Возвращение имени и трудов историка, богослова, русского педагога и журналиста Дмитрия Васильевича Скрынченко (1874—1947) началось благодаря работе воронежского историка В. Б. Колмакова, публикации которого по этой теме появились еще 10 лет тому назад.
Во время Директории Петлюры Скрынченко был брошен новыми властями в Лукьяновскую тюрьму за активное осуждение деятельности Церковной Рады на Всеукраинском Церковном Соборе 1918 г. Он чудом уцелел, был освобожден, но в Киев вошли красные.
Скрынченко скрывался. Рисковал и своей жизнью, и жизнями тех, у кого он останавливался. Впоследствии он вспоминал, как прятался у И. К. Воронцова. В доме напротив устроили облаву, но было уже поздно, и Скрынченко не мог уйти, т. к. после 19 часов запрещалось ходить по улицам. Забыв о собственном тяжелом положении, он молился, чтобы Воронцов не пострадал из-за него.
Потом в город ненадолго пришли войска А. И. Деникина. И вот перед новым вступлением в город большевиков, в ноябре 1919 года, Дмитрий Васильевич бежал из Киева.
Бежал в неизвестность. В прошлом остались научные труды, редакционная и публицистическая деятельность, недолгое (1906-1910) пребывание в «Союзе 17 октября», работа в монархическом «Русском собрании» и «Всероссийском национальном союзе».
После скитаний, благодаря помощи сестры В. В. Шульгина, которая дала ему 5000 рублей «керенками», он покупает себе место на пароходе, отходившем в Болгарию.
Начинается период эмиграции. После краткой остановки в Болгарии, он прибыл 12 февраля 1920 года в Белград — столицу Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев, а затем уехал в Сремские Карловцы, где осели многие из русских эмигрантов. Он живет в городе Нови-Сад.
Во вступительной статье к его дневнику Колмаков отмечает: «Нам, имеющим дом и семью, трудно представить себе чувства, охватывающие на чужбине человека, который лишен крова, привычного и устоявшегося круга общения, семейного тепла, да к тому же погружен в непривычную языковую и культурную среду» .
Те, кто пережил это, могут представить трагедию Русского Исхода начала ХХ века, когда с жестокой откровенностью обнаружилось, что русских некому защитить, что «братушки» сербы, как и союзники по Антанте — французы, не говоря уже о прочих, воспринимают эмигрантов отнюдь не дружески.
Сравните это, сделанное Скрынченко, открытие с наблюдениями В. В. Корсака, пробывшего более 3 лет в немецком плену и прошедшего потом Гражданскую войну. Ему, как и другим русским, во время плена само собой вдруг «стало видно их странное положение.
Все нации - немцы, французы, бельгийцы, англичане, поляки были покрыты чем-то жестким, что резало русское добродушие, как нож тесто. Немцы нас считали за варваров, поляки откровенно ненавидели, бельгийцы рассматривали, как “une espece de sauvages” . Французы молчали, но они, конечно, не допускали никакого знака равенства между собой и нами, а англичане просто не считались с нами.
Но русские никому не имели права платить той же монетой; от России все эти народы что-то требовали, но сами не думали ничего признавать за ней».
В записи от 15 февраля 1920 г. Скрынченко отмечал, что во время Гражданской войны «англичане презирали русских» и «просто оккупировали русский север», «американцы приехали не для борьбы против большевиков, а ради железных дорог… Русские и сербы должны были подчиняться англичанам.
Около Медвежьей горы, где наседали большевики, английский командир запретил французам стрелять, ибо “это ему мешает спать”… большевизм был среди английских, и особенно французских и итальянских солдат. Английские офицеры и солдаты занимались лишь торговлей; бутылку виски продавали по 200-300 рублей вместо 13… английские солдаты крали из вагонов, американские крали организованно» и, в целом, «союзники не хотели победы над большевиками».
Когда же русские эмигранты оказались на чужбине, лишенные родины и средств к существованию, но всё еще сохраняющие боевой дух, то они стали головной болью для недавних союзников России.
Скрынченко много раз фиксирует в дневнике факты возмутительного отношения к русским эмигрантам со стороны сербов и болгар. А ведь он, как и многие публицисты, в период Первой мировой тоже писал о немецком варварстве и защищал братьев-славян. И вот, оказалось, что русских хвалили, пока была великая Россия, способная воевать.
Русский националист П. И. Ковалевский когда-то предупреждал, что, оказывая «братьям-славянам» постоянную поддержку, «русские проливали кровь за освобождение из-под ига турецкого греков, румын, сербов, болгар и т. д., и т. д.
Всё это хорошо. Всё это похвально. Но… таким нашим заступничеством мы добились того, что все эти наши славянские братья смотрели на нас, как на своих обязанных батраков. Как только кто изобидит их, так Россия и должна их выручать. Если выручит - так и должно быть. В благодарность те же вырученные братушки и лягнут эту глупую Россию…».
Скрынченко возмущен до глубины души, когда в его присутствии сербский монах Кирилл «разразился гневом по адресу России за то, что она всегда помогала Болгарии, сделала ее великой, а Сербия будто бы всегда стояла вне русского внимания и сама себя освободила».
Поработав в 1924 году в библиотеке Матицы Сербской, Скрынченко видит, что том «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина 1853 года издания никто до него не брал в руки и страницы в нем не разрезаны.
Мелочь, кажется, но случай не единичный, и выходит, что «сербы ничего не читают по-русски, как и прежде не читали. Наши славянофилы очень заблуждались, посылая сюда книги. Русские издания в Матице оказались заброшенными на потолок, не зарегистрированными, и когда я приехал сюда, мог взять себе сколько угодно».
А вот ноябрьская запись от 1928 года: «О, пусть неблагодарные грубые болгары плюют на Россию; она еще покажет себя… И горе будет тем, которые не постеснялись заушать и “срать”, как выразился болгарин, на Россию…»
В одной из записей он отмечает: «…у нас, бывало, всё свое хаяли. Нет, даже шовинизм полезнее, чем наша космополитичность».
Как и М. О. Меньшиков, Скрынченко во многих бедах винил русскую литературу, призывавшую спасать и просвещать всех и вся: «В нас действительно сидит эта ненужная и вредная для нас бацилла “спасения” всех. Через нее-то именно мы и погибли и гибнем там на Родине, мечтая о всеобщем братстве. С этой бациллой положительно надо бороться и больше заняться проповедью национального эгоизма. Бог дал нам великие способности и богатые материальные и духовные возможности. Мы — великая нация. Нам надо быть национально стальными, и тогда западноевропейская гордость сама придет к нам и попросит нашего спасения, без нашего навязывания в этом отношении. Ведь подумать только: нас презирают даже славяне, даже бок о бок живущие с нами поляки и даже новоиспеченные “украинцы”… Нет, повторяю, нам надо в национальном эгоизме и самосознании стать в отношении Запада “за чертополохом”, как провиденциально писал Краснов... Ничего мы не должны никому».
