева. Изумлённая Наталья Игоревна узнала в ней квартирантку.
Илья, подойдя к постели, растолкал Юльку, а как та подняла спутавшиеся ресницы, чуть слышно забормотал:
- Ю-уль! Юля-а! Пойдём в другую комнату… Там доспишь.
Юлька повернулась на другой бок, уселась на покрывале и, зевая, стала тереть веки пальцами. Наталья Игоревна шагнула к кровати:
- Доброе утро!
Юлька нехотя посмотрела в сторону хозяйки, сонно кивнула:
- Здрасьте…
Илья выпроводил её наружу. Закрывшись у себя, Наталья Игоревна скинула платье, стянула лиф и следки. И всё пыталась сообразить, как же так вышло, что арендаторша оказалась на даче. Неужели Илья притащил с собой? Когда, раздевшись, она уже собралась нырнуть под одеяло, в дверь постучали. Послышался тихий голос Ильи:
- Ма, погляди… Там сумочка где-то…
Наталья Игоревна зашла за кровать и действительно увидела на полу возле торшера новомодный кожаный рюкзачок. Подняв его, она отперла дверь и, сунув рюкзачок в руку сына, спросила:
- Откуда она здесь появилась? Ты в город мотался?
- Она в гости пришла… – бубнил Илья еле слышно - Ну, я её пригласил… Нравится она мне.
Наталья Игоревна бросила взгляд за плечо сына, на старенькую дачную электроплиту «Сварогъ», где прошлым утром в духовке оставила куриную полутушку с грибами.
- Вы курицу ели?
- Да… Вкусно… Спасибо, мам.
Илья поцеловал мать в щёку и захромал к себе в комнату. Евхаритская вздрогнула:
- А что у тебя с ногой?
- Упал… - отмахнулся Илья.
Замкнувшись в комнате, Наталья Игоревна прислонилась спиною к двери и тихонько исхохотала в ладошку. Потом разделась и легла спать.
Под шлейфом блазнящих грёз Юлька поднялась наверх, где ещё какое-то время валялась в постели, пока тело не обрело нужный тонус. Затем приняла гормоны, тайно сделала укол в туалете. Всегда после инъекции и таблеток Юлька ощущала наплыв «женских» чувств. Приходила нежность, утончённость, исполнительность, проявлялась забота к маленьким и желание принадлежать сильным.
Юлька вдруг ужаснулась - целые сутки потеряны понапрасну, на завершение лонгрида ей остаются считанные часы. Какая беспечность! Но в то же самое время она ощущала в теле приятцу, а на душе – радость; мысли текли в голове живо да весело, как иногда бывает поутру с теми молодыми гуляками, чьи попойки редки и пока не грозят обернуться догробным недугом. Теперь Юльке верилось, что она сдвинет горы. Отыскав сигареты в сумочке, она объявила Илье, что ближайшие часы должна посвятить работе - попросила не беспокоить её. Затем, сходив к воротам, отыскала в салона своей машины флеш-карту с необходимыми данными и уселась в выделенной для неё мансарде писать продолжение к материалу о гагаринской смуте.
Илья тем временем стряпал завтрак. Опухоль на ноге почти спала – компресс и мази сделали своё дело, растяжение не болело. Да, он ещё прихрамывал, но уже больше по привычке, чем по необходимости. Вскоре всё было готово: Илья убрался в кухне, зажарил яичницу с колбасой, и только что вознамерился позвать гостью к столу, как в окно постучали.
Илья вышел на веранду, открыл. У порога стоял дед Степан, сосед по участку; на дорожке за его спиной Илья заметил ещё несколько человек. Дед Степан был глуховат и прежде чем выразить мысль как всегда начал мямлить да заикаться:
- Здоров… Илюха… Там, э-э… объявление, говорят… Пойдём…
Дед Степан тыкал узловатым пальцем по стёклышку наручных часов, челюсть его дрожала, глаза слезились, от майки веяло лежалою рухлядью.
- Куда? - нахмурился Илья.
- Как… ну, собрание-то… у ворот… Пойдём… Мамку зови тоже…
Илья, наконец, догадался, о чём толкует сосед. Видимо, на послеобеденный час у ворот назначили сход дачников. Подобное порою случалось. Обычно при таких сборищах оглашалось повышение тарифов на электричество, подключение канализации или какие-то распоряжения председателя, касающиеся домовладельцев.
- А что обсуждать будут?
- Так вон… забастовку-то эту… про мусор…
Илья кивнул деду в знак согласия и благодарности и тот поплёлся назад, к ожидавшим его за калиткой старухам. Илья подумал, что неплохо было бы взять с собой Юльку, ведь ей тоже, вероятно, интересны такие мероприятия. И действительно, едва он заговорил о предстоящем собрании, она загорелась. Новость, поведанная Ильёй, была кстати.
Не прошло и десяти минут как оба уже шагали на место.

Узорные тени от веток скользили по телам Юльки и её спутника. В стоялом густеющем воздухе держался слабый запах костра. Дышали жаром заржавленные бока гаражей и жестяные стенки заборов. Замысловатый щебет реликтовой птицы приносился издалека.
Шли мимо грязненьких домиков да кустов - за ними одетые дешёвым пластиком виднелись то сараи, а то теплицы. Там и здесь открывались виды на садовые участки с рядками стоящей зелени, мутными парниками, мангалами, надувными розовыми бассейнами. Всё выглядело заманчиво и приветливо…
Илья, чтобы развлечь гостью, наговаривал сплетни про обитателей дач, что встречались им по пути; пытался шутить; насыщал речь красивостями и дурацкими комплиментами.
Сложные чувства обуревали Юльку. Глядя на Илью - грязного, озлобленного на весь свет, неумного алкаша - она стыдилась того, что произошло между ними вчера, и никак не могла уяснить себе, на кой ляд она соблазнила его, чего ради осталась в садах, почему не печётся о деле?.. И в то же самое время Юлька светилась от радости. Хорошо было бежать за Ильёй, находиться с ним рядом, потому что умом она знала свою ущербность, питала к себе стойкое отвращение, и подспудно желала дать выход копившейся злобе, а Илья будто мог этому поспособствовать. Отчего-то хотелось верить, что боле никто в целом мире не владеет достаточной мерой таланта в том, чтобы раскабалить её утончённое женское естество, хотя на деле так свободно да хорошо при Илье она себя чувствовала лишь постольку, поскольку не слишком от него отличалась, несмотря на все предпринимаемые потуги казаться особенной. Мечталось: вот упади лицом в грязь, окунись с головой в нищету и насилие, и тогда люди примут тебя. И Юлька нежно вздыхала, рисуя идиллию вырождения: «А вправду, остаться в Гагарине, всю жизнь прожить одним бытом, за копейки работать в коммерческой газетёнке, терпеть побои от мужа, который единственный знает и любит тебя и все твои тайны…»
Так пошучивала она в мыслях и с загадочным изучающим видом искоса взглядывала на Илью.

У ворот толпились уже садоводы. Сюда в большинстве своём стекались люди постарше: болезные пенсионеры, задавленные рутиною работяги, скучающее бабьё. Прямо за воротами пыхтел на холостом ходу синий форд-купе. От него отошли двое в майках «Гражданское мужество»: у первого – коренастого, низенького, стриженого под ёжик, - в руках трепыхалась пачка листовок; в руке у второго - высокого, худощавого, - мелькнул блокнот. Вклинившись в толпу, коренастый принялся раздавать дачникам прокламации, а худощавый влез на крыльцо цыганкиной сторожки и, окинув народ взором, заговорил:
- Дорогие садоводы, прошу внимания! Это не займёт много времени… Наверное, все знают, что у нас здесь с весны на московской трассе стоит кордон. Мы боремся за то, чтобы прекратить незаконный ввоз и складирование отходов на территории гагаринского заповедника. Проблема в том, что власти абсолютно не слышат нас, ничего не хотят знать о наших проблемах и разными способами затыкают нам рот. Людей запугивают, штрафуют, шантажируют, проще говоря, стараются свести на нет любые наши усилия. Я счас объясню, почему это важно для всех присутствующих… Совсем недавно независимые специалисты, нанятые руководством нашего фонда, провели химические анализы грунтовых вод. Пробы в том числе брались и на территории вашего садового товарищества. По результатам измерений оказалось, - читаю, - оказалось, что содержание тяжёлых металлов превышает показатели нормы в 5 раз, содержание кислотно-щёлочных соединений превышено в 3 раза, также превышены нормы по органике… Естественно, всё это не может не сказываться на состоянии вашего здоровья. Что я хочу сообщить - цели, которые мы преследуем, прямо касаются каждого из вас. Поэтому, если кто-то способен оказать помощь нашему фонду и протестующим, - у меня большая просьба - сделайте это как можно скорее, потому что без вашей поддержки мы задохнёмся. Ресурсы государства слишком велики, чтобы противостоять им на голом энтузиазме…
Пока коренастый рекрут, обращаясь к пионерскому прошлому местных пенсионеров, с пылом завлекал их на трассу, Илья старательно прятался в толпе от глаз Кристининых детей, они легко могли увидеть его рядом с Юлькой и рассказать про всё матери, а та - Илья знал - умела и ревновать, если нужно.
- Граждане, - зазывал коренастый рекрут - кто жаждет оказать финансовую или деятельную поддержку, просьба подойти ко мне, записаться…
Сказав это, он спустился в толпу. Народ вяло похлопал. За ним на крыльцо взошла Неумоина.
- Здрасьте! Я тоже хотела бы высказаться. Для тех, кто не знает: меня зовут Анжелика Андреевна Неумоина. У меня тоже здесь дом на 24-й линии. Работаю в Гагаринском суде. Послушайте меня, пожалуйста, вни-ма-тель-но! У нас с вами заповедник находится прямо под боком. Так иль иначе мы все зависимы от него. И если туда и дальше будут продолжать свозить всякое дерьмо, извините меня, мы первые это почувствуем! А здесь у всех дети, родители… Поэтому давайте не будем равнодушными, да… Кто-то из вас может сказать, а почему я, как судья, сама ничего не делаю?! Дорогие мои! В данном случае ни гагаринский суд, ни администрация ничего сделать не могут! Свалка устроена по прямой указке Москвы! Нас никто и не спрашивал! Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть». Мы тут мелкие сошки для них! Я решительно против мусора, и если бы меня спросили, я бы молчать не стала… Поэтому я сама в первую очередь двумя руками «за». Давайте поддержим!
И все захлопали, зашептались, стали собираться возле худощавого активиста с блокнотом. Высмотрев в гуще голов рыжий шиньон Неумоиной, Юлька направилась к ней. Илья поспешил следом.
- Здравствуйте, вы так хорошо говорили! – льстиво проворковала Юлька, когда судья оглянулась на её голос.
- Ой, спасибо!
- А можно у вас интервью взять?..
- Вы из газеты?
- Да, я работаю в одном крупном оппозиционном издании, в Москве… Можно?
- И вы меня укажете, да… Напишете, что со мной разговаривали?
Она обозначила паузу и уже повернулась спиной, готовая уходить, но Юлька вовремя спохватилась:
- Знаете, можно сделать и анонимно…
- Анонимно?
- Да, давайте анонимно, пожалуйста.
Неумоина опустила глаза, обдумывая это. Юлька поняла, что она согласится, а потому улыбнулась и, пошарив в сумочке, достала купюру в двести рублей. Всучила её Илье и сказала:
– Пожалуйста, сбегай до магазина, возьми минералки и сигарет. А мы пока во-о-от там в тени на лавочке посидим…
Илья кивнул Неумоиной в знак приветствия, принял деньги из Юлькиных рук и повлёкся в сторону магазина. Анжелочка остановила его:
- Илья, а мама где у тебя?
- Она счас дома спит…
Юлька и Неумоина проследовали к вкопанной возле забора фанерной беседке.
Когда Илья вернулся из магазина, интервью уже состоялось и Неумоина ни с того ни с сего стала напрашиваться к ним с визитом, ссылаясь на то, что ей нужно срочно о чём-то поговорить с Натальею Игоревной.

