ГКЧП это мыМысли 25 лет спустя... Я, конечно, прекрасно помню 19 августа 1991-го. Нет еще в природе ни мобильной связи, ни тем более Интернета. Только трехпрограммный радиоприемник на кухне. Он громким, низким, но почему-то усталым (не выспался?) голосом докладывает: Горбачев на отдыхе и лечении в Крыму, приступил к исполнению обязанностей президента СССР Янаев. Уже ясно, что фигня какая-то. Иду на работу — в конструкторское бюро Госкомнефтепродукта РСФСР. Прихожу к десяти утра. Вообще-то рабочий день официально начинался в восемь. Но за позднеперестроечные годы все разболтались и стали приходить как Бог на душу положит. Начальство не переживало: делай свою работу, а график пусть будет свободным. Но в тот день — все по-другому. На проходной стоит начальник первого отдела Д. Его уж пару лет совсем не видели — думали, то ли уволился, то ли еще чего похуже. А нет — здесь, оказывается, как живой. Снова пришло его время. Грозно спрашивает меня, как я посмел опоздать на два часа, и заносит в какой-то черненький списочек. Ощущение фигни усиливается. В коридоре встречаю механика Лешу П. Он вечно и круглосуточно пьян, что нисколько не мешает ему делать свою работу. Огромной ладонью Леша с нетрезвым раскатистым смехом хлопает меня по щуплому (я тогда весил килограммов на 30 меньше, чем сейчас) плечу: — Ну что, мля, старик, жалеешь, что не остался во Франции? А я таки в 1990 году ездил довольно надолго (по тем меркам) во Францию. А как виза заканчиваться стала — вернулся. Мыслей об эмиграции вовсе не было. Ведь история творилась здесь, у нас, по-русски. Но вот навстречу — мой любимый собеседник, председатель профкома П. Убежденный демократ. Любит Ельцина и презирает Горбачева. В курилке мы с ним сколько раз перемывали кости союзным властям, бездарным и безответственным! — Что же это такое делается, — прогоняю я юношескую истерику. — Караул, кошмар, катастрофа! П., как мне кажется, в ответ ведет себя странновато. — Подожди, дружище. Какой кошмар, какая катастрофа? Все в порядке. Я тебя уверяю. С Ельциным согласовано. Назарбаев, я думаю, полностью поддерживает. Не паникуй. Ну поживем немного при чрезвычайном положении, делов-то? Все равно страну иначе было не удержать. И советую тебе: языком особенно не чеши. Скромнее, скромнее. Ты молодой, жестких времен не застал. Так что… О, какое разочарование для двадцатилетнего пацана! Пятидесятилетний профорг-единомышленник банально струхнул. Стал коллаборационистом. Нет, надо что-то делать. А что? Вышел из конторы — что в новых условиях уже, похоже, было не совсем конвенционально — погулять вокруг близлежащего пруда. На фонарных столбах — нет, пока еще не сторонники русской демократии, а всего лишь воззвания ГКЧП СССР. Начинаю читать. И что-то неприличное на язык ко мне просится ©. Оказывается, среди прочего надо срочно убирать урожай, а некому. А потому надо тотчас же снарядить всю интеллигенцию, техническую и гуманитарную, на село. В полном составе. Здрасьте, приехали. Я только начинал забывать про колхозы и овощные базы. Что, снова? А ведь несколько часов назад мы все еще надеялись, что СССР, пусть даже избавившись от 6 республик, станет нормальной страной. Что такое нормальной — не понимал никто. Нормальной — и всё. Как у них. А как у них — тоже представляли немногие. Я слегка представлял благодаря поездке во Францию. Помню, в первый же день тогда пошел в Лувр. Большое впечатление. Но главным оказался не Лувр. А супермаркет в одном из южных районов Парижа. Главный музей мира как-то померк и поблек на фоне сакрального объекта торговли. Я остановился в центре магазина и минут пять с открытым ртом не мог сдвинуться с места. Как я понимаю, и супермаркет-то был по современным меркам плохонький. Но я, никогда не видевший 27 сортов сыра в компании свежих нектаринов, форменно обалдел. Что, и у нас такое когда-нибудь будет? 