День рождения поэтессы Марины ЦветаевойСамые известные стихи Цветаевой становятся песнями. Мне нравится еще, что Вы при мне Спасибо Вам и сердцем и рукой «В дверях появилась русская белокурая красавица несколько харьковского типа, настоящая Лада, почти сказочный персонаж не то из “Снегурочки”, не то из “Садко”. <…> Всюду чувствовалась женская рука. На пюпитре бехштейновского рояля с поднятой крышкой, что делало его похожим на чёрного, лакированного, с поднятым крылом Пегаса (на котором несомненно ездил хозяин-поэт), белела распахнутая тетрадь произведений Рахманинова. Обеденный стол был накрыт крахмальной скатертью и приготовлен для вечернего чая – поповские чашки, корзинка с бисквитами, лимон, торт, золочёные вилочки, тарелочки. Стопка белья, видимо. только что принесённая из прачечной, источала свежий запах резеды – аромат кружевных наволочек и ажурных носовых платочков». Детей у Асеевых не было, так что все заработанные деньги они с Оксаной-Ладой могли тратить на себя. И тратили. Белкина вспоминает, что однажды, зимой 1940–1941-го, они с Тарасенковым и Цветаевой поднимались по лестнице асеевского дома, как вдруг перед ними «на площадке вырос чей-то зад: кто-то, стоя на четвереньках, обшаривал ступеньки рукой. Оказалось, это Оксана, у неё из кольца выпал бриллиант». Выпал, как предположила сама Оксана, когда она мыла лестничную площадку. Обычно преуспевающие интеллигенты мытьё пола оставляли домработнице. Но Асеева почему-то в этот раз сама мыла пол, зато – в кольце с бриллиантом! Весной 1941-го Асеев восхищался Цветаевой. Он ставил её в один ряд с Маяковским, а Маяковский тогда считался в СССР главным поэтом XX века. Когда Асеева попросили представить Марину Ивановну секретариату Союза писателей, он воскликнул: «Помилуйте, как я могу представить Цветаеву? Какое я имею на это право? Она может нас представлять!». Многие русские эмигранты, воспитанные на литературе XIX века, любили ранние дореволюционные стихи Цветаевой, но совершенно не принимали «Ремесло» и «Царь-девицу». Даже Ахматова не поняла «Поэму воздуха». Зато футурист Асеев сложные новаторские стихи Цветаевой ценил высоко. Он даже обещал поговорить в ЦК (!!!) об издании её сборника, остановленного рецензией Зелинского. Правда, уже через две недели окажется, что напечатать книгу всё-таки нельзя, и Асеев посоветует Цветаевой составить сборник переводов. Через три недели начнётся война, идея со сборником станет неактуальной. Но Цветаева, воодушевлённая вниманием Асеева, будет просить его помочь с поиском новой квартиры и очень на него рассчитывает. Асеев предложит пока что «держаться» за квартиру на Покровском, «а там увидим». Наконец, Асеев поддержит идею переезда Цветаевой из Елабуги в Чистополь. И всюду Асеев её хвалил, но чаще в кулуарах, неофициально. На практике же это ни к чему не вело: не вышло ни со сборником, ни с квартирой, ни даже с пропиской в Чистополе. Хотя и не Асеева в этом вина. И вот 3 сентября на пороге чистопольской квартиры Асеевых появился Мур с предсмертной запиской Цветаевой. Дальнейшее известно из нескольких скупых записей Мура...продолжение следует... Ахматова говорила, что прямая речь в мемуарах должна быть уголовно наказуема. Но пересказ Белкиной не противоречит фактам. А факты таковы. Асеев был потрясён известием о гибели Марины Ивановны и тут же повёл Мура в райком партии. Там он получил разрешение прописать мальчика у себя. Вещи Мура, а багаж у него всё ещё был большой, перевезли к Асеевым. Однако в тот же день Николай Николаевич сообщил, что их с женой-де вызывают в Москву. Мур поверил этому и понял, что на Асеевых «опираться в Чистополе не приходится». Если же Асеева и в самом деле вызывали в Москву, то он начисто проигнорировал последнюю просьбу Цветаевой: взять Мура с собой, не бросать. Впрочем, он, кажется, никуда и не поехал. Оксана тоже не собиралась в столицу. Она уже вовсю готовилась к зиме: «запасалась дровами, набивала погреб, готовила всякие соленья, варенья». Для Цветаевой Мур – любимый сын, а кто он был Асеевым? Зачем он им нужен? В те времена не было модного теперь понятия «чайлдфри», но само явление существовало. Не все хотят заводить детей. Есть пары, предпочитающие пожить «для себя». Читая диалог Оксаны Асеевой с Марией Белкиной, невольно вспоминаешь рассказ Андрея Платонова «На заре туманной юности»: «От своих детей бог избавил, зато нам их родня подсыпает, – вздохнула Татьяна Васильевна. – Вот тебе, Аркаша, племянница моя, она теперь круглая сирота, пои, корми её, одевай и обувай!». Но потерявшая родителей Ольга хотя бы близкая родственница Татьяны Васильевны, а Мур был Асеевым совершенно чужим человеком. К тому же он не понравился Оксане. Узнав о смерти Цветаевой, она закричала, запричитала, как полагалось нормальной русской женщине: «Боже ты мой, ужас-то какой!». На что Мур, которому неприятно было делиться с другими своей болью, заметил: «Марина Ивановна <…> правильно сделала, у неё не было другого выхода…». Это для Оксаны, очевидно, было за пределами понимания: «…фашист, бездушный