Когда Евхаритская открыла глаза, солнце стояло в зените - его свет, просеиваясь сквозь густую листву, лился в тихую спаленку. Хотя в этом доме, спрятавшемся под купами развесистых тополей, даже и в самые знойные дни держалась прохлада, Наталья Игоревна, укутанная одним тоненьким покрывалом, проснулась в горячем поту. Сбросив с себя укрывку, она в лёгком недомогании простёрла руки поперёк простыни, глубоко и нежно вздохнула. Голое её тело в пижамных трусах из махры выглядело пленительно. От нечего делать Евхаритская стала гладить его - белые редкие волосы были приятны наощупь, и она упивалась ласками.
- Вот мои точёные ножки, - шептала Наталья Игоревна и задирала к потолку ногу, - вот мой мохнатый животик, а это пупочек! - и она трогала и осматривала себя.
Занятая этими мыслями, она влезла на стул, сняла трусики и застыла пред зеркалом, вмонтированным в дверь шкафа. Повернулась своей волосящейся задницей, нагнулась, приняла соблазнительную позу, смеялась. Стало очевидным, что и те жировые складки, что ещё оставались на её животе и бёдрах, пропадут в ближайшую же неделю, а тогда она окончательно войдёт в силу - превратится в прекрасную величественную амазонку, способную вызывать зуд и зависть одним своим появлением. Но мужчинам - этим скотам! - она впредь не отдаст себя, её новый избранник на голову выше стада ублюдочных спермобаков: разных абьюзеров, мизогинов, газлайтеров и мужланов, маменькиных сынков и альфонсов, и прочей борзеющей ху<мрази.
Снаружи донёсся скрип несмазанных петель, следом - два голоса. Говорил больше Илья, а отвечал ему чей-то смутно знакомый женский дискант. Находясь ещё в дремотном беспамятстве, Наталья Игоревна не сразу вспомнила, кому бы мог он принадлежать, но то, что голосок звучал гадко и нёс с собой неприятности, поняла живо. Голоса не пошли внутрь, а о чём-то спокойно беседовали, стоя у входа. Евхаритская взялась за халат и вдруг догадалась - этот дискант она слышала не далее как вчера: «Неумоина! Ну, конечно! Пришла за обещанным!»
Наталья Игоревна одновременно и боялась показывать соседке грибницу и понимала, что должна это сделать, если хочет уберечься от тайн да сплетен, да возможных проблем с законом.
Пока она прихорашивалась, слух невольно обращался к речам, доносившимся со двора.
- Вы чаю хотите? – говорил Илья, выражая радушие.
- Нет, спасибо… Я переговорю и пойду.
Голоса переместились в кухню и теперь раздавались совсем близко - за дверью.
- Да вы сядьте… Мы счас с Юлей уходим…
Илья подошёл к спальне матери, отрывисто постучал, зыкнул:
- Ма-ам!.. Ты спишь?
- Я уже встала – деланно сонным лепетом ответила Евхаритская.
- Тут к тебе по делу пришли.
- Счас я выйду.
Наталья Игоревна, наконец, привела себя в порядок и вошла в кухню. За столом, держа в руках кружку чая, сидела судья. Илья и Юлька стояли у двери с прозрачным пакетом, в нём угадывалось пляжное покрывало.
- Мы купаться… - объявил Илья, переступая порог.
Наталья Игоревна кивнула и перевела взгляд на соседку:
- Илья, стойте! Возьмите ключи - мы тоже сейчас уйдём.

Наталья Игоревна, прежде чем отправиться со своей новой подругою в лес, поведала о плотных зарослях борщевика, сквозь которые им придётся идти, и потребовала надеть ветровку с капюшоном. Двинулись к дому судьи. Она жила одиноко и тоже замещала неудавшуюся семейную жизнь уродищем садоводства. Анжелочка впустила Наталью Игоревну внутрь своего трёхэтажного коттеджа и, позвонив родителям, сообщила при ней, что собирается за грибами с соседкой по даче, а после добавила, что на днях приедет их навестить.
Затем, пока шли, Неумоина выпытывала, куда и зачем они держат путь. Она всё время отставала, по-видимому опасаясь внезапного нападения провожатой. Но Евхаритская выглядела спокойной и на все вопросы отвечала односложными круглыми фразами: «На словах не поймёшь» или «Сама всё увидишь».
Они подошли к забору. Едва Наталья Игоревна стала перелезать, Неумоина занудила о том, что переходить границу заповедника незаконно и что нарушителям светит административное наказание. Тогда, пренебрежительно махнув рукой, Наталья Игоревна вторглась в зону одна, не оставив спутнице выбора. Судье пришлось догонять её: она перемахнула забор и вскоре, учуяв волшебный запах, прибавила шагу.
- Как приятно тут пахнет! – восторженно говорила она.
Наталья Игоревна вместо ответа глянула за плечо с загадочною улыбкой. И Неумоина сразу почувствовала в этой улыбке обещание какого-то томящего счастья. Дистанция сократилась до двух шагов, когда они полезли сквозь борщевик. Наталья Игоревне нравилось на ходу оглядываться и подмечать наивно-опасливое выражение на лице Неумоиной. То была мимика растлеваемого ребёнка.
Наконец оказались они на поляне. Глотая комок в горле, который никак не сглатывался, Анжела мелко дрожала и, глядя в землю, со смущением перебирала в руках полы своей курточки. Евхаритская догадалась, что она еле сдерживает себя. Тогда Наталья Игоревна сняла капюшон. Лёгким касанием убрав со лба волосы, погладила Неумоину по щеке, и, как та подняла стыдящиеся глаза, прошептала:
- Анжел, не стесняйся. Я знаю, какой эффект оказывают эти растенья. Смотри…
Наталья Игоревна пригнулась к земле, очистила уд от налипшей травы, нежно провела по нему языком. Неумоина нерешительно опустилась на колени возле неё и следила за происходящим, а едва Наталья Игоревна отстранилась, сама взяла вырост в рот.
Какое-то время со светлой искоркой радости Наталья Игоревна посматривала на судью, потом же, неслышно отойдя в сторону, занялась другим фаллом. В шелесте листьев, скрипе качавшихся веток, в отдалённом пении птиц, перелетавших от дерева к дереву, глухо звучали ноты скрываемой страсти: вздохи и ойканья.

Юлька, одетая, сидела на деревянном помосте, утвердившемся замшелыми столбовыми ногами в донных песках небольшого вонючего омута. Илья плавал: создаваемый им плеск, громкий на фоне стрекота сверчков да протяжного крика лягушки иногда прокатывался над сверкающей водной гладью. Уже клонилось солнце к закату, и деревья, стеной обрамлявшие пруд, цепляли его своими макушками. Невдалеке за бурьяном виднелись крыши дачных построек.
- Ныряй сюда…
Илья поднял из мутной, зеленовато-охристой воды руку и, выставив её наперёд, грёб к Юльке.
- Я не хочу…
- Да ныряй! – уговаривал Илья.
- Не приставай, не буду…
Юлька отползла от воды, потому что Илья подплыл совсем близко и вот-вот должен был схватить её за лодыжку. Илья окунулся в последний раз, тюленьим броском выпрыгнул на помост. Влага закапала с него на нагретые солнцем доски. Всклокоченные волосы нависли на лбу, худое смуглое тело внушало то ли смех, то ли жалость. Юлька посмотрела и покривилась. Илья это заметил, растянулся рядом. Помолчали.
- Чё, останешься у меня? - спросил Илья с еле заметной надеждою в голосе.
- Мне материал сдавать нужно.
- По интернету сдашь.
- Это так просто не делается.
Илья нахмурился, сомнение и обида мелькнули в выражении его лица. Юлька искоса пялилась на своего ухажёра и презирала его. Прикурив, Илья нежно погладил Юлькину ногу, и ту вдруг стало одолевать любопытство, как Илья отреагирует, если она признается. Если Илья узнает, кто она; какая она…
Юлька сделала намеренно неосторожное движение и ткнула его коленом. Она сделала это с той девичьей небрежностью, за которой легко угадывается призыв. Илья провёл кончиками пальцев по загорелой коже. Выбрав момент, Юлька заглянула ему прямо в глаза. Илья повернулся на досках и прилёг к ней вплотную, потянулся к сухим губам. Она позволила ему себя поцеловать, ответила. Они сплелись языками, отчего каждый мгновенно почувствовал обжигающе приятную оторопь. Илья выронил сигарету, полез ладонью под майку. Юлька отвернулась. Для кого она брила ноги и жрала килограммы таблеток? Зачем ходила в солярий и делала макияж? Как жутко и как хорошо! Илья начал гладить её по заднице. Протянув назад руку, Юлька нащупала под мокрыми плавками толстеющий член. Илья в ответ задрал юбку, коснулся обеих ляжек, поднялся к лобку и легко проник в трусики, но тут же, словно уколовшись, дернул руку обратно - под тканью обнаружился пусть и крошечный, но вполне узнаваемый половой признак. Илья вскочил на ноги и, вытаращив глаза, вперился в мужебабу, лежавшую перед ним. Не в силах обернуться, мужебаба в спешке оправляла на себе юбку.
- Ты чё, бля-ать! – заорал Илья – Ты чё-о, тварь!
Со всей силой Илья пнул Юльку в спину. Пнул раз и второй. Пнул бы и в третий раз, но Юлька успела соскочить в воду, а теперь двигалась к берегу, по-мужски широко забирая ногами.
- Ах, ты, с-сука!
Илья заорал и ринулся наперерез. Догнать! Догнать и отмудошить! Придушить это паскудное богомерзкое существо!
Выбравшись из воды, Юлька спорым шагом направилась в дачный посёлок. Одного хотела она: провалиться на месте, пропасть без следа и навечно.
Илья, догоняя, орал:
- Ты м-мразина вонючая… Падла!
Прыгая, он выкинул вперёд ногу, желая свалить убегавшего ударом по хребту, но тот вовремя оглянулся, отскочил в сторону и теперь, перепуганный, пятился к доскам забора. Краем глаза следя за неудавшейся возлюбленной, Илья рухнул в крапиву, а как поднялся, в два шага настиг и крепко приложил её кулаком в бровь. Удар сбил Юльку с ног. Она привалилась к забору, схватилась за голову, заревела:
- Отстань от меняа-а!
- Ты, сука, а ну уёбывай отсюда! Пидрила, чтобы я тебя тут… Кр-рыса!
В приступе неукротимого многоречия он брызгал слюной, делая ударение на глухие согласные:
- Бегом, я с-сказал!!
Гостья не выдержала этого потока гнева, развернулась и во всю прыть помчалась по пыльным дорожкам. Илья поднял и метнул булыжником вслед, вовремя сообразив, что пуститься в погоню - значит привлечь к себе общее внимание, а оно послужит хорошим удобрением для дурных сплетен и наговоров. Сейчас важнее было придумать, где разжиться бутылкой водки или бензином - тем, что поможет забыться. Казалось, если встретить вечер навеселе, то все помыслы и беспокойства исчезнут, точно их не было никогда.