19.08.1991: нет, уже не будет. Полная фигня приняла законченный, внутренне непротиворечивый характер. Жизнь завершается, не начавшись. Но надежда умирает последней. Точнее, не умирает никогда, даже после конца. Я нашел себе обширную компанию и отправился к Белому дому. 21 августа, когда ГКЧП проиграл, стало для меня счастливейшим днем. Да и остается, наверное. Тот прилив эмоций был почище первой любви. И не первой тоже. Ну что ж — «прошли года речной волны быстрее» ©. Сейчас в интеллектуальных средах все больше принято говорить, что ГКЧП СССР ничуть не проиграл, а вовсе даже победил. Просто не сразу. В отложенной партии. На доигрывании. Это, на мой взгляд, так и не так. 1. Почему не так. ГКЧП был сборищем пожилых идеалистов, которые действительно хотели сохранить Советский Союз и советскую власть. Наивно полагая, что референдум марта 1991-го, когда большинство страны поддержало Союз, дает им основания действовать и рассчитывать на успех. Они не понимали, что активная часть общества, пусть даже не столь многочисленная, в роковые минуты истории важнее большой пассивной. Что эстетика переворота не менее важна, чем его силовая составляющая — а листовки типа «всех на село» на версту воняли смертной тоской лагерного прошлого. Наконец, они были не готовы стрелять. А без такой готовности — хотя бы даже и подразумеваемой — путч в России не сделаешь. Их мечты не сбылись. Почти все они — кроме все еще мелькающего на авансцене 91-летнего маршала Дмитрия Язова — ушли в одиночестве, почти забытыми. А ведь это маршал Язов, как гласит апокриф, сказал в решающий момент своим чрезвычайным соратникам: с такими б…ми, как вы, даже переворот не сделаешь! Кстати, с годами все более популяризируется версия, что ключевым неформальным участником заговора был Михаил Горбачев. Дескать, тогда зашли в тупик переговоры с Западом о большой-большой финансовой помощи. Надо было напугать дорогих партнеров признаком реставрации тоталитаризма. После чего М.С. вдруг побеждает, весь в цветах возвращается в Кремль, и тут уже Западу деваться некуда — за чудесное спасение человечества надо платить. Не знаю, какова доля правды в этой доктрине. Но помню, что «цивилизованный мир» испугался гэкачепистов всерьез. Многие новейшие, свежайшие лидеры — от Вацлава Гавела до Звиада Гамсахурдия — поспешили дать понять, что с новой кремлевской властью, если ее в тихом месте прислонить к теплой стенке, вполне себе можно работать. Только вот Борис Ельцин так не хотел. И залез на танк. Вопреки мнению моего тогдашнего профорга П. А не залез бы — кто его знает, как бы оно пошло. Господь Бог знает. 2. Почему так. Потому что иллюзии наши, что станем мы за 5–10 лет полноценной европейской страной, развеялись, как прах индуиста в Гималайских горах. Потом были расстрел Верховного совета, сомнительные выборы-1996, олигархи, коррупция, свертывание выборов, усекновение свободных СМИ. Чего только не было. Но главное — не на внешней, фасадной стороне. А внутри нас. Мы остались прежними, тоталитарными людьми. Потому и не смогли сделать себе полноформатную евродемократию. Что мы сейчас любим приговаривать? Что слабый Горбачев и сильный Ельцин дали нам свободу, а потом Путин, великий и ужасный, ее забрал? Но не кажется сама постановка вопроса несколько абсурдной? Разве свободу дают? Ее же берут. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой» ©. Мы же по-прежнему искренне убеждены, что государство должно нам все дать, и уже потому остаемся бесправными слугами этого государства. Не мы строим власть, а она — нас. У нас, как и прежде, в душе нет правильной концепции гражданина. Как политического субъекта, делающего себе государство под себя. Сама констатация, что во всем виноват — в хорошем ли, в плохом ли смысле слова — лидер, исключает возможность европейского понимания политики, истории и собственной судьбы. Вот смеемся мы, когда подкремлевские пропагандисты обвиняют в наших бедах Барака Обаму. А сами? Разве не склонны ругать Обаму, что он силой не привел РФ к демократии? Что не захотел воевать с Москвой ради утоления наших нежных чувств? Так на что мы жалуемся? Сюда же — тотальное сознание. Которое присуще нам тысячу лет и от которого даже не собираемся мы исцеляться. Такое сознание — опора любого авторитаризма, любой