фашист», – восклицала она даже много лет спустя. Наконец, бытовые привычки Мура показались ей отвратительными: «…голый ходил, в одних трусах, мужик мужиком, а мы ведь с сестрой женщины…» В общем, в семью Мура не взяли. Более того, не взяли и рукописи Цветаевой. Асеев побоялся связываться, даже руками будто бы замахал: «Ни за что <…>, этого мне ещё не хватало, вон Хлебников оставил архив у Маяковского, сколько потом на Володю собак вешали! <…> Ни за что не возьму, забирай всё с собой, не хочу связываться!..». Не забудем, перед нами двойной пересказ: слова Асеева передаёт жена, а записала эти слова Белкина. Скорее всего, Асеев отказал несколько более интеллигентно. Но так или иначе отказал. На несколько дней Асеевы Мура всё-таки приютили, помогли продать и часть вещей Марины Ивановны. Вряд ли дорого: спешка, бедность покупателей – всё это не способствовало успешной торговле. Тем не менее к концу сентября у Мура было тысячи три. Неплохая сумма. На эти деньги он будет жить и в Чистополе, и в Москве, с остатками этих денег приедет в Ташкент. Асеев не раз вспоминал Цветаеву: «По вечерам Коля читает её великолепные стихи», – писала Надежда Синякова, сестра Оксаны. Муру он читал поэму, которую начал писать в эвакуации. Поэма парижскому мальчику понравилась. Он как будто и не был в обиде на Асеева и его жену, только заметил, что от них «веет мертвечиной», да посетовал на скуку: «Как скучно живут Асеевы! У него – хоть поэзия, а у ней и у сестёр – только разговоры на всевозможные темы». Удивительная для Мура мягкость. Мастер злословия, заочный поединок Оксане он явно проиграл. Мур хотел сразу же ехать в Москву, где рассчитывал встретить и Митю Сеземана, и Валю Предатько. Но поездка отложилась. Мура устроили в интернат Литфонда. Об этом интернате ещё в конце августа говорила и Цветаева: «…он будет там в тепле и сыт, окружён сверстниками, сможет нормально учиться в школе…». В сентябре и Муру интернат показался хорошим выходом. Кормят прилично, есть крыша над головой, а с октября начнутся школьные занятия. Всё оплачивает Литфонд. Многие ученики интерната, включая Тимура Гайдара, работали на колхозных полях. Сам же Мур сумел счастливо избежать мобилизации на «трудовой фронт» и был этим очень доволен. Так же счастливо он избежал и набора в школу фабрично-заводского обучения (ФЗО): получив профессию, ребята должны были заменить ушедших на фронт рабочих. Но Мур стоять за станком не собирался. Помогла Анна Зиновьевна Стонова, старший педагог интерната. В ФЗО брали тех, у кого есть паспорт. Анна Зиновьевна сказала, будто паспорта у Георгия Эфрона нет. Его оставили в покое. Мур записался в городскую библиотеку, начал читать пьесы Ибсена. С мальчиками общался, рассказывал им о Париже. Девочки одна за другой влюбляются в него, даже пригласили его на свою вечеринку, где Мур «наелся меду, коржиков, конфет, напился чаю». На девушек Мур не обращал внимания, хотя одна девятиклассница ему всё же приглянулась. О верности Вале Предатько он, конечно, и не задумывался. Впрочем, с этой девушкой, имени которой мы никогда не узнаем, Мур сдружиться не успел. 21 сентября в Чистополь приехал директор Литфонда В.В. Хмара. Он неожиданно предложил Муру оставить интернат и вернуться в Москву. Чем объясняется это предложение, на которое Мур имел неосторожность согласиться, мы точно не знаем. Мария Белкина считала, что от Мура просто хотели избавиться: «и вовсе не потому, что близкие его были репрессированы <…> – хотели избавиться от самого Мура, от чужеродности его, от несделанности его по общему образу и подобию. Боялись нести за него ответственность. Его хотели сбыть с рук…». Белкиной рассказывали, что после отъезда Мура «в интернате вздохнули с облегчением». Но кто вздохнул с облегчением? Влюблённые девушки если и вздохнули, то от грусти. Мальчики? Разве они так низко себя ставили, что не надеялись отбить у Мура девчонок, которыми он всё равно не интересовался? Педагоги? Боялись, что «иностранец» Мур сболтнет что-то лишнее? Так или иначе 28 сентября Мур с багажом, всё ещё довольно громоздким, на пароходе отправился в Казань. Там он пересядет на поезд и 30 сентября прибудет в Москву. Это путешествие Мур назовёт «кошмарным», но зато сбудется его мечта – он вернётся в свой любимый советский город. В единственный русский город, который он любил. В этот же день, 30 сентября 1941 года, 2-я танковая группа генерала Гейнца Гудериана перешла в наступление на Брянском фронте. Как пишет сам Гудериан, наступление оказалось для русских неожиданным. На следующий день пал Севск. 2 октября фронт был полностью прорван. 3 октября немцы взяли Орёл. Так началась немецкая операция «Тайфун» – наступление на Москву. еще в глаза глядел...» Я глупая, а ты умен, И слезы ей – вода, и кровь – Увозят милых корабли, Вчера еще – в ногах лежал! Детоубийцей на суду Спрошу я стул, спрошу кровать: Жить приучил в самом огне, Всё ведаю – не прекословь! Самo – что дерево трясти! – © Copyright: Астахова Светлана, 2024.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