Запыхавшаяся, растрёпанная Юлька, подбежав к дому, схватилась за ручку на двери и с такой ненавистью её дёрнула, что та оторвалась. Дверь оказалась запертой. Тогда Юлька подобрала обломок кирпича, сняла сушившуюся на верёвке наволочку, и, сотворив пращу, легонько ударила ей по стеклу. Стекло вскрикнуло и обвалилось - мерцающие осколки ссыпались на траву. Приставив к стене садовую табуретку, Юлька забралась внутрь. Ступни её голых ног, густо облепленные пылью, зашлёпали по полу. Она быстро собрала вещи, вылезла на улицу, и уже много спокойнее засеменила к машине. Поминутно оглядывалась вокруг. «Поскорее убраться из этой глуши, подальше от этих скотов, вечно пьяных дегенератов!»

Ильей управляла ярость. Поначалу он было направился к дому терапевта Каюрова, с которым застольничал иногда, но, придя на место, увидел замок на воротах, и тут его осенило: он вспомнил о просьбе матери. Она говорила ему взять ключи, потому что тоже намеревалась уйти. Значит нужно спешить к себе и значит снова придётся встретиться с этим московским ублюдком. Изрыгая злые проклятия, Илья повернул к дому. Разные чувства боролись в нём. Было и стыдно и больно и грустно. Хотелось лечь в гроб, а воскреснуть миллион лет спустя, когда вымрет род человеческий и Земля заполнится внове какими-нибудь необычными тварями.

Таинственная мистерия длилась в лесу: две нимфы отправляли дары богам плоти. Уже в сумерках насытившаяся Наталья Игоревна стала собираться домой и позвала с собой Неумоину. Но та находилась в тяжёлом беспамятстве, и оттого сперва долго не могла вникнуть, о чём ей мямлит соседка. А едва начала видеть смысл за журчаньем уветливой речи и взяла в толк, что пора бы одеться, Евхаритская отвела судью к языку, лежавшему под ольхой, - тогда в порыве экстаза Анжела прижалась к нему оголённою грудью, стала гладить и целовать его, а в конце концов объявила, что вернётся домой одна, как только хорошо выспится. Уходя, Евхаритская слёзно просила судью о том, чтоб она никому о грибнице не говорила.

На излёте дня Юлька вернулась в город. Пока машина неслась по трассе, она посматривала в зеркало, ощупывала рассечённую бровь и кляла себя за безволие: целые два дня посвятить этому ничтожеству – как глупо! Как вообще могло такое произойти? Всё случившееся теперь казалось невероятным, а потому, сколько не напрягалась Юлька умом, она никак не могла уяснить себе, чем же эта «пьяная обезьяна» так её привлекла.
Войдя в квартиру, Юлька собралась тотчас же выпить очередную дозу гормонов, но в сумке их не нашлось. И она вспомнила, что, пребывая на даче, поставила пузырёк с таблетками под койку, а потом совершенно о них забыла. Делать нечего - взялась за работу. Ей предстояло разделаться с писаниною, а затем вернуться в Москву. Но только что она села за стол, как в дверь позвонили. На цыпочках Юлька скользнула в прихожую, примкнула к глазку. В коридоре мреяли две мужские фигуры. Юлька мгновенно догадалась, что это от них Илья позавчера укрывался в квартире. Ухмыльнулась. У неё был шанс отомстить. Юлька поджала губы и, откинув чёлку со лба, торкнула дверь. Сказала учтиво:
- Добрый день! В к кому?
В лёгком замешательстве парни секунду рассматривали её, но, заслышав в голосе нотки кокетства, ожили:
- Илья дома?..
Чубаров немедля заорал в прихожую за Юлькино плечо:
- Слышь! Чё ты ныкаешься по углам?!
- Вы про хозяина? – задала Юлька глупый вопрос.
Чубаров ей не ответил. Потеснив квартирантку в сторону, он влез внутрь. Юлька не стала препятствовать.
- Харя, чё ты за бабой спрятался?! – орал Чубаров на кухне.
Юлька попросила, слащавя голос:
- Ребя-ят, не кричите. Я тут одна.
Приятель Чубарова помещался в дверном проёме, любуясь внешностью девушки:
- А ты ему кто?
- Я у них квартиру снимаю. Если вам нужен Илья, езжайте на дачу. Он у матери живёт счас, на даче…
Чубаров, обойдя комнаты, вернулся в прихожую.
- Хоть бы кроссовки снял - беззлобно упрекнула его Юлька.
Парни переглянулись между собою, и Чубаров, нахмурившись, пробубнил:
- Извини. Так где он обитает, ты говоришь?
- Значит выезжаете по главной улице за город и дальше по трассе, там прямо в поле есть отворот на грунтовку… Коллективные сады, называются - «Речник».
- А-а-а! - встрепенулся приятель Чубарова – Знаю я… Там ещё эти… опоры с проводами.
- Да-да – тряхнула чёлочкой Юлька.
Парни вышли в коридор и стояли на марше вполоборота, готовые уходить.
- Ты извини… мы…
- Ничего. Как найдёте, дайте ему по голове хорошенечко, ладно?
Парни заулыбались, стали спускаться вниз по лестнице. Юлька захлопнула дверь. Напевая под нос мотив привязчивой песни, она собрала ужин и уселась за ноутбук в кухне с тем, чтобы поправить и выслать на утверждение главреду взятое днём интервью, а после - согласовать его уже с самой Неумоиной…
Полночи Юлька провела за работой.

15 августа

Евхаритскую разбудил застенчивый стук в окно. Сонная, она поднялась на кровати, зажгла ночник. Стрелки на циферблате настенных часов показывали - 2:36
Наталья Игоревна подобралась к окошку, откинула белую занавеску и приникла к стеклу. Среди веток в лунном свете разглядела силуэт женщины. Это была Неумоина. Она просилась войти. Тихий смешливый голосок звучал глухо из-за окна, но Наталья Игоревна легко поняла смысл говоримого.
- Иди… Сейчас отопру…
Растрёпанная, вся в белых пенках, траве и листьях, походкой сильно пьющей женщины Неумоина прошла в кухню. На лице у неё светилась благостная улыбка. Едва опустившись на стул, с нежной леностью ткнулась головой в скатерть. От судьи веяло истомой и счастьем. Наталья Игоревна плотно затворила все двери и попросила гостью разговаривать шёпотом, чтоб не будить Илью. Он пришёл с улицы один и на взводе, не ответил Наталье Игоревне, когда она спросила, почему разбито стекло на веранде, не ответил и тогда, когда она поинтересовалась, что сготовить на ужин, а затем вообще заперся и не выходил из комнаты. «Поругались» - решила Наталья Игоревна и оставила сына в покое.
- Извини, Наташ, я ключи потеря-я-яла! – хохотнула довольная Неумоина.
- Тсс! Давай потише, Илья спит!
- М-м-м! – продолжала Анжелочка – мне та-ак понравилось!..
И уже обе женщины рассмеялись, прикрыв ладонями рты. Неумоина потянулась, вытащила из спутавшихся волос плёнку и опять припала грудью к столу. Прошептала:
- Так хорошо, слушай!
- Ты прямо светишься…
- О-ой, не то слово! – пропела Неумоина с мёдом в голосе - А это что вообще такое там, а?
Наталья Игоревна пытливо наблюдала за реакциями соседки:
- Анжел, я не знаю. Сама недавно нашла… А потом это вот вылезло из меня.
- Да у меня уже было. Родила там… воду какую-то. Я так есть хочу, если честно.
- Чайник поставила. Теперь ты мне веришь?
- Верю… И запах такой… Вообще кайф!
Интимное хихиканье пролилось над столом. Потом, приблизив лицо, воодушевлённая Наталья Игоревна зачастила в ухо судьи:
- А ещё… вот походишь… Смотри! У меня целлюлит исчез, лишнее на ногах всё пропало… И волосы светлые такие - потрогай!
Наталья Игоревна занесла ногу на край стула и, откинув халат, обнажила лоснящуюся белую поросль, как на свинье. Неумоина медленно провела пальцем по ляжке и улыбнулась:
- Помолодела. Я это сразу заметила.
- Знаешь, у меня и аппетит лучше стал! Мужики на работе смотрят голодными глазами, прям не знаю, куда деться от них - столько внимания…
- Супер, Наташ… Я рада – говорила Неумоина ласково, - Слушай, я думаю, эти грибы… в общем, если даже беременеешь от них… блин, я вообще теряюсь…
- Что такое?
- Ну, откуда они? Я же не… я ничё похожего…
- Мне кажется, Анжел, как будто они живые!
- Как это - живые?
- Просто это какой-то другой вид… Вот когда я это место нашла, прочитала в энциклопедии, что грибы - это такие животные, но образ жизни у них как у растений, понимаешь?
- Ладно тебе! - отмахнулась судья - Какие ещё животные?
- Думаешь, я обманываю? Вон книга-то у меня - в шкафу. Показать?
Евхаритская подошла к шкафу, достала и развернула энциклопедию на столе. Вместе они нашли статью о грибах. Склонив над страницею головы, забубнили по очереди:
- …Вегетативное тело большинства грибов, так называемый мицелий, или грибница; представляет собой систему ветвящихся трубок, или гиф (диаметр несколько микрометров), с верхушечным ростом и боковым ветвлением. Мицелий паразитических грибов пронизывает почву, растительные остатки, древесину или ткани растений-хозяев, поглощая из него питательные вещества всей поверхностью…
- Бли-ин, - опасливо протянула Анжелочка - А если они из нас силу сосут?!
- Ой, да кто у кого сосёт! - захохотала Наталья Игоревна.
Судья подхватила смех, Евхаритская прыснула ещё сильнее и, как не старались, не могли уняться в следующую минуту. Затем, чуть смолкли, всё ещё белея зубами, Евхаритская прочирикала:
- Честно, Анжел, я такой счастливой никогда не была… Энергии - хоть отбавляй!
- Отчего всё это? - спрашивала Неумоина с детским блеском в глазах - Если оно живое, эти грибы…
- И вправду похоже на большую животную.
- На какое животное?
- Ну, какое-какое! На мужика!
- Ой, да! - ленивая, подтвердила Неумоина - …а мы ему мозги трахаем!
И обе они вновь подавились смехом.
Ещё долго в кухне тянулась задушевная болтовня: Наталья Игоревна рассказывала о впечатлениях, а судья, уложив голову на скатерть, глядела на неё с дремотной расслабленностью и произносила свои всегда одобряющие слова.
Под утро подруги уснули на разных половинках кровати в комнате Наталья Игоревны, решив утром поехать в администрацию и разузнать о заповеднике всё, что получится. Ради выяснения дела Неумоина клялась задействовать свои знакомства и связи, не брезговать никакими методами.