диктатуры, почище субъективной воли каких бы то ни было бояр, царей, вождей. Тотальное сознание — это когда «хороший» и «свой» — синонимы. Равно как «плохой и чужой». Полное неразличение нюансов. Смешение понятий «оппонент» и «враг». Реакция на любую критику как на враждебную, чаще всего — корыстную спецоперацию. Мы проклинаем власть за неформальное «своим — всё, чужим — закон?». А сами разве не точно так думаем, в узком безвластном пространстве нашего обывательского мирка? ГКЧП победил, ибо никуда не уходил. Из наших мозгов и сердец. ГКЧП — это мы. И победить надо прежде всего самих себя. 25 лет не прошли даром. Иллюзий почти нет. А должность сторожа на кладбище собственных иллюзий — не высокооплачиваемая, зато почетная. И — довольно перспективная. ГКЧП: три дня в августе. Хроника событий
Янаев – заместитель Президента СССР. Павлов – премьер-министр СССР. Бакланов – заместитель председателя Совета обороны СССР. Крючков – председатель КГБ СССР. Пуго – министр внутренних дел СССР. Язов – министр обороны СССР. Остальных двоих – Стародубцева (председатель Крестьянского союза СССР) и Тизякова (президент Ассоциации государственных предприятий), в принципе, можно в расчёт не принимать. Они, конечно же, использовались в качестве декорации: изображали народ. А те, вышеперечисленные, товарищи занимали ключевые должности в государстве, контролировали всё, что нужно для успеха, и имели все ресурсы: правовые, силовые, интеллектуальные. Люди с большим трудовым стажем – надо думать, опытные. И что же они предприняли? Изолировали Горбачёва? Да он сам себя изолировал: заблаговременно уехал в Форос и удачно заболел. Подписание нового союзного договора – о новых принципах взаимоотношений между республиками – было назначено на 20 августа. Невозможно поверить, что Горбачёв (Президент СССР!) именно в этот момент случайно уехал отдыхать. Мол, просто так совпало. Новый договор – это ведь не рядовое событие: это новая эпоха в жизни страны. Ответственный человек не может в такой момент взять и уехать. Значит, это не случайность. И, как он сам потом признался, он был в курсе планов путчистов. Следовательно, решил отсидеться, не принимая ничью сторону – до победы. В принципе, этот его ход понятен, если учесть, что он не собирался разрушать СССР, менять государственный строй в стране и отдавать власть. Просто, его перестройка вышла из-под контроля, и он не мог ничего с этим поделать. Ему была выгодна победа ГКЧП, но в то время он уже зарекомендовал себя как прогрессивный политический деятель, «перестройщик», инициатор политики «нового мышления», и в этом качестве уже был признан и обласкан на Западе. Понятно, что Горбачёву не хотелось терять эту позицию. Оба варианта победы ему были выгодны – но только при условии, что он в этом не участвует. Поскольку участие на стороне победителя означает осуждение со стороны проигравших. Если проиграет советская номенклатура, стоявшая за ГКЧП (включая и самого Горбачёва), это плохо – свои ведь проиграют! И если проиграют «перестройщики» (включая и самого Горбачёва) – это тоже плохо: положение вернётся к исходному, вдобавок, поддержка Запада будет утрачена. Поэтому, будь его воля, он не то что в Форос – он бы спрятался так, что его вообще никто не нашёл (пока всё не кончится). Сам бы зарылся глубоко в тину и отключил связь. Разбирайтесь там, как знаете (ну, собственно, это он и сказал будущим путчистам: «Чёрт с вами, делайте, что хотите»). По этой причине трудно всерьёз относится к утверждению, что путчисты изолировали Горбачёва в Форосе. А Ельцина вообще не изолировали! Правда, отправили «Альфу», как бы блокировать его на даче в Архангельском, но именно, что «как бы»: на самом деле такого приказа не было. И когда понадобилось, Ельцин беспрепятственно уехал в Москву выступать с бронетранспортёра. Никто не помешал ему объявить комитет по чрезвычайному положению незаконным, а все действия комитета – преступными. Ельцин принял на себя полномочия верховной власти, издал Указ о переподчинении себе всех государственных структур, включая силовые, и объявил, что