Преподобный Сергий. Серия картин на тему. Начало работы в Киеве.
Своего «Отрока» сам Нестеров считал главной, а потому любимейшей картиной. Не раз говорил: «Кому ничего не скажет эта картина, тому не нужен и весь Нестеров». Задумал он целую серию из жизни преподобного. На первой он - мальчик, впервые ощутивший прикосновение чудесного и небесного. Следующей картиной, за которую художник немедленно принялся – «Сергий с медведем». Сюжет опять из того же Епифания: «звери приближахуся и окружахуся его. И от них един зверь, медведь, повсегда обыче приходити к преподобному. Се же виде преподобный, яко не злобы ради приходит к нему зверь, но да возьмет от брашна и полагаше ему на пень или на колоду». Вот эту сцену кормления зверя и возжелал изобразить художник и повести этот мотив выше – как дружбу человека со зверем, то есть с самой природой. 14 апреля 1890 - дата первого эскиза картины. А на картине тоже ранняя весна. Вот как описывает эскиз сам художник: «… была ранняя апрельская весна, без зелени, когда почки только набухают, природа, пробужденная от тяжкого сна, оживает». Показал Третьякову – тому понравилось. Однако сам Нестеров вскоре всё поменял. Размерами стал приближаться к квадрату, лес остался, а кельи нет и следа. Сергий теперь стоит окруженный только лесом. Задумал он целую серию из жизни преподобного. На первой он - мальчик, впервые ощутивший прикосновение чудесного и небесного. Следующей картиной, за которую художник немедленно принялся – «Сергий с медведем». Сюжет опять из того же Епифания: «звери приближахуся и окружахуся его. И от них един зверь, медведь, повсегда обыче приходити к преподобному. Се же виде преподобный, яко не злобы ради приходит к нему зверь, но да возьмет от брашна и полагаше ему на пень или на колоду». Вот эту сцену кормления зверя и возжелал изобразить художник и повести этот мотив выше – как дружбу человека со зверем, то есть с самой природой. 14 апреля 1890 - дата первого эскиза картины. А на картине тоже ранняя весна. Вот как описывает эскиз сам художник: «… была ранняя апрельская весна, без зелени, когда почки только набухают, природа, пробужденная от тяжкого сна, оживает». Показал Третьякову – тому понравилось. Однако сам Нестеров вскоре всё поменял. Размерами стал приближаться к квадрату, лес остался, а кельи нет и следа. Сергий теперь стоит окруженный только лесом. У ног его лежит медведь. Далее птицы и заяц. Сергий здесь уже юноша. Натурщиком взял себе деревенского парня 18 лет от роду. Работал долго, в августе следующего, 1891, уже в Москве бесконечно пишет в Зоологическом саду всех наших лесных обитателей – медведей, лисиц, зайцев и всевозможных птиц. Материала для картины собрано много – а лица главного героя нет! Тот деревенский парнишка не вытягивает образ Сергия. Художник обращает внимание на товарища - младшего брата Виктора Михайловича Васнецова – на Аполлинария. Тому уже 32 года, но «он худенький, щупленький, - пишет Нестеров, - он мальчишкой выглядел». Какие-то его черты мы можем угадать в Сергии, но сам художник не доволен: «Не напал я на лицо юного Сергия». Сергий стоит лицом к зрителю, но смотрит не на них, а видя что-то только ему видимое. На нем лапти, простая рубаха, и здесь уже Нестеров не отказал Сергию в нимбе – венчике, подчеркнув, что теперь он не тот простой деревенский мальчик, каковым предстал на первой картине. А вот на пейзаж, выражаясь языком Нестерова, он «напал» - «Всё, что чувствовал я в нашей северной природе чудного, умиротворяющего, что должно преображать его из прозаического в поэтический – мне чудилось, что на такой пейзаж напал я». Александр Николаевич Бенуа, хоть были они тогда в разных «лагерях», очень одобрил пейзаж: «Настоящая симфония северного леса». Нестеров хотел представить именно лес, каковым он был для человека 14 столетия – то есть не объект хозяйствования для крестьян и не место отдыха для дачников, а чащу, куда идут спасаться – от татар, от междоусобиц, как к «матери – пустыне» идут пустынножители, чтобы жить в мире с природой и с покоем в душе. Медведь у его ног лежит как прирученный, как хозяйский пес. Не видно и следа какого-то страха перед ним. Он свой. Они товарищи. Именно это единение так хорошо удалось художнику. Писал он ее, живя сам такой же тихой трудовой жизнью. В Абрамцеве, как всегда, собрался цвет тогдашних художников. Но Нестеров редко бывал на бесконечных званых обедах и пикниках. А тут еще известие: муж Е.