–– Вам звонили, –– сказала Фрида, косоглазая служанка фрау Залевски, когда я днём забежал ненадолго домой.
Я обернулся к ней:
–– Когда?
–– С полчаса назад. И звонила дама.
–– Эта дама не назвала себя?
–– Не-ет, –– сказала Фрида.
–– А какой у неё голос? Немного глуховатый, низкий, и кажется, будто она слегка охрипла, не так ли?
***
Мы стояли на улице. Фонари перед домом бросали беспокойный свет на старое ветвистое дерево, и тени бегали по его верхушке. На ветках уже зазеленел лёгкий пушок, и сквозь неясный, мерцающий свет дерево казалось необыкновенно высоким и могучим. Крона его терялась где-то в сумерках и, словно простёртая гигантская рука, в непомерной тоске тянулась к небу.
Патриция слегка поёживалась.
–– Вам холодно? –– спросил я.
Подняв плечи, она спрятала руки в рукава мехового жакета:
–– Сейчас пройдёт. Там было довольно жарко.
–– Вы слишком легко одеты, –– сказал я. –– По вечерам ещё холодно.
Она покачала головой:
–– Не люблю тяжёлую одежду. Хочется, чтобы стало, наконец, тепло. Не выношу холода. Особенно в городе.
–– В "Кадиллаке" тепло, –– сказал я. –– У меня на всякий случай припасён плед.
Я помог ей сесть в машину и укрыл её колени пледом. Она подтянула его выше:
–– Вот замечательно! Вот и чудесно. А холод нагоняет тоску.
–– Не только холод. –– Я сел за руль. –– Покатаемся немного?
Она кивнула:
–– Охотно.
–– Куда поедем?
–– Просто так, поедем медленно по улицам. Всё равно куда.
–– Хорошо.
Я запустил мотор, и мы медленно и бесцельно поехали по городу. Было время самого оживлённого вечернего движения. Мотор работал совсем тихо, и мы почти бесшумно двигались в потоке машин. Казалось, что наш "Кадиллак" –– корабль, неслышно скользящий по пёстрым каналам жизни. Проплывали улицы, ярко освещённые подъезды, огни домов, ряды фонарей, сладостная, мягкая взволнованность вечернего бытия, нежная лихорадка озарённой ночи, и над всем этим, между краями крыш, свинцово-серое большое небо, на которое город отбрасывал своё зарево.
Девушка сидела молча рядом со мной; свет и тени, проникавшие сквозь стекло, скользили по её лицу. Иногда я посматривал на нее; я снова вспомнил тот вечер, когда впервые увидел ее. Лицо её стало серьёзнее, оно казалось мне более чужим, чем за ужином, но очень красивым; это лицо ещё тогда поразило меня и не давало больше покоя. Было в нём что-то от таинственной тишины, которая свойственна природе –– деревьям, облакам, животным, –– а иногда женщине.
Мы ехали по тихим загородным улицам. Ветер усилился, и казалось, что он гонит ночь перед собой. Вокруг большой площади стояли небольшие дома, уснувшие в маленьких садиках. Я остановил машину.
Патриция Хольман потянулась, словно просыпаясь.
–– Как хорошо, –– сказала она. –– Будь у меня машина, я бы каждый вечер совершала на ней медленные прогулки. Всё кажется совсем неправдоподобным, когда так бесшумно скользишь по улицам. Всё наяву, и в то же время –– как во сне. Тогда по вечерам никто, пожалуй, и не нужен...
Я достал пачку сигарет:
–– А ведь, вообще, вечером хочется, чтобы кто-нибудь был рядом, правда?
Она кивнула:
–– Вечером, да... Когда наступает темнота... Странная это вещь.
Я распечатал пачку:
–– Американские сигареты. Они вам нравятся?
–– Да, больше других.
Я дал ей огня. Тёплое и близкое пламя спички осветило на мгновение её лицо и мои руки, и мне вдруг пришла в голову безумная мысль, будто мы давно уже принадлежим друг другу.
Позже, когда всё утихло, я взял пальто и одеяло и прокрался по коридору к телефону. Я встал на колени перед столиком, на котором стоял аппарат, накрыл голову пальто и одеялом и снял трубку, придерживая левой рукой край пальто. Это гарантировало от подслушивания. В пансионе фрау Залевски было много длинных любопытных ушей. Мне повезло. Патриция Хольман была дома.
–– Давно уже вернулись с вашего таинственного свидания? –– спросил я.
–– Уже около часа.
–– Жаль. Если бы я знал...
Она рассмеялась:
–– Это ничего бы не изменило. Я уже в постели, и у меня снова немного поднялась температура. Очень хорошо, что я рано вернулась.
–– Температура? Что с вами?
–– Ничего особенного. А вы что еще делали сегодня вечером?
–– Беседовал со своей хозяйкой о международном положении. А вы как? У вас всё в порядке?
–– Надеюсь, всё будет в порядке.
В моем укрытии стало жарко, как в клетке с обезьянами. Поэтому всякий раз, когда говорила девушка, я приподнимал "занавес" и торопливо вдыхал прохладный воздух; отвечая, я снова плотно прикрывал отдушину.
–– Среди ваших знакомых нет никого по имени Роберт? –– спросил я.
Она рассмеялась:
–– Кажется, нет...
–– Жаль. А то я с удовольствием послушал бы, как вы произносите это имя. Может быть, попробуете всё-таки?
Она снова рассмеялась.
–– Ну, просто шутки ради, –– сказал я. –– Например: "Роберт осёл".
–– Роберт детёныш...
–– У вас изумительное произношение, –– сказал я. –– А теперь давайте попробуем сказать "Робби". Итак: "Робби..."
–– Робби пьяница... –– медленно произнёс далёкий тихий голос. –– А теперь мне надо спать. Я приняла снотворное, и голова гудит...
–– Да... спокойной ночи... спите спокойно...
Я повесил трубку и сбросил с себя одеяло и пальто. Прямо передо мной стоял, точно призрак, казначей в отставке, снимавший комнатку рядом с кухней. Разозлившись, я пробормотал что-то.
Он поднял палец:
–– Я вас не выдам. Политическое дело, верно?
–– Что? –– спросил я изумлённо.
Он подмигнул мне:
–– Не беспокойтесь. Я сам стою на крайних правых позициях. Тайный политический разговор, а? Я понял его.
–– Высокополитический! –– сказал я и тоже оскалил зубы.
Он кивнул и прошептал:
–– Да здравствует его величество!
–– Трижды виват! –– ответил я. –– А теперь вот что: вы случайно не знаете, кто изобрёл телефон?
Он удивился вопросу и отрицательно покачал своим голым черепом.
–– И я не знаю, –– сказал я, –– но, вероятно, это замечательный парень...
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