все, кто будет помогать ГКЧП, будут считаться преступниками. И ему ничего не противопоставили, ничего не возразили. А молчание, как известно, – знак согласия. Нагнали в Москву бронетехники и солдат. И не использовали. Органы государственной власти не захватили. Никого из ключевых фигур не арестовали. Ограничились публикацией в газетах и выступлением по телевизору на пресс-конференции. Тексты – «Заявления Советского руководства», «Обращение ГКЧП» и «Постановление ГКЧП № 1» – не убедительны. И даже вызывают желание посмеяться над слезливым заявлением: «Соотечественники! Граждане Советского Союза! В тяжкий, критический для судеб Отечества и наших народов час обращаемся мы к вам! Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность!.. Насаждается злобное глумление над всеми институтами государства!» UАга. Злобное, понимаешь, глумление. Обидели страдальцев. И в то же время, эти страдальцы вводят чрезвычайное положение по всей стране, лишают граждан конституционных прав, поднимают армию и спецслужбы (чтобы убивать граждан), отменяют действие новых законов, приостанавливают деятельность политических партий, общественных организаций и массовых движений, запрещают все массовые мероприятия, вводят цензуру, запрещают трансляцию телеканалам и радиостанциям, а также издание газет и журналов. А «органам власти и управления» предписывается незамедлительно принять ряд мер по улучшению материального положения населения, в духе «сделать всем хорошо». При этом хозяйственные меры, которые они излагали в своём Постановлении №1, явно демонстрируют, что путчисты экономически безграмотны. Пожелать, чтобы всем было хорошо – каждый может. Но как это осуществить? Скорей всего, именно в этом причина нерешительности и последующего провала путчистов. Они знали, чего не хотели, и как этого достичь. Они не хотели терять власть и возможности, которые она предоставляет. Они рассчитывали удержать власть силовым путём. Но они не знали, что делать дальше. Как быть с экономикой? Продолжать то, что было в СССР? Но именно из-за советской экономики и возникли все эти проблемы, которые должна была решить «перестройка». Поэтому, возврат к прежнему положению был невозможен. Требовался другой способ хозяйствования. Горбачёв уже попробовал – «ускорение», «хозрасчёт» – и у него не получилось. Что могли предложить путчисты? «Инвентаризация всех наличных ресурсов продовольственных товаров первой необходимости». «Повышение организованности, наведение порядка и дисциплины во всех сферах жизни общества». «Строгое выполнение мер по сохранению, восстановлению, на период стабилизации, вертикальных и горизонтальных связей между субъектами хозяйствования на всей территории СССР». «Установить и поддерживать режим строгой экономии, материально-технических и валютных средств». «Разработать и проводить конкретные меры по борьбе с бесхозяйственностью и разбазариванием народного добра». Ну, и так далее. Но это всё меры, которые и так применялись, и толку от них не было никакого: дошли уже до карточек на продукты питания. А ничего другого они предложить и не могли – потому что ничего другого не знали. То, что предлагали экономисты, им не нравилось, так как в результате они теряли власть. Но других путей не существовало. Можно было, конечно, удерживать ситуацию как есть до полного обрушения экономики, но катастрофа была уже не за горами, так что это тоже был не выход. Соответственно, утрата власти в любом случае была неизбежна. Политический кризис – это в данном случае управленческий кризис в сфере экономики. Путчистам следовало показать себя «крепкими хозяйственниками», принимая адекватные экономические меры. В этом случае шанс на победу у них был. Но в сложившейся ситуации адекватные меры – это «капиталистические» меры, которые требовали сноса существовавшей советской экономики, отстранения от власти тогдашней правящей номенклатуры. Для путчистов этот путь был принципиально невозможен. По этой причине, шанса на победу у них не было. © Copyright: Сергей Шрамко, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