И.Георгиевской, в семье которой воспитывалась Оля, заболел и был помещен в психиатрическую лечебницу. Жена его тоже слегла с нервным расстройством. Оля осталась с нянькой, что было, конечно, недопустимо. Немедленно забрал дочь и поехал с нею в Уфу. Старый родительский дом словно ожил: бабушка и сестра Александра, которая в свои 33года оставалась незамужней, были счастливы появлением внучки и племянницы. Олюшка прожила там с 5 до 11 лет, пока не поступила в Киевский институт благородных девиц. А как сам Михаил Васильевич ее любил, видно из наставлений своим взрослым дочерям, когда они сетовали на непослушание уже своих детей. Он им писал, мол, для того и приделаны вам руки и ладони, чтобы отшлепать шалунов. Однако когда его заболевшая Оля стала капризной, вспыльчивой, нетерпимой – о наказании он не только не помышлял – наоборот, считал теперь необходимым исполнять все ее прихоти. По всему видно, что она, напоминавшая покойную жену, была, ну разве наряду с младшей, Наташенькой, самой любимой дочкой. Множество портретов, где он бережно запечатлел ее облик, говорят об этом. При этом никакого недовольства ее позированием, в отличие от средней дочери Веры, которая пишет, как отец ее ругал, пока она позировала: и села не так, и смотрит не туда, и лицо невыразительно, и написание картины из-за нее затянулось с весны до осени, так что пришлось пальто накидывать и переписывать фон. А то время, 1891, с каким наслаждением он посвятил описанию со всеми подробностями их житья- бытья в родной Уфе! Под мастерскую ему дали флигель, где с утра до вечера с перерывом лишь на обед и сон одержимо писал любимого Сергия. « В доме у моих стариков был рай земной. Близость моей Ольги довершала общее благополучие, полноту счастья». Особенно хорошо шло написание пейзажа, это был «святой пейзаж. Всё, что было чудного в нашей северной природе, должно было быть в пейзаже, полном тихой нездешней радости». И он, несомненно, удался. Основной задачей теперь было – лицо святого. Он молод, даже юн, но полон не страстями, свойственными юности, а умиротворением и единением с родной природой. Не зря Суриков посоветовал дать картине другое название: « Слава в вышних богу и на земли мир» - слова из молитвы. Мысль эта автору понравилась. В Москве в феврале выставка. Народ, свой брат художники, ходят уже толпами смотреть на новую работу. Нет только Ильи Семеновича Остроухова – «ох, как он мне портил жизнь 40 лет» и еще про него «богач, самодур стал», женившись на купчихе из рода чаеторговцев - Надежде Петровне Боткиной. Но главное, нет Павла Михайловича Третьякова. Потом, много времени спустя, и он явился. Помолчал. Сказал только, что образ Сергия ему тоже близок, но о самой работе – ни слова. Картину не купил. Это было как сигнал для критиков. «Предвыставочная суета» - как ее определил сам художник. Без боя (опять же из его воспоминаний), понятно, картина не пройдет. Судить будут «генералы» от живописи. Ге нашел ее спорной, и Мясоедову она не понравилась. Горячо защищал Куинджи, но он голоса не имел, о чем ему напомнили, когда он яростно спорил, заступаясь за работу Нестерова. Пылко доказывал, что картина хороша, и Суриков. Из 149 картин принято к выставке 40. «Сергий» прошел! Но - одним голосом. Так же прошли Серов и Сергей Коровин, старший из братьев. Репин впервые употребил в отзыве о ней слово «декадентская». Не смеем с ним спорить, но согласиться тоже не можем: декаданс - это упадок, если точно следовать переводу. Что же тут упаднического? Скорее что-то от иконописи. Может быть, даже не согласившись с Ильей Ефимовичем, замечание это оставило в душе художника осадок. Во всяком случае, другая его работа, начатая в 1892, оконченная спустя 4 года – триптих «Труды Преподобного Сергия» совсем в ином ключе: тут он трудится наравне со всеми: пилит бревно вдвоем с монахом, носит воду коромыслом. На заднем плане видны такие же работники, только без венчиков, ибо тут он уже – святой. Но и в жизни, будучи игуменом, Сергий «…усердно служил братии, как купленный раб: колол для всех дрова, толок и молол жерновами зерно, пек хлеб, варил еду и заготавливал другие съестные припасы для братии, кроил и шил обувь и одежду и, зачерпнув воду в бывшем неподалеку источнике, носил ее в двух ведрах на своих плечах в гору и ставил у келии каждого брата и кутью сам варил, и свечи делал, и кануны творил». Картина эта рядом в «Видением» и «Юностью Сергия» несколько проигрывала в популярности. Новым было то, что художник возродил давно забытую форму триптиха. В нем средняя честь обычно главная. Так и у Нестерова: боковые - одинокая фигура святого, средняя – со всеми вместе и наряду с другими он строит обитель. Левая - лето. Правая – зима. Тут он изображен стариком, но пейзаж за ним такой родной: сам художник любил русскую зиму. И старость Сергия - не немощная, убогая. Нет! Он много сделал важного и нужного для родной земли и может спокойно ждать неизбежного. Триптих появился на XXV Передвижной выставке в 1897. Выставка была, по воспоминаниям Сергея Дурылина ( ему тогда было 20 лет) полна обычных мелких передвижнических жанров на уныло-обывательские темы: пошловатые приятели, чиновники, купцы, серые люди и тоскливые пейзажи. И вдруг среди этой серости - как будто иное, тихое, но бодрое! Хотя сам Нестеров уже в старости писал о триптихе: «Это скорее иллюстрация к «Житию». В каком-то смысле он прав: без комментариев он будет непонятен зрителю. Сначала – читать, потом – смотреть. Но он был позднее недоволен и знаменитым «Юным Сергием»! В 1940 он каялся другу: «Хочу пойти в галерею поработать над Сергием. Он не удался. А медведь и вовсе бутафорский». Прямо как Репин, которому было самим Третьяковым запрещено приходить в галерею с красками. Нестерову, конечно, тоже не разрешили: «Это теперь вещь казенная и ничего с ней делать нельзя». На картине 1899 года «Преподобный Сергий» мы видим его, одиноко стоящего, прижав руку к груди в сердечной молитве, среди русского грустного пейзажа, и только бегущая внизу тропинка указывает дорогу к далекому скиту. Картина эта теперь в Русском музее в Петербурге. Потом были этюды к картине «Прощание Преподобного Сергия с князем Дмитрием Донским», которая как озарение пришла к нему в просвет во время тяжелой болезни : простудился, едучи из Казани, едва живой добрался до Уфы, где мать и сестра приложили все средства, сначала, как водится, народные, потом пригласили и доктора, и в один счастливый день отступления болезни и пришла «концепция последующей картины из жизни Преподобного Сергия». Тема – «Прощание Д.И.Донского с пр. Сергием» (цитирую письмо от 28.6.1890). Так о победе в Куликовской битве 1380 года пишет автор «Жития преподобного Сергия» Епифаний: «Князь же великодержавный Дмитрий прииде к святому Сергию , вопросите его, аще повелит ли ему противу безбожных изыти. Святый же рече: Подобает ти, господине, пещися о вручении от Бога Христоименитому стаду. Пойди противо безбожных, победищи и здрав в свое отечество с великими похвалами возвратишися». Долго работал он над этим полотном, до 1899, и тема была серьезная, и задумана вдохновенно, и писалась хорошо, но почему не окончена - он говорил про другие похожие моменты в своей жизни: просто охладевал. В 1900 из той же серии была картина «Старец в пути» к XXIX Передвижной выставке, где Сергий в одиночестве идет по зимней дороге. Давней мечтой художника было, чтобы все его картины этой серии были в Москве в городской галерее П.М.Третьякова. В свое время хозяин галереи их не взял. Обычно он сам решал вопрос приобретения работ. Деньги-то были его. И тогда Нестеров решил подарить их галерее. Но был еще вопрос, примет ли дар Третьяков? Если нет – решил, что отдаст в Румянцевский музей. Музея этого 100 лет как нет, с 1924, а был он основан сыном выдающегося полководца Петра Румянцева-Задунайского Николаем Петровичем, Председателем Госсовета, канцлером Российской империи. Будучи министром иностранных дел, заключил, избежав войны, много мирных договоров. Всю жизнь собирал книги, сам был книгоиздателем, был и библиофилом, и нумизматом, из его коллекции возник первый в России общедоступный музей в знаменитом доме Пашкова. Нестеров понимал, что подарок его Московской галерее Третьякова весьма ценный, тысяч на 9-10, которые могли со временем прийти в семью и послужить приданым дочери Оле. Но желание отдать их, пусть безвозмездно, в лучшую галерею Москвы, пересилило. Третьяков ведь тоже незадолго до этого безвозмездно подарил свою галерею Москве. Именно тогда впервые возникла у Нестерова мысль сделать со временем такой подарок родной Уфе. Позвольте процитировать письмо Нестерова Третьякову:
«Глубокоуважаемый Павел Михайлович!
Обращаюсь к Вам, как к основателю и попечителю Московской городской художественной галереи. Давнишним и заветным моим желанием было видеть задуманный мною когда-то ряд картин из жизни пр. Сергия в одной их галерей Москвы, с которой имя преподобного связано так тесно в истории России. Теперь, когда начатое дело может считаться доведенным до конца, я решил просить Вас принять весь мой труд в дар Московской городской художественной галерее, как знак глубокого моего почтения к Вам. В настоящее время в распоряжение галереи может поступить картина «Юность пр. Сергия» и акварельный эскиз «Прощание пр. Сергия с в.к.Димитрием Донским». Картина же «Труды пр. Сергия» будет доставлена в галерею по окончании выставки в провинции».
Ждал ответа с понятным волнением. Прождал целый день (тогда это было много). Третьяков сам лично пришел к художнику с искренней благодарностью и с заметным волнением принял дар. Еще и выполнил просьбу повесить их все рядом, как имеющие связь друг с другом. Пробыл у Нестерова долго, долго его благодарил. На прощание они облобызались по московскому обычаю. А через год в декабре 1898 Павел Михайлович умер. Вот как описаны похороны в письме Турыгину: «Гроб подняли на руках художники во главе с В.Васнецовым и Поленовым, художники же несли его и до кладбища, потом долго-долго не расходились, печально, грустно было оставить им дорогую могилу и жутко было остаться одним среди просвещенных невежд, среди людей-хищников, холодных, чуждых и далеких от всех наших грёз, наших мечтаний. Павел Михайлович был наш, он знал наши слабости и всё, что есть у нас хорошего. Он верил нам, сознательно разумно нас поддерживал. С отшествием покойного закатывается блестящая эпоха русского искусства, эпоха деятельная, горячая, плодотворная. Павел Михайлович вынес ее на своих руках. Искусство имело в нем друга искреннего, серьезного, неизменного». Поехать Нестеров не мог, но послал телеграмму из Киева и отслужил панихиду в соборе, который расписывал в течение долгих лет.
Даже когда уже никто не смел писать святых, Нестеров создал «Христа, благословляющего отрока Варфоломея». Сам Христос - нашего русского святого. Что может быть выше! Было это в 1926. Еще целых полтора десятка лет не писали художники подобных картин – до нового поворота сталинской политики от коммунистического интернационала - к патриотизму: времена наступили суровые, военные, свою родину надо было спасать, а не всемирный Интернационал! И то - разрешили писать русских полководцев, а не православных святых. Современные художники москвич Сергей Николаевич Ефошкин, ученик И.С.Глазунова, петербуржец Александр Евгеньевич Простев, уроженец Кирова Юрий Петрович Пантюхин тоже теперь обращаются к этим образам, но ведь на дворе уже не 1926год.
Глубокая не показная религиозность Нестерова не прошла незамеченной. Искренняя его увлеченность этой темой обратила на себя внимание Прахова на XVIII Передвижной выставке. О, это отдельная тема! И сам Прахов, и его семья еще сыграют свою, и большую роль в жизни нашего художника. Адриан Викторович Прахов родоначальник целой династии художников – последняя, правнучка - художница, график, иллюстратор Александра Николаевна Прахова умерла в Киеве в 2011 году всего 61 года от роду.
Все видели в Третьяковской галерее портрет Адриана Прахова кисти И.Н. Крамского, где он сидит, облокотившись на спинку кресла, сцепив тонкие пальцы рук, и весь его облик, и внимательный взгляд умных глаз за стеклами очков говорит нам, что это натура артистическая, из мира искусства, да так оно и было: рожденный в дворянской семье в древнем городе Мстиславле Могилевской губернии, юность и в дальнейшем бОльшую половину своей 70-летней жизни он прожил в Петербурге, где окончил классическуюгимназию, затем историко-филологический факультет университета и одновременно был вольнослушателем Академии художеств, то есть профессионально занимался живописью, копировал картины старых мастеров в Эрмитаже. Много попутешествовал по Европе и Ближнему Востоку не как турист, а одобренный претендент на университетскую кафедру истории изящных искусств. Вернувшись, он в 27 лет, через 6 лет после окончания университета, стал доцентом Санкт-Петербургского университета, а затем профессором Академии художеств. Он умел рисовать как художник, проектировать как архитектор, а не просто рассказывать о чужих картинах. В 1887 перешел в Киевский университет, на кафедру истории изящных искусств, которую возглавлял в течение десяти лет, до 1897 года. Это было время возводимого Владимирского собора, который после долгих лет строительства предполагалось открыть и освятить к великой дате – 900- летию крещения Руси. Владимирский – в честь князя Владимира Святославовича, Владимира Великого, при крещении Василия, отца русских святых Бориса и Глеба.
Нестеров попал в среду, дотоле ему совершенно не известную и не знакомую. В своей патриархальной семье всё шло чинно, даже о собственных похоронах умирающая мать Нестерова наставляла дочь Александру всё делать по обычаю, чтобы люди не осудили. А плакать, де, будешь потом. Тут же всё было иначе. Хозяин всем говорил: «Здравствуйте, друг!», но это было обращение, ни к чему не обязывающее. Праздничная улыбка Адриана Викторовича могла легко сделаться официально-холодной. Едва наш герой вошел, как попал в атмосферу игр и розыгрышей, хотя хозяйка предупредила его, что «ради первого знакомства меня оставят в покое, но дальше я должен буду подчиняться общей участи». Милые детки могли приколотить гвоздями калоши, которые гость оставил в передней. Если он не допил чая - шутя вылить за шиворот или пригрозить, что выльют. Выливала иногда сама хозяйка салона. О, эта дама требует особого внимания. Была она, кажется, полуфранцуженкой, хотя ее родословная до конца не выяснена. Возможно, происхождением была она из очень высоких кругов. Во всяком случае, ей удалось брать уроки у самого Листа. Пианистка она действительно была незаурядная, однако рано, в 16 лет вышла замуж за юного 19-летнего Адриана, в семье было трое детей, две дочери и сын, будущий художник. В Киеве Эмилия Львовна ( 1852-1927) была самой известной хозяйкой светского салона, художники, ученые, преподаватели и дамы из общества целыми днями заполняли уютные покои большого двухэтажного дома на Большой Владимирской против Старо-Киевской части. У хозяина была огромная, в 6 окон, мастерская с роялем, хрустальной люстрой, картиной в золоченой раме Франческо Франча, ровесника и соотечественника Леонардо, по утверждению Прахова, оригиналом, где он простаивал в уединении за большими чертежными столами, рисуя проекты, планы соборов, памятников, здесь же можно было увидеть начатый им бюст местной красавицы. Нестерову было 28, детям – старшей