Судьба мудрее

    Глава 1

ПРОЛОГ
 
      Я всегда надеялась, что однажды напишу Книгу. Не сомневалась в этом в шесть лет, когда выводила корявые буковки, знала в семь, когда придавала нескладным строкам банальный смысл. Верила в двенадцать и в пятнадцать, когда вела дневник и слагала неумелые стихи.
      А в двадцать три хорошо усвоила, что настоящее писательство – удел избранных. Если хочешь своими болями и радостями коснуться чужого сердца,  распахнись достоверно: отыщи подходящие слова, проживи каждое, прочувствуй, выстрадай, наполни собственным дыханием.

      Для воплощения притязательной идеи требовалось время. Оно неслось вперёд, втягивая меня в обыденные дела, непредвиденные ситуации и даруя массу контрастных эмоций. Я накапливала драгоценный жизненный опыт и терпеливо ждала внутреннего сигнала к действию.
      Истинная цена рождённых строк открылась в зрелом возрасте. Заветная книга написана предельно откровенно. Борьба с собственной слабостью, преодоление неуверенности, боли, обид и разочарований стали фундаментом моих маленьких и больших достижений. О них стоит вспомнить. Может, кто-то откликнется и пойдёт следом.
      МАМА МЫЛА РАМУ

      Алфавит я выучила довольно рано. Годам к шести читала легко и вдумчиво, потом с великим удовольствием пересказывала маме небольшие тексты из детских книжек, не упуская мельчайшие детали. Если находились другие заинтересованные слушатели, делала это чересчур рассудительно, эмоционально и увлечённо, стараясь не только поделиться впечатлениями, но привлечь к себе хоть мимолётное внимание. 
      
      Будучи прилежной первоклассницей, я внимала любимой учительнице и торопилась писать, настырно игнорируя нелепые палочки и крючочки. Новоявленные буковки не отличались изяществом и упорно не принимали правильный наклон. Каллиграфия меня не интересовала. Зато волшебная сила написанного слова очаровала на всю жизнь, затмив неприглядные неровности почерка. Смешные угловатые строчки до краёв наполнялись не красотой, а смыслом.
      Даже банальная фраза из букваря про маму и раму оживала яркой картинкой: мама, накинув на себя старенький короткий халатик, неловко стоит на узком подоконнике и после долгой зимы натужно распахивает трухлявые оконные рамы. Они противятся её усилиям, корёжатся, поскрипывают, из узких и широких щелей густо сыплются пыльные ватные червячки, не пропускающие в дом студёные ветра, а солнечные лучи задорно пробиваются сквозь мутные стёкла. Взмах рукой, и мыльная вода стекает по ним крохотным бесшумным водопадом, оставляя шлейф весёлых цветных разводов. Кое-где образуются белые островки пушистой пены с тысячей блестящих пузырьков.
      Небесная синь заливает нашу комнатку, ласковое весеннее солнце слепит небольно, дразнит, зазывая в милую игру. Я крепко жмурю глаза, затем слегка приоткрываю их и с восхищением ловлю радугу на дрожащих ресницах, утопая в беззаботной радости семилетнего бытия. Простые слова в моём воображении чудно переливаются разноцветьями и пропитываются сладким ожиданием новизны.

      Первый опыт письма был сродни доброму волшебству. Потом под завесой сказочного интереса из ученических мук рождались другие слова, такие же кривые и корявые, как их предшественники. Отнюдь не глупые, они плавно сливались в забавные образы и ассоциации, порой не совсем понятные, но завораживающие, тянущие в неведомый мир, который хотелось скорее познать. Я часто бралась за ручку или карандаш.
      Мы тогда жили в общежитии, которое в простонародье называлось коммуналкой. Мы – это я и моя мама, среднестатистическая неполная семья страны Советов. Наша маленькая светлая и тёплая комнатушка располагалась в конце куцего тёмного коридора, захламлённого от пола до потолка громоздкими пыльными соседскими вещами. Бок о бок проживали ещё четыре семьи.
      У нас ничего лишнего не имелось, потому стандартная двенадцатиметровка казалась уютной и просторной, хоть служила одновременно столовой, залом и спальней. Я лучшего не знала, спартанский быт для многих малообеспеченных людей считался нормой.

      Обычно я возилась с игрушками на видавшем виды широком кресле, к ночи замечательно превращающимся в кровать. Изрядно потрёпанные мишки да зайчики ютились в уголках, в центре по важности статуса располагалась «библиотека». Все книжки были читаны-перечитаны и почти выучены наизусть. Обновки покупались редко, я их берегла. 
      Самым большим сюрпризом раннего детства стал настоящий письменный стол, появившийся в обиходе незадолго до моего поступления в школу. Огромный,  блестящий, с вместительной тумбой справа и несколькими полочками слева, он сразу поглотил всё внимание: предел детских мечтаний. Ещё бы! Единственная новая вещь в доме! Остальная мебель являлась подержанной и невзрачной. Тысячу раз ремонтированная, она не стоит даже поверхностных воспоминаний.

