Тогда пишу. - Диктует совесть...

Екатерина Домбровская: литературный дневник

К вопросу о том, какие "стимулы" бывают у писателей для творчества...


Если писатель верующий - то свой Божий дар слова такой автор приносит на служение Дарователю и чадам Божиим, отвечая за то, КАКОЕ слово и КАКОЙ дух несет он человекам. Страшная, великая ответственность за Дар, за каждое праздное слово...
Более того: такой автор знает, что если надо - Сам Бог ему помогает и поможет - когда будет надо, - пошлет людей, издателей, средства и, если это полезно такому автору и его духовному состоянию, пошлет и читательскую любовь, и даже славу подарит. Но тогда, когда будет это полезно и нужно. А самостийным политикам, говорил святитель Игнатий (Брянчанинов) Бог не помогает...


Если автор неверующий, но подлинный,талантливый, и тоже имеет Божий дар, хотя и думает, что все это от одной только природы, то такой автор служит своему дару, иногда и людям, если человек нравственный, ставит какие-то перед собой высокие цели... Само слово - для него цель, святое искусство, сам процесс творчества - возможность "изжить энергию ума и сердца", как говорит Андрей Платонов о стимулах творчества. И это очень высоко - не так ли?


Если же - третий вариант - у автора нет стимула служить Богу дарованным ему словом, у него нет сожигающей его потребности изжить свое внутреннее слово, свою радость и боль, мысли, такой "писатель" и писать не станет, если ему все побрякушки тут же не выложат.Такому писателю нужен внешний стимул для писания. Без него он быстро зачахнет. У такого писателя нет распирающего сердца слова, боли, которое просятся наружу, как ребенок у роженицы...
У такового остается для писания только третий стимул: слава, деньги, успех, удовлетворение страсти тщеславия, ненасытных амбиций, - мол, вот как меня читают, каков я! Но третий стимул - снедаемое честолюбием и тщеславием сердце пишущего, - превращает пищущего - и неминуемо! - в раба этого честолюбия и публики. И могло ли быть иначе?


Вся жизнь такового автора зависит от публики. Без публики он и писать не станет! Без нее и жизни нет, - ничего нет, главное внутренней потребности, внутренних стимулов творчества - нет. А если посмотреть поглубже - то и сказать людям такому человеку нечего. Иначе был бы у него 1 или 2 стимул, и эти два первых забирали его всего полностью. И он писал бы, потому что не может не писать.


Первых двух стимулов у него нет, а тщеславие - есть. И он будет писать, и будет лезть из кожи, чтобы писательсво служило (!!!) не Богу, не искусству, а его тщеславию и самоутверждению.
Чтобы насытить свое честолюбие, такому автору нужны будут помощники, менеджеры, пиарщики и раскрутки, эффектные остроумные ходы и приемы... А пока помощников нет, он займется раскручиванием самого себя. "А-а-а, ерунда: дар не пострадает: чего уж там! А иначе как же дойдет до публики мое "святое" (?) слово?"


Бедняга не понимает, что слово его, даже если и был у него дар, будет непременно мельчать, таять и испошляться, потому что ни Богу, ни истине, ни людям, ни самому искусству он, этот раб самого себя и собственного немереного честолюбия, и его слово служить уже не будут, - разве что появится мимикрия служения. Потому что как известно - нельзя служить двум господам: "Никакой слуга не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне" (Лк. 16:13).


Но мимикрию служения Богу и людям, и искусству он непременно сохранит. Тут великая тайна! Он ведь чувствует, ЧТО продается и ЧТО покупается, а что в итоге не нужно никому. Он будет прикрывать и мимикрировать свою пустоту внешним присутствием "божественного", и, якобы, "художественного", и якобы "трогательного", "проникновенного" - таковой сын мира сего быстро научится творить такие обманки, такие подделки и выдавать их за чистые монеты. "Вот, мол, я и Богу служу, я и искусство обожаю и чту, я и то, и се, я и современный продвинутый сам себе менеджер, - и все это чудненько, оказывается, может в человеке - без потерь! - совмещаться", - вот что он будет исповедовать.


Неложно и тут сказано Христом о таких умельцах, что "Сыны века сего догадливее сынов света в своем роде"(Лк.16:8).


