Рецензия на «Пустыня анна федорова» (Драматургия На Прозеру)

Уважаемая Анна. Писать так называемую рецензию на вашу пьесу, мне представляется делом чрезвычайно трудным. Если бы не условия, конкурса, да не мой корыстный интерес, я бы, вряд ли, решился на это, а просто поблагодарил вас за написанное. Прежде всего, потому, что для пьесы, которую вы написали, и рецензия должна быть на уровне… на высоком уровне. Мне бы очень не хотелось видеть ваше произведение увешанным плюгавыми и куцыми замечаниями. Поверьте, она стоит куда больше.

Пьеса похожа на зеркальную комнате, где при малейшем движении начинают дробиться и изменяться смыслы, отражаться друг в друге символы, переплетаться условности, за исключением одной – пьеса безусловно хороша.

Сам символ пустыни, как наивысшего испытания человеческой силы, в частности, силы человеческого духа, очень глубок, может быть даже мистичен, и задаёт направление всему действию пьесы. Неизбежно возникают реминисценции с сорокалетним странствием еврейского народа, с уединением в пустыне Иисуса Христа. Вы заново трактуете библейский сюжет, который в то же может быть очаровательной сказкой для взрослых, потому что помимо пророков в пустыне можно встретить Маленького принца. Вы, однако, помещаете в пустыню некого Петрова, что придаёт уже известному сюжету свою непохожесть.

Судя по распространённости фамилии «Петров», главный герой попадает в пустыню полностью обезличенным. Не удивительно, что он тут же начинает размечать на песке, контуры своего будущего хозяйства. Это настолько абсурдно, что для Петрова вопрос стоит не об испытании силы своего духа, а лишь о пробуждении в нём человеческого. Поэтому, на мой взгляд, основная мысль пьесы это мучительное зарождение человеческого. И хотя бы по этому, по тому, какие вопросы она поднимает, пьеса заслуживает повышенного напряженного внимания.

Меня очень впечатлил прием, который вы, Анна, используете для «побуждения» Петрова. Через куклу. Образ, на мой взгляд, очень сильный. Во-первых, он показывает, что есть женщина для Петрова и в соответствии с этим, что есть любовь. Во-вторых, Петров оживает, через неодушевлённый предмет, через игрушку, чуждую самолюбия, эгоизма и обмана - всего того, что присуще людям. Забавно, что Петрову оказалось нужным не человеческое тепло, а бесстрастность неодушевлённого предмета. Грубо говоря, он эволюционирует в своем внутреннем развитии, через игру – игру с куклой, пусть даже в большинстве случаев игра приобретает характер спора.

Двигаться сам Петров не может, так в пьесе нет ни одного его большого монолога (то, как Петров изображает телевизионные программы не может, на мой взгляд считаться монологом, так как там, разумеется, нет ничего личного). Поэтому ещё одно важное достоинство пьесы состоит в диалогах и в отрывочных фразах, которые бросают герои, как-то: «Жить, не играя невозможно», «прошу, посторонись. И дай мне место под солнцем»,
«никто не подскажет ни как прийти в жизнь, ни как ее покинуть», «пустыня – это мы, это наш мирок, сумасшедший и унылый». Часто фразы выходят за конкретное содержание пьесы и приобретают вид неких максим, через которые уже сам автор обращается к зрителю.

Пьеса как я уже сказал ранее, полифонична и ведёт множество смысловых тем, которые порой трудно уловить. Так происходит, на мой взгляд, с темой детства Петрова. Оно обрисовано в нескольких фразах, но играет важную роль в изменениях, происходящих в главном герое. «Жить хотел по-детски, по-настоящему» указывает на то, что Петров «воскресает» через своё детство, да и главный его партнёр – это игрушка, то есть кукла. Если у пьесы и есть недостатки, то это, на мой взгляд, некоторое несоответствие в акцентировании разных тем. Так чаще других проходит тема о том, что Петров выгнал жену и ребёнка. Понятно, что она напрямую приводит Петрова к покаянию. Но, судя по всему характеру пьесы, Петрову надо бы каяться не в злодействе и не в чёрствости, а в своём безличии, а покаяние в злодействе приложится. То же самое с темой войны. Зачем она? Чтобы дать повод Петрову умереть? Прозреть?

Сложность пьесы не лишает её ни ритмичности, ни структуры. Сама композиция предаёт пьесе законченность и соразмерность. Здесь я имею в виду два диалога, которые являются как бы двумя полюсами пьесы. Один, когда Петров достаёт из чемодана первую куклу, и та своими вопросами пытается оживить в нем человека; другой – когда он достаёт вторую куклу и уже сам пытается её оживить.

Только вот смерть Петрова, или уход, как хотите, разрушает всё предыдущее, всю пьесу. Большое напряжение, которое ощущаешь на всем её протяжении, разрешается ничем. Смерть всё аннулирует и пустыню в том числе. Возникает вопрос к чему всё. Просто, чтобы дать представление о мучениях человека, переходящего из небытия обыденности в небытие смерти? Только так я могу объяснить финал пьесы. Но это привносит слишком большую долю абсурдности, хотя, наверно, другого финала и не придумаешь…

Ad   28.02.2003   •   Заявить о нарушении