      А стол действительно был восхитительным, неповторимо пах деревом, лаком и мощно излучал тепло и надежность. Тихое место в углу у окна, где он с достоинством расположился, считалось священным. Переполненная любовью, я восторженно раскидывала руки, пытаясь обнять-охватить столешницу, но не дотягивалась до краёв. Какое счастье – иметь необъятное сокровище в единоличном распоряжении!
      Приходящий (и всегда куда-то уходящий) папа в один прекрасный день принёс лампу дневного света, облёк её в специальный плафон и удобно повесил над столом. Больше я его, то есть папу, не видела. Но единственный памятный подарок служил исправно и долго, усиливая завораживающий блеск мебельной полировки.
      Узкая расписная коробочка для карандашей и ручек не нарушала делового стиля. Я любила строгость и порядок. С маленькой стеклянной чернильницей обращалась осторожно. Покоилась она в сторонке на жестяной подставке, ни одна капля едкой синей жидкости стола не коснулась. Перед началом письма я заветным ритуалом заполняла ручку-наливайку и протирала перо.

      Первый рассказ написала на пике восторженных эмоций после необычной прогулки. Занимал он целую страницу новенькой клетчатой тетради. Назывался «Зорька». Такое имя я дала бело-рыжей морской свинке, которую вытащила однажды из глубокой норы под детской беседкой.
      Не известно, как оказалась она под прогнившим деревянным полом на холодном мокром песке. Вездесущие пацаны планомерно разносили в щепки хилое убежище, лишь бы скорее завладеть живой игрушкой. Раз за разом на закате дня начиналась жестокая облава, в которой с удовольствием участвовали и безбашенные девчонки.
      Они истошно визжали, кричали, стучали, прыгали на скрипящих досках, беспрестанно толкая друг друга. Потом засовывали в подкопанный лаз острые палки, не опасаясь убить или поранить несчастного зверька. Видимо, морская свинка забилась в дальний угол, потому уцелела.

      Я сторонилась злых забав, считая ровесников дикими и глупыми. К счастью, их развлечения были крайне непостоянными - забыв про меня и недоступную «игрушку», они брались за скакалки, играли в классики или прятки. Я с рождения хромала, прыгать да бегать не могла. Сожалела о том лишь капельку, правда-правда! Важнее было поймать зверюшку.
      Одержимая благородной идеей вызволения маленькой мученицы, я долго сидела на корточках возле обшарпанной беседки. Таила дыхание, чтоб не спугнуть затравленное существо, подкидывала в нору то хлеб, то конфеты и ждала, ждала, ждала, не замечая подступающей тьмы. От неудобного положения в ногах пульсировали судороги, я теряла равновесие и неловко падала на колючую влажную траву. Холодок противно пробегал по телу мелкой дрожью, но вера в успех не позволяла бесславно отступить. 
      
      Я пришла с добром и надеялась забрать морскую свинку домой. Там тепло и безопасно. Только она не знала о чистейших намерениях и не спешила ко мне. После неудачных ловчих попыток раз за разом представлялось пушистое тельце, насквозь пронзённое длинными палками. Слёзы отчаянья вместе с непонятно откуда взявшимися соплями прорвались наружу. Носовой платок остался дома, я утиралась грязными руками, размазывая песок по щекам и подбородку.
      Едва нежный ветерок подсушил чумазое лицо, любопытная белая мордочка показалась из укрытия. Слёзы тут же испарились. Одно точное движение, и тёплый запуганный комочек жался к моей груди. Он был совершенно невредимым! Девчонки и мальчишки давно разбрелись по светлым квартирам - не отберут!

      Для дворовой ребятни несчастный зверёк стал бы поводом для хвастовства, а моя нужда в любящем существе была иной. Я чувствовала себя настоящим спасителем и не сомневалась, что на заботу и ласку морская свинка ответит преданностью. Несмотря на подступающее блаженство, мы с ней беспрестанно дрожали в ожидании грандиозного скандала за позднее возвращение домой.
      Но мамино недовольство в катастрофу не превратилось, она схватилась за голову, а не за ремень. И дар речи потеряла, увидев испачканную с головы до пят дочь. Красивое платье, недавно купленное, но безнадёжно испорченное, пришлось снимать за порогом комнаты. Мама допоздна стирала бельё и приводила нас с Зорькой в «божеский вид». Между делом привычно отчитывала меня за непослушание.

      К обомлевшему от резких перемен животному претензий не было – ни одного писка за время гигиенических процедур. Я тоже строила из себя воплощение невинности, покорности и клялась рьяно исполнять родительские указы. Уставшая мама повелась на обещания и после слёзных уговоров позволила незваной квартирантке проживать в наших «апартаментах». 
      Праздничный ужин двоих бедолаг состоял из огромного яблока, крупной моркови и сладкого печенья. Отвергнув остывшие сосиски, свою порцию я уплела махом. А морская свинка долго не приступала к трапезе, обнюхивая каждый кусочек. Удалось быстренько соорудить ей домик из картонной коробки. Предложенное жильё Зорьке понравилось. Утомлённые волнением, мы засыпали сладко-сладко. Одиночество отступило, огромное детское счастье залило душу. Я улыбалась, закрывая глаза, и ждала яркого солнечного утра. Новый день обещал быть добрым и радостным.

      И он, такой как мечталось, настал! Предшествующие передряги протекли на бумагу, я писала настоящий рассказ. Пыхтела, сопела, выводя каждую буковку.  Чистовик ладно получился с третьей попытки, строчки ровненькие, любо-дорого глянуть. Я вычурно посвятила их Зорьке и горевала, что она не умеет читать.
      Мама наскоро просмотрела многострадальную тетрадку и сочла разборчивую писанину удачной, тем самым дала мне прелестный повод ощутить свою значимость. Вкус вдохновения был незабываемым, насыщенно-сладким, но не приторным. Он породил робкую задумку о большой Книге. С годами мечта крепла в кратких творческих порывах, лишь в свой полувековой юбилей я дала ей полное право на жизнь.