Лёле ( Елене) 19, Николаю 17, Оле 10. Шалили младшие немилосердно. Вот первой впечатление, описанное им в письме родным: «Семья у них странная, хотя я еще в Москве был предупрежден о m-mе Праховой как об эксцентричной женщине, но ее выходки превзошли все ожидания. Она, нимало не стесняясь, ругает гостей дураками и болванами, невзирая на их положение и возраст. Несмотря на все нелепое в этой даме, говорят, она добрая и их дом всегда полон народу и что я должен подчиниться общему порядку. Все похожи на помешанных, хотя этого на самом деле и нет… вольность обращения с гостями доходит до крайних пределов. Живут они богато, он профессор в университете, затем председатель комиссии по постройке храма и «его превосходительство». А Лёля, поняв своей чуткой душой неловкость нового гостя, усадила его возле себя, заняла разговором, налила чаю, и он, давно отвыкший от домашнего уюта, почувствовал себя не лишним и не чужим. Эмилия Львовна была совсем не красива, но вела себя как королева. По легенде, сам Врубель был в нее смертельно влюблен: чуть не стреляться хотел. С нее написал облик Богоматери. «Напротив нее - позвольте процитировать Нестерова - сидела, разливая чай, тоже некрасивая, худенькая девушка лет 16-17. Это была старшая дочь Праховых Лёля. Она как-то просто, как давно знакомого, усадила меня возле себя, предложила чаю, и я сразу в этом шалом доме стал чувствовать себя легко и приятно». Художник он тогда был еще малоизвестный, и такая доброта ему очень была нужна. У нее тогда было много поклонников, не один Нестеров оценил ее такт, ее умение обращаться с людьми разного возраста и положения, ее милое остроумие без сарказма и насмешек, ее мастерство сглаживать углы. Это искупало ее «некрасивость». Кроме того, она была очень начитанна, образована и могла поддержать любую беседу. Много позже именно о ней скажет Михаил Васильевич, что только две женщины умели до конца понимать его. Первую я уже называла - это мать, Мария Михайловна. А вторая – да, это она, Лёля, Елена Адриановна Прахова. И то, что ему не суждено было быть с нею, осталось на всю жизнь тихой грустью и болью, с которой он так писал уже немолодым человеком в 1913: «Как часто ( и всё чаще и чаще) я вспоминаю Лёлю – этот источник поэзии и истинного художественного вдохновения». Но вернемся в 1890. Прахов слышал хорошие отзывы о Нестерове от старшего из Васнецовых – Виктора, который был приглашен расписывать Владимирский собор. Первоначально Адриан Викторович предложил Нестерову работу не творческую, а скорее техническую – с картонов –эскизов В.М.Васнецова расписывать стены. Но потом он оценил и собственный творческий потенциал молодого художника. 11 марта 1890 Нестеров пишет домой родным: « Васнецов предлагает мне работать 40-аршинный «Рай», но на самых скромных условиях, а именно 100 рублей в месяц». Что же увидел художник в соборе? «С наружной стороны он не отличается ничем особенным от большинства киевских церквей, которые берут свое начало от Софийского собора». ( с его мозаиками времен Владимира, древнейшего храма, разрушенного в Великую Отечественную войну, потом восстановленного – Н.Т.). Васнецову очень нравилась картина «Видение отроку Варфоломею», но, как видим, баловать он Нестерова пока не собирался, зато Нестеров тогда смотрел на Васнецова с обожанием. Более трезвый практичный взгляд на его творчество придет потом. Но об этом в свое время. Не было у нашего провинциала- уфимца ни знатных покровителей, ни влиятельной родни, ни богатых родственников, ни даже художников-иконописцев в родословной, всего-то он в жизни добивался сам. А после разговора с Праховым дело установилось таким образом: кроме работы по эскизам Васнецова из шестнадцати фигур святителей, Прахов предложил Нестерову сделать самостоятельные эскизы на темы «Рождество Христово», «Воскресение Христово», расписать сцены из жизни Владимира -христианина и Владимира до его крещения. Если Комиссия их утвердит, эта работа будет за ним. Васнецов же представил Нестерова вице-губернатору, который входит в Комиссию. Домой он не едет. Дочь его пока, до 1891, живет у сестры покойной жены – Елены Ивановны Георгиевской, дамы вполне обеспеченной, ее муж служит присяжным поверенным. Пасху 1890 предложил ему встречать у себя его родственник Кабанов ( тот, который взял в 1886 в свою семью новорожденную Олечку) и Мамонтовы, но он, стесняясь наезда огромного числа гостей к ним, решил улизнуть. Хотя именно в смысле успокоения нервов, как он сам пишет, он всегда рассчитывал на Е.Г.Мамонтову. А читатели уже стали думать, что был он бойкий ( как в детстве) и уверенный в себе ( после заграницы) ? Нет, до того разодетого по последней моде, немного высокомерного господина, каким его отрекомендовывает Александр Николаевич Бенуа, должно пройти еще много лет. Так что в характеристиках следует всегда смотреть и на дату: человек меняется. А пока Нестерову предстоит и в физическом смысле очень тяжелая работа. Сохранились фотографии, где запечатлен Виктор Васнецов на лесах, расписывающий потолок собора. Его фигурка едва видна на фоне огромного лика Богородицы . Именно так работают художники – монументалисты. Так расписывал потолок Сикстинской капеллы великий Микеланджело Буонарроти в течение четырех лет – с 1508 до 1512, сойдя с лесов почти инвалидом в 37 лет.
Нестеровские работы в соборе - Рождество Христово и Воскресение. «Рождество» - в южном приделе. Восточная сторона храма – алтарь, ибо оттуда взошла Вифлеемская звезда, это главная часть храма. Придел – то, что приделано к главной части с южной, западной, северной сторон. На южной стороне ( приделе) Нестеров изобразил два главных события Рождества Христова – от звезды идет свет, указующий волхвам путь к той пещере, где появился на свет божественный младенец. Там все - восторг: и звездной небо, и прекрасные цветы ( зимой в Палестине - вполне!), и ветви далеких пальм. Тут же – сцена поклонения волхвов. Их привел свет звезды и белокрылые ангелы. Волхвы с разными чувствами: ближний к зрителю пал ниц, не смея поднять взор, двое молодых являют восторг от осознания чуда, старик на заднем плане низко склонил голову в поклоне. Мария само совершенство материнства – она нежна, трепетна, ее левая рука молитвенно прижата к груди. Она смотрит на сына и словно не может насмотреться. В северном приделе - «Воскресение Христа». Христос стоит в ореоле славы и держит в правой руке крест. Вокруг – цветение весны. Природа тоже воскресает, как и Спаситель наш. Далее 16 фигур, среди них – совершенно наши молодцы в русских сапожках . Ну, и главное для Нестерова, сокровенное – образ Святой мученицы Варвары. В Москве на улице Варварке древняя церковь ее имени. Мученица Варвара тоже подверглась усекновению головы. Но этот страшный момент Нестеров изображать не стал. В эскизах сохранился ее вдохновенный, исполненный высших чувств лик – это было лицо Лёли. Именно в ней он нашел образ святой. Увы, не позволили! Супруга киевского генерал-губернатора была скандализована: «Я что, должна на Лёльку Прахову молиться?» Пришлось лицо переписывать, к сожалению, оно уже не получилось таким вдохновенным. Но по этому эскизу можно догадаться, какими чувствами было полно сердце художника, как он угадал в Лёле ее готовность к жертвенности, ее чистую возвышенную душу, которая делала ее пусть не классически красивое лицо – поистине прекрасным. Не один Нестеров замечал внутреннюю красоту этой девушки. Виктор Васнецов начинал в те же годы эскизы к будущей «Царевне -Несмеяне» именно с Елены Праховой. Вообще она была центром кружка любителей музыки, живописи, поэзии. Молодых людей вокруг нее вращалось много. Нестеров был один из них. Именно один из многих. К тому же вдовец с маленькой дочерью. Он долго молчал. Симпатии были, и взаимные, но как-то тихо, без признаний, без явных выражений своих чувств. Летом 1894 он начал писать картину на ту же тему «Чудо» - коленопреклоненная Варвара простирает руки