Настало утро. Анжелочка обзвонила коллег да знакомых и, сказавшись больной, выпросила коротенький отпуск. Потом разыскала номер полковника ФСБ, (они встречались в возрасте созревания), и напросилась к нему на работу. Поговорить.
Пока машина неслась по трассе, Неумоина поведала новой подруге историю своих взаимоотношений с Андреем – так звали полковника. Знакомство это тянулось ещё со школы. Завязался, как казалось тогда, образцовый роман. Андрей приносил к её порогу цветы, звал в кино или на дискотеку, был исключительно вежлив и благонравен. Вечерами они вместе прогуливались под ручку вдоль улицы и говорили только на отвлечённые темы, затем у кустов возле подъезда чопорно целовались, но как он начинал лезть под юбку, она нежно обзывала его маньяком и убегала, потому что шёл уже одиннадцатый час и «бабушка волнуется». Напоследок она многообещающе глядела ему в глаза, а он, скрывая досаду, обрывал и мял в пальцах листья с кустов сирени. Столкнулись два самолюбия: Анжелочка видела, что Андрей не желал выходить за рамки привычных поведенческих шаблонов и мстила ему за это строптивостью. Как и все школьницы, она жаждала «настоящей любви», а чтобы не обмануться, регулярно набавляла цену своему девству. Андрей долго терпел, но однажды перестал отвечать на звонки и от подружки Анжела узнала, что ухажёр её ищет другую. Неумоина взволновалась сердцем, пригласила Андрея домой и запросто отдалась в туалете, пока глуховатая бабушка смотрела по телику «Рабыню Изауру». Впоследствии, то отдаляя, то приближая его к себе, она ещё долго мучилась девичьими мечтами о «настоящей любви», пока они окончательно не расстались, сохранив, однако, дружеские отношения.
Без четверти 11 джип припарковался на автостоянке близ здания управы. Неумоина попросила соседку остаться в машине. Сама подалась в столовую, где её должен был дожидаться Андрей.
Оставшись в одиночестве, Наталья Игоревна прокручивала в голове рассказ судьи, опасаясь того, что столь давняя и сложная связь навряд ли позволит выудить необходимую информацию. «С чего бы ему всё ей рассказывать?..»
Наталья Игоревна нетерпеливо потирала руки, глазела в окна на пешеходов, сновавших мимо, и нервничала. Ей стало казаться, что судья сдаст её ФСБ, а сама займётся грибами. И как не гнала Евхаритская эти мысли, называя их бредом, ей не легчало. Наконец, она уже совсем собралась уйти, но тут из кафе вынырнула Неумоина. В выражении её лица читалось еле скрываемое изумление. Судья подошла к машине, села за руль и забормотала:
- Так, Наташ… Слушай, это самое, мусор-то из Москвы к нам привозили, знаешь зачем? Они там эксперименты проводят. Вообще, как он сказал, заповедник с самого начала и делали для экспериментов… Оказывается, грибы, ну вот эта вот плесень, дрожжи там, ржавчина всякая, они разрушают мёртвые останки, понимаешь? Без грибов нас уже всех завалило бы листьями, деревьями гнилыми и так далее. Уже все океаны мусором бы засыпало! Грибы жрут этот мусор и получается перегной. Он мне так сказал. А пластик не гниёт. И они - в смысле учёные из Москвы - тайно завозили к нам всякие пластиковые отходы, пакеты, игрушки, словом, вот это говно, которое загрязняет природу. Они хотели научить грибы перерабатывать пластик и для этого присоединяли к грибнице разные проводки… Они хотели такое… вроде компьютера создать под землёй… «гибридную нейросеть» - он сказал. Чтоб эта сеть сама жрала пластик, полиэтилен, целлофан, понимаешь? Они ради этого и территорию расширяли два года назад. Но в итоге там ни черта не вышло, поэтому все работы пока заморозили, а ещё наши местные стали палки в колёса втыкать - насчёт мусора… Да ты сама знаешь, чё, блин, рассказывать! Вот из-за экспериментов туда теперь никого не пускают: ни врачей, ни экологов, ни юристов из «Гражданского мужества»…
- Что-то я не совсем…
- Ну, что-что! Эксперимент у них не удался, показать народу они этот лес не могут… там, говорит, понастроено под землёй… Что неясно-то? И ещё сказал, через месяц, а может раньше, они будут рекультивировать почву внутри заповедника, ну, чтобы спрятать свалку и всё остальное…
- Я с самого начала тебе говорю… Там наверно животное.
- Наташа, ты не врубаешься?! Какое животное! Эта грибница - она как бы… мозги под землёй! Она - умная!
Затаив дыхание, Евхаритская смотрела в окно. Судья развернула к себе зеркало заднего вида, подвела губы, чмокнула и прибавила:
- Но я так подумала, Андрюха сам-то про наши грибы ничё не знает.
- Точно?
- Да. Хотя, вообще, он там в курсе всех дел. Считай, любые приказы сверху через него идут. Может, просто он мне не рассказывает?
- Значит, за поляну можно не волноваться?
- Тут видишь какое дело, если они перероют свалку, наше место тоже умрёт. Там же оно связано, под землёй. И вообще, слушай, я тут подумала - может как-то пересадить ко мне на чердак грибы эти, а? Или прямо в подвал? У меня всё забором обнесено, под крышей места - хоть отбавляй, я там рассаду выращиваю на весну.
- А язык?
- Ну… язык придётся оставить. Как думаешь?.. Что?.. Попробуем?
Не ответив, мрачная Наталья Игоревна с мольбой и надеждой скосилась на Неумоину. В её взгляде читалось: «Я на всё согласна, лишь бы спасти грибы…»

После продолжительного разговора судья отвезла Наталью Игоревну в «Речник». Евхаритскую ждала дома нескончаемая череда хозяйственных дел: стряпня, огород, уборка. Неумоина, поскольку она совсем мало спала ночью, ушла отдыхать. По возбуждённым взглядам и по тому как текла беседа было ясно, что обе мечтают вернуться в лес и, даже не сговариваясь, конечно там встретятся вечером.
Понурый и задумчивый Илья сидел в кухне, помешивая ложкой остывший суп. Едва Наталья Игоревна вошла, он принялся есть, лишь бы чем-нибудь занять рот.
- Илюша, как дела у тебя? Где Юля?..
Изобразив на лице полное безразличие, Илья ответил:
- Где-где, в Гагарине она… работает.
- М-м-м… - с сомнением протянула Наталья Игоревна – Ясненько.
Суп был съеден так что Илья продолжал набивать рот уже одним хлебом. Трудно проговорил:
- Завтра последние дела сделает, мы уедем.
- То есть?
- Ну, в Москву поедем…
- На пару?
- А чё такого?
Наталья Игоревна пожала плечами и, взяв стакан с антресоли, стала наливать себе кофе:
- Просто я же её совсем не знаю… Что - уже и жить вдвоём собрались?
- Ну да… - соврал Илья, еле скрывая злобу.
- А почему такой убитый сидишь?
- Кстати, она тебе деньги за аренду давала же. Дай мне…
- В смысле – дай?! Я их потратила… Кушаем-то мы с тобой на какие?
- Да, чё, ма! – вспылил вдруг Илья - Нам счас потребуются деньги в Москве!.. Мне это… на работу ещё надо устроиться!
- Ты нормальный?
- Бnядь, ты чё не понимаешь что ли, а?!
- Илья, перестань! – почти прокричала Наталья Игоревна. Замаячила очередная унизительная ссора с собственным сыном.
Илья вскочил на ноги, ухватил стул, да так грохнул об стену, что лишь щепки рассыпались по полу. Илья вынес дверь, кинулся прочь из кухни:
- Да ну нахуй - нахуй всё бnядь!
Выбежав на двор, он остановился посередине, потом повернул было к огороду, но в последнее мгновение, словно потеряв силу, замер на месте. Руки его тряслись, губы дрожали. Он подошёл к стене дома и, прислонясь спиной к нагретой солнцем обшивке, опустился на корточки. Голова уткнулась в колени, дыхание стало сбивчивым, рот наполнился слюной, которую Илья яростно сплёвывал на траву.
Прошла, может быть, минута, прежде чем Наталья Игоревна выглянула во двор. Из-за двери высунулась её кудрявая голова. Загородившись ладонью от солнца, она отыскала фигуру сына; неслышно ступая тапочками по щетинкам пырея, подошла к нему ближе.
- Илья – начала она вкрадчиво – Что у вас здесь случилось? Разругались?..
Не возводя глаз, с тоской и ненавистью Илья плевал наземь. Злоба душила его. Наталья Игоревна ласково коснулась ладонью макушки сына, но тот, вскинув руку, её оттолкнул.
- Илья - убеждала Наталья Игоревна – она тебе не пара, это же ясно… Она избалованная, и доход выше и положенье… ну… сыночка…
Илья медленно поднял голову, с брезгливо-неприязненным выражением посмотрел на мать. Евхаритская невольно отстранилась назад. Глубже всего ранил её этот взгляд, полный ненависти и презрения. Илья поддразнил:
- Сы-ыночка… Илю-юшенька-а… Как ты меня заебала своими соплями, параша! Ты же колхозница тупорылая! Ты сама не видишь, какая ты параша, а?.. Не видишь? Тьфу, бnядь!
Сказав это, Илья встал и ушёл в дом. В спальне матери он разыскал кошелёк и, вытащив из него несколько купюр, отправился за бухлом. Когда сын проходил мимо, Наталья Игоревна, всё ещё ошарашенная, в глубоком параличе стояла возле стены. С её глаз словно пелена спала. Впервые за много лет она видела, что Илья - враг. Значит весь век прожит зря. Не больше, не меньше – враг! Скрипнула калитка, светлая рубашка Ильи пропала за гребёнкой забора. Наталья Игоревна пребывала всё в том же жутком оцепенении. И лишь минуту спустя, словно её отпустила десница божья, неверной поступью поднялась на веранду.

