Рецензия на «Закон Человека» (Шри Бумер)
Короче, любишь кататься - люди и саночки возить. Вопрос: зачем такое словоблудие? Если по Чехову искусство прозы - это искусство вычеркивания, то для стиха действует тот же закон. Язык стиха всегда афористичен, всегда, как писал Максимилиан Волошин, гиероглифичен. В стихе слово, чаще, чем в прозе, не знак, но символ. Отсюда и сжатость стихотворного текста. Для стихотворца (я не говорю "поэта", потому что это звание еще нужно заслужить) проблема выбора слова и оправдания выбранного слова особенно остра. Чем ты можешь оправдать свои слова? Тут не удержусь и вставлю кусочек одной из своих статей: Посему уместно сказать несколько слов о поэзии вообще. Одно из свойств поэзии – она почти всегда лирична (исключение – эпические произведения). Противостоя эпосу, лирика всегда энергийна, всегда личностна, всегда психологична и страстна. Страсть тут следует понимать не как исступление, но как яркость чувства, эмоции, мысли (которая в стихах никогда не бывает сама по себе – она также всегда энергийна). Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. «Приду в четыре»,— сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вёчер в полную жуть ушел от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце — холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любеночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Вы скажете: «Но это же Маяковский!» А мы ответим: «Ну и что?» Еще и еще, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. И чувствую — «я» для меня мало. Кто-то из меня вырывается упрямо. Allo! Кто говорит? Мама? Мама! Ваш сын прекрасно болен! Мама! У него пожар сердца. Скажите сестрам, Люде и Оле,— ему уже некуда деться. Каждое слово, даже шутка, которые изрыгает обгорающим ртом он, выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома. Энергийность стихотворения реализуется через интонацию, общее настроение текста. Отсюда и форма. Но бывает, что и форма (как словесно неоформленное настроение, как песня без слов, как мелодия) порождает текст. Итак, интонация и энергийность – вот, что делает стихотворение, что превращает рифмоплетство в поэзию, ремесло в творчество, а продукт в эстетически ценный объект. Другое важное, но не обязательное, свойство стихотворного текста – образность. Художественный образ всегда должен оправдывать себя. Оправдание это – через ассоциативную связь, через настроенческую связь, через художественную логику. Образ нельзя сунуть в текст просто так. Образ часто – иносказание. Образ – пояснение. Образ – спасение от банальности и обращение к иррациональному восприятию человека. Образ не должен заставлять разгадывать себя – он самоочевиден, любой образ – будь он простым классическим, или же авангардным. «Из груши выползал червячок, а из подушки – сновидение». Образ – та же картина, но писанная словом. Сумасшедшая, бешеная кровавая муть! Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам? Проведите, проведите меня к нему, Я хочу видеть этого человека. Я три дня и три ночи искал ваш умёт, Тучи с севера сыпались каменной грудой. Слава ему! Пусть он даже не Петр, Чернь его любит за буйство и удаль. Я три дня и три ночи блуждал по тропам, В солонце рыл глазами удачу, Ветер волосы мои, как солому, трепал И цепами дождя обмолачивал. Но озлобленное сердце никогда не заблудится, Эту голову с шеи сшибить нелегко. Оренбургская заря красношерстной верблюдицей Рассветное роняла мне в рот молоко. И холодное корявое вымя сквозь тьму Прижимал я, как хлеб, к истощенным векам. Проведите, проведите меня к нему, Я хочу видеть этого человека. Вы скажете: «Но это же Есенин!» А мы ответим: «Ну и что?!» Здесь образность Есенина ясна, оправданна, психологична, экспрессивна. Ты можешь не понимать ее головой, но внутри она отзывается, внутри она – создает гармоничную, чувственную картину, внутри она бьет и пульсирует: Есенин бледнел, когда выкрикивал этот стих! Конечно, бывает, что образ заставляет себя разгадывать, но это сознательный шаг художника. Пример – пластические образы в поэзии Николая Заболоцкого: Движение Сидит извозчик, как на троне, Из ваты сделана броня, И борода, как на иконе, Лежит, монетами звеня. А бедный конь руками машет, То вытянется, как налим, То снова восемь ног сверкают В его блестящем животе. У того же Заболоцкого – образность уже иного типа: сразу рационально непостижимая, но постижимая интуитивным зрением. Прямые лысые мужья Сидят, как выстрел из ружья, Едва вытягивая шеи. Сквозь мяса жирные траншеи. И пробиваясь сквозь хрусталь Многообразно однозвучный, Как сон земли благополучной, Парит на крылышках мораль. Но стихотворение может быть и безобразно. Последняя часть стихотворения «Натюрморт» Бродского: Мать говорит Христу: - Ты мой сын или мой Бог? Ты прибит к кресту. Как я пойду домой? Как ступлю на порог, не поняв, не решив: ты мой сын или Бог? То есть, мертв или жив? Он говорит в ответ: - Мертвый или живой, разницы, жено, нет. Сын или Бог, я твой. Другой пример безобразной поэзии – хрестомайтиное пушкинское «Я вас любил…» Поэзия – это не лиловые туманы и не лазурные дали. Даже в случае с символистами, которые так любили абстрактную «лазурную» лексику, ведь их абстракции всегда были сознательной реализацией философии символа: слово – не просто слово, не просто знак, но – символ. К. Бальмонт: Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасавшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Тем ясней рисовались очертанья вдали, И какие-то звуки вдали раздавались, Вкруг меня раздавались от Небес и Земли. Чем я выше всходил, тем светлее сверкали, Тем светлее сверкали выси дремлющих гор, И сияньем прощальным как будто ласкали, Словно нежно ласкали отуманенный взор. И внизу подо мною уж ночь наступила, Уже ночь наступила для уснувшей Земли, Для меня же блистало дневное светило, Огневое светило догорало вдали. Я узнал, как ловить уходящие тени, Уходящие тени потускневшего дня, И все выше я шел, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. ... Теперь пару слов о твоем тексте. Он абсолютно ни чем не оправдывает свое существование. Энергийности - никакой. Образности - никакой. Чувства - нет. Сплошная нудная дидактика и засилье штампов - как и лингвистических, так и смысловых. Ну, что ты тут сказал нового? Ничего. Может быть, сказал как-то по-новому? Нет. Текст пустой - и по форме и по содержанию. Родился ты, иль умираешь, во мраке ты иль видишь свет, За все, что ты в жизни не сделал, придется держать ответ. Ну, это и ежу понятно... Однако не верю я твоим словам. Они не проходят мне в сердце, в них нет заряда. Общими фразами и я могу крутить, а ты мне скажи так, чтобы я понял! Чтобы твой стих был - топор в лице! А то развел, понимаешь... :) PS: Для любителей закона: прочесть "Слово о Законе и Благодати" митр. Иллариона. :) Ветхий Завет - закон, а вот Новый - это уже не закон, а Благодать. Христос не закон принес. Сущенко Денис 21.11.2009 18:57 Заявить о нарушении
Да,Денис, уконтрапупил ты меня бедолагу.Чтож подписываюсь под всей рецензией.Одно,хорошо - стихов я не пишу.Это был эксперемент по рифмованию основных законов бытия.Спасибо,за столь развернутый комментарий.Вывод сделал.
Шри Бумер 21.11.2009 19:07 Заявить о нарушении
Перейти на страницу произведения |