Как я работал охранником

КАК  Я  РАБОТАЛ  ОХРАННИКОМ
 (автобиоргафическая повесть)

Так случилось — на тридцать седьмом году жизнь зашла в тупик: с работы меня выперли, семья разлетелась в клочья, а повести и рассказы, коих я написал к тому времени огромное число, мало кого интересовали. Как быть дальше я не знал. Сил было потрачено немало — душевных и физических, — и силы были на исходе. В такой ситуации достаточно было небольшого толчка, чтобы взорвать жизненные устои, низвергнуть идеалы, которым верил много лет. И такой толчок, конечно же, не замедлил произойти.
Когда мать мою увезла скорая помощь с сильнейшим — до крику, до рвоты — приступом стенокардии, когда я своими глазами увидел страдания близкого челове-ка, — страдания, в которых винил и себя — я понял наконец, что литература — это ещё не вся жизнь, что занятия литературой не освобождают человека от обязанно-сти быть справедливым и гуманным, и не быть эгоистам по отношению к своим близким. В первую очередь — по отношению к близким. А уж потом — к далеким, и в последнюю — ко всем остальным, в том числе ещё не родившимся поколениям (о которых так печется каждый уважающий себя писатель). Но не наоборот. Жизнь и здоровье близкого человека важнее десятка гениальных книг. Да и не напишешь гениальную книгу, строчки не напишешь! — если отдашь в заклад близкого челове-ка.
Мать мою увезли в больницу, а мне не на что было купить ей фруктов. В девяно-сто седьмом мы жили уже по законам рынка — по вольчим законам. Наконец-то осуществился основополагающий принцип социализма (подлинного социализма, а не того, что был у нас до перестройки): кто не работает, тот не ест. Я, в глазах со-временного мне рыночного общества, не работал. Ежедневные двенадцатичасовые бдения за письменным столом работой считаться не могли, ведь рукописи мои ни-кто не покупал. Их даром никто не брал, — следовательно, я не работал, вследствие чего, не ел. Всё очень просто! Дополнительные соображения и предположения, а также обещания будущих успехов никого не волновали. Вечером стулья — утром деньги. Сегодня — общественно значимый продукт, завтра — оплата за него. И это справедливо и хорошо. Раз так сложилось — значит, это правильно. А что не сло-жилось, того не должно быть вообще. Это не я придумал. Умные люди сообразили задолго до меня.
Летом девяносто седьмого я не мог так просто зайти в магазин и купить кило-грамм яблок. Жили мы с матерью на ее пенсию и мизерную зарплату — она подра-батывала в парикмахерской в свои семьдесят лет. Мне перепадали иногда от газет гонорары за рассказы и статьи, но так мизерны были суммы, что о них можно не упоминать. Главной моей работой, повторяю, было написание рассказов и повестей — деятельность совершенно бессмысленная с точки зрения обывателя. Объяснить обывателю — зачем человек пишет без надежды прославиться или разбогатеть — практически невозможно. Фанатизм — диковинная штука. Литературный фанатизм называется графоманией. До июня 1997 года я был законченным графоманом. В июле 97-го графоманом я быть перестал. Способствовала этому внезапная болезнь матери.
Когда я приехал к ней в больницу с яблоками, маслом и колбасой, купленными на чужие деньги, то услышал не одни лишь жалобы на сердечные боли и общую слабость, а услышал поучительный рассказ о соседке по палате, вернее, о зяте со-седки, который работал заместителем начальника частной охранной фирмы и зара-батывал весьма и весьма недурно, так что даже купил себе трехкомнатную квартиру в центре Иркутска, новую мебель и джип, хоть и не новый, но всё равно хороший и дорогой.
— Вот бы куда тебе пойти работать! — предложила мать, склонная, как и все мы, сильно преувеличивать выгоды малознакомого предприятия.
— Куда? — преспросил я, хоть и сразу понял ее.
— Ну в фирму эту охранником!— поясняла мать.— Сутки работаешь — трое от-дыхаешь. Зарплата — миллион!
Слово «миллион» гулко отдалось в моей голове, живо нарисовалась картина: уютный строительный вагончик на пустынной стройке среди разбросанных бетон-ных плит, поддонов с кирпичом и ящиков с цементом, громада пятиэтажки с пус-тыми глазницами окон, и я сам — лежу в вагончике на диване и читаю интересную книгу; или, ещё лучше,— ночь напролет просиживаю за столом — сочиняю роман! В пальцах моих перекатывается ручка, лицо нахмурено, я проверяю только что на-писанный текст и вношу правку. Мне никто не мешает, вокруг полная тишина и по-кой — спрашивается: чего ещё надо?! После сутки отсыпаешься, а двое снова пи-шешь, только уже дома. Красота!.. Всем известно: работа сторожа — самое подхо-дящее для писателя занятие. Половина их что-нибудь да сторожит. Я давно мечтал о чем-нибудь подобном. И вот удача сама плыла ко мне в руки. Работая редактором в книжном издательстве по сорок часов в неделю, я получал шестьсот тысяч в месяц. В газете получал пятьсот пятьдесят. А тут — миллион, и делать ничего не надо.
Все эти соображения вихрем пронеслись у меня в голове, мать даже не заметила задержки с ответом.
— В принципе, я не против, — произнес я раздумчиво.— Спроси, где эта фирма находится, я схожу, узнаю.
Мать обещала, и, проговорив ещё минут тридцать на разные медицинские темы, обсудив со всех позиций первую городскую больницу, конкретно, кардиологиче-ское ее отделение, мы расстались взаимно довольные: я тем, что матери полегчало, она ходит своими ногами, а инфаркт не подтвердился, а мать — что так удачно со-сватала мне работу. Надобно сказать, что она не думала о деньгах, делая такое предложение, а лишь заботилась о моем благе, желая пристроить меня в хорошее надежное место. Она бы и дальше согласна была тянуть лямку и гробить свое здо-ровье, но тут уже я не мог согласиться. Хорош бы я был, если бы позволил больной матери кормить себя, а сам продолжал заниматься созданием никому не нужных произведений.
Был у меня и другой аргумент: мне предлагалась работа не простого сторожа, а охранника частной фирмы. Туда, я знал, берут физически крепких и смелых парней: бывших десантников, милиционеров, боксеров, каратистов и т.п. Работа рискован-ная и в каком-то смысле творческая. Это тебе не ручкой по бумаге водить! Тут сама жизнь во всем своем многоцветии и глубине. Впечатлений наберешься, сюжетов разных — не расхлебаешь потом, знай себе пиши!.. — Меня манила возможность окунуться в незнакомую среду, в самую гущу жизни, набраться опыта, увидеть и понять что-то такое, чего не понимал раньше, и, благодаря этому, подняться на ка-чественно иной уровень. Подобно Максиму Горькому я собрался «в люди», хотя и поздновато, конечно. Смутно чувствовалось, что мне как писателю не хватает именно знания жизни, ее глубинной психологии. А техникой литератуного письма, ошибочно думалось мне, я уже овладел. До такой степени, что можно о ней вовсе не беспокоиться.
Поэтому, на втором свидании я уже сам спрашивал у матери: что, и как, да сколько? Соседка по палате передала мне бумажку с адресом фирмы, и назвала имя директора — Стас. Просто Стас! Ни отчества, ни фамилии. Замолвят ли за меня словечко, неизвестно. Хотя, лучше бы не замалвливали. Соседка ведь знала от мате-ри, что я — «писатель». (Мать этим очень гордилась и хвастала при каждом удоб-ном случае.) А зачем охранной фирме писатель? Разузнает всё, разнюхает, а после ославит на целый свет. Возись потом с ним, обезвреживай подлеца такого...
Деятельность частной охранной фирмы рисовалась мне в самых романтических красках. Ложились одно на другое родственные понятия: рэкет, мафия, братки, во-ры в законе, перестрелка, вымогательство, Уголовный кодекс, Закон об оружии, разборки, стрелка... Шварцнегер, Сталлоне и Ван Дамм. Чак Норрис, Стивен Сигал и Брюс Ли. Вспомнился рассказ одного боксера-полутяжа, кандидата в мастера спорта. Он проработал в охранной фирме несколько месяцев, но вынужден был уволиться после того, как однажды ночью к охраняемому им складу приехали брат-ки на лимузинах и изрешетили из автоматов троих охранников. Сам он чудом спас-ся. По словам его, дело это вполне обычное — охранников кончать. Только вста-нешь ночью на посту — тут тебя и угрохают! — Странным образом подобные исто-рии уживались в моём сознании с образом вагончика на тихой и уютной стройке. Я, как всегда, хотел соединения несоединимого: тихой размеренной жизни и гущи острых событий, из которой я черпал бы полными пригоршнями и со всего маху бросал жгучие краски на пылающее полотно воображения. Но и в любом случае, мне надоела тогдашняя моя жизнь, я устал от самого себя и решил хоть как-то пе-ременить образ своего существования.
Первого июля 1997 года я встал в восемь часов утра, сбегал привычный часовой кросс, принял душ, оделся поприличнее (джинсы, кросовки, рубашка с коротким рукавом) и поехал в центр города. Улица Робеспьера не очень длинная, я прошел её всю и увидел в самом конце дом под номером «70». Двухэтажный деревянный ба-рак постройки пятидесятых годов, давно не крашеный, с грязными окнами. Никак не скажешь, что в нем располагается солидная охранная фирма, в которой трудятся больше ста человек (это уж я знал). «Маскируются»,— решил я и зашел во двор. Поплутав по закоулкам, нашёл нужный подъезд и оказался перед массивной желез-ной дверью. Сердце мое билось не совсем ровно: «А ну как вылетит крутизна! Как начнут пинать по почкам!..» Собравшись с духом, поднял руку и произвел перестук костяшками пальцев по гулкому металлу. Клацнул замок, дверь распахнулась. На меня смотрел, не мигая, охранник в черной униформе. На голове берет с золотой кокардой, на груди — бляха, как у гаишников, только вместо «ГАИ» написано: «ОХРАНА», двуглавый орёл раскинул золотые крылья на зелёном фоне. Всё это я мигом разглядел и, опережая, быть может, не очень вежливое обращение, осведо-мился:
— Стас здесь?
Получилось так, будто я не простой посетитель, а человек, стоящий в особых от-ношениях с директором фирмы. За такое панибратство я мог поплатиться, но при-ходилось рисковать. Хотелось произвести выгодное впечатление, и я ничего лучше-го не придумал, как напустить на себя нахальства, сделать вид, что мне все до лам-почки и, если на то пошло, видал я их всех вместе взятых и по отдельности — в од-ном месте! Хотя нельзя было и перегнуть палку. Это не тот случай, когда позволи-тельно хамить. Тут тебе не Дом литераторов!
Охранник (дай бог ему здоровья) не бросился на меня с кулаками, а молвил:
— Подождите.
И закрыл дверь.
— Станислав Борисович у себя?— послышалось из-за двери.— К нему тут при-шли.
Несколько томительных секунд пролетели. Дверь снова открылась.
— А кто спрашивает?
— Кого?— не понял я.
— Станислава Борисыча!
— Я спрашиваю! Лаптев Александр Константинович.
Охранник снова спрятался за дверь. Прошло ещё какое-то время. Наконец, же-лезная дверь распахнулась окончательно. Охранник отступил в сторону.
— Проходите.
Я бесстрашно шагнул через порог и увидел комнату пять метров на пять, зарешеченные окна, высокие потолки, пару столов, телевизор «Самсунг» с колонками, холодильник, стеллаж с каким-то хламом и два дивана, поставленные буквой «Г». На диванах сидели два мужика в черной форме — склонились над шахматной дос-кой, на которых трудно было различить черные и белые клетки. На меня они даже не взглянули. Я хотел поинтересоваться позицией, быть может, высказать пару цен-ных замечаний, но, увидев по пистолету на боку у шахматистов, сразу потерял к шахматам интерес. В комнате был ещё один человек — круглолицый тип, одетый в гражданское — брюки и рубашку, он сидел за столом с хозяйским видом и, прищу-рившись, смотрел на меня. Перед ним лежал раскрытый журнал с какими-то кара-кулями, рядом — телефон, на полке у стены — рация «Мega Iet», внутри которой что-то попискивало и потрескивало. Не сразу увидел я ещё одну дверь, в следую-щую комнату. Там, очевидно, прятался от людей директор охранной фирмы «Сейф».
Догадка моя совершенно подтвердилась: минуту спустя я сидел в мягком кожа-ном кресле возле стены, а напротив, спиной к окну — маленький лысоватый чело-век лет сорока, с круглым лицом и кротким взглядом синих глаз.
Это и был Стас — директор крупнейшей в городе частной охранной фирмы. Выдержав небольшую паузу,  директор поинтересовался целью моего визита. Я за-метил любопытство в его глазах,  и понял, что сейчас я его разочарую.
— На работу к вам хочу устроиться, — произнес я с заговорщицким видом.
— На работу...— переговорил директор.— И кем же?
— Ну этим, как его… охранником!
— Гм...— Директор склонил голову и посмотрел на свои руки, лежащие на сто-ле.— А вы что, уже работали в этой системе?
— Нет, не работал.
— Гм...
— Ну, я боксом, там, занимался, борьбой... Сто метров бегу за одиннадцать се-кунд,— глупо похвастался я. Внешность моя — человека средней комплекции, не-изгладимой печатью высшего образования и нешуточных размышлений над судь-бами человечества, совершенно четко выступала против меня. На охранника я ни-как не тянул. Поэтому приходилось приводить дополнительные соображения и на что-то такое намекать — не видимое сразу, но очень выгодное впоследствии.
— А почему вы решили стать охранником?— спросил директор, и я как-то вдруг почувствовал, что с этим человеком нет нужды говорить намеками, что-то скрывать или придумывать. По тому, как он задал последний вопрос, как посмотрел при этом, я понял, что он вполне оценил мои скромные возможности. И я решил говорить правду.
— Мне сказали, у вас платят хорошо. Вот я и подумал...
— Хорошо — это сколько?— усмехнулся директор.
— Миллион.
— У нас меньше полутора никто не получает!— заметил директор, и я, сам не знаю отчего, разулыбался. Лицо против воли разъехалось в бескрайней безобраз-нейшей улыбке, хоть за щеки держи.
— Тем более,— потупился я.
Разговор прервался.  Директор о чем-то думал, глядя на стол, я не находил воз-можным прерывать мыслительный процесс. Наконец он поднял голову.
— Мы тут в ближайшее время завязываемся с «Интуристом», и нам понадобятся охранники со знанием английского языка. Работа с иностранцами, сопровождение групп и всё такое... Вы знаете английский?
Мне ничего не стоило ответить: да, знаю. Но я сказал:
— Учил!— и тут же добавил:— Владею письменным переводом.  С разговорным, конечно, похуже. Но можно позаниматься. При желании за пару месяцев могу под-готовиться. С этим проблем нет.
Тут я не врал. Английский язык меня всегда интересовал, я даже пытался читать в подлиннике Шекспира и Лондона. Удивительную красоту их стиля, ясную звуко-пись, мелодику фразы в полной мере можно оценить лишь в оригинале. Читать по-сле этого переводы Калашниковой и Пастернака совсем не интересно. Вспомнился перевод «Мартина Идена», в котором совершенно теряется авторский ритм, сбиты смысловые ударения и встречаются такие фразы, что диву даешься: есть ли у пере-водчика вкус?..
— Александр Константинович!— услышал я и словно сквозь пелену увидел ка-бинет и его хозяина. Лондон и Шекспир отодвинулись на второй, на третий план, и вскоре пропали совсем.— Мы так сделаем,— произнес директор.— Оставьте свой телефон, а мы вам позвоним, когда будем набирать людей.
Я вытащил ручку из нагрудного кармана.
— А это... когда вы позвоните?— спросил, подавая листок с телефоном.
— В течение недели.
Директор поднялся.
— Всего доброго!
— До свидания.
Я пожал его расслабленную руку и вышел из кабинета. Двое с пистолетами всё играли в шахматы. Тип в рубахе сидел перед раскрытым журналом и хитро щурил-ся, четвертый очень серьезно смотрел в телевизор, словно стараясь запомнить все реплики и движения героев очередного сериала.  Никем не задерживаемый я про-шел до двери и покинул офис.
Домой я приехал страшно довольный: кончалась полоса неопределенности, ухо-дили в прошлое годы свободы, которой я так и не сумел воспользоваться. Мое по-коление, возросшее в семидесятые годы, совершенно не приучено было работать без того, чтобы кто-нибудь не стоял рядом и не помахивал над ухом плеткой. Обя-зательно надо, чтобы кто-то или что-то заставляло тебя заниматься полезным де-лом: учебой, работой, общественной работой. Школьника третировали учителя и родители, студента пугали армией и лишением стипендии, на производстве приду-мали систему премирования, какой нигде больше не существует кроме, быть может, Китая да Монголии. Не работать при «развитом социализме» было невозможно. Не быть полезным обществу — немыслимо. Закоренелые преступники рядом с тунеяд-цами в глазах общества выглядели симпатичнее. Человек, отказавшийся от работы, был до перестройки невозможен. И всё бы ничего, но такая система напрочь отби-вала у людей инициативу. Человек переставал отвечать за самого себя, потому что за него думали и отвечали другие; другие направляли его движение и не давали сде-лать неверный шаг. А когда «оковы тяжкие упали», выяснилось, что жить в услови-ях свободы мы совершенно не умеем (даже той ублюдочной свободы, которую мы имели в середине 90-х годов).
Работая с восемьдесят третьего по девяносто пятый на заводе по производству радиоаппаратуры, я вставал ежедневно в шесть часов утра, бежал часовой кросс в любую погоду, завтракал, а затем ехал на другой конец города, чтобы в восемь три-дцать (и ни минутой позже), получить свой пропуск на проходной и быстрым шагом пройти на рабочее место. Домой я возвращался в десять вечера (после тренировки по футболу или игры). Суббота негласно считалась рабочим днём. И ничего! Всё нормальным казалось, не очень и в тягость было, даже наоборот — я успевал сде-лать кучу разных дел: вел дискотеки, активно занимался профсоюзной работой, иг-рал в футбол за сборную завода на первенстве города, учил студентов политехниче-ского института на полставки, писал кандидатскую диссертацию и, в дополнение ко всему, начал писать рассказы (с осени девяносто первого года). Как мне хватало времени на всё — трудно теперь объяснить. В девяносто седьмом я уже нигде не работал, дискотеки не вел, студентов не учил и кандидатскую не писал; единствен-но, занимался литературным трудом. Но так странно получилось: в девяносто седь-мом году я писал меньше и хуже, чем, например, в девяносто четвертом — в самый разгар научно-производственной эпопеи. В девяносто седьмом я уже не вставал в шесть утра и не читал до двух часов ночи художественные книги, научные журналы и словари. Не изнурял себя чрезмерным напряжением, когда и во сне не было мне отдыха: всё крутились перед глазами интергалы, учебные планы, трёхмерные гра-фики, мерещились планерки, кандидатские экзамены, герои моих рассказов обсту-пали плотным строем... Как только исчезли из моей жизни проходные и система пропусков, я посчитал необязательным вставать ни свет ни заря: просыпался когда хотел — часов в десять, долго раскачивался и лишь в полдень садился за работу. Часов до трех поработаешь, а там обед приспел. Ещё в город надо съездить, в изда-тельство зайти, в Доме литераторов поторчать; знакомый, глядишь, попадется — тоже нельзя пройти мимо. Глядь, уж вечер наступил. Кино не забудь посмотреть, футбол какой-нибудь, «Поле чудес», «Взгляд» — всё равно! — лишь бы не напря-гать мозги. И некому было крикнуть мне: вставай! Хватит бездельничать! Не спи до одиннадцати, не трать время на всякую ерунду. Сколько пустых газетных статей пропускаешь ты через себя? Сколько глупых и пошлых фильмов смотришь от нача-ла до конца? Сколько пустых разговоров ведёшь, злословишь, обсуждаешь знако-мых, хвастаешься и мечтаешь о несбыточном, вместо того, чтобы упорно рабо-тать?.. Но некому было крикнуть. Ушли из нашей жизни надсмотрщики, а сами мы не приучены были спрашивать с себя. Необходимо время, чтобы воспитать в себе нового человека. Наверное, нам уже это не под силу. Это программа для будущих поколений. Мы можем лишь способствовать развитию новых качеств у детей своих. На них вся надежда.
Разговор с директором «Сейфа» состоялся в понедельник, а в среду мне позвони-ли. Вежливый мужской голос назвал меня по имени-отчеству и попросил явиться в офис для собеседования, которое должно было состояться на другой день в одинна-дцать часов. Тут уж я возликовал! Судя по быстроте событий, по тональности ре-чей, дело представлялось в самом выгодном свете. Такая оперативность даже сму-щала. Я успел отвыкнуть от подобного темпа событий.
На следующее утро я отправился на собеседование. День выдался жаркий, сол-нечный. Пришла пора отпусков, город опустел и стал тише. В такую-то пору, дума-лось мне, в самый раз начинать новую жизнь. Народ расслаблен — потому, не так заметна будет собственная неуклюжесть.
Я, по своему обыкновению, опоздал на несколько минут. Возле подъезда уже прохаживался рослый коротко стриженый парень в белой футболке с коротким ру-кавом.
— На собеседование?— спросил я, заметив его рассеянный взгляд и неуверенную улыбку.
— Ага,— обрадовался он.— Ты тоже?
Я кивнул. Парню было лет двадцать, мне — тридцать шесть. Но я не обиделся на такое панибратство. Я знал, что выгляжу моложе своих лет, на улице любой шкет мог запросто подойти ко мне и спросить закурить.
— Не вызывали ещё?— кивнул я на дверь.
— Нет,— замотал тот головой.
— А сам не заходил?
— Нет.
Парень заметно нервничал. Видно, сильно хотел устроиться. Я, напротив, был спокоен, — это позволило мне понять, что из нас двоих парень безоговорочно вы-игрывает. Он был выше меня сантиметров на десять, фигура крепкая, мускулистая, лицо приятное и какое-то просветленное. В глазах — наивность и готовность по-служить чему-нибудь со всем жаром неопытной души. «Без вариантов,— решил я,— он пройдет!»
— Пойду узнаю,— сказал я и вошел в подъезд.
Охранник, другой уже — коренастый и круглолицый, — всё в той же черной форме, узнав о цели визита, велел нам заходить и ждать. Выглянув наружу, я позвал парня. Чинно уселись мы на мягкие сиденья и стали смотреть телевизор, как бы по-казывая, что нам тут всё привычно и не очень даже интересно. Пистолеты, дубинки и наручники — такая мелочь, что не стоит и глядеть на них. Однако оба мы внима-тельно присматривались ко всему. Я заметил в углу холодильник и электрическую плитку. Сразу у входа  оружейная комната. Туда зашел круглолицый охранник и, вытащив из железного сейфа пистолет и медные патроны на деревянной подставке, стал заталкивать патроны в обойму. Пружина, видать, была тугая, и он орудовал двумя руками, мотаясь всем телом и багровея от усилия. За столом снова сидел че-ловек в обычной гражданской одежде, правда, не тот, что был в первый раз. (Позже я узнал, что в гражданке ходит менеджер, которому форму носить не обязательно).
Дверь вдруг распахнулась, и вошел стремительной походкой мужчина лет три-дцати. Черные джинсы, черная куртка, кабура под мышкой колышется. Задержав-шись на секунду, скользнув равнодушным взглядом по комнате, он проследовал в кабинет директора. За ним появился ещё один — очень упитанный и с физиономией таксиста, одетый абы как бы. Были это заместитель директора по общим вопросам и начальник штаба. Они на пару занимались кадровой политикой и вели всю опера-тивную работу.
Через минуту из кабинета донеслось:
— Игореха, запускай!
Охранник кивнул на дверь, продолжая смотреть телевизор:
— Заходите.
Я поднялся. Прямо передо мной висели часы — круглый белый циферблат, чер-ные ажурные стрелки: пятнадцать минут двенадцатого. Третье июля, среда. В эти минуты решалась моя судьба на два ближайших года.
В кабинет директора я вошел спокойно, с неожиданно легким настроением. Сле-дом протиснулся боком парень, на лице его уже не было улыбки, он ожидал, оче-видно, худшего. Нам предложили садиться, и мы устроились на низком кожаном диване, располагающем более к дружеской беседе, чем к официальному разговору. Хозяева кабинета расположились на стульях спиной к окну, так что лица их против света были плохо видны. Всё же я заметил на них чрезмерную серьезность. Кажет-ся, я один воспринимал происходящее как игру. Сам я многократно проводил подобные собеседования работая начальником сектора в конструкторском бюро, и хо-рошо знал, как трудно с одного раза понять — что за человек сидит перед тобой. Годы пройдут, прежде чем узнаешь его сколько-нибудь хорошо. Но эти двое, ка-жется, всерьез думали, что смогут заглянуть мене в душу. Забавляло меня и то об-стоятельство, что оба они были лет на десять меня моложе.
Первым заговорил круглолиций — флегматичный тип с повадками таксиста. Го-лос у него был хриплый и говорил он небрежно, словно затрудняясь ворочать язы-ком.
— Меня зовут Виктор Андреевич, я заместитель директора по общим вопросам. А это,— склонил голову вбок,— начальник штаба, Юрий Николаевич. Мы пригла-сили вас, чтобы побеседовать. Тут у нас образовалась вакансия, и мы должны при-нять на работу одного охранника. Желающих работать у нас много, мы предвари-тельно рассмотрели десять кандидатур и пригласили для разгорова вас двоих.
Я кивнул. Приятно было слышать, что ты, оказывается, уже прошел предварительный отбор.
Круглолицый продолжил:
— Сейчас мы с Юрием Николаевичем зададим вам несколько вопросов, после чего примем окончательное решение.
Я снова кивнул и вздохнул: скорей бы уж начинали. Надобно сказать, что к этому времени у меня появились некоторые сомнения относительно моей будущей работы охранником — ничего конкретного, лишь смутные подозрения, что не все так глад-ко будет, как думалось вначале. Быть может, стоило крепко подумать, прежде чем совать голову неизвестно куда. Но дело уже закрутилось, и я словно со стороны на-блюдал за развитием событий.
Юрий Николаевич — крепыш с развитой мускулатурой, глаза навыкате, орлиный нос (совсем как у меня) — подвинулся на краешек стула и наклонился вперед. Во рту его я вдруг заметил спичку, которую он неизвестно для чего мусолил и кусал. Он положил перед собой здоровущие волосатые кулаки и задал первый вопрос:
— В охранных структурах до этого где-нибудь работали?
Мы с сожалением ответили, что нет, не пришлось.
Переместив спичку слева направо, крепыш начал нас пытать.
— Представьте такую ситуацию: вы охраняете объект. В это время в пределах прямой видимости наблюдаете совершающиеся противоправные действия. Что вы будете делать — вмешаетесь или останетесь на посту?
Вопрос показался сначала очень простым. Но по тому, как он был задан, с какой интонацией, можно было предположить, что за ним скрывается подвох. Я заметил краем глаза, что соседу моему не терпится отвечать, и демонстративно откинулся на спинку, закинул ногу на ногу, как бы отодвигаясь на вторую роль.
Сосед мой не знал колебаний. Пару месяцев назад он демобилизовался из погра-ничных войск и не избавился ещё от дембельских замашек. К тому же и по натуре он был искренний, увлекающийся человек. Он выразил полную решимость вме-шаться и разогнать бандитов.
Лицо заместителя нахмурилось. Видно, он ожидал чего-то другого.
— Уточняю,— произнес он с нажимом.— У вас нет никакого оружия и вы не имеете права покидать свой пост.
Сосед сразу растярялся, глаза его забегали.
— Ну... я могу позвонить в милицию.
— Рядом нет телефона.
— Попрошу кого-нибудь...
— Вы один на объекте, время позднее и никого нет поблизости.
Тут я понял, чего добивался спрашивающий. Он хотел внушить с первого шага, что главное для частного охранника — это охраняемая им частная собственность, а всё остальное — не его ума дело. Пускай рядом рвутся гранаты и убивают людей — охранник должен неколебимо стоять на посту, это есть его главная обязанность. Мысль эту я понял, но всё-таки не мог взять в толк: почему нельзя покинуть пост хотя б на десять минут? Сосед мой также этого не понимал. Он упорно гнул свое:
— Я могу использовать в качестве оружия подручные средства.
— Какие? Метлу?..
После подобного замечания парень окончательно сник. Карта его оказалась бита в самом начале. Уши покраснели, голова свесилась. Отвечать он больше не хотел.
Допрашивающие обратили взоры на меня.
— Ну а вы как будете действовать?
Ответ предполагался столь очевидный, что мне совестно было его сказать. По-этому я начал пространно:
— Вообще-то, насколько я знаю, в уголовном кодексе существует статья за не-вмешательство. Представьте ситуацию: вы охраняете какой-нибудь оптовый склад и видите совершающееся насилие над женщиной. Неужели вы будете на это спокойно смотреть?
Такой поворот озадачил спрашивающих.  Они, видать, не привыкли к подобным вольностям. А я не собирался подстраиваться под их схемы. Даже ради миллиона я не желал говорить глупости.
— А если это провокация? Если вас хотят выманить со склада?— нашёлся нач-штаба, соображавший побыстрее зама по общим вопросам.
— Маловероятно,— пожал я плечами.— Хотя, чего не бывает. Но с другой сто-роны, если у меня нет ни оружия, ни связи, то зачем меня и выманивать? Зайдут прямо на склад и возьмут, что хотят. Они-то, верно, не с пустыми руками будут?
После такого разъяснения тема была окончательно убита.  Кто тут вышел побе-дителем, я не понял.
Но вопросы на этом не закончились. Беседа только начиналась. Начальник штаба посмотрел на меня не то с уважением,  не то осуждающе, и вдруг спросил:
— Вы кем работали в последнее время?
— Журналистом в газете.
— Да-а?.. — Сообщение это сильно удивило присутствующих, включая и моего соседа.
— И что делали?
— Ну что — статьи писал. Газета называлась «Иркутская культура»,  тематика у нее была соответствующая — театры, музеи, памятники архитектуры, обзор литера-туры и тому подобное.
— А уволились почему?
— Платили мало.
— Сколько?
— Пятьсот шестьдесят.
Начальник штаба ухмыльнулся и посмотрел на зама по общим вопросам.
— А что так?
Я понял, что ребятам захотелось поболтать. Я бы и сам не прочь потрепаться, но предпочитал говорить не о себе.
— Газета — это не то место, где бы я хотел работать,— пояснл я. — Мне бы чего попроще, да чтоб зарплата была побольше.
— А какая зарплата вас устроит?— спросил зам.
— Миллион.
— А вас?— посмотрел на соседа.
— Миллион,— повторил тот.
— Понятно...
Последовала пауза. Стало окончательно ясно, что экзаменаторы сами запутались и не знают, о чем спрашивать. Очевидно, все собеседования держались у них на трех-четырех вопросах, да на вдохновении, которое посещало их не всякий раз.
Первым опамятовался начштаба.
— Хочу предупредить, что все наши сотрудники занимаются в секциях рукопашного боя и стрельбы. Это обязательно! — Сказав так, он вопросительно по-смотрел на нас. Мы замешкались с ответом, и он не удержался:— Вы согласны тре-нироваться?
— Конечно,— сказал сосед.
— Согласен,— сказал я и добавил:— Давно мечтал позаниматься в какой-нибудь секции, даже хотел в платную записываться.
Тут я не врал: боевые искусства всегда мне нравились; в юности я занимался боксом и борьбой — без особых, правда, успехов, но с большим энтузиазмом (так, что мне даже нос сломали).
— У нас платить не придется, фирма всё оплачивает,— заверил зам по общим вопросам, и все облегченно вздохнули, словно пришли к согласию после трудных переговоров.
— Два раза в год все охранники сдают экзамены и зачеты, не сдавшие подлежат увольнению,— сообщил начштаба. А зам дополнил:
— Зарплата напрямую зависит от квалификации охранника. Возможности про-фессионального роста не ограничены!
Такие приятные новости подействовали на меня расслабляюще. Я уже согласен был тренироваться по двенадцать часов в день, стрелять с завязанными глазами и разбивать головой кирпичи. Дело и не в деньгах вовсе было — во мне разгорелся спортивный азарт. Но начштаба и тут не утерпел, подлил-таки ложку дегтя в им же нарисованную бочку меда.
— Бывает у нас и такое,— сказал он и криво улыбнулся.— Приходит новичок на тренировку, получит пару раз по ребрам, и больше его не видно. Надеюсь, с вами такого не произойдет?
— Не-е-е!
— Ни в коем случае!
— Как можно!..
Незаметно собеседование превратилось в напутствие. С нами разговаривали уже как со своими. Но я всё же помнил, что вакантное место всё-таки одно. Ещё я знал: брать на это место нужно моего соседа.
— Ну ладно,— подвел черту начштаба.— Сейчас вы заполните анкету и напишете автобиографию. Только пишите поподробнее. Расскажите об увлечениях, какими видами спорта занимались, о том, каким видите свое будущее. После этого можете быть свободны. Через пару дней мы сообщим наше решение. Ясно?
— Ясно.
Нам дали по сдвоенному бланку с вопросами, несколько листов красивой белой бумаги и выпроводили в общую комнату. Там мы сели за стол и начали писать.
С анкетой я покончил довольно быстро. Были там обычные вопросы — где ро-дился, да когда в школу пошел и зачем, да когда закончил и что делал после и о чём думал. Позабавил такой вопрос: «Почему вы хотите работать охранником?» Пред-лагались варианты ответов: «1. Считаю это смыслом своей жизни. 2. Хочу попро-бовать свои силы. 3. Привлекает высокая заработная плата. 4. Иные причины.»
Я выбрал второй пункт. Товариц мой указал первый.
Сложнее было с автобиографией. Тут уже не отделаешься стандартными формулировками. Требовалось подробное жизнеописание, такое, чтобы работодатели не могли усомниться в доброкачественности предлагаемого материала. Но сообщать всю правду о себе я не хотел. В самом деле, не мог же я указать, что я член Союза писателей России, да к тому же кандидат технических наук! Меня бы просто не взяли на работу. Да хоть бы и не стоял вопрос о работе,— мы живем в такое замечательное время, что лучше промолчать о том, что ты кандидат наук и в некотором роде писатель. Стоило, к примеру, кому-нибудь из моих знакомых уз-нать об этом, как сразу менялось отношение ко мне, пропадала простота и естественность и, напротив, возникали подозрительность и осторожность, в глазах читалось недоумение, словно я перестал быть обычным человеком, а стал чем-то вроде пришельца с другой планеты. До сих пор ведь ходят у нас анекдоты про то, как «одна женщина закончила два института, а потом с ума сошла». В подобное верят охотно. Излишняя учёность в народе не поощряется. Хошешь быть счаст-ливым? — будь как все! Не лучше и не хуже. Обе крайности губительны. Охранная фирма, в которую я нанимался, образованностью не блистала: самое подходящее для нее образование — армия, а средний возраст — двадцать лет. Я, кстати сказать, и в армии-то не служил. Так что дело мое совсем было бы худо, не сокрой я некоторые вопиющие факты. Впрочем, газетная работа не пропала даром: автобиография у меня получилась цельная и относительно честная. Я осветил в ней одну сторону своей жизни и вовсе не касался другой.
Привожу её здесь с некоторыми сокращениями.
«АВТОБИОГРАФИЯ
ЛАПТЕВА АЛЕКСАНДРА КОНСТАНТИНОВИЧА
Я, Лаптев Александр Константинович, родился в Иркутске 26.12.1960 г. С 1968-го по 1978 года учился в средней школе. С двенадцати лет активно занимался спортом, сначала игровыми видами — баскетболом и футболом, затем единобор-ствами — боксом  и классической борьбой.. Участвовал в чемпионатах города и области. Больших высот не достиг, хотя кое-чему научился. К недостаткам своим отношу низкую специальную выносливость и отсутствие акцентированного удара. Развивать эти качества путем тяжелой работы мне тогда не хотелось, и я, учась уже в университете, переключился на футбол. Тут меня по лицу почти не били, к тому же я имел хорошую реакцию и бежал 100 метров за 11,5 сек, — и на долгие годы я увяз в футболе, о чем, в принципе, не жалею.
Закончив школу, в 1978г. поступил на физический факультет ИГУ, который за-кончил в 1983-м, был распределен на завод радиоприемников в конструкторское бюро («ИКБРС»), где и проработал почти 12 лет сначала инженером, потом на-чальником сектора. Ничего особенного за это время не случилось, если не считать развала некогда мощнейшего оборонного предприятия, произошедшего одновре-менно с развалом всей российской экономики.
В апреле 95-го я уволился с завода и перешел работать в Восточно-Сибирское книжное издательство, в котором пробыл примерно год, вплоть до момента его фактического банкротства. Затем с полгода работал в газете «Иркутская куль-тура»:  писал статьи на самые мирные темы — о театрах,  о поэтах и писате-лях, о музыке и памятниках архитектуры. Но маленькая заралата и непомерная скука вынудили меня оставить эти опыты, и с января 97-го я фактически безра-ботный.
В настоящее время проживаю с матерью, пенсионеркой. Отец, инвалид войны, умер в 1994 году. Старший брат (1947 г.р.) живет отдельно.
В армии не служил.К суду не привлекался. Не курю, выпиваю умеренно.
Говорить о наклонностях своего характера мне трудно. Но всё же попробую назвать некоторые, касающиеся работы охранника. По натуре я не агрессивен, стараюсь не бить лишний раз людей по лицу. Считаю, что большинство кон-фликтных ситуаций может быть разрешено без мордобоя и увечий.
Спортом занимался с небольшими перерывами до 95 года, а теперь бегаю ка-ждое утро кросс 5 км — сказывается привычка к физическим нагрузкам.
За свою жизнь убедился, что дисциплина и настойчивость помогают достичь любой цели.
Деятельность охранного агенства я пока представляю не очень четко, но то, что знаю, мне нравится: это живая, динамичная работа в постоянно меняющих-ся условиях; работа, требующая как хорошей физической подготовки, так и уме-ния нестандартно мыслить и быстро принимать решения. Устраивает меня су-точный режим и, конечно же, привлекает немалый заработок. Что такое дисци-плина я знаю, и надеюсь, что буду исполнять обязанности охранника на должном уровне.

4 июля 1997 года.»
Не знаю, какова была первая реакция у руководства фирмы. К счастью, я её не видел. Но общий результат оказался положительным. Когда через пару дней я прие-хал в офис, снова с опозданием, то первым делом увидел своего товарища: он ходил возле подъезда и внимательно рассматривал землю, по которой ступал.
— Не вызывали ещё?— спросил я, пожимая его руку.
— Да я уж был,— ответил тот и отвернулся.
Я приостановился.
— И что сказали?..
— Ничего. Велели обождать. Они, кажись, тебя берут.
И снова двойственное чувство овладело мной. Конечно, приятно было узнать, что я опередил нескольких конкурентов, в том числе и такого замечательного парня. С другой стороны, я всё лучше понимал, что мне предстоит отнюдь не легкая про-гулка. Совсем не то меня ожидает, что я себе навоображал. Ещё бы два дня и я, быть может, отказался вовсе от работы. Даже, помню, была у меня мысль сказать во время собеседования, что, мол, возьмите пока «вот его» (соседа), а я согласен подо-ждать немного. (Я бы пока за жимолостью съездил в Тайгу и обдумал всё хоро-шенько.) Но я промолчал, — неловко сделалось. Что ж получается? Пришел устраи-ваться на престижную работу, и сразу на попятную! Что-то похожее было у Джека Лондона. В начале писательской карьеры, когда он не был ещё знаменит и прозябал в нищете, он соглашался на любую работу, в том числе поденную — вроде выбива-ния ковров и стрижки лужаек перед домами, даже пробовал торговать швейными машинками от какой-то фирмы. Узнав о вакансии почтальона, сдал экзамен лучше всех и попал в лист ожидания под первым номером. Заработок почтальона  состав-лял 60 долларов в неделю — очень приличный по тем временам. Многие американ-цы в конце девятнадцатого века зарабатывали по доллару в день — и ничего, не умирали с голоду. Когда вакансия освободилась и Лондона вызвали в почтовое ве-домство, он заколебался: бросать ли ему литературную деятельность ради устойчи-вого заработка или потерпеть ещё немного и ухватить-таки за хвост птицу литера-турного счастья (было предчувствие успеха). Джек честно рассказал чиновнику о своих сомнениях и предложил передвинуть его на второе место в списке очередни-ков, приняв пока другого претендента, а он пока ещё подумает. Чиновник на это предложил ледяным тоном немедленно выходить на работу, или Лондона вовсе ис-ключат из списка. Джек вспылил и покинул кабинет, громко хлопнув дверью. Впо-следствии он благославлял судьбу за то, что всё так получилось. Кто знает, как бы всё сложилось, согласись он на должность почтальона в самый ответственный мо-мент своей жизни, когда до читательского признания оставалось всего несколько месяцев. Мне кажется, Лондон всё равно стал бы знаменитым писателем, однако сам он в этом сомневался.
Я часто думаю о роли случайностей в нашей жизни. Слишком часто они играют определяющую роль. Бросил человек пару лишних слов — и закрылась казавшаяся обеспеченной перспектива, жизнь пошла по другому руслу. Так путник в лесу про-ходит мимо едва заметного ориентира, и после, через много дней его чуть живого находят за добрую сотню километров от жилья в самом неожиданном месте. Другой идет проторенным путем, да хоть то же золото ищет. И вдруг нечаянно сбивается с дороги, оказывается там, где никто ещё не оказывался; но именно в этом месте со-крыта богатейшая россыпь, и он один обогатисля, а все остальные ничего не нашли. Где найдешь, где потеряешь? — неведомо. Но польза непредсказуемых поступков очевидна. Вспомним историю науки! Таблицу Менделеева, детектор Попова, пени-циллин, радиацию и булочки с изюмом придумали случайно, благодаря «непра-вильным», случайным поступкам и суждениям.
Применительно к себе: что считать нетрадиционным поступком? То ли, что я пошел работать в частную охрану? Или то, что будучи уже принятым в штат, хотел от этой чести отказаться? Неизвестно. Неизвестны последствия альтернативного поведения. История не терпит сослагательного наклонения. В том числе история отдельно взятого человека. Никогда уж я не узнаю, что было бы, откажись я летом девяносто седьмого от работы в охранной фирме. Так же не узнаю, что было бы, не прими я весной девяносто пятого предложение стать редактором литературного альманаха «Свой голос». Не лучше ль было плюнуть на всё и уехать в свою одно-комнатную квартиру, чтобы сочинять с утра до вечера повести и рассказы, не думая о куске хлеба, о долге своем перед обществом, растоптав даже и здравый смысл?.. Никогда я этого не узнаю. А жаль! Так жаль, что нестерпимо хочется порой перене-стись на машине времени на десять лет назад и хотя бы раз в жизни поступить во-преки здравому смыслу и единственно во исполнение собственной прихоти. Хотя, какая там прихоть — по четырнадцать часов в сутки просиживать за компьютером, питаться впроголодь и жить в полном одиночестве — это уже не прихоть, это что-то другое.
В девяносто пятом у меня не хватило решимости отказаться от заманчивого предложения стать редактором, а в девяносто седьмом — от ещё более заманчивого предложения стать охранником. В результате, я сначала сбился с четкого рабочего ритма, а потом и вовсе бросил писать. Если 94-м я написал десять полновесных по-вестей, половина из которых уже опубликована, то 96-м эта цифра уменьшилась ровно вдвое, и главное, заметно упал уровень письма. А с июля 97-го по июнь 99-го я вообще не написал ни строчки. Вот тебе и здравый смысл!
Но, не буду забегать вперед. Девятого июля 1997-го года, я с радостью принял весть о том, что меня зачислили в штат охранником с окладом полтора миллиона рублей в месяц. На следующий день мне надлежало выйти на объект, для чего при-быть в офис к семнадцати тридцати. Я поблагодарил за оказанную честь и поинте-ресовался — когда начнутся тренировки. Выяснилось: рукопашным боем занима-ются дважды в неделю: по средам с часу до трех и в субботу с девятнадцати до два-дцати одного; стрельбой — в понедельник вечером в шесть и в пятницу утром в де-вять. Тут же сообщили, что работать я буду с понедельника по пятницу — с восем-надцати до двадцати одного, а в субботу — с девяти утра до девяти вечера. Воскре-сенье — выходной. Получалось так, что все вечерние тренировки я пропускал, оста-вались лишь дневные — в среду карате, и в пятницу стрельба. Девятого была среда, к великому моему сожалению, в этот день на тренировку я уже не успевал. Допы-тываться — что за объект предстояло мне охранять, я не стал. Начштаба посадил меня в «Уаз», и мы поехали в некую «Росу» выбирать мне аммуницию.
«Роса» — это специализированный магазин, снабжающий  спецподразделения формой и соответствующей атрибутикой. Расположен в центре города, но так хитро запрятан, что второй раз я дорогу туда не найду. Мы зашли на склад, и кладовщик, смерив меня взглядом, выбрал брюки и жилет зеленого цвета: размер пятидесятый, третий рост. Я померил — в самый раз, ушивать не надо. Позже в офисе получил широкий офицерский ремень, дубинку и берет с кокардой. Сама по себе форма мне понравилась, но я не представлял, как буду ходить в ней по улицам. Встретишь ка-кого-нибудь знакомого литератора, потом разговоров не оберешься. Любят пишу-щие люди посудачить! Не хуже какой-нибудь старушки перемывают кости своим товарищам. Преобладает при этом осуждательный уклон. Это потому, что совре-менный российский писатель стоит на страже неписанных норм морали и нравст-венности, сам он — образец духовности и чистоты. Поэтому сам Бог ему велел по-учать и осуждать. Иначе он не может. Иначе он и не писатель вовсе, а так, журнали-стишко какой-нибудь, обыкновенный человек, про которого и говорить противно.
На следующий день, выспавшись как следует, успев и почитать, и посмотреть телевизор, и послоняться по квартире, я нарядился в новую форму и поехал в офис. Уже к вечеру дело шло, народ домой возвращался, а я только ехал на работу. Чудно!
В половине шестого я стоял перед знакомой железной дверью. Дежурный не хо-тел сперва меня запускать. Разобравшись, пустил-таки, и минут десять я сидел на диване, слушал препирательства на тему — кому сопровождать меня   на   объект.   Назывался  объект  довольно  симпатично  — «Апельсин». Я так и решил,  что все объекты  имеют  кодовые названия, вроде тех, что давали секретным разработкам на заводе радиоприемников: «Арбалет», «Соболь», «Магистраль», «Луч», «Букет», «Гиацинт» и тому подобное. Но ошибся. Апельсином вполне легально звался про-дуктовый магазин, кодом же для него служили обычные цифры. Кажется, двадцать семь. Мне, кстати, также присвоили номер — семьсот пятьдесят шестой. Так и дол-жен был я докладывать через каждый час: семьсот пятьдесят шестой с двадцать седьмого сообщает: На объекте всё в порядке, никто не лезет, пьяных не видать! — Обычная милицейская практика. У них там всё на цифрах да позывных.
Недолго поспорив, знакомый уже мне менеджер в джинсах и свитере вышел из-за стола:
— Пойдем.
Мы вышли на улицу и потопали в сторону гостиницы «Ангара».  Ходу было меньше десяти минут. Менеджер так напутствовал меня:
— Ты там не говори, что первый день охранником работаешь. Скажи, что с дру-гого объекта перевели.
И, немного погодя:
— Вообще, объект спокойный. Происшествий там почти не бывает.
(Забегая вперёд скажу, что некоторое время спустя, после меня уже, на этом объ-екте застрелили охранника; после чего магазин прикрыли — теперь там склад).
Тогда я не стал уточнять, что значит «почти».
Мы пересекли улицы Робеспьера и Ленина, прошли через сквер Кирова и вышли на гостиницу «Ангара». С северной стороны ее и располагался объект с таким вкус-ным названием. Бетонное крылечко из двух ступеней, распахнутая настежь желез-ная дверь, за ней — узкое помещение длиной метров десять и шириной около трех. Магазин работал без обеда и без выходных, с девяти утра до девяти вечера. Две па-ры продавщиц менялись через два дня, наматывая за месяц по сто восемьдесят ча-сов. Зарплата — около миллиона (не долларов, конечно). Ассортимент продуктов достаточно разнообразный — от элитных вин и коньяков ценой семьсот тысяч руб-лей за емкость, до обыкновенной кильки в томатном соусе ровно за четыре тысячи пятьсот.
К нашему приходу продавщицы уже отстояли девять часов и выглядели устав-шими. Одна была маленького роста, белокурая, лет сорока. Другая высокая и худая, молчаливая девица со строгим взглядом серых глаз. Обе встретили меня равнодуш-но, глянули устало и отвернулись. Видно, тут перебывало немало охранников.
Сопровождающий обвел рукой помещение и сказал:
— Вот твоя территория. Пьяных гони. В случае нападения первый удар принима-ешь на себя. Сигнал тревоги — три пятерки. Я пошел!
Уже в дверях оглянулся:
— Не забывай докладывать каждый час. — И вышел.
Что мне делать и как себя вести — во всех без исключения ситуациях,— я со-вершенно не представлял. Ходить ли вдоль витрины, залитой ярким светом и свер-кающей красивыми импортными упаковками, или стоять на входе и буравить посе-тителей тяжёлым взглядом; а может, встать в углу и оттуда тихо созерцать... Ника-ких инструкций я не получил. Даже минимальной беседы со мной не провели. Ору-жия мне пока не полагалось. Каким боком отражать нападение, я не знал. Вся наде-жда на телефон… да на быстрые ноги.
Входили изредка покупатели, рассматривали витрины с умным видом. Продавщицы равнодушно отвечали на вопросы, подавали товар и щупали купюры. Я стоял у стены и чувствовал себя идиотом. Глянул на часы — прошло всего десять минут. Бог ты мой! Да тут с ума сойти можно за три-то часа!
Неожиданно ко мне обратилась белокурая продавщица:
— Вы сядьте на стул. А то тяжело стоять всё время.
Я оглянулся и увидел в уголке, между морозильником для рыбы и холодильником для напитков деревянный стул. Он стоял удобно: не загораживал про-ход, позволяя видеть всё помещение. Я прошел два метра и, тяжело вздохнув, опус-тился на сиденье. Уф!..
— Жарковато у вас,— произнес, желая как-нибудь отблагодарить продавщицу. Пустое ее замечание заметно ободрило меня. Я вспомнил, что продавцы очень лю-бят, когда у них покупают товар, и тут же купил литровую бутылку «Sevan-up». Стоила она тогда ровно шесть тысяч — чудесный напиток с тонким лимонным вку-сом.
— Хороший лимонад!— похвалил я.
Белокурая продавщица мило улыбнулась. Другая бросила изподлобья насторо-женный взгляд. Я отставил бутылку и снова глянул на часы: двадцать пять минут седьмого. Ещё два с половиной часа. Если разобраться — пустяк! Не успеешь огля-нуться, домой нужно собираться. Главное, о времени не думать. Если будешь ду-мать о времени, тогда долго покажется. А лучше тянуть потихоньку лимонный на-питок и думать о своём. Наблюдать события, накапливать впечатления. Вот она — жизнь! Вот они — характеры народные! Смотри, анализируй, запоминай на буду-щее.
Я смотрел, но ничего особенного не видел. Вот две продавщицы, молодая и мо-лодящаяся. Вот покупатели — всех возрастов и настроений. Вот руки покупателей — одинаковыми движениями отсчитывают деньги и берут товар. Вот жаркий лет-ний вечер — вполне обычный в бесконечном ряду таких же вечеров. А вот я — та-кой же как все, только в форме — стою, смотрю — дурак-дурком!
Магазин опустел. Одна продавщица ушла в подсобку, другая уселась возле при-лавка и взяла в руки спицы для вязания. Опустила голову и вся ушла в работу. Хлебнув напитка, я встал со стула и направился к выходу. Вышел на крыльцо. Яр-кое желтое солнце. Зелень тополей. Оживленная автобусная остановка в пятнадцати метрах и куча народа на ней... Идут мимо горожане, поодиночке и парами. Стара-юсь угадать — кто из них зайдет в магазин. Никто не заходит. Оно и хорошо! Спо-койнее. И чего так долго магазин работает?  Закрывали бы в семь и баста! Только людей зря мучают. Всё равно покупателей нет. Только я так подумал, откуда-то сбоку вынырнули два парня, причем один с большой черной собакой, что-то вроде Ризеншнауцера. Они быстро прошмыгнули в магазин, а я стал усиленно размыш-лять: имел ли я право пропускать собаку? Насчет собаки мне ничего не говорили. Про пьяных — да, говорили! Пьяных нельзя пускать. А вот что делать с собаками?..
Я зашел внутрь. Парни стояли у залитой светом витрины и выбирали рыбные консервы. Собака, высунув розовый язык, смотрела на бутылки с коньяком. Кудрявенькая такая. Продавщицы не выглядели обиженными, и это успокаивало. Ну а если бы мне пришлось их выгонять — как бы я это сделал? Подошел бы и сказал просто: «Уберите, пожалуйста, собаку!» Или нет, лучше твердо заявить: «Выведите собаку из магазина!» А можно крикнуть без затей: «Эй, приятель, убери-ка собаку отсюда. Ты чё, законов не знаешь?» Последний вариант мне понравился больше других. Но какая последует реакция? Ответит он,  к примеру: «Да пошел ты!..» Что мне, драться с ним? Да пошел он сам со своим ризеншнауцером!.. Я снова вышел на крыльцо. В конце концов, насчет собак меня не инструктировали. Сунул руки в карманы и плюнул на землю. Поджал губы, посмотрел на часы. Однако, нервная ра-бота.
Без пяти минут семь я поинтересовался у продавщиц наличием телефона.
— В подсобке,— сказала белокурая и кивнула головой себе за спину. Я прошёл осторожно между холодильных установок, мимо ящиков с вином, по черным элек-трическим шнурам и попал в квадратную комнатку полтора метра на полтора. Хо-лодильник, стул, стол и телефон «панасоник» на столе. Набрал одному мне извест-ный номер и услышал в трубке:
— Оперативный дежурный фирмы Сейф слушает!
— Это... гм...— поперхнулся я на первом же слове.
— Чего-чего?
— Это я, ну этот, как его... Лаптев!
— Лаптев?
— Лаптев.
— Говори, Лаптев.
— У меня тут всё нормально. Происшествий нет. Всё хорошо.
— Молодец, раз хорошо!— отрезал дежурный, и сразу послышались гудки. Не-сколько секунд я прижимал трубку к уху,  боясь увидеть позади ухмыляющуюся физиономию. Но позади никого не было. Я опустил трубку и отер рукавом вспо-тевший лоб.
Через минуту я стоял в торговом зале и тупо разглядывал витрины. Работа ох-ранника оказалась совсем не такой,  как я предполагал. Никакого криминала, ни рэкета, ни крутых разборок. Всё чинно, благородно. Заходят покупатели, вполго-лоса переговариваются, тычут пальцем в понравившийся продукт, а потом шуршат купюрами. Некоторые тычут в витрину сотовым телефоном. Обладатели оного по-ходят один на другого — какой-то особой, если можно так выразиться — тщатель-но маскируемой развязностью, чрезмерной серьезностью и резкостью жестов. Бе-рут они самое дорогое и в больших количествах, при этом незаметно, чтобы радо-вались покупкам. Взяли и взяли, чего такого! Побросали в пакет и понесли на ули-цу, сели в джип и покатили домой, чтобы скромно поужинать и лечь спать. А мо-жет, и не домой. Бес их знает, куда они ездят вечерами. Ни одного обладателя со-тового телефона я не знаю. Да и не желаю знать. Эка невидаль! Выскочили из нас же — из обычных, рядовых. Повезло в какой-то момент, оказались чуть растороп-нее, наглее — вот и повылазили словно сыпь на коже. По сути, обыкновенные лю-дишки, как вы и я. Одуревшие от денег, только и всего. Завидовать и злиться глу-по. И радоваться нечему. Так сложилось.
Первую свою трехчасовую смену я отстоял, словно в забое отработал. Три часа показались целой эпохой. Выйдя на улицу в пять минут десятого, я заметил с удив-лением, что наступил вечер, жара спала и солнца уже не видать. Из раскрытых окон ресторана неслись завлекательные запахи, грохотал оркестр, а я шел на троллейбус-ную остановку и так странно себя чувствовал! На улице было покойно, мягко и су-мрачно, таким уютом веяло от многоэтажек, так резок был переход от слепящего солнца, жары и нервного напряжения к умиротворенности и тишине, что похоже было на сон. Не чуя собственного тела, я дошел до троллейбусной остановки, дож-дался «пятерки» и поехал домой. Смутные чувства переполняли меня. Казалось бы — что такого? — отдежурил три часа. Но для меня это явилось началом нового пе-риода в моей жизни. Если бы кто-то мне сказал, что целых два года отработаю я в охранной фирме, я бы сильно удивился. Однако, это произошло. Забегая вперед скажу: за это время со мной не произошло ничего сколько-нибудь выдающегося. С другой стороны, повседневная жизнь наша настолько удивительна каждым своим событием, так причудливо переплетаются нити судьбы, такие странные происходят встречи и мелькают лица, что не хватит времени, чтобы всё это запомнить и запе-чатлеть на бумаге, да и времени на это не хватит.
Девяностые годы в России — это что-то настолько странное, что трудно в полной мере осознать всю ненормальность происходящего, прозреть какой-нибудь глубин-ный смысл творящейся истории. Кажется: ничего особенного не происходит, что наступил период хаоса и упадка. Но не совсем так! Нарождаются новые поколения, пестуются свежие умы, закладывается фундамент здания, контуры которого пока не ясны, и долго не будут ясны, может, лет сто ещё. Происходит внутренняя ломка и настройка общественного организма, естественная притирка частей и механизмов. Каков будет результат? О результате мы не думаем. Перед нами одна задача — выжить! Время перемен и потрясений, такое завлекательное издали, при ближайшем рассмотрении оказывается настолько безобразным и невыгодным, что хочется по-слать подальше весь этот высший смысл и благо будущих поколений.
Но продолжу рассказ о моей работе. Три дня я работал с восемнадцати часов до двадцати одного, а на четвертый (в субботу) — с девяти утра до девяти вечера. Вот тут-то я почувствовал впервые — что значит целый день сидеть и ничего не делать. Удивляюсь, как я выдержал эту тягомотину? В воскресенье мне дали выходной, и я наслаждался им так, словно полгода не разгибал спины.
Но наступила, наконец-то, среда! Шестнадцатого июля я пошел на первую в своей жизни тренировку по карате. Об этом следует рассказать подробно. Начиналась тренировка в час дня, в самое пекло. Я приехал на улицу Литвинова и долго искал нужный адрес. Спортзал размещался в каменном одноэтажном доме рядом со служ-бой ритуальных услуг. Я вошел во двор, миновал деревянный склад с табличкой: «Выдача гробов», свернул направо и, нагнувшись, вошел в дверной проем.
Спортзал не баловал обилием инвентаря: комната пять метров на десять, вдоль одной стены низенькая скамейка, несколько крючков над ней. Боле — ничего! Бе-лёные стены, мутных три окна и никаких тебе матов или груш для битья. Видно, лупить предстояло самих себя. Пришло на тренировку человек десять, не очень страшных на вид. Мы переоделись в молчании. На каждом оказалось трико, фут-болки всех цветов, ноги — босые. Явился, между прочим, начштаба собственной персоной. На нем единственном я увидел кимоно — застиранное, но всё равно вну-шающее уважение.
Минут через десять, когда мы с ожесточением делали наклоны и вращали голо-вой,  появились двое — один лет сорока, ничем не примечательный, а другой — под пятьдесят — похожий на знаменитого Чарльза Бронса: черная шевелюра, горящий взгляд, синие наколки на плечах, разбойничье лицо. Он и есть тренер — решил я. Но ошибся — тренером оказался другой, ничем не примечательный парень, роста чуть выше среднего, сухопарый и невозмутимый. Очень спокойно он снял спортив-ный костюм, кроссовки и облачился в кимоно, подпоясавшись черным поясом. Фамилия его — Гладков. Тренировал он весь иркутский ОМОН и всевозможные спец-назы. Охранные фирмы в том числе.
Нас построили вдоль окон. Тренер встал перед нами и скомандовал:
— Кто раньше не занимался боевыми искусствами — шаг вперед!
Пять человек шагнули. Я, не знаю почему, остался в строю. Ох уж это вечное наше стремление казаться лучше, чем ты есть! Даже перед самим собой не всегда удается быть искренним. Что же делать, когда тебя оценивают сразу несколько че-ловек?
Тренер отделил новичков в одну группу, старожилов — в другую. Я, к счастью, попал в первую, то есть к новичкам, — тренер опытным глазом верно оценил мои возможности.
Итак, мы разбились на группы, и начался кошмар! Первая эта тренировка оказа-лась настолько тяжелой, так меня вымотала, что и два года спустя я не могу вспо-минать о ней равнодушно. Я шел на эту тренировку не без надежды показать себя молодцом. Не зря же я занимался и боксом, и борьбой (хоть и немножко), и очень даже множко и всерьез играл в футбол. Однако действительность оказалась совер-шенно обескураживающей. Я оказался ни на что не годен!
Начали с разминки — побежали кругами, по грязным доскам, рискуя налететь на стену или, споткнувшись, растянуться на полу. Затем последовали махи ногами вперед и в стороны, круговые вращения руками, прыжки и приседы, кувыркания и отжимания от пола на кулаках. Попросили достать руками носки. Я нагнулся изо всех сил, натужился и едва-едва не дотянулся до пола. Далее — прогиб назад: я изо-гнулся как гюрза и чуть не опрокинулся на спину. Наклоны в стороны — сущий пустяк, а затем снова вперед, назад, в стороны... Помаявшись минут пять, устав и запыхавшись, с облегчением услышал команду:
— Разминку закончили. Построились в одну шеренгу!
Мы послушно выстроились в линию.
— Хаджимэ! — крикнул тренер и встал в боевую позицию: левая нога выдвинута вперед и согнута в колене, правая выпрямлена сзади; левая рука впереди опущена, правая согнута в локте и прижата к телу; корпус развернут левым боком вперед, го-лова смотрит прямо, осанка «гордая», будто «швабру проглотил».
Несколько минут мы учились правильно стоять. Было очень неудобно, малейший толчок в любую сторону мог вывести из равновесия, ноги дрожали от напряжения. Но это были цветочки.
Перешли к ударам: правый прямой рукой («джодан»), и правый прямой ногой («мае-гери»). Если рукой я бил довольно уверенно (хотя и неправильно — тренер сделал мне несколько замечаний за движение плечом и неверный разворот кисти, — техника у меня осталась боксерская — ошибочная с позиций классического карате), то с ногами дело обстояло гораздо хуже. Ногами я бить вовсе не умел. Получались какие-то дрыгания — ни резкости, ни силы. Всё, чего я добился, так это едва не вы-дернул ногу из коленного сустава. Затем попробовали «йоко-гери» (боковой удар ребром стопы) и даже — «уширо-гери» (удар ногой с разворотом на сто восемьде-сят градусов). Ничего путнего у меня не получалось. Одно успокаивало: не один я был такой. Несколько человек точно так же лягали пустоту и, потеряв опору, опро-кидывались на пол. Это продолжалось минут двадцать. С меня градом катил пот — тридцатиградусная жара и душное тесное помещение способны превратить в пытку самую безобидную разминку.
Затем мы разбились попарно и стали отрабатывать блоки: один наносил удар, другой ставил блок и бил в ответ. Разучивали пять классических защит от ударов «джодан» и «мае-гери». Тренер не сказал нам — бить ли в полную силу или только обозначать удар, и мы как дураки били по-настоящему — слишком хотели выгля-деть крутыми. В результате через минуту-другую я запоздал с блоком и получил по зубам — губа с внутренней стороны оказалась разбита до крови. Напарник поинте-ресовался, не сильно ли мне попало, и мне пришлось сказать, что не сильно.
Но самыми интересными были приемы со сбиванием противника с ног. Особое удовольствие испытываешь, когда сбивают конкретно тебя. Приятно, знаете ли, ко-гда тебя хватают за волосы, скручивают голову и толкают таким манером, что ты, потеряв всякую ориентацию, летишь затылком на пол. А на полу всё то же — голые доски и грязь. А ты — хлобысь! — загремел всеми костями! И тут же — вставай, работай дальше, тут тебе не пляж! В довершение ко всему тренер вздумал демонст-рировать приемы на мне, и я очень быстро убедился, что он может сделать со мной всё, что угодно. Когда грубая физическая сила подкреплена отточенной техникой, умением скрутить соперника, так его изогнуть, что у того в глазах потемнеет — де-ло плохо. Очень плохо. Или очень хорошо! Это — с чьей стороны смотреть. Я смотрел исключительно со своей стороны и чувствовал себя неважно. Раз за разом наносил я удар ногой и проваливался в пустоту. Тренер оказывался у меня за спи-ной, а я летел на пол. Пока другие отдыхали, я падал и вставал, падал и вставал, па-дал и вставал, проклиная минуту, в которую решил заняться карате.
От жары, от боли и усталости я перестал соображать. Хотелось одного: чтобы меня отпустили подобру-поздорову. Был момент, когда я готов был сдаться: отойти в сторонку, присесть на скамейку, отдышаться. «Мне тридцать шесть лет,— думал я, поднимаясь после очередного броска,— куда я лезу? Кому и чего хочу доказать? Моё ли это дело?» Но самолюбие не позволяло мне просто так уйти. «Никто не ухо-дит, а я уйду? Если могут другие, смогу и я!» Как и везде работал принцип «относи-тельности». Где бы ты ни находился и чем бы ни занимался, главное, ты должен быть не хуже других, а в идеале — лучшим! Абсолютного критерия не существует. Главное — опередить других.
Когда закончились броски и мы перешли к работе на снарядах, я был уже готов: ушибы по всему телу, привкус крови во рту и кровь на ступнях — с непривычки со-драл кожу с больших пальцев. Обнаружил я это случайно, увидев на грязном щеля-стом полу бурые пятна. Развернув стопу, увидел багровое, сочащееся мясо. Ходить такими пальцами по грязному полу казалось невозможным. Я подозвал тренера и спросил бинт или пластырь. Тот развел руками — подобного здесь не водилось. Он не сказал: «Иди домой!», и не посочувствовал, а спокойно отвернулся и продолжил тренировку. И никто не выказал никакого участия. «Что ж,— подумал я,— навер-ное, так и должно быть. Ведь это охранная фирма. Здесь нет места сантиментам».
Недолго постояв, неожиданно для себя я присоединился к остальным. Не то, что-бы хотел показать свою крутизну (которой не было в помине), а единственно — от полного отупения и заглушения чувств. Прыгая на живом мясе, я не ощущал боли. Весь пол, конечно, устряпал. Но на пол я старался не смотреть.
Последнее и самое крутое испытание поджидало меня в конце тренировки. Я не описываю «работу по снарядам» (удары руками и ногами по лапам и щитам), а рас-скажу о заключительном упражнении под названием: «бандитский коридор». За-думка простая: несколько человек надевают на руки лапы и берут на грудь щиты (такие матрасики сорок сантиметров на сорок, толщиной со спичечный коробок). В центре встает «хороший парень» и начинает мутузить «братков» (тех, кто со снаря-дами) всеми доступными способами. Тут-то мне и досталось! Ничего плохого не ожидая, я прижал к животу щит и выставил вперед левую ногу. Первым вышел в центр начштаба. Затянув на узкой талии свой красный пояс, он повел вокруг себя осоловелыми глазами и вдруг прыгнул в мою сторону. Удар был страшный. Я про-летел два метра и врезался спиной в стену. Боли я тогда не почувствовал, хотя поз-же выяснилось, что у меня сломаны пятое и шестое ребра. Два месяца я не мог спать на правом боку. Подтягивания на перекладине, отжимания от пола и просто быстрая хотьба были для меня исключены. Таковы последствия удара «уширо-гери», которым отметил начало моей карьеры начальник штаба фирмы «Сейф».
Затем пинались и дрались другие, сам я выходил на середину и дрыгался, как умел.
В самом конце — дыхательная гимнастика и команда:
— Осс! Тренировка закончена!
Я доковылял на пятках до скамейки и, уперевшись руками, почти упал на нее. Не было сил сидеть прямо, всё куда-то клонило. В горле пересохло, голова гудела словно в горячке, и хотелось одного: растянуться на спине, забыться. Но забыться было нельзя. Зал закрывался, ребята одевались, весело переговариваясь, и торопи-лись к выходу. Мне тоже нужно было идти. Шел четвертый час, а в шесть — умы-тый и свежий, с горящими глазами — я должен был стоять в «Апельсине».
Переодевание походило на пытку. Никогда не думал, что ноги так много значат для человека. Брюки и рубашку я надел относительно быстро, но когда дошла оче-редь до носков, я крепко задумался. Как быть? Мясо на больших пальцах было уже не багровое, а грязное. Грязь въелась в обнаженное мясо настолько глубоко, что да-же кровь остановилась (а может, кончилась?). Я мог бы ходить босиком по земле — хуже бы уже не было, но всё во мне содрогалось от мысли, что с такими-то ногами мне предстоит добираться домой через весь город. А ехать надо. Я натянул носки, просунул ступни в кросовки и покрепче затянул шнурки.
В тот день я ещё зашел на центральный рынок и купил мяса — дома нечего было есть, а в гости приехал мой брат — инвалид второй группы, получавший мизерную пенсию. Ещё я купил лимон. Чай с лимоном — отличное средство от жажды, а жа-жда в тот день у меня была колоссальная! Нечто похожее я испытывал в детстве, когда возвращаясь с тренировки по боксу, заходил в гастроном и выдувал зараз по пять стаканов газировки.
Домой я приехал неожиданно веселый. Словно вернулся с поля боя, израненный, но счастливый, что вообще остался жив. Рассказал со смехом про ободранные паль-цы и тут же раскаялся: мать заставила показать рану. Увидев, чуть не упала в обмо-рок. Засуетилась, забегала, запричитала. Чуть успокоившись, заявила:
— Ни на какие тренировки больше не пойдешь!
Я не стал спорить. До следующей среды целая неделя — срок огромный. Прошел в душ и долго там отмывался. Несказанное наслаждение испываешь после тяжкой работы, чувствуя упругие горячие струи на теле, подставляя запекшееся лицо, фыр-кая и отдуваясь.
После душа вытерся насухо и вышел на пятках из ванной. Теперь следовало спа-сать ноги. Всё сильнее болели ребра, саднили синяки и ссадины по всему телу, но это всё потом, после. Пока нужно срочно мазать синтомициновой мазью пальцы и лепить поверх пластырь. Мазь я нашел, а пластыря не было в доме. Пришлось пере-ложить раны ватой и забинтовать. Так, с перебинтованными ступнями, я прилег на кровать и впал в забытье. У меня был час, чтобы отдохнуть и ехать на работу.
Час этот пролетел незаметно. Кажется, не успел лечь — уже вставай! Да зачем мне это надо? Ради денег? Стоят ли того полтора миллиона? Жил ведь я до этого, и ничего — не умирал с голоду. Спал, сколько хотел, делал, что хотел — никакого те-бе принуждения, ни травм, ни ссадин. Многие всю жизнь так живут. Сосед у меня за стенкой лет десять уже не работает. Пьет водку и бузит по ночам. Другой сосед с девятого этажа — тоже дома сидит круглые сутки. Только и знает, деньги на бутыл-ку занимать. Третий взял да и повесился. Четвертый в тюрьму сел. Пятый и шестой — да черт их всех возьми!.. Что мне до них? Каждый человек один на один со свои-ми проблемами. Никто ему не может помочь. Посочувствовать — да, занять десятку — возможно. Но помочь по большому счету, научить жить, вытолкнуть гибнущего из ямы — нет. Да и невозможна помощь со стороны. Только сам человек может спасти себя. Советы посторонных и указания доброхотов пользы не несут.
В четверть шестого я поднялся с кровати и двинулся в прихожую. Одно упрямст-во двигало мной. Да и что, в сущности, произошло? Ходить можешь?.. Вот и топай! Труднее всего было натянуть ботинки. Большие пальцы вспухли и словно налились болью, в них ощутимо отдавались удары сердца. Кое-как выбрался из дома. Шагая к остановке чувствовал, как носки напитываются кровью. А может, шалило вообра-жение. Я не мог остановиться и проверить, а мог и должен был шагать на остановку, потом ехать на троллейбусе, после — трехчасовой идиотизм, потом опять шагание, троллейбус, и лишь после этого всего съем ботинок и освобождение несчастных моих ног от удушающих объятий искусственной кожи.
Почему-то плохо помню, как я отстоял этот день. Кажется, мало говорил. Вряд ли много шутил. И не до покупателей мне было точно. Наверное, я считал минуты до конца дежурства. Но когда оно кончилось и я приехал домой, мне стало ещё ху-же — отчаянно разболелся бок. До такой степени, что я вовсе забыл про несчастные свои пальцы. Когда, раздевшись, я зашел в душевую, то не сразу смог надеть душ на держатель — правая рука не желала подниматься выше плеча. Пришлось действо-вать левой — очень деликатно, подолгу с непривычки примериваясь и теряя равно-весие. Тут же выяснилось, что и мыться правой рукой я не могу. Лучшим выходом было — привязать правую руку к телу. Но и левая моя рука оказалась не совсем в порядке: на локте здоровущий синяк, плечо отбито ударами «маваши-гери», и паль-цы на руке отчего-то разгибаются не до конца. Но всё ж таки я вымылся, вытер по-лотенцем половину тела и был таков!
С того памятного дня — два месяца спал я исключительно на левом боку. Воро-чаться не смел даже во сне. Обычный «чих» приравнивался по своим последствиям к катастрофе. А когда всё же случалось, чуть не кричал от боли. Носить тяжести в правой руке я не мог, да и левую нагружал не сильно. Утренние пробежки при-шлось сильно ограничить: любой толчок резко отдавался во всем теле. Да и ноги следовало поберечь — пальцы-то, чай, не казенные.
Так вот совершенно неожиданно я сделался наполовину инвалидом. Если бы до-бавили «уширо» по второму боку — стал бы полным! То есть, лёг бы и лежал. А возможно было! Через неделю предстояла новая тренировка. Я до сих пор не пони-маю, зачем я на нее поехал. Это было уже не безрассудство — это был полный идиотизм. Я, конечно, помнил усмешечку начштаба в адрес тех, кто исчезает после первой же тренировки. В то же время, покажись я хирургу, не только от тренировок — от работы получил бы полное освобождение. Но в поликлинику я почему-то не пошел, а пошел на тренировку. Сидит во мне эта гадкая черта — всё делать вопреки здравому смыслу. Чем необычнее ситуация, тем сильнее моё желание настоять на своем. Я и в футбол так же играл. Помню, в финале кубка города, на моём фланге нападения носился как угорелый очень цепкий и грубый защитник. Весь первый тайм он в открытую бил меня по ногам и хватал за майку. В перерыве ко мне подо-шел Коля Казанок — человек, понимающий в футболе поболе иного тренера выс-шей лиги. Коля произнес проникновенным голосом: «Саша! Уйди ты на другой фланг! Поле большое. Что ты с этим дол...м возишься? Будь хитрее!» — Но я не ушел на другой фланг. Хуже того, я перестал играть в пас — единственной моей це-лью стало обыграть ненавистного защитника, сделать так, чтобы он растянулся на траве, чтоб смеялись над ним, чтоб он, сволочь, запомнил этот матч на всю жизнь...
Но обыграть я его так и не сумел. И гола не забил. И команда наша проиграла. И запомнил на всю жизнь я, а не он. Коля Казанок должен был мне сказать: «Не будь упрямым как осел!» Впрочем, и это не помогло бы. Человек не волен изменять свою натуру. Уж каким родился, таким и будешь всю жизнь, пока не помрешь.
Вторая тренировка состоялась в среду двадцать третьего июля. Всё, чего мне удалось достичь за неделю в смысле медицины — это наполовину залечить пальцы ног. Но ясно было, что при первом резком движении раны вскроются. Деревянный плохо крашеный пол — не лучшее место для занятий карате. Кружок лейкопласты-ря — вот и вся моя защита. Хуже обстояло дело с ребрами. Их невозможно было ни заклеить, ни забинтовать, ни как-нибудь зафиксировать в гипсе. Я потому и не по-шел тогда к хирургу, что знал: ничем он мне помочь не сможет. Переломы ребер за-растают сами, и никакой эскулап тут ничего не сделает. Во время обычного дыха-ния грудная клетка ходит ходуном — какой уж тут гипс! Живи уж как есть — со сломанным скелетом, и моли бога, чтобы всё само прошло.
Мне почему-то казалось, что достаточно вытерпеть ещё один раз — и всё нала-дится! Трудно понять, откуда взялась такая уверенность. Вероятнее был другой ис-ход: ещё пара хороших ударов — и я точно попаду на прием к хирургу, который по-ставит жирную точку на моей карьере охранника. Но у меня был свой расчет, и очень хитрый: не подставлять под удары правый бок, также поменьше ступать на носки. Вообще поменьше ступать, а лучше не ступать вообще. Эх, жаль, что нельзя надеть кеды! Как бы хорошо было в кедах.
Но судьба зачем-то сжалилась надо мной. Когда я приехал на тренировку, то уз-нал, что занятие переносится на остров Юности. Заниматься предстояло на травке возле реки. Это совсем не то, что в душном зальчике обливаться потом. Погрузив-шись в «Жигули» девяносто девятой модели и  старенький «Москвич», мы – двена-дцать человек – поехали на берег «красавицы-Ангары» (как я очень свежо и остро-умно написал в одном рассказе). Через десять минут добрались до открытой эстра-ды и остановились. Погода была солнечная, река блистала солнечными зайчиками, веяло прохладой и отчаянно пахло травой. С удовольствием ступил я на влажную мягкую травку и понял, что ноги мои спасены. Оставалось уберечь бока.
Построились. Пошли по кругу. Наклоны вперед, в стороны, махи руками и нога-ми, вращения, скручивания, подпрыгивания и приседания, растяжки во всех широ-тах — обычная разминка каратиста. Я махал конечностями не хуже и не лучше других. Боль как будто уменьшилась, и я радовался, что всё-таки пришел на тренировку — первую победу над собой я уже одержал. Но радовался я недолго. После размин-ки и отработки ударов по воздуху, все разбились парами и взяли щиты. Я поступил очень просто: встал к противнику не грудью, а левым боком. И принимал удары плечом и левой стороной туловища. Отдавалось, конечно, по всему телу, но это бы-ло ничто, по сравнению с прямым попаданием по ломаным ребрам. Я так раздуха-рился, что вообще перестал чувствовать боль. Тренировался так, будто ничего со мной не произошло. Один раз упал, поскользнувшись на траве. Но без особых по-следствий. Помогало то обстоятельство, что на мокрой траве нельзя было как сле-дует толкнуться ногой, поэтому удары получались вполсилы. Да и окружающая природа действовала расслабляюще. Прогуливались по асфальтированным дорож-кам отдыхающие и с любопытством смотрели на «каратистов». Мы же на них не смотрели вовсе, хотя каждому хотелось выглядеть получше остальных, даже мне — объективно, слабейшему.
В конце занятия били по «лапам». Лапа — это кожанная подушечка, которую с помощью ремней крепят на руку и держат над головой или сбоку. Бьющий должен достать лапу ногой или рукой. Удары ногами бывают разные. Простейший — тычок вперед, — называется «мае-гери». Более сложный удар — по круговой траектории сбоку, «маваши-гери». Еще сложнее «уширо-гери», которое трудно описать, но для сравнения можно сослаться на лошадь, которая лягается не как все лошади (бия ко-пытом взад), а которая, стоя к другой лошади лицом, то есть мордой головы, вдруг резко переступает копытами и, оказавшись к другой лошади спиной, то есть хво-стом, вдруг бьет ее копытом прямо в лоб, или в грудь, словом, неважно, лишь бы куда-нибудь попасть. Можно перед ударом подпрыгнуть и развернуться в воздухе — но это уже будет высший класс. Такое никакая лошадь не сумеет — это под силу только человеку. Существует ещё удар «ура-маваши-гери» — вообще что-то беспо-добное, чему не существует аналогов в природе, в которой, как известно, существу-ет всё, даже такое, чего мы никогда не сможем объяснить. «Ура-маваши-гери» — то же «маваши-гери», только наоборот. Непонятно? Ну вот стоит перед вами человек и говорит всякие гадости, что вы, мол, такой-сякой-разэдакий. А вы задумчиво мол-чите! Но когда оппонент умолкает и ждет ответной тирады, то вы, вместо пустых и никому не нужных слов, совершаете ПОСТУПОК — сшибаете с грубияна кепку (если он в кепке) или шляпу (если в шляпе), а то просто бьете в ухо (если тот без ничего), но бьете нетривиально, а! — крутнувшись на левой пятке и, поступательно двигаясь спиной вперед, выкидываете правую ногу и по большой дуге наносите удар правой пяткой в голову. Эффект потрясающий – очки на полу, сопли в радиусе трёх метров, ужас на лице и восторг у окружающих. Но, однако же, за такие штучки очень просто получить срок. «Тяжкие телесные...» — это вам не банальная пощечи-на и не пошлая зуботычина. Тут научно обоснованное ломание костей. Долгие годы человек тренируется, развивает силу и резкость, оттачивает технику — чтобы нау-читься максимально быстро искалечить себе подобного. От ниндзя и якудза, от мо-нахов храма Шао-линь — современные каратисты переняли методы ведения боя. И нет нужды, что на дворе двадцатый век, что нет в помине ни монахов, ни заклятых их друзей.
Но вернусь к своему рассказу. Закончилась тренировка совсем весело. Скинув одежду, мы с воплями бросились в ледяную воду. Нет пуще наслаждения, чем в жаркий летний день искупаться в Ангаре! Между прочим, все удовольствия основа-ны на контрастах. Купание в жару, глоток воды в пересохшую глотку, привал после сорокамильного перехода и физкультминутка после шести часов неподвижности... Второе без первого ничего не значит. Некоторые специально голодают и не пьют воду, чтобы затем напиться и налопаться. А другие жрут и пьют, а уже после голо-дают до обмороков — и такие случаются. Словом... искупались мы славно! После такой тренировки и такого купания нам уже всё было нипочем. Помню, мы вывали-ли толпой на Бульвар Гагарина и окружили продавщицу прохладительных напит-ков. Купание — купанием, но и попить бы не мешало. Денег ни у кого не оказалось, и я с легкостью вынул из кармана пятидесятитысячную купюру. По полтора литра на двоих — этого должно было хватить. Взяли запотевшие бутылки, сделали по доброму глотку лимонада. Стало совсем хорошо. Мимо проходили две девицы — ну очень длинноногие. Из нашей рядов вылетела реплика: «Если бы у меня были такие ноги, я бы ходил на руках». По смыслу — комплимент, по тональности — хамство. Девицы сделали вид, что не расслышали. Да и поди разбери — что тут можно ответить. Я, как и все, чувствовал прилив бодрости, или, сказать правильнее — раздражение жизненных сил. В компании с двадцатилетними чувствовал себя двадцатилетним. Хотелось хамить и хотелось хохмить. Прохожие казались скучны-ми и трусливыми, и ничего особенного не происходило вокруг. Грело солнце, текла река, ехали машины по своим делам — а мы шли и шли вдоль берега — беспечные и развязные, почти что супермены — охранники фирмы «Сейф»!
А вечером — дежурство. Духота, стесненность, похожие один на другого поку-патели. Однако, после тренировки мне было уже не так скучно и маятно. Появилась уверенность в себе, чувство превосходства над простыми смертными, коих не били по ребрам ударами «уширо». Продавщицы, словно почуяв перемену, подарили мне газету «Номер-один» с кроссвордом. Отгадали они на двоих десять слов из сотни. Я взял ручку и довольно быстро заполнил все клетки кроме двух. Кроссворды я разга-дывать не любил, да и не умел, но этот был уж очень примитивный. Продавщицам и такой оказался не по зубам; увидев деяния рук моих, они как-то странно стали на меня смотреть. Одна чуть позже выразилась в том духе, что до меня тоже у них ра-ботал один умный охранник.
— Умный?— переспросил я недоверчиво.
Та кивнула.
— И где он теперь?
— Перевели куда-то. У нас часто охранников меняют, — вздохнула продавщица, и я тоже вздохнул — с затаенной радостью: скорей бы и меня перевели куда-нибудь! Не знал я тогда, что объект мне достался едва ли не самый легкий. В самом деле: работать по три часа в день, в субботу — двенадцать и затем целый выходной. Да и что это за работа? Стой столбом или, лучше, сиди сиднем, глазей по сторонам. А можно и не глазеть. Продавцы на то поставлены — не дадут ничего украсть. Но если и украдут, опять же ничего страшного. У «хозяев» таких магазинов несколько, да ещё огромный оптовый рынок, да ещё склады, и ещё что-то весьма богатое и престижное. Хозяев, кстати сказать, несколько. Один (со характерной фамилией — Долгополов) длинный, сухопарый и строгий на вид. Другой невысокий, очень веж-ливый и с тихим голосом. Была ещё женщина — маленькая, кругленькая, довольно симпатичная и чем-то постоянно озабоченная — лет, примерно, сорока пяти. От продавщиц я узнал, что она помешана на похудании. Пьет все без разбору: герба-лайф, сжигатели жира и уничтожители шлаков. Голадает, занимается аэробикой и консультируется у всех подряд.
— А зачем ей худеть? Она и так ничего!— заметил я.
— А ты попробуй ей это доказать!— усмехнулась восемнадцатилетняя Наташа.
Объяснять подобные казусы не так-то просто.  Но между прочим,  случай этот в некотором смысле типичен. Все внезапно разбогатевшие люди, которых я знаю, ни-чуть не стали счастливее от обилия денег. Лица у новоявленных богачей угрюмы, в глазах затаенная тоска. Не дают деньги счастья и всё тут, хоть тресни! Краткое опь-янение — да! Временное упоение богатством — сплошь и рядом. Но устойчивого, долговременного удовлетворения, покоя и уверенности в себе — никогда. Да и дру-гое замечено: ощущение счастья вообще мало зависит от разных обстоятельств вро-де денег, успехов в так называемой личной жизни или продвижения по службе. Я так думаю, что один и тот же человек, доведись ему прожить несколько жизней, каждый раз был бы счастлив (или несчастлив) примерно одинаково. Хотя, конечно, катастрофы и смертельные болезни никому на пользу не идут, но я не беру крайние случаи.
Что касается хозяйки магазина, то она точно помешалась на похудании. А так бы-ла в меру приветлива, в меру сварлива, и без всякой меры тщеславна — обычный человек, не лучше и не хуже других. Если бы, к примеру, поменять ее местами с продавщицей Любой, такой же полноватой и белокурой и тех же средних лет, то никто бы ничего и не заметил, за исключением мужей, да и те вряд ли стали бы про-тестовать.
Вообще же продавщицы отличались друг от друга. Работали они парами по два дня — с девяти утра до девяти вечера, без выходных и обеда. В первой паре работа-ли Люба (уже упоминавшаяся) и Аня — худощавая двадцатилетняя девица, очень серьезная и любящая вязать на спицах. С этими двумя я мало разговаривал — как-то не находилось повода. Зато со второй парой говорил часто и подолгу. Понрави-лась Наташа — очень бойкая черноволосая девушка, приветливая и обидчивая. Лет ей, как я уже говорил, восемнадцать. Другая — Таня — на год моложе, часто улы-балась и вела себя как школьница в малознакомом месте. Обе смотрели на меня с любопытством. С ними я не чувствовал себя скованно, принимая как должное обращение на «ты». Кроссвордов я им наотгадывал целый ворох, чем возвысился в их глазах до крайних пределов. Апофеоз наступил, когда я перевел Наташе с англий-ского языка инструкцию по применению какого-то чудодейственного бальзама. Я унес листок домой, а на другой день принес другой — с русским текстом. Не все слова я понял, но что-то додумал, что-то ловко обошел, и получилось кругло; сам читал и радовался, хотелось попробовать чудодейственный препарат. Наташа чита-ла текст, затаив дыхание. Сидела не шелохнувшись, почти прижав бумагу к лицу. Я ждал, что она скажет.
— Это вы сами перевели?— спросила она севшим голосом, вдруг переходя на «вы».
— Ну да, я.
Посмотрела на меня долгим взглядом и ничего больше не сказала. Изумление на-долго застряло в ее глазах. Она перестала со мной шутить и старалась завести раз-говор на какую-нибудь серьезную тему, думая угодить мне. Эта вот деликатность, простодушие, непосредственность — очень мне понравились. Она единственная четко поняла, что я человек другого круга, и старалась говорить на близкие мне те-мы (по ее разумению). После хитрых и запутанных отношений в журналисткой и писательской среде, присущих, кстати, и ученому миру (хоть и в меньшей степени) подобное простодушие казалось мне чем-то вроде бальзама, изливающегося на мою (прошу прощения за банальность) — израненную душу.
Но однажды удивила и меня она. Как-то, к концу рабочего дня подкатил к мага-зину сверкающий никелевыми дугами «Ленд-круизер». Обычный «круизёр» за пят-надцать тысяч баксов — огромный, блестящий, надменный и крутой. Водитель — мужчина лет тридцати — остался в машине, он держался за руль двумя руками и ждал неизвестно чего. Вернее, я один не знал, чего он ждал. Все остальные знали: он приехал за Наташей. Это был ее «друг». Наташа легко сбежала по ступенькам и впрыгнула в салон. Дверца клацнула, джип врезал по газам и был таков.
На другой день я узнал, что «друг» возил прошлым летом Наташу в Турцию от-дыхать. Подобный отдых, по ее словам, стоил двадцать миллионов на человека. Но! (не от нее первой я слыхал подобные высказывания) — никаких денег на такое дело не жалко. Этим летом, в августе, они снова собирались в Турцию, на целый месяц. Я, слушая, подсчитывал в уме, сколько месяцев мог спокойно сидеть за письмен-ным столом,  имея в запасе двадцать миллионов. Получалось около полутора лет. Выложить за месячное пребывание в Турции двадцать лимонов мог позволить себе лишь тот, кому деньги даются легко, кто не считает копейки и не экономит на кол-басе. А еще тот, кто едет за чужой счет. Ни к первой, ни ко второй категории я не отношусь. И в Турцию вряд ли когда-нибудь поеду. Да и не интересна она мне во-все, пропади она пропадом! Что, блин, я турок не видал?
Не знаю, осуществила ли свое намерение Наташа. Отпуска ее я не дождался. Ме-ня перевели на другой объект.
Другой объект тоже был легкий — мне покуда везло. Седьмого августа мне предложили явиться в офис к половине второго для нового назначения. Снова было жарко и не хватало воздуха. Но я не обращал внимания на погоду — меня заботил один вопрос: куда меня отправят. По сложившейся традиции, охраннику ничего не говорили заранее. Пока не приедешь на объект и сам всё не увидишь — ничего не будешь знать. В чем тут дело, я так и не понял. Какая-то непостижимая сверхсек-ретность.
Без двадцати два меня посадили в «Газ-2410», за руль уселся заместитель по об-щим вопросам, рядом с ним обидчик мой — начштаба. (Я говорю «обидчик» с иронией. Не принято обижаться на удары, полученные на тренировке. Однажды при мне один парень другому парню попал ногой в лицо, после чего тому наложили во-семь швов на щеку с внутренней стороны. И — никаких обид ни с чьей стороны. Пострадавший рассказывал о происшествии чуть не со смехом, и все слушали с са-мым веселым видом, и я со всеми усмехался и качал головой: надо же, вот это да! Спрашивается: кто виноват, что ты вовремя не убрал голову? Видел ведь всё? Объ-ясняли тебе, как стоять и как прикрываться? Ну и не жалуйся теперь!)
Мы выехали на Бульвар Гагарина, проехали арку под Ангарским мостом, мимо бывших Курбатовских бань, через мост, затем: «Джамбула», «Вторая железнодо-рожная», направо и: «Роща», «Гараж», «Кая»... Сердце мое усиленно забилось — показались корпуса радиозавода, на котором я отработал двенадцать лет, и каких лет (когда-нибудь и про это напишу)! Когда мы ехали мимо, я не удержался и кив-нул на проходную:
— Вот здесь я работал.
Заместитель скосил нехотя глаза и молвил без выражения:
— Теща моя тоже где-то здесь работает.
— А в каком цехе?
— Не знаю,— сказал тот и отвернулся.
Доехали до «Синюшиной горы», на светофоре свернули вправо и сразу вниз. Во дворе девятиэтажки остановились. Вышли на жаркий воздух. Кругом белые плиты, плавящийся асфальт... Что ж тут охранять?
Но охранять было чего. Везде можно найти какой-нибудь объект, нуждающийся в охране. В этом каменном мешке запрятался филиал «Сибтелекома» — главного конкурента любимой всеми «ГТС». Благодаря «Сибтелекому» исчезли очереди на установку благословенных аппаратов, упала цена на услуги, а телефонщики пере-стали хамить всем тем, кто не работает в их системе.
Поднялись по каменным ступеням и постучали в железную дверь. Выглянула женщина средних лет, упитанная, с черными татарскими глазами.
— Вам чего?
— Мы из «Сейфа». Нового охранника привезли.
— А-а! Заходите.
Мы зашли. Коридорчик — в длину шагов пятнадцать, три двери с одной сторо-ны, стулья и плакаты на стенах — с другой. Открыли вторую по ходу дверь: два стола, стулья для посетителей…Тут работают двое — кассир и оператор. Одна за-ключает договоры на установку телефонов, другая принимает плату за услуги. В следующем помещении страшно гудела коммутирующая установка. До самого по-толка — стойки, забитые электроникой, пучки черных проводов, вентилляция уг-рожающе шумит. В этом зале находился монитор наблюдения для охранника. От-слеживалась обстановка в соседней комнате, в которой кассир с оператором.
Меня представили. Объяснили обязанности. С четырнадцати до восемнадцати, по вторникам, средам и четвергам я должен сидеть рядом с кассиром (зачем тогда монитор?). В восемнадцать часов выгоняю народ и замыкаю входную дверь. Вплоть до девятнадцати кассир подбивает бабки и готовится к наезду инкасатора. В девятнадцать наезжает инкасатор. Я должен всячески его оберегать, а после отъезда доложить дежурному «Сейфа» обстановку, после чего мчаться домой и ложиться на диван смотреть телевизор. В пятницу и субботу — работа с десяти часов до четырнадцати. В два часа пополудни в субботу я провожаю инкасатора и — свобо-ден аж до двух часов вторника. Что за чудный график! И за все за это те же полтора «ляма» (как выражается продвинутая молодежь).
Я загодя покупал в киоске пару газет, а затем удобно устроившись на стуле, раз-ворачивал во всю ширину сдвоенный лист и долго и внимательно перечитывал все статьи, включая рекламные объявления. Рядом шумели клиенты, спорили и делили очередь, шуршали пиджаками и юбками по краю моей газеты. Оператор и кассир взимали «пеню» и стращали отключением телефона, кто-то жаловался, что на его линии висит какой-то подлец и требовал немедленного разбирательства, а я сидел и демонстративно читал «Комсомольскую правду». В самом деле, не мог же охранник фирмы «Сейф» опуститься до мелких дрязг и до устраивания какой-то там очереди. Налеты и разборки, угроза физической расправы и шантаж, смертельный риск и по-свист пуль — вот моя стихия!
Однако, операторше не понравилось мое поведение, и однажды она прилюдно сделала мне замечание. Я тогда поднялся и перешел в другую комнату. Ведь я имел право сидеть и там, рядом с монитором! После этого замечаний мне не делали. Да и некому было. Кроме упомянутой операторши с татарскими корнями, в комнате си-дела кассирша Лена — рослая и рыхлая девушка двадцати девяти лет, очень спо-койная и доброжелательная. Эту вовсе не заботило мое поведение, к тому же ее скоро сократили — богатые компании иногда бывают очень мелочными, ради лиш-ней тысчонки они готовы оставить человека без средств к существованию. Ещё ра-ботала женщина лет пятидесяти, бойкая на язык, но в целом добрая и с чувством юмора — она осуществляла техническое обслуживание аппаратуры. Непосредст-венной установкой телефонов занимался парень лет тридцати. Этот вечно отсутст-вовал — то телефон подключает,  то обрыв прозванивает. Всегда с улыбочкой. Лю-бил рассказывать анекдоты про бурят,  хотя сам походил на бурята (может, хотел таким образом подчеркнуть свою непричастность к сей уважаемой мною нации?). Надо  отдать должное,  анекдоты были не злые,  но и не смешные. Он первый сме-ялся,  и приходилось улыбаться, глядя на него. Ещё недолго работала Галя — жи-тельница Ново-ленино. Весьма и весьма интересная женщина с умопомрачительной фигурой, муж у которой, по её словам, все время был в разъездах. Зрела у меня на ее счет одна весьма оригинальная идея, но женщину резко перевели на сорок пятую АТС — поближе, значит, к дому. Там она и сгинула.
На «Синюшиной горе» живет половина работников радиозавода. Многих я лично знал, многие знали меня, даже и такие, кого я не припомню. Оно не мудрено — прямо у проходной мозолило глаза мое фотографическое изображение, рядом с бывшим директором завода, впоследствии министром, товарищем Вдовченко, и бывшим начальником «ИКБРС»  Миркиным Ефимом Захаровичем. Повесили меня за мою «ученость», то бишь, за кандидатскую степень. Удивительно, но факт: за пять десятков лет на заводе защитились всего три человека, и это при десятитысяч-ном коллективе, это — при сложнейших и современнейших разработках на уровне лучших мировых аналогов! В московских НИИ буквально из пальца высасывали кандидатские и докторские диссертации. А тут богатейший материал, новейшие разработки и — ничего! Так было у нас: наука бежала от практики. Где живое дело, где действительный прогресс — ученым делать было нечего. Не нужны были их дессертации и ученые советы. Напротив: где не было  кипучей жизни, где не греме-ли станки и не матерились рабочие — там, в тиши кабинетов и в прокуренных ко-ридорах затягиваилсь нивидимые нити, зачинались научные труды, которым прямая дорога  в архив, а там, лет через сто — помойка или печка, за полной ненадобно-стью и совершенной бесполезностью. Вот какова была наука в СССР! Неудиви-тельно, что всё развалилось и рассыпалось. Неудивительно, что бывшие кандидаты наук подались в дворники, в банщики, в спекулянты и в охранники (подобно мне). К счастью, хватило у меня ума отказаться от написания докторской диссертации, успешная защита которой была мне обещана в 1997-м году. В 94-м, защитив канди-датскую, я окончательно понял, что никакой я не ученый, что никому не нужны мои изыски, и никогда не будут нужны. Стать доктором никчемных наук мне не улыба-лось. Подобный идиотизм никак не окупал обещанные материальные блага. Даже и проживание в Санкт-Петербурге, где брались мне выхлопатать квартиру и даже вы-годно женить. Летом девяносто четвертого я отказался переехать в Питер и раз и навсегда порвал с наукой, а летом девяносто седьмого, вместо защиты докторской, подался в охранники. За всё надо платить.
Должен заметить, что бывшие коллеги не очень удивлялись, увидев меня в ка-муфляже. Да и чего удивляться, когда девяносто процентов трудоспособного насе-ления в России работает теперь не по специальности. Прошло время, когда нас шо-кировали дворники с высшим образованием или эстэтствующие кочегары. Теперь чуть не с завистью слушаем мы про могильщиков  с докторскими степенями. Ну допустим, о профессорах-могильщиках я только слышал, а вот одного доктора наук, по совместительству спекулянта, знаю лично. Зовут Андрей, фамилия начинается на «А». Этот самый Андрей в свое время с легкостью брал первые призы на областных олимпиадах по химии и физике. В двадцать семь — кандидат химических наук, в тридцать три — доктор — едва ли не самый молодой доктор наук в Иркутске на тот момент. Жена ненамного от него отстала — в двадцать восемь защитила кандидат-скую, но тем и ограничилась: два доктора наук в одной семье показалось им много-вато. И вот такая, с позволения сказать, семейка занималась в свободное от основ-ной работы время тем, что раньше называли мелкой спекуляцией. Андрей ездил за тысячу километров в город Братск и закупал там обувь, а Таня, жена его, эту обувь продавала на рядом расположенной толкучке. Однажды я увидел её на Свердлов-ском рынке среди торговок всех мастей. Перед ней на прилавке лежали кросовки и что-то ещё, — я не успел разглядеть, потому что отвел взгляд и поспешил пройти мимо. Неловко мне было так вот встретиться с бывшей своей однокурсницей, доч-кой бывшего проректора ИГУ и женой друга. Другой мой друг, также закончивший университет, химический факультет, с головой ушел в охранно-криминальный мир. По его рассказам я так и не понял, кто он больше — охранник или рэкитер. Получа-лось нечто промежуточное. Черный пояс по карате, короткая стрижка, шрам через всю щеку и стальные кулаки — вот чего добился выпускник химического факульте-та. Тренер наш, Гладков Андрей, также заканчивал когда-то ИГУ, математический факультет. Если бы не занялся двадцать лет назад карате, если бы не сделал успехов в боевых единоборствах — кем бы он сейчас был? Учителем с мизерным окладом? Или сидел в НИИ, ругал правительство, а дома выслушивал упреки голодной же-ны?.. Теперь удивительно другое: когда инженер работает инженером, учёный дви-гает науку, а врач лечит больных и ни о чем другом не помышляет. Поэтому никто, повторяю, особо не удивлялся, увидев меня в новом качестве. Напротив, спросив о зарплате и о режиме работы, делали круглые глаза и восклицали: «Ну ты даешь!» Некоторые тут же выражали желание устроиться на такую выгодную работу. Я на-зывал адрес конторы и фамилию директора, объяснял, как себя вести. Около два-дцати человек напутствовал я таким образом, но странное дело: ни один из них в фирму так и не обратился. Видать, не такое это привлекательное занятие, как можно решить с первого раза.
К удивлению моему, очень скоро работа охранника стала меня тяготить. Я заме-тил, что стараюсь приехать на службу попозже и уйти пораньше. Получасовая за-держка по вине инкасатора приводила меня в бешенство. Это притом, что я никуда не торопился и не был обременен семьёй. Тяготили меня безделье и скука. Случа-лись, правда, мелкие развлечения. То женщина прибежит с двухмиллионным сче-том за междугородние переговоры, о которых она ни сном ни духом; не иначе, кто-то незаконно залез на линию. Начинают разбираться, и неожиданно находится ви-новник — соседка, которой оставляли ключи от квартиры на пару недель. В другой раз прибежит озабоченный дядька и лезет поперед всех, утверждая, что, дескать, он человек занятой, а все сидящие в очереди — люди праздные, поэтому его надобно пропустить первым. Но очередь не соглашается, дядьку не пускают. Тот рвется в дверь, женщины бросаются ему наперерез. Завязывается борьба. Шум, гам.
В критическую минуту подключаюсь я.
— Что тут такое?— интересуюсь, прислонившись к дверному косяку.
Мужчина делает шаг вперед.
— Я с работы отпросился! У меня времени нет стоять тут у вас!
— Приходите в субботу, — говорю спокойно. — С десяти до двух.
— В субботу я не могу.
— Тогда жену пришлите.
— Её нет.
— А где она?
— Уехала.
— Куда?
— Это вас не касается.
— Гм...— Взяв себя за подбородок, я думаю несколько секунд. Наконец меня озаряет:— А эта, как её, дочка ваша где?
Мужчина подозрительно смотрит на меня.
— Откуда вы знаете про мою дочь? Вы что, с ней знакомы?
— Нет, конечно! Я просто так спросил. Мог бы спросить про сына. В самом деле, почему бы не прийти вашему сыну? У вас нет времени, а сын шляется неизвестно где!..
Мужчина страшно пучит глаза и чуть не кричит:
— У меня нет никакого сына!
— Вы уверены?
— В чем? Вы на что это намекаете?
— Вам виднее, если вам кажется, что я на что-то намекаю,— говорю я примири-тельно и делаю попытку уйти. Разговор принимает не совсем приятный оборот. Но мужик не хочет кончить миром.
— Понасадили вас тут, дармоедов!
Я почти уже ушел, но «дармоеды» меня задели. Ладно бы он сказал это без сви-детелей, а так — задета честь мундира. А этого нельзя допускать.
— Почему это мы дармоеды?— произношу сдержанно. Ругаться мне все-таки неохота.
— Конечно, дармоеды! Сидите, ничего не делаете. Шли бы лучше землю рыли!
— Какую землю, на кладбище?
— Зачем на кладбище?— переспрашивает мужчина.
— Для могил.
— Для чьих могил?
Тут я задумываюсь. Хочется сказать: «Вашей и вашей жены!» Но чувствую, это будет перебор. И ограничиваюсь нейтральным:
— Ничьих.
Мужчина смотрит мне в глаза, силится что-то сказать, но вдруг отворачивается, делает два шага и садится на крайний стул. Успокоился. А я и вовсе не волновался. Во всё время спора я очень явно чувствовал про себя, что в любой момент могу на-мылить шею разговорчивому мужчине. Это знание помогало мне сохранять ров-ность тона. Так и всегда бывает: чувство физического превосходства помогает ре-шить самую головоломную проблему, доказать недоказуемое и найти истину там, где ее нет в помине. Дерутся только равные по силам. При явном превосходстве од-ного из противников драка становится бессмысленной.
Самая популярная жалоба на телефонной станции — жалоба на незаконное под-ключение к телефону. Стоит кому-то ошибочно набрать ваш номер — и вы уже бе-жите к диспетчеру с заявлением о тайном коммутаторе, навешанном на ваш несча-стный телефон, благодаря которому воруются ваши деньги и тратятся ваши нервы. Жалобщик требует принять самые кардинальные меры — ему невыносимо думать, что кто-то его обворовывает, хотя бы это было для него нечувствительно. Страхи эти подогревают сами же сотрудники АТС. В Сибтелекоме, например, повесили на видное место очень грозное предупреждение против телефонных вампиров, кото-рые в действительности иногда случаются в нашей жизни, но настолько редки, что впору их заносить в красную книгу. Владельцам телефонов предлагалось при пер-вом подозрении обращаться в компанию с требованием разбирательства. Люди и обращались — каждый второй. Однако, ни у кого подключений не выявили. При-чиной страхов были обычные ошибки в наборе телефонного номера.
Я умолял операторшу:
— Снимите вы, Христа ради, это дурацкое объявление! Вам же легче будет. За-чем вы доводите людей до сумасшествия? Они и так наполовину помешаны.
А та отвечает, не сморгнув:
— Не я вешала, не мне снимать.
— А кто вешал?
— Николенко.
— Кто такой?
— Директор компании.
— То есть, Сибтелекома?
— Точно.
— Ну, если сам директор...
Зачем директору было изводить доверчивый народ — я не знал. А в общем, какая ему разница — не ему же отдуваться. Не его рвут за рукава ловить несуществую-щих злоумышленников.
Другая головная боль — пеня. Стоит просрочить с абонентской платой хотя бы на день — начисляются проценты. Какая-нибудь плохо одетая женщина с усталым лицом доказывает кассиру:
— Моему мужу зарплату год не платят.  Меня вообще сократили. Нет у нас денег!
— А я при чем?— суровеет кассирша.
— Не берите пеню.
— Как это не брать? Я что, из своего кармана буду деньги вылаживать?
— Зачем из кармана?
— А откуда?
Женщина мнется, ничего не приходит ей в голову. Не может сообразить, что пе-ню вовсе можно не считать. Это есть выдумка владельцев компании. Не платит же нам государство проценты за просроченную зарплату! И ничего, терпим!
А кассирша добивает:
— Не заплатите сейчас, набегут проценты. Отключим телефон. За подключение дополнительно заплатите. Вон распоряжение директора на стенде висит!
«О-го-го!— думаю.— Как деньги у людей выкачивать — это они насобачились. А зарплату вовремя отдать — фигу на постном масле!» Так и подмывает вставить пару слов. Но я молчу. Мне платят за то, чтобы я оберегал здоровье и нервы со-трудников компании. Противно слушать самоуверенную кассиршу, хочется, чтобы у нее самой закончились в доме деньги и она где-нибудь что-нибудь канючила. Но дело не в кассирше. Она — винтик. Шурупчик. Кнопочка. Главный механизм нахо-дится в другом месте. Да и есть ли он — главный механизм? Можно ли найти чело-века, ответственного за всё? Какой дурак всё это придумал? Президент компании? Или президент России? Или само так получилось, что оказались востребованными определенные идеи и люди определенного склада? Никто не знает. Да и не нужно этого знать. Потому что всё равно ничего не изменишь. Человек очень странное су-щество: даже зная наперед дурные последствия действий своих, он ни на шаг не от-ступает от намеченной линии. Не из упрямства даже, а не поймешь и отчего.
Но я давно не вспоминал о тренировках. А дело в том, что в августе был объяв-лен перерыв. Тридцатого июля я посетил третью тренировку, на которой и было объявлено радостное известие. Для меня это было настоящим спасением. Потому что сломанное ребро есть сломанное ребро. И как ни крутись, а не убережешь бока от ударов, и рано или поздно прилетит так, что никакие примочки не помогут. Я уже подумывал, что все же придется пропустить несколько занятий, а тут такой по-дарок!
Весь август я отдыхал. То есть не абсолютно: по утрам я всё же бегал полегонь-ку, как мог, подтягивался на турнике, делал растяжки. Имитировал основные удары: «маваши», «мая « и «уширо». Хотя бы несколько движений, но каждый день. В этом виделся залог успеха. А успех мне был необходим. Не потому, что я так ре-шил, а в силу, так сказать, природного естества. Ноги и руки, конечно, болели с не-привычки. Ударная нагрузка на суставы была велика. Но мышцы постепенно растя-гивались, суставы приспосабливались к нагрузкам. Я уже мог спокойно дотянуться до земли кончиками пальцев, уже примеривался к шпагату и вращал всем, что вра-щалось во всех плоскостях нашего трехмерного пространства. Тренировкой дается всё! Взять хоть подтягивания на перекладине. Начинал я скромно — с десяти подтя-гиваний каждое утро. Через месяц перешел на пятнадцать. Пара недель и — два-дцать за один подход. На удивление, получилось это легко, и еще через месяц я до-вел число подтягиваний до двадцати пяти. «Угол» — как говаривали раньше. «Чет-вертной» — окрестил я про себя. Затем рассудил так: где двадцать пять — там все тридцать. И вот итог: прошло всего несколько месяцев, а я уже стабильно и без осо-бого напряжения подтягивался тридцать пять раз. Не совсем чисто, конечно, не удерживая тело строго в неподвижности, а производя телом волнообразные движе-ния, особенно на последней десятке. Но оно и простительно — я ж не ГТО сдавал, а упражнялся в свое удовольствие. Однажды под хорошее настроение я подтянулся сорок пять раз, но на этом и остановился. Ну подтянешься хоть сотню раз, и что? Какой в этом практический смысл? В цирке мне, что ли, выступать? Там своих ар-тистов девать некуда.
В человеке сокрыты огромные возможности. Как физические, так духовные. Первые проявлены лучше, вторые покуда ещё спят — не пришло время. Что ждет нас в отдаленном будущем? Каким станет человек через тысячу лет? А через мил-лион? Невозможно представить. Ясновидение, телекинез, телепатия, гипноз — уже существуют. Это — зачатки нового качества. Направленное развитие способностей обещает удивительные результаты. Нужно только понимать свою цель. И нужно не бояться. Природа сотворила человека из горсти праха! Из камня и воды. Так то — слепая игра стихии. А если направить стихию в нужное русло?.. Нет, бедна фанта-зия. Самое изощренное воображение не поспевает за природой. В принципе, воз-можно всё. Вплоть до проявления божественной сущности. Но это — в самой отда-ленной перспективе.
В «Сибтелекоме» я отстоял два месяца — с первого августа по первое октября. Ничего выдающегося со мной за это время не произошло, даже вспомнить нечего. Украли однажды газету. В субботу было. Я купил по дороге на работу «Комсомол-ку» и положил на стул в коридоре. Сам зашел к операторам, а когда через минуту вышел, газеты не было — ни на стуле, ни под стулом, ни даже на потолке. Зато про-хаживался с умным видом парень лет тридцати, держа в руках пакет, который по-дозрительно шуршал. Я не стал поднимать шум, а подождал, пока парень уплатит за телефон и остановил его на ступеньках крыльца, уже уходящего.
— Слушай,  ты газету там не видел?— спросил очень спокойно.
Парень отрицательно помотал головой. Я глянул вниз — возле крыльца стояла красная «Тойота». На переднем сиденье сидел какой-то тип и наблюдал за нами сквозь лобовое стекло. Похититель газеты приехал на иномарке.
«Вот скряга!»— подумал я, а вслух пробормотал, как бы сомневаясь:
— Лежал газета на стуле и пропала куда-то. Только купил, понимаешь, а ее взяли и сп...ли!
Парень пожал плечами и предпринял попытку пройти мимо меня. Но я этого не позволил, и ему пришлось ещё побеседовать со мной какое-то время. Махать кулаками из-за какой-то газеты было нелепо, но мне обидным казалось, что меня так на-гло обворовывают, да ещё врут в глаза.
— А что у тебя в пакете?— кивнул я вниз.
— Газета.
— Какая?
— Комсомолка.
— Где взял?
— Купил.
Вот так. Купил, и всё! Киоск рядом. Не я один комсомолку читаю. Ничего не докажешь.
Парень повторил попытку выйти, и на этот раз я его пропустил. Понял: газету он не отдаст. Достаточно было, что он смутился, что пришлось оправдываться. И, вид-но, струхнул в душе. Даже ввиду приятеля в машине.
— Дешевка!— крикнул я ему в спину.— Сп...л газету и не признается.
Парень промолчал. Обошел машину и сел на переднее сиденье. Заработал двига-тель, машина сдала назад и вбок, вывернула колеса и выехала через арку под домом на улицу. Дорого же досталась воришке «комсомолка». Легче было сто раз купить ее в разных местах, чем выслушать прозвучавшее оскорбление. В другой раз непо-вадно будет.
Однажды пришлось успокаивать шалопаев, которые кидали на головы прохожих китайские петарды. Представьте: идет женщина с ребенком, вдруг рядом с ней что-то оглушительно взрывается — женщина шарахается, хватается за сердце и ничего не может понять, ребенок от страха зеленеет и заикается. Я сперва ничего не мог понять, потом разглядел: с верхнего — девятого этажа — три подростка швыряли вниз снаряды и сразу прятались. Действовали хитро: кидали с получасовым интер-валом и кидали не во всех подряд, предпочитая бомбить женщин. Я терпел недолго, а потом взял и поднялся лифтом на девятый этаж.
Дверь мне открыл паренек лет четырнадцати. В руках у него был шланг от пыле-соса.
— Дома есть кто-нибудь из взрослых?
— Никого нет.
Подросток не собирался меня пускать и не выглядел испуганным. Это меня не устраивало.  Я отодвинул его плечом и зашел в квартиру, заглянул в комнату. Там сидели ещё двое.
— Это вы петарды с балкона кидаете? — спросил я и тут же понял ущербность своей тактики. Не спрашивать надо в таких случаях, а обвинять, сминать, запуги-вать — что угодно, но не заниматься игрой в вопросы-ответы. С российскими школьниками такие игры бесполезны. Ответом на подобные вопросы всегда будет:
— Нет, не мы! Не я! Знать ничего не знаем!
Выслушав отрицательный ответ я сменил тон:
— Вот что, если я ещё услышу хоть один выстрел, сдам в милицию. Всех троих.
Не дожидаясь ответа, вышел из квартиры и спустился вниз.
Угроза подействовала, но не стопроцентно. Ребята поняли — кто я и откуда. И пока дверь телефонной станции была открыта, ничего не взрывалось, прохожие шли спокойно. Но как только дверь закрывалась, вновь звучала канонада. Впрочем, че-рез несколько дней прекратилось и это. Подростки оказались не совсем идиоты.
По-прежнему, главным моим развлечением оставались тренировки. Кроме карате я посещал тир раз в неделю. Ездил на улицу Поленова в областной ДОСААФ. За-нималась с нами не кто-нибудь, а заслуженный мастер спорта, эксчемпионка Евро-пы Галина Корзун. Невысокая улыбчивая женщина, очень вежливая и спокойная. Никакого гонору и спеси. На первом занятии прочитала нам правила безопасности и дала расписаться в журнале. Выдала пистолеты — «Марголины» — спортивное оружие, очень точное и удобное. В обойме пять девятитимиллиметровых патронов. Но патроны получили не сразу. Сначала учились правильно стоять — вполоборота к мишени  и широко расставив ноги. Затем «ставили руку».
Классическая стрельба — это стрельба стоя с вытянутой руки. Расстояние — 25 метров. Вроде недалеко, но попасть в цель совсем непросто — рука ходит ходуном и быстро устает. Мишень расплывается, когда поймаешь в фокус заветное «яблоч-ко» — мушку не видать, а как мушку нашел — глядь, яблочко куда-то закатилось...
Выдавали по пятнадцать патронов — три подхода по пять выстрелов. Выходили на рубеж пять человек, по команде заправляли в обойму патроны, вставляли обойму в пистолет. Затем — стрельба. От первого же выстрела я чуть не оглох. Рядом стре-ляло четыре человека, на каждый выстрел соседа я дергал рукой — какой уж тут ре-зультат. Отстрелявшись, вытащили обоймы, передернули затвор и спустили курок. Положили пистолеты на столы. Затем все вместе двинулись к мишеням.
Двадцать пять метров — расстояние небольшое. Пистолеты были пристреляны, «яблочко» — размером с чайное блюдце. Но не только в «яблочко", вообще в ми-шень (размером полметра на полметра) я не попал. Долго исследовал девственно белую поверхность бумаги, но так ничего не обнаружил. У других было ненамного лучше. В «яблочко» не попал никто. А в бумагу — два выстрела из семидесяти пя-ти.
Разобрали ошибки. Все неправильно держали руку, у всех дергался ствол в мо-мент выстрела, никто не умел «дышать» и всем необходимо было тренироваться.
Снова стояли на рубеже, целились. Рука прыгала, мишень расплывалась, и я ста-рался хотя бы наугад, на плавном движении поймать момент для выстрела. Подоб-ная тактика не имела успеха. Всё, что мне удалось — два попадания в бумагу. Чем-пионка Европы, осмотрев мишень, заметила:
— Вы стоите неустойчиво. Рука дрожит. Во время выстрела ствол откидывается. Старайтесь держать его всё время на линии прицеливания...
Я ушел расстроенный. Невозможным казалось попасть в десятку, ведь её даже не видно с такого расстояния! Однако сама Галина Корзун выстреливала двадцать пять десяток из двадцати пяти — в лучшие ее годы. При мне она выбивала десять деся-ток из пятнадцати! Вставала так крепенько, вытягивала правую руку, прицеливалась и, не шелохнувшись, выпускала одну за другой пять пуль. Ложились они на площа-ди монеты — пятака доперестроечных времен. Как это у нее получалось, я не знаю до сих пор. Тут нужен особый талант. Охранникам, чтобы получить зачет, нужно было попадать в «блюдце». Для разрядника это плевое дело. Для новичка — невы-полнимая задача.
По телевизору видел однажды, как «ставили руку» — с помощью утюга. Упраж-нение простое: берешь утюг на вытянутую руку и держишь, пока хватает сил. С первого раза хватает на десять секунд. Через месяц доводишь до минуты. Могу под-твердить: упражнение весьма эффективное. Кроме этого, я стал надевать очки, а пистолет брал двумя руками — такое разрешалось. Полгода спустя я выстреливал девяносто одно очко из ста — результат вполне приличный, для зачета хватало. Пе-рестал пугаться выстрелов и довольно лихо разбирал оружие. Но и всё на этом. Дальше не пошел. Да большего и не требовалось. Вообще же стрелять мне нравилось. Интересное чувство возникает, когда прицеливаешься: как будто протягива-ется нить от выходного отверстия ствола до мишени, и по этой нити пускаешь пу-лю. Я почти физически чувствовал натяжение, ощущал трепет мишени в момент удара. Это, конечно, самовнушение, но на подобных ощущениях, вероятно, и стро-ится фундамент мастерства. Понятной стала расхожая фраза: «Оружие он ощущал как продолжение собственной руки!» — «И собственных глаз»,— добавил бы я.
За год я пропустил две или три тренировки по стрельбе. Потом узнал, что добрая половина охранников вообще не посещала тренировки. На карате ходило и того меньше — процентов тридцать списочного состава. В то время, как я подвергал свою жизнь опасности, думая, что без этого невозможно работать охранником, дру-гие и думать не думали ни о каких тренировках. Многие посетили одну-две трени-ровки и решили, что подобные мероприятия не для них. Узнал я об этом уже на втором году моей работы в «Сейфе», а до этого времени исправно посещал всё, что мог, и вел фактическую борьбу на выживание.
К осени ребро мое поджило, и я как-то приспособился к ударам: голову умело пригибал, при особо сильном ударе — отскакивал. А ещё подставлял предплечья — удар при этом смягчается. Но и сам я учился бить. Утренние занятия не пропадали зря. Удалось поймать скручивающее движение «уширо-гери», и зимой мне стали говорить — то один, то другой партнер, — что «уширо» у меня очень сильный. Не-которые вовсе старались под него не попадать, заранее отскакивая (когда положено удар ловить на себя), и движение проваливалось в пустоту, а это было чревато травмой коленного сустава. Мне приятно было слышать похвалы, ещё приятней — наблюдать судорожные отскоки дюжих парней, выше меня и тяжелее в полтора раза. Один скажет после удара в грудь: «Что-то у меня живот заболел!» — и отойдет в сторону. Другой бросит зло: «Бей потише, идиот!»
На идиота я не обижался, а бил ещё сильнее. Третий, покрепче других, терпел, наливался злобой, а потом платил мне той же монетой. У этого, третьего, удар был посильнее моего, и тут уж я изворачивался как мог. Эх, весело было!
Однажды тренер спросил нас, выстроив в шеренгу:
— У кого из вас крепкий характер?
Десять человек молчали. Тренер буравил нас взглядом, и мне стало не то чтобы стыдно, а вроде как не по себе.
— У меня,— сказал я и поднял руку.
— Та-ак. Ещё кто?
Пошевелился Серега Куницын, рыхловатый невысокий парень лет  двадцати.
Мы вышли в центр и встали друг против друга.
— Упражнение такое,— начал тренер,— будете по очереди бить «лоокик» по бедру противника, кто первый не выдержит — тот проиграл.
Я не совсем понял задание, но спрашивать не стал. Тренер повернулся ко мне:
— Начинай!
Серега смотрел на меня спокойно и беззлобно. Казалось невозможным так про-сто взять и ударить его.
— Представь, что перед тобой враг,— накачивал тренер.— Сейчас ты его уда-ришь, потом он тебя. Ну!
