Крещение знания. Воцерковление мысли.Архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской) Мысль, как и все в мире, подлежит воскресению, возведению в Царство Божие. В порядке земного бытия, воскресение есть умирание во Христе для новой жизни. Царство Божие должно зародиться внутри мысли, как оно зарождается внутри человека. Не переодеться в христианство должна мысль, но облечься во Христа. То, что истинно крестилось во Христа, в Него и облеклось. Пойти новым порядком, задышать новым воздухом должна мысль. Как и слово, познание должно быть «с солию» — с невидимым, но осиявающим присутствием Благодати. Слово же «с солию» есть, конечно, телеологически, «нездешнее» слово. Мысль христианская не связана никакими формами. Священномученик Петр Дамаскин так обосновывает оцерковление всех форм человеческой мысли: «... если бы все писали просто, то никто из высоких (ученых) не получал бы пользы, и считал бы написанное по простоте слова за ничто; но также и из простых никто не получил бы пользы, если бы все писали высоко, потому что не понимали бы силы сказанного. Кто действительно вкусил ведения Писаний, тот знает, что сила и простейшего изречения Писания, и наиболее премудрого одна и та же и направлена к тому, чтобы спасти человека (курсив наш И.И.), а непричастный этого ведения часто соблазняется, не зная того, что обучение земной мудрости много помогает, если оно делается колесницею для премудрости Свыше». (Слово 23). На периферии общечеловеческой не преображенной жизни естественна сложность и даже несомненна неразрешимость сложности понятий. По существу, например, неантиномичен концепт самого понятия «антиномии», и все предельные философские понятия — до единого — разлагаются на спектры тонких духовных неутоленных движений мысли, жаждущих все новой устремленности в истину.... Это — порочный круг ветхого знания. Ветхий философско-научный «гносеологизм», изображенный со стороны, представит как бы такой вид: течет ручей; человек знает, где он начинается (родник), и где кончается (речка). Можно измерить длину ручья, можно составить точную описательную карту изгибов его и дать топографически исчерпывающую характеристику его. Но исчерпывается ли знание ручья этими знаниями? Ведь это будет знание не ручья, а видимого, открытого нам отрезка его (и то — знание несовершенное). Пусть отрезок целен, но он никогда не перестанет быть «отрезком», даже тогда, когда его «для научного удобства» будут считать «ручьем». Ручей есть ручей. Где он начинается — неизвестно, где кончается — никто не ведает. Известны лишь частности Мысль человеческая доходит до некоей водной широты, где кончается вид ручья. Но ведь вода-то живая (мысль человеческая)! Она течет дальше уже не ручьем, но каким-то иным водным пространством, может быть — более совершенным. Какая-то здесь иная нисходит философия, раскрывается в опыте жизни-смерти, и самая действительность существования ее есть что-то уничтожающее для удобно-условной ветхой философии, серьезно облекающейся в недействительную броню экспериментальности, логических скреп, и ни на чем не утвержденного вдохновения. На огромном покрытом чудною растительностью мире, падший с высот своей солнцеподобной высоты разум человеческий вычистил, сотворил маленькую игральную площадку, где играется культурная игра. Чтобы ничто не соскакивало с площадки, она обнесена сеточкой общеобязательных аксиом и правил. И кто уходит — в Боге Воплощенном — с этой площадки в лесную гармоническую пустыню творения Слова — тот выходит из философской игры... «Мы не играем с ним» — говорят философы св. Апостолу Павлу. Философы: внешнее единство игры, внутренний разлад духа и познания. Св. Отцы: внешняя разделенность времени, пространства, характера, культуры; внутреннее единство духа и познания. Нет в философской культуре единства веры, оттого отсутствует единство познания. И ничего не остается философам делать, как радоваться этому. Радость как бы вторичная: отсутствие единства — говорят — должно помочь неустанному горению мысли человечества в драгоценных поисках единства»... Оценка этого в седьмом стихе, третьей главы, 2-го послания к Тимофею, о «всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины». «Внешних судит Бог...» Но к чему христианская мысль совсем не может быть равнодушной, это к затмению и к перелицовке еt основных ценностей догматического мышления. Жизненно трудный вопрос встает здесь пред христианскою благовестническою работою в мире. Вопрос этот есть оцерковление мысли, но не внешнее «апологетическое» оцерковление, а существенное, целостное. Какой же практический по-земному (и благовестнический — по-небесному) должен следовать вывод из объявляемого неприятия яств и питий ветхой человеческой мысли? Тот же, на который благовестники вселенной указывают: путь сердечного приятия ясных заповедей — чувств «нелюбви к миру» («мир» — в евангельской гносеологии), «неприятия мира», «хранения себя неоскверненным от (гносеологии) мира». Нельзя соединять душу с тем, что противно стоит Христу. Заповедь целостного противления страстям мира дана Творцом не пустынникам, не монахам, а всем последователям Воплощенного Слова, и преображение ветхого человека немыслимо без соблюдения этой рассекающей человека «до разделения души и духа, составов и мозгов, помышлений и намерений сердечных» (Евр. 4, 12) заповеди. © Copyright: Екатерина Домбровская, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