Худо, что таковой догадливый автор будет утверждать "на голубом глазу", что и в Бога он верует, и Богу служит своим даром, но вот только и сам не плошает, а то вдруг Бог-то и не досмотрит что-то,и не додаст ему в нужное время читателей, и столько, сколько ему сразу, теперь вот нужно, мест высоких не додаст, призов, побед... Откуда, мол, Богу знать, чего и сколько ему, догадливому, сегодня нужно?
На Бога такой автор слишком надеяться не будет. Не доверяет он Богу свей судьбы. Надо самому озаботиться. "Спасение утопающих..."


Такая жизнь: надо самому становиться "пробивалой", а то ведь, если не заполучить читателей и мест, иных стимулов писать у такого автора и не найдется.
Святая цель! Условие творчества! Стимул - читательский интерес, популярность, и как можно быстрее, и как можно больше! "Не буду же я писать в стол и долго терпеть бесславие? Я ДОСТОИН славы".
Для такого автора слово становится СРЕДСТВОМ достижения личных целей и цели эти не духовны, не нравственны, а только амбициозны, это вполне земные и вполне низменные цели.


А наивный читатель рад обманываться: дескать, таковой про Бога что-то говорил, про молитву упомянул... И вот уже этот обратный результат налицо, и он страшен. Ему название - СОБЛАЗН, в то время как чистые бескорыстные намерения и цели требуют чистых средств их достижения. Но читатель, убаюканный и отлично упакованный и обработанный, даже и не подозревает, что и он превратился в трамплин, что и его самого на ступенечки подстелили в виде коврика...


И начинает такой автор действовать: пути и методы давно прописаны - Молчалин, Глумов, Жюльен Сорель и так далее...


Однако русские писатели иначе относились к слову и к творчеству.
Вот, к примеру, отрывок из Лермонтова... Желающие могут восполнить этот отрывок и другими примерами из творений классиков, из опытов их жизней...



...О чем писать? - бывает время,
Когда забот спадает бремя
Дни вдохновенного труда,
Когда и ум и сердце полны,
И рифмы дружные, как волны,
Журча, одна во след другой
Несутся вольной чередой.
Восходит чудное светило
В душе проснувшейся едва;
На мысли, дышащие силой,
Как жемчуг нижутся слова.
Тогда с отвагою свободной
Поэт на будущность глядит,
И мир мечтою благородной
Пред ним очищен и обмыт,
Но эти странные творенья
Читает дома он один,
И ими после без зазренья
Он затопляет свой камин.
Ужель ребяческие чувства,
Воздушный, безотчетный бред
Достойны строгого искусства?
Их осмеет, забудет свет...


Бывают тягостные ночи:
Без сна, горят и плачут очи,
На сердце жадная тоска;
Дрожа, холодная рука
Подушку жаркую объемлет;
Невольный страх власы подъемдет;
Болезненный, безумный крик
Из груди рвется - и язык
Лепечет громко без сознанья
Давно забытые названья;
Давно забытые черты
В сияньи прежней красоты
Рисует память своевольно:
В очах любовь, в устах обман -
И веришь снова им невольно,
И как-то весело и больно
Тревожить язвы старых ран.
Тогда пишу. - Диктует совесть,
Пером сердитый водит ум:
То соблазнительная повесть
Сокрытых дел и тайных дум;
Картины хладные разврата,
Преданья глупых юных дней,
Давно без пользы и возврата
Погибших в омуте страстей,
Средь битв незримых, но упорных,
Среди обманщиц и невежд,
Среди сомнений ложно-черных
И ложно-радужных надежд.
Судья безвестный и случайный,
Не дорожа чужою тайной,
Приличьем скрашенный порок
Я смело предаю позору;
Неумолим я и жесток...
Но, право, этих горьких строк
Неприготовленному взору
Я не решуся показать...
Скажите ж мне, о чем писать?


К чему толпы неблагодарной
Мне злость и ненависть навлечь?
Чтоб бранью назвали коварной
Мою пророческую речь?
Чтоб тайный яд страницы знойной
Смутил ребенка сон покойный
И сердце слабое увлёк
В свой необузданный поток?
О нет! - преступною мечтою
Не ослепляя мысль мою,
Такой тяжелою ценою
Я вашей славы не куплю.



Другие статьи в литературном дневнике: