Рецензия на «Книга Поздний Орфей» (Элла Крылова)

Александр Балтин

ПУТЬ ПОЭТА

Астральные сияния имеют различные оттенки, в раннем стихотворении Эллы Крыловой-Гремяка они раскрывались вот так: сообразуясь со смиренным Аквинатом, живописующим то, что слабо поддаётся живописанию:

В Европе – ночь. Смиренный Аквинат
с чистосердечным пафосом садиста
живописует ад, жуя шпинат.
Астральные смеются аметисты
над павшими, лежащими в земле,
над падшими, лежащими в постелях,
над миром, как положено, во зле

лежащим. С облетевшей капители
последний лист срывается, как бас,
не взявший фа, и хриплые обломки
скупое эхо прячет про запас
в проулочные тощие котомки…

Резко ворвавшаяся в реальность картина Средневековья точно опрокидывала правила современности своей игольчатой, как готика, формулой: сложной, как всё та же переусложнённая современность…

Элла Крылова-Гремяка свершает путь: путь долгий, наполненный разным, с ответвлениями глобального лабиринта, где культурные коды раскрываются поэтом по своему, и предлагается, используя их, слушать новые созвучия, всегда противоречащие человеческому раздраю.

Высоты питаются астральным, но и низины, быт прочно завязаны на мерцаниях драгоценных тайн, которые – повсюду:

Наша комната стала похожа
на ту, что была на Невском,
так похожа, что аж до дрожи!
Эту радость делить мне не с кем,

ведь никто моей жизни не знает,
и она им не интересна.
А душа моя сладко тает:
я как будто живу на Невском!

Новая меблировка – как вариант обновления жизни, и здесь есть проблеск оптимизма: утраченная по житейским обстоятельствам квартира на Невском проспекте навсегда остаётся для Эллы чрезвычайно дорогой и значимой…

Что он такое вообще – оптимизм? А он есть – если на высших регистрах, которыми может звучать вечный орган истины, даётся ощущение света небесного, не того, который изучается физикой, даётся во всём, даже в горе, даже в череде кромешности.

Поэт слишком узнала её: черную, антрацитовую, занимавшую цвета у Стикса: она узнала разверстые бездны одиночества, потеряв любимого супруга, любовь с которым пылала метафизическим золотом небесного отлива. Любовь Эллы к Сергею продолжает пылать, хоть и увита уже траурными лентами, как Эвридика, так и не вышедшая из царства Аида…

Много мрачного в поздних стихах Крыловой-Гремяка, и много световых ощущений от них: таков парадокс, не имеющий ничего парадоксального: ибо подлинность стиха – всегда световая субстанция.
15 февраля 2021, Москва
Александр Балтин

ПРЕДЕЛЫ СВЕТОВОЙ БЕСПРЕДЕЛЬНОСТИ

Элла Крылова-Гремяка. «Ужин для двоих». М., 2021

Глобальное вращение юлы юдоли словно замедляет ход, сталкиваясь с любовью, точно облечённой в небесные тона; и нечто от величественной, перенапряжённой цветами и чувствами «Песни песней» зажигается в стихотворении Эллы Крыловой-Гремяка, посвящённом ушедшему супругу: ушедшему, вечно живому, точно во плоти воскресающему в недрах не большого по объёму, тотального по сути произведения:

Я буду славить тебя, любимый,
пока не иссякнет дыханье.
Я буду петь о тебе, любимый,
пока не порвутся связки.

Я только тобою живу, любимый,
хоть ты уже среди мёртвых.
И слово последнее, что скажу я,
будет имя твоё, Серёжа.

Тут есть величие простоты и графика математической формулы главного чувства, великолепие оттенков — пышных, как будто видишь роскошную византийскую парчу, и скорбь — соотносимая со скорбью… Ниобы, хотя ситуация Крыловой-Гремяка иная.

Юла юдоли замерла, но вращение её продолжится: жизнь поэта замерла, дабы вновь вернуться к текстам, идущим на новом уровне постижения яви и себя в ней. Большинство стихотворений поэта последнего периода трагичны: именно эта субстанция — трагедия — заряжает их максимальной силой, не требующей больших объёмов: концентрация даётся в строке, в нескольких соединённых, но и свет, проявляемый по-разному, лучится от произведений, свет, даже даваемый через иронический высверк, через использования просторечий:

Космической игрой назвал всё Бытиё
Станислав Гроф, как будто гибель – насморк.
Страданий сколько, горя, ё-моё!
Жизнь – битва не на жизнь, а на смерть.
Игра космическая – Холокост?
Костры и пытки инквизиций?
Станиславу я б отрубила хвост.
Писал не ради правды, но – амбиций.

Ирония? Да, проскользнувшая в начале, она оборачивается глубинным пониманием феномена (скорее — феноменов) истории, которые сознание не способно примирить с церковным объяснением реальности… Космос выше любых толкований. Космос, входящий в действительность стиха, раскрывается культурологическими безднами:

Белый с золотом Будда у нас поселился,
где ты прежде, сидит он, со мной визави,
сострадания полон и братской любви.
Утешитель хоть в доме моём появился.

Но никто всё равно не утешит, как ты
утешал меня, милый – и лаской, и словом.
Будда гипсовый что? – он всего лишь обнова.
Но тебе и ему ставлю свечи, цветы…

Световая сила буддизма концентрируется в скульптурном изображении, превращающимся в метафизический знак, но собственная Голгофа не станет от того менее страшной. Поскольку — что и логично, и парадоксально одновременно — боль, предельное, постепенное её сгущение даёт возможность, осознав приближение к сиятельному пределу беспредельности, выразить оное строками:

Мне явлен призрак богадельни,
не то приюта для безумных.
Но с Небом я всё нераздельней,
всё выше над юдолью шумной.

Нераздельность с небом, сопровождавшая поэта всю жизнь, даёт великий, торжественный шатёр созвучий, которым время не страшно, как мечтателю — явь.

15 февраля 2021, Москва

Элла Крылова   20.02.2021 06:39   •   Заявить о нарушении