Неумоина проснулась к вечеру в прекрасном расположении духа. В пристройке её особняка имелся фонарик, два спальных мешка и прочие походные принадлежности. Романтическая мысль о том, чтобы «встретить рассвет с любимым» бередила её фантазию. Приняв душ, она собрала в термос еду, нашла складную лопату и, подготовив всё это, побежала к Наталье Игоревне. Но дачный домик Евхаритских был заперт. Неумоина быстро смекнула, что соседка уже в лесу; отправилась следом.
Едва она оказалась за пределами «Речника», как позвонили с работы. Её непосредственный начальник, председатель областного суда Махичев, интересовался, найдётся ли у Анжелочки часик-другой, чтобы проверить кассационную жалобу: директор фабрики ELLER, некогда проигравшей тяжбу лесозаготовителям, теперь надеялся взять реванш.
Неумоина занималась этими дрязгами несколько лет назад и хорошо помнила суть: в ФСБ прознали об умышленных поджогах тайги чиновниками Смоленской, Брянской и Тверской областей с последующей продажей горелого леса коммерческим предприятиям по сильно заниженным ценам. Разразилась тайная межведомственная усобица и скоро под давлением Москвы судом был установлен запрет на продажу пиломатериалов этого типа. Теперь же, ссылаясь на директиву из ФСБ, Махичев просил удовлетворить кассационную жалобу и вновь разрешить продажу горелого леса фабрикам.
Неумоина ответила, что подумает. По опыту она знала, что столь серьёзные решения подготавливаются где-то на самом верху, а суды лишь дают уже принятым договорённостям правовой статус. И если уж Махичев заговорил с ней так прямо, здесь явно кроется сговор между властью и бизнесом. Сопоставив все данные, судья догадалась, что это может значить только одно: где-то вблизи Гагарина планируется крупный лесной пожар. И конечно это будет пожар в гагаринском заповеднике.
Судья сбавила шаг, прокручивая в голове свежую информацию…
«Пожарными работами удобней всего объяснить людям переброску на территорию заповедника тяжёлой техники, необходимой для рекультивации. Расчёт тут простой: власти вначале сами устроят пожар, потом в процессе борьбы с огнём зароют экскаваторами тамошний мусор, а когда всё закончится ещё и толкнут по сходной цене опалённый брус». Эти мысли привели её к желанному выводу - нужно без промедления пересаживать грибы на чердак. Скорым шагом судья помчалась на место.

Пока Евхаритская продиралась сквозь лес, в её животе точно также как в позапрошлое утро что-то бурлило и переворачивалось, как если бы кашевар месил черпаком тягучее хлёбово. Наталья Игоревна делала остановки, спускала трусы, широко расcтавляла ноги и тужилась, а то сдавливала руками низ своего живота или же забиралась пальцами в складки промежности, надеясь проткнуть околоплодную оболочку и тем самым ускорить муки чадорождения. Но вместо рыхленькой слизневой мякоти кончики пальцев тыкались в твёрдую гладь, и оттого ей, наконец, стало ясно - теперь на свет просится нечто совершенно другое. Осознав это, Евхаритская испугалась за свою жизнь. Ей захотелось вернуться назад, втайне укрыться в бане, раскалить печь и родить, а затем бросить плод в топку. Случись что-либо, в «Речнике» ей по крайней мере оказали бы помощь. С другой стороны до бани можно не дотерпеть - тогда придётся лезть в первые попавшиеся кусты, а там вполне вероятно её увидел бы кто-то из дачников и всё это обещало ужасные, непредсказуемые последствия.
Собрав остатки последних сил, Наталья Игоревна полезла через забор. У стеблей борщевика, не дойдя каких-нибудь десяти шагов, ощутила сильнейшие схватки и легла на траву. Чуть напрягла брюшные мышцы - взвыла от боли. Господи, это было стекло! Обагрённая кровью, стеклянная сфера поблёскивала меж ног! Евхаритская ужаснулась увиденному, в который раз изогнулась всем телом (чтобы шар ещё хоть чуть-чуть выдался из влагалища), и вдруг поняла, что это - голенький череп младенца. Новый спазм обнажил его личико: младенец двигал стеклянными бровками; морщился, раскрывал и закрывал ротик в беззвучном крике. Наталья Игоревна сделала последнее мучительное усилие, - на траву выпал мальчик, покрытый мягонькой белою шёрсткой. Головка его казалась стеклянной, но на шее стекло умягчалось, золотело, а затем и вовсе переходило в нежные складочки детской кожи. Наталья Игоревна отдышалась, подняла с земли юбку и, когда стёрла ей кровь с черепа, разглядела зеленоватый кочан капусты внутри. На капусте сидела гусеница. Нелегко было верить своим глазам: за стеклом черепа, за прозрачными, но живыми чертами лица прямо из шеи ребёнка росла капуста, а в её покусанных листьях таилась оранжево-чёрная гусеница. Евхаритская прижала сына к груди; аккуратно переступая в траве запачканными ногами, поплелась через заросли на лужайку - там, возле языка, можно было омыть себя и ребёнка.
Немногим позже с вещмешком на плечах на поляну явилась и Неумоина. К этому времени Евхаритская обрезала пуповину, и теперь, окутанная слоями слюны, в полудрёме лежала на языке. Она была счастлива на каком-то почти мистическом уровне. Это счастье призывал голос - глас нездешний - голос природы-матери. Видимо убаюканный им, успокоился и скоро заснул на руках Натальи Игоревны младенец. Малыш жался к титьке во сне, а Евхаритская, пребывая в блаженном ступоре, глядела и думала, что если бы первый, похожий на слизня детёныш обитал возле языка, он бы окреп и также ластился сейчас к ней, волнуя материнское сердце.
Неумоина, пройдя полчища борщевика, крикнула:
- Наташа, Ната-аш! Ты где?
Наталья Игоревна услышала крики; нагая, вылезла из вязкой слизи, оставив ребёнка на языке. Неумоина это заметила:
- Наташк… – начала она.
- Тише ты! – Евхаритская приставила палец к губам – У меня там ребёнок спит… Я родила маленького. Настоящего малыша.
Судья в ответ только выпучила глаза. Вдвоём они проследовали к языку. Младенец мирно дремал, обложенный слюнным сиропом.
- Значит и у меня т-такой будет?! - с заиканием спрашивала Неумоина и смотрела на свой слегка округлившийся живот.
- Не знаю, видишь, они разные… Один такой бесформенный, а этот другой вообще…
И они осторожно гладили тельце новорождённого. Когда угас первый восторг, Неумоина рассказала подруге о звонке от коллеги и разъяснила свои догадки. А именно: чтобы рекультивировать свалку, властям нужно устроить лесной пожар. Что-то острое кольнуло сердце Натальи Игоревны:
- Я не дам… Пускай вместе со мной жгут… - голос был полон решимости и тревоги. И взглянув на малыша, Евхаритская добавила с нежной усмешкой – Ну как я его брошу? Ты посмотри на него…
- А почему ты решила, что он не выживет без этого языка?
- Я не могу объяснить… Просто я чувствую…
Наталья Игоревна озабоченно вздохнула. Помолчали.
- Слушай, - наставляла судья, - мы должны любыми способами перенести это всё ко мне, поняла?
- Да как?! – взмолилась Наталья Игоревна.
- Давай думать…

16 августа

На ночь Наталья Игоревна осталась в лесу. Материнский инстинкт предписывал ей радеть о здоровье сына. Евхаритская заметила, что его кожа распрямляется и нежнеет от контакта с белёсой слюною, выделяемой языком. И напротив: если она уносила его в сторонку и мальчик оказывался под светом солнца, кожа начинала сушиться - тогда он беззвучно плакал, морща стеклянные бровки. Безволосая голова его, нагреваясь, запотевала внутри. Так подтвердилась догадка Натальи Игоревны: необходимо всечасно обмазывать сына слизью.
С того момента, как Евхаритская разрешилась от бремени, она уже больше не надевала одежды. Заметила: белые волосы на её теле стали расти чаще и сделались жёсткими - на ночь она прижалась вплоть к языку и он служил грелкой, а новое утро принесло новый зной, так что можно было обходиться совсем без тряпья. В еде тоже не возникало большой нужды. Лесная пища - гриб и малина – теперь казалась гораздо вкусней и питательной, чем домашнее. Евхаритская верила, что молоко, которым кормила она своего малыша, нужно получать, питаясь плодами здешних растений.
Впервые за многие годы Наталью Игоревну накрыло волной давно уже позабытого счастья. Томившие её мысли и переживания словно бы приходили извне - их навевала грибница: цветение сердца, совсем не похожее на привычные потребительские услады. И в нём было всё, чего хотела от жизни Наталья Игоревна.

Под утро Илья припёрся домой. Вечер он провёл у цыганки. Он затарился водкой, набрал в местной лавке полуфабрикатов и с этим ввалился к ней в караулку, встревожив детей. Вдвоём они устроили пьяный загул. Ныне всё было выпито, но за пазухой у Ильи оставался полулитровый пузырь с лаком «Вяз» - от него, знал Илья, галлюцинации бывают самые долгие и невероятные.
Возвратившись к себе, он сразу полез в холодильник. В кухне царил полумрак, Илья налетел на стул и упал, крепко ударившись лбом о столешницу, и вероятно разбил бы пузырёк с лаком, если бы в этот момент он выскользнул из тесного рукава.
Просидев полминуты в ожидании матери, которая должна была бы явиться на грохот, Илья догадался, что дом пустует, и лишь тогда зажёг свет. Крикнул развязно:
- Оу-у!
Никто не ответил. Илья сдобрил харю бесстыжей улыбкой, вынул из рукава бутыль с «Вязом», и, взяв из серванта красивую голубую плошку, которую мать доставала только на праздники, наполнил тягучим лаком. Часто задышал.
В башке создавались какие-то нереальные образы: малопонятные обрывки видений, кляксы, пятна и вспышки вставали перед глазами. Звучал тепловоз и вместе какой-то шаман кипятил говно в луже, а над ним в небе по-ослиному кричали пришпиленные к облакам чайки. И резиновый рыбак закидывал в небо удочку, уловляя их. Потом всё это превращалось в печенье и круговорот красок, потом вновь копошились червями упругие небоскрёбы и хохот разумных высот тряс тапком головокружения…
А потом он уснул.

Юлька поднялась рано, приняла душ, устроила порядок в квартире и собрала вещи. Позавтракав, она позвонила в городскую администрацию и договорилась о встрече с чиновником, курирующим ситуацию на трассе. Чиновник назначил ей встречу.
В 11:18, закончив интервью, Юлька вышла из здания на площадь с готовым материалом для лонгрида. Она решила пообедать в близлежащей столовой - в той самой столовой, куда отправилась в первый день своей недолгой командировки.
Было душно и ветренно - деревья как сумасшедшие раскачивались из стороны в сторону. Зрачок солнца, забельмованный тонкой облачной пеленой, лил мутный жёлтенький свет на безлюдные улицы. В центре города захолустно пахло костром. Одичалый уездный уют Гагарина одновременно давил и приятно волновал душу. Казалось, здесь можно жить по-простому: ходить в залатанных брючках с вытянутыми коленками, покуривать дешёвые сигареты и по десять лет ждать на бирже работы. Это ощущение было таким родным, таким естественным, что мгновенно вызвало жуткую ненависть к самой себе, к своим корням, всей своей судьбе. С целью побороть эту ненависть, отвлечься, Юлька полезла в инстаграм, где были спасительные картинки южноазиатских ландшафтов, яхты в порту Майами и уличные музыканты Парижа. Баду, Фейсбук, Твиттер. Винегрет из красивых фоток, видосиков, и комментариев. Клиники пластической хирургии. Бесконечные предложения сделаться брокерами, барберами и бариста. Заработок на биткоинах. Бои без правил…
Телефон зазвонил. Номер был незнакомым. Посомневавшись, Юлька приняла вызов:
- Добрый день. Юля?
- Здравствуйте.
- Я - Анжела… Вы брали у меня интервью на днях… В коллективных садах, помните? Неумоина, Анжелика Андреевна.
- А, да, здрасьте… Статья пока не готова. Я вам пришлю на согласование…
- Да-да-да! - вклинилась Неумоина - я счас по другому поводу позвонила. Вы от нас ещё не уехали?
- Нет, я в Гагарине. А что?..
- Юля, давайте встретимся! У меня есть информация, которая вам… в общем… полезная информация.
- А что такое? По поводу чего?
- Знаете, я вам смогу только половину рассказать, остальное вы должны сами увидеть, а то не поверите…
- Да, я слушаю – навострилась Юлька.
И Неумоина взялась ей рассказывать. Она сообщила о неудавшемся эксперименте властей с грибницей; о том, что ради биоэкспериментов гагаринскому лесу изначально и был дан статус заповедной зоны и о том, что там под землёй имеется целая научная лаборатория, которую решением ФСБ в ближайшее время должны упразднить.
- …но самое главное – заканчивала свой рассказ Неумоина – это то, что стало результатом эксперимента. Вы никогда не поверите, пока не увидите своими глазами. Я вас очень прошу, приезжайте сюда, в «Речник». Вы сами должны всё увидеть…
Юльку ударило током. До столовой оставалось всего-ничего. Юлька ворвалась внутрь, взяла пирожки, колу и, завернув всё это, полетела обратно, к машине.
Самые разные мысли теснились в её голове: «Неужели, удача?! Чёрт возьми - лаборатория под землёй! Не врёт ли она? А смысл? Слабо верится… Зато если правда… обо мне полмира узнает! Завтра же!»

Под утро Евхаритская и Анжелочка разошлись. Теперь Наталья Игоревна пребывала в лесу, Неумоина же пила капучино у себя на веранде. Чашка горячего кофе казалась целительным эликсиром после бессонной ночи, когда в свете принесённого фонаря они три часа окапывали участок земли с семейством грибов. Они делали это бережно - так, чтобы, не испортив нитей мицелия, снести выкопанное в Анжелочкин особняк и расплодить грибы там. Но едва с превеликим трудом судья втащила свою ношу наверх и разложила под лампами дерновину, её охватило уныние. Грибы начали чахнуть. Это было заметно по чуть сморщившейся кожице на шляпках. От досады Неумоина даже всплакнула. Стало очевидным, что если уже грибы не могут оставаться вне связи с грибницей, то и детёнышам тоже не выжить. Ночью же, орудуя лопатами, женщины сговорились в случае провала этой затеи, привлечь на свою сторону московскую журналистку. Юлька, мечталось им, получив порцию райского удовольствия, также будет захвачена сохранением грибницы и сделает всё возможное, чтобы предотвратить операцию ФСБ. Когда в новостях начнётся шумиха о готовящемся лесном пожаре, организованном с целью сокрытия следов таинственного эксперимента, власти вынуждены будут сменить свои планы.
Теперь Неумоиной предстояло дождаться и проводить Юльку на территорию, чтобы там раскрыть ей секрет заповедника…

Проснувшись, Илья съел омлет, вынес на крыльцо телевизор и, расстелив поверх кресла полиэтиленовую плёнку, - ею мать укрывала клубнику на заморозки, - уселся за стол. Развернул на скатерти газету с телепрограммой. Будничная сетка вещания пятого телеканала - а это был единственный канал, который хорошо показывал в «Речнике», - предлагала нехитрое меню: «С добрым утром», «Мультфильм», «Дежурная часть», «Новости», «Наука сегодня»… Илья сверил время и догадался, что сейчас, вероятно, должны показывать «Дежурную часть». Он взял в руку двойной пакет, отлил немного лака и, включив телик, начал учащённо дышать.
Журналист в студии, озаряемой софитами, стилизованными под проблесковые маячки, рассказывал о новом повороте в деле загадочной гибели солдата-срочника в закрытой военной части на границе с Китаем. В борьбу с комитетом солдатских матерей, организовавшим митинг в Абакане и забрасывавшим прессу петициями, вступило региональное отделение Союза Офицеров.
Два этих слова почему-то крепко засели ему в голову. Илья сразу же догадался, что Союз – это имя, а Офицеров – фамилия. И ему сделалось страшно.
- Союз Офицеров – кто это? – прошептал он обескровленными губами и, беспомощный, скосился в экран, не зная ответа. В кадре движились ромбы из однотонно одетых людей: высоко задирая ноги, они мерно стучали сапогами об асфальт плаца, вскидывали автоматы, синхронно выкрикивали приветствия командирам, потом затянули песню. Союз Офицеров был многолик, грозен и внушал трепет. Бездушный, механический Офицеров давил собой всё. Он мог явиться прямо сюда, а значит нужно сесть тихо. Илья сгорбился и припал к столу, умаляя себя, - не дай бог мириады злых глаз обратит к нему Офицеров. Хоровая песня возносилась над плацем, летела над облаками и, ударив в окна дачного домика, отзывалась дрожанием стёкол - вот-вот Офицеров залезет внутрь…
Всё стихло в одно мгновение. Илья обнаружил себя сидящим на стуле: он глядел за окно, где омытые солнцем ветки качались на фоне чистейшего неба, вокруг же царила скука и безмятежность.
Илья вновь уткнулся носом в пакет.

Ни свет ни заря Чубаров с Женей Тягом, верным своим напарником в делах и загулах, выехали в «Речник». Ниссан чинно скользил по асфальту. На загородных дорогах машины встречались нечасто - можно было расслабиться. Покуривая в открытые окна, приятели обсуждали предстоящее дело. Из динамиков сзади негромкая лилась музыка.
С того дня, в который они начали промышлять травлей и запугиванием Ильи, добиваясь от него пересмотра итогов сделки, первоначальная неподдельная злоба по поводу потери денег сменилась эмоцией упоения своей властью, близкой к садизму. Уже сам процесс преследования Ильи казался им ценным. Приятно было ощущать себя на голову выше «этого долбоёба» и безнаказанно избивать его. У них появился один на двоих секрет, важное объединяющее ремесло, оно как будто придавало им веса, наделяло значимостью. По вечерам, выпивая, они уже не стеснялись размышлять о прелестях этого ремесла и даже полушутливо мечтали зарегистрировать коллекторскую контору, которую точно по недосмотру судьбы в Гагарине до сих пор никому не пришло в голову учредить. С тем же настроем ехали и сегодня.
Порассуждав о том, как лучше попасть на территорию сада, оставшись незамеченными; где пристроить машину; где и как выяснить адрес и, наконец, какими тропами подбираться к даче, чтобы не упустить Илью, приятели свернули с трассы на умягчённую пылью грунтовку.
Здесь Чубаров остановил машину. Вдвоём они вышли в поле – разнотравье скрыло их ноги. Они встали невдалеке друг от друга, расстегнули ширинки и окропили золотыми струями разросшийся иван-чай.
- Допустим, мы его счас сдадим Гургену, да? – спросил Тяг на выдохе - А если мать к мусорам побежит?
- Не боись. Если она там, мы его не тронем… Нафиг нужно - сидеть за него ещё… Просто припугнём. Скажем, давайте тут аккуратнее, а то мало ли что случится… Покурим?
Заправившись, оба вернулись в салон и вскоре подъехали к саду. Чубаров оставил товарища у машины, а сам на десять минут пропал в Кристининой сторожке и когда вышел, с ним был её сын, Милан. Милан поднял шлагбаум - авто друзей въехало на территорию «Речника».
- Короче, - оживлённо заговорил Чубаров - у него 17 дом. Двадцать третья линия по правой стороне. Считай!
У 23 линии, под сенью деревьев, машина остановилась. Чубаров и Тяг выбрались из салона и двинулись вдоль дороги, высматривая по номеркам на заборах дачу семьи Евхаритских.

Догадки, тревоги, мнимости, почти осязаемые чудища родом из детства и совсем крохотные, плоские силуэты людей на экране, - всё сливалось в охмеленной голове. Опасаясь вторжения Офицерова, Илья чутко ловил дальние отзвуки. Будто предвидел скорый итог. Когда снаружи до него досягнул тихий говор, Илья узлом затянул пакет, сунул это в карман и вперился в телик. Сделал вид, что с увлечением смотрит очередной выпуск ток-шоу.
Шурина Чубаров послал в обход, думая, что как Илья побежит в окно, Тяг его схватит. Сам осторожно влез в дом. На веранде, в кресле мелькнул худой торс Ильи. Уже развязно Чубаров подошёл и присел на стул рядом. Илья с беспредметным ужасом душевнобольного в глазах уставился сквозь вошедшего.
- Чё, харя, – борзо рыкнул Чубаров – добегался?!
Илья остановил взгляд на вошедшем и только теперь понял, кто перед ним. Это почему-то разозлило Чубарова: он с силой лягнул должника по колену.
- Чё ты, сука тормознутая! Торчок ебучий!
Хотел было врезать ещё раз, но вовремя догадался, что в доме могут присутствовать посторонние.
- Мать дома? – спросил он, приглушив голос.
Илья скосорылился, повёл взгальным глазом и промычал:
- Нету…
Чтобы проверить Чубаров покосился в сторону коврика – на коврике розовели женские тапки. Это прибавило ему храбрости. Чубаров достал из кармана заготовленный карандаш и блокнотный листок, бросил перед Ильёй,
- Давай, пиши! Мама, я уехал на работу в Смоленск… Вернусь через полгода…
Илья молча смотрел на нежеланного гостя. Чубаров взял карандаш и втиснул его в руку Ильи, процедил сквозь зубы:
- Пиши, сука! Бабла нет, руками отдашь.
Илья начал процарапывать буквы на тонком листке, а как только закончил, пришелец схватил за ворот и сильным движением точно подростка вытащил его худое тело из кресла.
- Живее на выход… - играл желваками Чубаров – Вперёд, я сказал!.. Едешь с нами!
Он вытолкнул его, осоловелого, за порог и тут уже дал волю кулакам, нанеся несколько крепких ударов в затылок. Илья в ауте беспорядочно задвигал руками, в глазах у него помутилось. Тяг вышел из-за угла дома и стал помогать приятелю тащить должника. Спотыкающийся, провожаемый их тычками и шиканьем, Илья повлёкся к машине.

Прижав младенца к груди, Наталья Игоревна лежала на языке, окутанная слюнной карамелью с белёсыми прожилками. Ей, пребывавшей в блаженном анабиозе, грезился напоенный теплом и светом сверхъестественный мир - мир, который едва ли можно означить словами.
То, что она чувствовала сейчас, было действительной сладостью материнства, великим таинством любви и взаимности. Вся её прежняя судьба теперь представлялась далёкой, казалась чужой и неважной, словно одноцветный узор из случайных событий, вытканный глупым жестоким мастером. Отстранённая, она взирала на этот меркнущий мёртвый узор, радуясь своему чудесному преображению, и всё трепетнее, всё ласковей прикладывалась губами к стеклянной головке сына. Речь, суета обыденной жизни, опыт взаимодействия в стаде людей, привычки - всё, чему обучилась она за полвека, всё это растворялось и угасало за невнятным шёпотом грядущего инобытия. Она готовилась жить заново, жить одними инстинктами.
В такую минуту что-то насторожило её. Это были голоса, раздававшиеся невдалеке. Угроза? Неслышно заплакал ребёнок. Один из голосов принадлежал Неумоиной, его Евхаритская вспомнила сразу. Но следом донёсся говор враждебный, поганый, злой - он нёс опасность. «Племя мужчин есть порок и мерзость, им нельзя находиться здесь» - ворожила грибница. Хищническое чувство открылось Наталье Игоревне. Шерсть на нагом её теле вздыбилась, мышцы напряглись. Она оскалилась и упреждающе зарычала.
Положив малыша на язык, – язык тут же укрыл его - Наталья Игоревна выползла из слизи и плёнок, в несколько прыжков добралась до кустов. Прислушалась. Говор становился всё ближе. Евхаритская затаилась в ожидании жертвы.

Неумоина помогла Юльке перебраться на территорию заповедника и вела её к зонтичным кущам борщевика. Учуяв запах, Юлька испытала лишь слабый прилив того возбуждения, что посетило её два дня назад, когда она обедала у Ильи. Без каждодневного приёма таблеток её женственность превращалась в фантом. Она с недоверием посматривала на Неумоину, а та, перенося свой опыт на спутницу, таинственно и нежно улыбалась от мысли, что так полюбившееся ей чувство теперь доступно кому-то ещё.
Когда подошли к ядовитым зарослям, Юлька занервничала.
- Да вы что! Вы знаете, что эти… вредные…
- Не бойся – перебила Анжелочка – я всё знаю. Укутайся поплотней и ступай за мной.
Они шагнули в зелёный прогал. Юлька сделалось даже скучно, ей стало казаться, что Неумоина обманывает её. Но зачем? И уже впереди сквозь толстые стебли стал виден затопленный светом луг, как вдруг им навстречу поднялась тень дикого зверя. Прыжок - и тень обрушилась прямо на Юльку. Неумоина только успела вскрикнуть:
- Наташа!
Сбросив с себя зверя, в тот же миг Юлька сообразила, что зверем была женщина и что она уж встречалась ей раньше. То была даже не вполне женщина, по крайней мере атаковала она совсем не так, как это делают женщины, уязвлённые ревностью или обидой; нет - напавшее существо охотилось и Юльке предназначалось стать жертвой.
- Наташа - стой! - судья отпихнула Евхаритскую в сторону, дав жертве необходимую передышку.
Ноги сами подняли и понесли Юльку прочь. «Бежать! Бежать! Бежать!» - одна эта мысль ударяла в голову. Сердце молотило в сто раз быстрее, мышцы сокращались как бы под током, дыхание сбивалось, а ноги становились всё тяжелее, всё мягче. Позади под ухом не стихало грозное боевое сопение. Треск ломаемых веток вырывался из-за плеча. Едва Юлька выскочила из зарослей борщевика, существо настигло её, вцепилось в волосы, и повалило, и било, и царапало её по лицу. И упрямые челюсти уже ломали кости гортани. Страшная пляска совершалась над Юлькой. Когда судья добежала до места казни, свет угасал в глазах жертвы.
Неумоина рухнула наземь и, ухватив Юльку за воротник, стала трясти её:
- Юля! Ю-уля!
Всё ещё находясь в состоянии животного ожесточения, Евхаритская ходила возле них кругом.
- Зач… Зачем? – судья захлёбывалась слезами, – Зачем ты?.. Юля! Юля!
Наталья Игоревна и сама не могла объяснить, зачем сделала то, что сделала. Она лишь дико озиралась по сторонам, по-прежнему ощущая угрозу, источаемую уже бездыханным телом.
- Зачем?! – рыдала судья – Наташа… Мы же… Я же специально её привела. Мы же хотели…
Наконец, Евхаритская вышла из транса и обратилась к себе с тем же вопросом: «Зачем?» И сейчас же ей открылся ответ:
- Она бы нас выдала… Она… Он – мужчина.
Судья сразу умолкла. Она подняла кверху зарёванные глаза; произнесла чужим, хриплым голосом:
- Кто?
Наталья Игоревна, казалось, только теперь расслышала собственные слова. Желая проверить, она подломилась в коленях; резким движением задрала платье на журналистке. Под трусами ясно вырисовывались гениталии мужчины. Неумоина ахнула и застыла, не зная что думать о происходящем. Слёзы ещё катились из её глаз. Она нежно гладила Юльку по голове, тихо-тихо шептала:
- Всё равно… Зачем нужно было? Я не понимаю, не понимаю…

К четырём часам Илью привезли в пригород. Здесь, в зоне скопления производственных мастерских, складов, мануфактур и разваленных советских заводов, огороженное высоким забором с кручёной колючей проволокой по верхам, располагалось хозяйство Гургена Каспарянца. Это была пилорама. Вдоль въездных ворот на низенько натянутом тросе бегал огромный, озлобленный на людей водолаз. Казалось нереальным выйти с территории предприятия вопреки воле хозяина.
Никто из горожан не шёл работать к Гургену. Он платил мало и каждый раз к дню выдачи жалованья искал повода, чтобы влепить штраф. Теми немногими, кто всё же устраивался сюда, оказывались любители выпить, недавно вернувшиеся из тюрем уголовники, у которых родственники отняли жильё, а также мигранты из стран Средней Азии, не сумевшие подыскать себе другие, более доходные и удобные должности. Все записывались в штат по той банальной причине, что Гурген позволял трудягам жить прямо на территории предприятия. Он скупил на московских стройках гнилые бытовки, отремонтировал их и наставил рядами, обустроив таким макаром закрытый пансионат со своей иерархией и законами.
Выпускаемый продукт Гурген поставлял на фабрику ELLER…

Денежка солнца теряла блеск, близился вечер. В вагончике, набитом узбеками, нашлись для Ильи нары. Распорядитель в группе мигрантов рассказал о действующих правилах проживания, а затем устроил новоприбывшему небольшую экскурсию: показал туалет, баню, столовую и контору. Случайно встретившийся хозяин, бахвалясь, сообщил, что его сотрудники кормятся трижды в день. Как раз закончилась утренняя смена и от станков к бытовкам потянулась толпа рабочих. Заговорив о делах, Гурген с приказчиком тоже влились в общую массу. Илье велели находиться на виду и готовиться к ужину, но главное - побыстрей выветриться.
Теперь он брёл вдоль забора в потайной угол, откуда можно было бы незамеченным юркнуть в свой «вязовый» морок. Удалившись от всех, он огляделся: вокруг высились штабеля из досок и брёвен. Зайдя за громоздкую, чёрную от сажи печь, Илья растянулся на куче грязных мешков и там затих; украдкой доставал и прятал в кармане пакет с лаком, вдыхая одуряющие пары. Они превращали его в таинственного наблюдателя. Явь мешалась с галлюцинацией, создавая удивительно-самобытную, вычурную среду, в которой искажались вещи и их значения. Но это не было помешательством. И хотя еле угадываемый маячок рассудка чуть теплился в тумане исказившегося сознания, общее направление мыслям он задавал верно: Илья грезил о побеге. Всякий раз побег являл себя в самых замысловатых, самых экстравагантных формах: то, взяв трёхметровую доску, Илья орудует ей как шестом и перепрыгивает забор; то он приручает собаку с умыслом натравить её на охранника; обнаружив канализационный люк, он ползёт под землей несколько километров и выбирается средь дворов где-нибудь в центре города; а то он влезает на подножку проходящего мимо поезда - железнодорожные рельсы, как ему чудилось, легли поперёк лесопилки.
Вверившись ощущениям, Илья ждал знака свыше. И вот точно пуговка выросла на манжете: клопа узорная спинка мелькнула в складках одежды. Илья скинул его на ладонь и, поднеся к самому носу, начал рассматривать. Среди ярких сполохов, мерцавших перед глазами, на разноцветных чешуйках заметил хорошо знакомую эмблему и надпись из переплетённых знаков латиницы: ELLER.
- Суки, клопов делают!
Потрясение разлилось и отвердело на чумазом лице. Илья склонился к земле, выискал в пыли муравья. Муравей беспомощно зашевелил лапками, когда он сжал его в пальцах. Илья сощурил глаза. На крохотном тельце нашёлся аналогичный овал с тем же оттиском.
- И муравьёв т-тоже?!
Илья озирался по сторонам в диком страхе: она была всем! лишь она всем владела! фанерная фабрика!
Он вдруг вскочил на ноги, кое-как влез на гору опилок, и приник жадным глазом к дыре в сегменте забора. Там, за ним, меж деревьев виднелся асфальт: плац военной учебки. И сейчас там колоннами строились вновь набранные солдаты. Едва прошедшие курс молодого бойца, одинаково-безволосые и светлолицые, эти юноши стояли навытяжку, а мимо вдоль строгих шеренг ходил поп с ведром.
Илья поднял пакет, и прежде чем вновь наклониться к щели, сделал несколько частых вдохов - чтоб понять, нафига там священник. Приглядевшись, заметил Илья, что поп был не русским. Чёрный как смола негр, двухметровый гигант при длинной вьющейся бороде и нимбе из мелких кудрей. Солдаты в сравнении с ним казались какими-то жалкими. Поп доставал из ведра большие духовные скрепы, затем освящал их и, проходя через строй, прицеплял новобранцев друг к другу. Тогда чувство локтя охватывало толпу; воцарялась соборность. Негр делал единое существо: вот чьё имя преследовало Илью! он был здесь! он - Союз Офицеров! Но зачем эта хтонь колобродит за ним по пятам?
Илья тёр висок и задумывался: «Поначалу в саду, теперь тут… Не иначе, хотят забрать в армию, где система решает за человека и у всех одно общее тело - строй… Без команды и шагу не сделаешь.»
И вдруг замер с разинутым ртом. Последняя мысль напугала Илью, ведь она подкреплялась уже совершившимся фактом пленения: «Да, в строю без команды и шагу… в строю… Я в строю!»
Попирая диктат ненавистного факта, Илья окунулся в пакет, отчего уже скоро невдалеке возник сказочный лес, населённый удивительными созданиями. Там обитало племя волосатых мужененавистниц. У них были дети, фантастические существа, все - непохожие друг на друга. Илья удивился разнообразию: каждый имел свою гендерную идентичность и сексуальную ориентацию, индивидуальное психическое расстройство и личную физиологическую особенность (будь то сеть татуировок, алмазы в зубах иль вживлённый под кожу подшипник), каждый по-своему двигался и даже мычал наособицу. Общим же было то, что матери глядели на них с одинаковым чувством - не с любовью, но с упоением.
При мечах и латах, в боевой раскраске племя женщин спешно готовилось к обороне. И вот с широких равнин к опушке подкрались полки Офицерова: до самого горизонта - ровные, строгие ряды пеших воинов. Стояла жуткая тишина. Немое поповье благословение спустилось на головы Офицерова, затем строй стал цепью, разом возвёл к небу оружие и, подпалив наконечники, осыпал шумливые кроны тучею стрел да копий. Зелёный массив тут же занялся пламенем, дым поплыл между веток и тогда над чащей, из самой её глубины, встал-проснулся исполненный силы и красоты богатырь в раздутом комбинезоне. Стеклянная сфера скафандра заблистала на солнце, когда он поднялся в рост. Над забралом Илья узрел хорошо знакомую, алую аббревиатуру в четыре буквы.
- Юра! Ты?.. Бnядь, Гагарин спасает женщин от Офицерова!
Тотчас же началась битва. Великан в скафандре занёс свою здоровенную ногу и обрушил её на бойцов.
- А-а-а-а! – взвыл Союз в сотни глоток.
Строевые кинулись было врассыпную, но скрепы сдержали их. Илья увидел фарш из тел на земле, едва космонавт отнял ногу. Откуда-то, чуть не с самых небес, словно раскат грома ухнул приказ. Тогда полки Офицерова смежились воедино и с «Катюшею» на устах врезались в самую гущу женщин. В жестокой схватке кому-то свернули шею, где-то давили ребёнка. Лязг, плач да скрежет зубов носились над местом сраженья. Амазонки ответили контратакой по флангам, Офицеров попёр на них буром, и вот всё превратилось в одно суматошно-кровавое игрище, вокруг которого бушевало зыбкое пламя. Возносимое ветром пламя рыжею саламандрой в две секунды обежало скафандр Гагарина и тот запрыгал на месте, пытаясь беспорядочным хлопаньем сбивать его бесчисленные хвосты. Одурманенный, видел Илья, как отчаянно мечется живой факел над лесом, как трещат и ломаются огненные деревья под ударами исполинских рук и на ум ему лез рисунок из букваря. Про мужичка на одной ноге.
Заливаясь смехом, Илья созерцал представившуюся картину. Это всё показалось ему смешным - горящий лес, негр в рясе и космонавт, амазонки да Офицеров.
Илья хохотал как в последний раз: сгибался в пояснице, плевал, кашлял, раскачивался взад и вперед, рискуя выронить или разлить лак.

Наталья Игоревна быстро шла через лес. Младенец плакал у неё на руках. Она чувствовала ладонью, как слёзки катились по запылившемуся стеклу.
Она шла с единственной мыслью – укрыться, сберечь себя и ребёнка. Ростки и корни словно щупальцы тянулись к её ногам, секли-царапали кожу. Когда Евхаритская лезла сквозь ельник, обломившаяся ветка оставила на плече глубокий порез – она оступилась и едва удержала сына. Позади лежала прожитая в труде и напрасных заботах жизнь, скука да постылое одиночество. Всё горело последним огнём. Порой ей казалось, что огонь не один; что кто-то следует за ней по пятам, обходит по кругу, до срока подстерегает за деревом, но вот-вот явится из глуши. От таких мыслей всё тело пронзало ужасом и Евхаритская срывалась в бег, забывая на время про одышку, боль и онемение в мышцах.

...С большим трудом Наталье Игоревне удалось унять Неумоину. Судья потеряла всякий контроль над собой, хотела идти в полицию, набрасывалась с упрёками, а то склонялась над трупом в попытке его оживить. В оправдание совершённого убийства Евхаритская рассказала о поселившемся в сердце демоне, о природном инстинкте, поработившем её сознание - так ей удалось убедить подругу в том, что им необходимо похоронить Юльку. Соорудив бечеву из одежды, она волоком оттащила труп к языку, чтобы там под валежником надёжно укрыть его от случайных глаз. Продолжая рыдать, Анжелочка - она вся перемазалась кровью - ей помогала.
Когда переместили тело убитой, стали ходить по округе, собирая траву для маскировки. Наклонясь над быльём, Евхаритская судорожно хватала пучки сныти и таволги. Близкий шорох заставил её отвлечься. Из кустов прямо к ногам выскочила лисица, выбежала и остановилась, нюхая воздух. Наталья Игоревна попятилась было к кустам, отчего лисица шарахнулась в сторону и, также мгновенно как появилась, исчезла в лесу. Словно спешила куда-то. Тень злого наития мелькнула на дне души: Евхаритская замерла и прислушалась. Лес омертвел. Голоса птиц смолкли, будто их никогда не водилось здесь. Только ветер шевелил верхами деревьев. До Натальи Игоревны, как дальнее эхо долетела нежданная мысль, что в привычном уже благоуханном букете запахов присутствуют нотки дыма.
- Анжела… - позвала она - Ты чуешь?
Судья повернулась к ней рдяным вспухшим лицом с разводами туши:
- Что?
- Запах… Костром что ли пахнет?
Обе они, напрягшись, застыли на месте. Неумоина рассыпала сноп; села в траву, причитая:
- Я же говорила. Они лес подожгли…
Сердце Натальи Игоревны стало холодным от ненависти. Её возлюбленному владетелю, отцу её малыша, вдали от которого сын не сумеет выжить, вынесли приговор и она не в силах его отменить.
В спешке искали спасения. Евхаритская словно обратилась в соляной столп: разбитая, молча стояла в зелёной лесной тиши, глотая набегавшие слезы. Едва обретённое ею счастье рушилось на глазах. Судья в панике металась туда-сюда, разбрасывая вокруг мелкую злоречивую дробь. У неё созрело идиотски простое решение: с диким визгом она доказывала Наталье Игоревне, что слизь языка убережёт их от жара. Огненная стена пройдёт мимо и не заденет тел. Это была истерика. Евхаритская как могла старалась её успокоить, но скоро понизу поплыл сизый дым, послышался треск древесины, облизываемой огнём. И больше она не спорила. Движимая инстинктом, подхватила ребёнка и ринулась прочь…

Теперь она бежала с малышом через лес, куда глядели глаза. Ей предстояло найти себе место для гнездованья; её ждали другая судьба и новый язык, неподдельное счастье.
Подобная огромному галеону, фиолетово-чёрная туча двигалась с севера под тысячью парусов. Где-то в далёкой выси росли высверки молний, а следом как пушечный выстрел над беспокойною зеленью ревел гром.
Внутренним скорбным взором Евхаритская видела окаймлённый борщевиком луг, полный удивительных запахов и существ. Луг теперь схвачен пожаром. Огонь жрёт цветы и деревья, грибы и язык. Пригибаясь и обтекая слюною, он пластается по земле, а язвимая пламенем, серая плоть его с треском плавится, пузырится да чернеет. Прикованный к земле и грибнице, он желал бы возвестить людям смертную истину о себе, ибо это - глашатай Великой Матери. В тёмном лоне её живут силы предвечные, что от самых начал ведут род человеческий по велению плоти, в пустыни Забвения, сквозь тысячи лет, ведут нагло и верно, и очень надёжны в том, чтоб никто не томился в столь долгом походе; чтобы не подняли глаз над землёй, не узрели себе иных горизонтов и не разбрелись бы по свету.

Ведь тогда людям открылась бы великая тайна жизни: мир бренный уже не смог бы вскружить наши головы своей осязаемой многообразностью, и каждый предстал бы перед неспящим оком души в неумолимой, мучительной наготе.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 26.09.2021. 317 Негативизм это нигилизм
• 18.09.2021. 316 Нюансы пунктуации в русском языке
• 13.09.2021. 315 Риторика. Аристотель
• 11.09.2021. 314
• 10.09.2021. 313 Относит. прилаг. не имеют степеней сравнения
• 01.09.2021. 312 Путь, истина и жизнь