навстречу мученическому венцу. Дописал он ее в Уфе в 1895 в своей мастерской, под которую ему всегда отводили лучшую большую залу. Лишь через 3 года она появилась на выставке русских и финляндских художников Дягилева. Затем он отвез ее на выставку «Secession» в Мюнхене , потом на Всемирную выставку в Париже, где ее удостоили серебряной медали. Мы еще вернемся к этой картине, потому что путь ее долог, чуть не 30 лет жизни художника занимала святая Варвара. А в соборе тонко чувствующий искусство Прахов старался помаленьку уменьшать роль Павла Сведомского и Вильгельма (Василия) Котарбинского, тогда старших коллег Нестерова, в росписи православного храма. Теперь, глядя на их картины, исполненные мастерства, мало доступного современным художникам, можно только догадываться, и то с подсказки самого Нестерова, что именно не устраивало в их работе. Он считает главной помехой в творчестве, тем более росписи храма отсутствие не только веры, но всяких идеалов. Они - братья Александр и Павел Сведомские – «были типичной заморской богемой. Ненавидели всю эпоху Возрождения и именовали великих художников ее - кличками». Их иконы были приторно - красивы той красотой, которая была в искусстве немецких исторических живописцев и уже надвигалась в искусстве модерна. Это не лики Богородицы – это лица красавиц, которым место в роскошном салоне. Думаю, никакими иными мотивами ( поляки, католики) Прахов не руководствовался. Комиссия тоже играла большую роль, но ее члены больше радели об исполнении канонов, постоянно вмешиваясь в детали: как, де, было по Писанию, был ли ангел при Воскресении Христа? Не поверите, дело дошло до члена Государственного совета, обер-прокурора Святейшего Синода Победоносцева ( того самого, что «над Россией простер совиные крыла»), через него до Александра III. Император не возражал: пусть и ангел будет. В живописи разбирался Прахов, потому и привлек к росписи Васнецова. Нестеров, 14 марта 1890 впервые увидевший Киев, а затем сам собор и в нем Васнецовских «Пророков, святителей православных», был потрясен: «пафос, пламенное воодушевление этих ветхозаветных глашатаев выражены были так ярко, что от восхищения дух захватило». С Васнецовыми тоже завязались дружеские отношения – жена его Александра Владимировна была врач первого выпуска, «цветущая, но уже седая дама лет 35», как определил Нестеров. На самом деле ей было 40 лет, мужу 42. Было четверо детей, «похожих на его соборных серафимов». Было решено, что дается Нестерову время на обдумывание эскизов до осени. Но на обратном пути на пароходе простудился ( писала выше в связи с озарением – замыслом картины «Проводы Дмитрия Донского»), да так сильно, что дело дошло до операции в связи с нарывом в грудной клетке, его вскрыл уфимский врач, однако облегчения не последовало и было решено, что надо ехать на Кавказ, в Кисловодск, к художнику Ярошенко и там находившемуся в это время знаменитому столичному хирургу профессору Евгению Васильевичу Павлову. Здесь было и общество: сам Николай Александрович, художница и поэтесса Поликсена Сергеевна Соловьева, оперная певица из Москвы Юлия Яковлевна Махина и знаменитость - Владимир Григорьевич Чертков, близкий друг Льва Николаевича Толстого и партнер императрицы Марии Федоровны на балах. Нестерова подлечили, но велели готовиться к дренажу из незажившей раны, где гной уменьшился, но полного выздоровления еще не было. Пришлось ложиться в Александровскую общину Красного Креста в Петербурге, где главой был Павлов. Образцовая лечебница, идеальный порядок, необыкновенная дисциплина. Попечительницей была баронесса Гамбургер, сестра нашего посланника в Швейцарии. Павлов к тому же был художник-любитель, но такой страстный любитель, что наказывал слуге оттаскивать его от мольберта, когда он забывал счет времени. Наконец лечение подошло к концу и вот снова Киев. А стал город родным за долгие 17 лет, которые он здесь провел.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