Я оторвал правую ногу и, пронеся ее по воздуху, обозначил удар. «Лоокик» — это удар надкостницей ноги по бедру соперника. Если хорошо попасть, да по рас-слабленной ноге — эффект потрясающий. Во-первых, болевой шок. Во-вторых, су-дорога. В третьих, не минута, не час и не день, а несколько недель человек не смо-жет наступить на ногу. Это, если цела кость. А хороший каратист так может уда-рить, что кость сломается, лопнет как полый сосуд. Про такие варианты я вообще молчу. Добавлю ещё, что «лоокик» — любимый удар бойцов стиля «Киокушин-кай». Треть всех нокаутов во время спаррингов происходит после этого незатейли-вого упражнения.
Итак, я обозначил удар, и тренер, явно недовольный, обернулся к моему против-нику.
— Ну-ка, покажи ему как надо бить! Вы каратисты или кто?
Серега отнесся к его словам очень серьезно. Он деловито размахнулся и врезал мне так, что у меня потемнело в глазах и сильно забилось сердце. Лицо покрылось потом и я задышал так, словно пробежал «десятку».
Тренер вошел в раж. В глазах плясал огонь.
— Ты посмотри, как он тебя! Неужели ты стерпишь? А ну врежь ему, чтоб не дрался!
Серега всё так же стоял и покорно ждал удара. Если бы он уворачивался, как-нибудь оборонялся, я бы ударил хорошо, а так — я не мог. И я снова пробил слабо, даже не в полсилы, а процентов на десять. Бил так, чтобы Серега мог стерпеть. А он в ответ ударил снова сильно – в то же место. Я застонал и покачнулся. Боль была такая, что меня затошнило. Проверять крепость характера я уже не хотел.
— Достаточно!— скомандовал тренер и повернулся к строю.— Кто из них побе-дил?
Ребята молчали, то ли из деликатности, то ли в самом деле не поняли. Я ответил за них:
— Он победил!— и показал кивком на Серегу.
— А почему он победил?— допытывался тренер.
«Потому что бил сильнее!»— подумал я, но не угадал. Серега победил потому, что не выказал своей слабости. Он не стонал и не качался от ударов. Лицо его оста-валось бесстрастным. Так объяснил тренер.
Мы встали в строй, и тренировка продолжилась.
А на другой день я не мог подняться с кровати. Мышцы на левой ноге горели, малейшее напряжение отдавалось сильной болью. Я не мог ступить на ногу. Преж-де, чем сесть на стул, примеривался и пристраивался несколько минут, а потом, вы-тянув больную ногу вперед, опускался на сиденье с такой осторожностью, словно подо мной были горящие угли. Так продолжалось с неделю. На вторую боль умешьшилась, и я снова стал бегать по утрам, подпрыгивая на одной ноге и подволакивая другую. Но только через три месяца последствия травмы ликвидировались полностью. Настолько, что я с одинаковым успехом принимал «лоокик» как на пра-вую, так и на левую ногу. Ни на какие проверки крепости духа я больше не подда-вался. Пока я залечивал травму, ребята усердно тренировались. Пришлось догонять.
Первого октября девяносто восьмого года я получил Лицензию — разрешение на право заниматься охранной деятельностью на территории РФ с правом ношения та-бельного огнестрельного оружия и спецсредств. Фирма уплатила госпошлину — два миллиона девятьсот тысяч рублей, а я дал подписку, что в случае моего уволь-нения по любой причине выплачу фирме полную стоимость лицензии. Об увольне-нии я тогда не думал и подписывался без лишних вопросов. Лицензированных ох-ранников не хватало, и меня сразу перевели на другой объект — туда, где требовал-ся охранник с боевым оружием. Выдали дубинку, широкий ремень, бердцы, берет, шапочку и пятнистую куртку-камуфляж. Второго октября к восьми пятнадцати я должен был явиться в офис для нового назначения.
Вставать рано я отвык, а подниматься нужно было в полседьмого, чтобы минут сорок побегать, принять душ, позавтракать и облачиться в форму. Потом на оста-новку и — полчаса езды на троллейбусе. Так пять раз в неделю.
Зная за собой привычку опаздывать, я настраивался особо — не хотелось опаз-дывать на первое боевое дежурство, — и я не опоздал. В четверть девятого посту-чался в железную дверь. Невыспавшийся охранник хмуро глянул на меня и отодви-нулся:
— Что-то ты рано сегодня.
В знакомой комнате толпилось человек десять. Кто-то начинял обойму «Макаро-ва» желтыми патронами. Кто-то чистил ершом помповое ружье — так, что брызги во все стороны летели. Третий переодевал штаны, обнажив кривые волосатые ноги. Дежурный увлеченно заполнял журнал. Четверо сидели на диване и смотрели «Но-вости» по телевизору. Показывали заседание правительства, крупным планом — Черномырдин и его соратники.
— От, козлота!— проговорил кто-то.
— Расселись пидоры, — комментировал другой.
— Да выключите их на хер!— предложил тот, что чистил ружье. Но никто не шевельнулся. Правительство продолжало заседать.
Выглянул заместитель по общим вопросам.
— Лаптев пришел?
— Пришел,— ответил я.
— Готов?
— Готов.
— Пистолет получил?
— Нет.
— Андрюха, в чем дело?— обернулся он к дежурному.
Тот, продолжая писать, ответил неохотно:
— На сорок третьем будет рогатка.
— Тогда ладно,— сказал зам и закрылся дверью.
— Лаптев, иди распишись, — предложил дежурный.— Вот здесь.
Я подписался, сам не зная за что.
— Получай ствол.
— Где?
— В оружейке! — Дежурный кивнул на входную дверь, рядом с которой за дере-вянной перегородкой со стеклом, находилась оружейная комната.
Мне выдали помповое ружье двенадцатого калибра и четыре патрона желтого и зеленого цвета.
— Пользоваться-то умеешь?— спросил дежурный.
Мне очень хотелось сказать, что да, умею, но я сказал, что не умею.
Дежурный отодвинул журнал и взялся объяснять. Показал, как вставлять и вы-таскивать патроны, как передергивать затвор и снимать предохранитель.
— Пуля пробивает насквозь двух человек,— добавил напоследок и отвернулся. За мной толпились другие охранники, всем надо было получать оружие и ехать на объекты.
— Сорок пятый, пятьдесят седьмой и сорок третий — на выход!— прозвучала команда. Сразу зашевелились, задвигались несколько человек.
— Ну ты чего сидишь, поехали!— остановился передо мной длинный парень, тот самый, что переодевал штаны.— Меня Дима зовут.
— А меня Саня.
Мы обменялись рукопожатием и вышли на улицу. Там уже грелся «Уаз» с бре-зентовым верхом. Уселись пять человек: водитель, три охранника и зам по общим вопросам. Последний поехал ставить меня на объект — первый выход, как никак! Теперь каждый раз меня будут возить и забирать с объекта на машине. То не моя заслуга — ружье виновато. Не повезешь же его на городском транспорте!
Все мне было в диковинку: ранний выезд, четверо попутчиков (все со «ствола-ми»), шутки известного свойства и радостно-восторженный взгляд на окружающее. Ехали раз навсегда установленным маршрутом: с улицы Робеспьера на Карла-Маркса, затем по «Пятой армии» до «Горького», мимо родного Дома литераторов, мимо гастронома, до «Сухэ Батора», потом на площадь Кирова, затем направо до Фортуны, через Ушаковку, по набережной Ангары к Новому мосту, но, не доезжая, съезд вправо, вглубь деревянного массива и — первая остановка: объект номер пол-ста семь — оптовый рынок «Речник». Здесь выходил Дима. Работал он шесть дней в неделю с девяти до шести вечера. Обедал на месте, на обед фирма выдавала по де-сять тысяч рублей. Разнузданной походкой он поднимался по деревянной лесенке и скрывался за громадными трехметровыми воротами.
Едем дальше. Новый мост, Узловая, затем по Трактовой и — вторая остановка. Магазин «Колесо». Тоже объект аховый. Режим: с девяти до семи вечера при одном выходном и без обеда. Высадив охранника с авоськой в руке и ружьем на плече, едем дальше. Я начинаю гадать — куда меня везут. В салоне просторно. Мы едем навстречу восходящему солнцу по дороге, хорошо мне знакомой. Много лет я ездил по ней из Ново-Ленино на работу, и теперь мне кажется, что еду я на родной завод, скоро выйду на «Кае» и потопаю прямиком до проходной. А там — знакомый каби-нет, чай в никелированном чайнике, компьютер ждёт, чтобы его включили, знако-мые лица, привычная суета и оживление. Но — кончился радиоприемник! Хотя сто-ят цеха и целы все помещения. Нет в них главного — людей. Не существует «Сек-тор обеспечения надежности», начальником которого я был, и нет десятков других секторов и отделов, в которых трудились сотни уникальных специалистов. Пусто и неприютно на территории Конструкторского Бюро. Лишь вахтеры сидят на проход-ной, охраняют неизвестно что. Хотя нет, есть ещё люди. Процентов десять от начального состава. Можно и мне вернуться. Но что делать станешь? Зарплату задер-живают на год и более. Ведущий инженер получает меньше миллиона, да и ту — на бумаге. Возвращаться некуда. А жаль!..
Занятый подобными мыслями, я не заметил, как мы проехали Иркутный мост, свернули на улицу Боткина, проехали «Вторую железнодорожную», вверх по улице «Маяковского». Уже и «Роща» и «Гараж» позади, и мы спускаемся по Кайской горе. Остановка «Кая» — здесь я обычно выходил. Едем прямо, сворачиваем на улицу Сергеева и тормозим возле Хлебо-Приемного предприятия. До моего родного «ИКБРС» — меньше ста метров.
— Приехали,— произносит зам и лезет из машины. Я следую за ним. Помповое ружье болтается у меня за спиной и больно ударяет по ногам.
Проходим железные ворота, мимо будки с вахтером, и заходим в каменное двух-этажное здание. Далее: по лестнице на второй этаж. Длинный унылый коридор, ряд дверей, открываем последнюю и попадаем в просторную и довольно приятную комнату. Это и есть мой новый объект — номер сорок третий. В комнате штук шесть столов, и четверо сотрудников — три женщины и мужчина. Главный бухгал-тер, просто бухгалтер, кассир и заместитель директора по финансам. Мужчине — лет пятьдесят, главному бухгалтеру — около сорока, просто бухгалтеру — под ше-стьдесят, кассирше — тридцать.
Зам подтолкнул меня вперед и молвил:
— Вот вам охранник. Этот не подведет. Можете на него расчитывать.
Я посмотрел  в окно и увидел бывшего коллегу по заводу — Сашу Конева, — он торопился на завод, лицо перекошено мыслью, фигура согнута, плечи придавлены невидимым грузом. Озаботишься, когда жена в три раза больше получает. Эх, видел бы он меня, небось, перестал бы хмуриться!
— Вы это, раздевайтесь, — обратился до меня мужчина. Он уже стоял передо мной. Лицо открытое, приятное. Лысый, но выглядит молодцом. Плечи покатые, видно, что сила есть. Вполне возможно, борьбой занимался.
Я снял куртку и повесил на гвоздик у входа. Зам посчитал миссию выполненной и удалился, пожелав мне удачи.
Мне предложили занять приготовленное место — стол в глубине комнаты, рядом с холодильником, на котором стоял телевизор — тридцатисантиметровый «Фи-липс». Я сел на стул, ружье поставил возле ног. Время пошло.
Мужчина взял бумаги и вышел. Женщины разговаривали вполголоса и не обра-щали на меня внимания. Шел телевизор — продолжалась трехчасовая программа «С добрым утром». Я косил одним глазом на экран, где опять показывали родное пра-вительство. Солнце сквозь окна било мне в глаза, и мне было почти хорошо. Тихо, спокойно, удобно. Сиди, думай о чем хочешь. Смотри телевизор. Читать можно. В столе я нашел кипу газет с разгаданными кроссвордами. Позже узнал, что до меня за этим столом сидили двое охранников — из «Арсенала». На пару упражнялись. Отказались от них по соображениям экономии. Да и чего тут двоим делать?
Полгода назад на «ХПП» было совершено нападение. Вошли трое в масках и с пистолетами. Положили всех на пол. Кассирше велели идти в кассу и вынимать деньги. Взяли двенадцать лимонов и ушли, пригрозив всех укокошить, если пожа-луются в милицию. Заурядное это ограбление настолько потрясло славный коллек-тив, что немедленно была нанята самая крутая охрана — собственная безопасность дороже любых денег. Работать в таком коллективе было приятно. На человека с оружием смотрели как на высшее существо — так учится человек уважать грубую физическую силу. Однажды припертый к стенке, долго он помнит захватывающие мгновения, когда пересыхает горло, заходится сердце и трясутся коленки. Пережить собственное унижение не так-то просто. И через десять лет будешь помнить физиономию подлеца, тебя обидевшего, его интонацию и мимику, а также свою подлую интонацию и мимику (если таковые имели место). Что бы там ни говорили, далеко нам ещё до царства справедливости. Непротивление злу насилием нынче не в моде. В моде кулаки и дубинка, в моде оружие всех сортов, ракеты дальнего действия, а также истребители среднего звена. Подите на улицу и попробуйте прочитать мораль группе обкуренных юнцов. Что они ответят? Правильно, ничего хорошего. А если вы возьмете этих юнцов за одно место, да двинете коленом по ребрам, то разговор пойдет совсем иной. По крайней мере, вам не предложат пройти по известному адресу. Все мы слышали про то, что государство, дескать, есть машина для подавле-ния и принуждения личности. Многих интеллигентных людей обижает подобный взгляд на государство. Тут сразу две ошибки. Во-первых, обижаться глупо, с таким же успехом можно обидеться на ветер, за то что он дует. А во-вторых, принуждения на самом деле нет, по крайней мере в том вульгарном виде, как мы его понимаем. На самом деле радоваться надо, что есть у нас правила и ограничения, и есть люди, следящие за соблюдением правил. Не будь их — нас всех поубивали бы давно. Не внешние агрессоры, не захватчики, а свои доморощенные преступнички. Интеллек-туалам первым поотрывали бы головы; моралисты и проповедники, следуют сразу за ними. Все слабосильные и добропорядочные были бы унижены и растоптаны. Потому что преступников в современном обществе (преступников по натуре своей, часто умело скрываемой) — у нас большинство. Не будь правил и ограничений, не будь государства с его отлаженной системой принуждения — в обществе царил бы хаос, который некоторые величают анархией. Всё держится на страхе. Индивидуу-мы позволяют себе лишь столько, на сколько хватает сил. Не больше, но и не мень-ше. Ещё существует голод. Это второй после страха фактор. Ради куска хлеба чело-век идёт на всё. И честное слово, не поворачивается язык обвинить его за это. По-тому что хлеб — это жизнь. А у нас провозглашен примат жизни. Далеко нам до Царства небесного. К сожалению, прав был Великий инквизитор: чудо, тайна и ав-торитет — вот что востребовано сегодня. Хлеб, дубина и проданная совесть — вот три кита современности. Жаль, что так. Но есть надежда, что в конце концов прав окажется Иисус. И когда-нибудь люди будут добрыми и справедливыми не под страхом наказания, не потому, что им это заповедовано, и не из желания выторго-вать себе вечное блаженство на том свете, а по иной причине, никак не связанной с корыстью. Однако, если это и произойдет, то не скоро. Мы не доживем. И дети не увидят. Может, лет через пятьсот осуществится. А может, через пять тысяч. Нельзя узнать.
На «ХПП» я проработал полгода, это было время почти счастливое для меня. Спрашивается: чего ещё желать? Привозят на работу к половине десятого, а то к де-сяти. Первым делом — телевизор. Потом газеты, книги и журналы. Сидишь в тепле и уюте. Никакого тебе беспокойства. Заходят раз в полчаса покупатели. То купят мешок комбикорма, то сахара, то муки алтайской. Всё чинно, благородно. Как меня с ружьем увидят, так их вовсе не слыхать, спешат поскорее выйти. С часу до двух обед. Я сначала брал с собой бутерброды и кофе в пакетиках, потом перестал. Сер-добольные женщины наливали мне суп и накладывали салаты, купленные в кули-нарном магазине. Чай, кофе, варенье — неограничено. Закрою глаза и вижу: слева от меня в самом углу стол, на котором готовится пища и стоит электрочайник «Те-фаль». За спиной на широком подоконнике — сверточки с колбасой, баночки с ва-реньями и соленьями, вчерашнее печенье и хлеб. На желудке здесь не экономят. Вообще, спаянный коллектив. Через день — бутылка на столе. Берут по «ноль семьдесят пять». Обычно этого не хватает, тогда покупают вторую — такую же. Это на троих. Выпивают мужчина и две женщины — те, что помоложе. Всех троих здо-ровьем бог не обидел. Этому способствует, очевидно, смешение кровей. В лице главного бухгалтера есть что-то татарское. У Кассирши-Лены удивительные раско-сые глаза. Зам по финансам, Александр Иванович, наследовал несколько кровей — русскую, татарскую и украинскую. Все трое жизнерадостны, шумливы и необычай-но крепки на выпивку. За обед в среднем выходит до полулитра водки на человека. А им хоть бы хны — сидят, работают. И язык не заплетается, и ум востер. И ведь это через день!
Запомнился рассказ Александра Ивановича (так звали мужчину). Ехал он поздно вечером из гостей с каким-то родственником на своей машине. Пили вместе — от души. Родственник, конечно, наклюкался. Сидит на переднем сиденье и мотает во все стороны головой, того гляди — переднее стекло расхлещет. Александр Иваныч — за рулем. Едет тихо, правила не нарушает. Тут гаишник. Стоять! Глядит — два мужика в салоне. Один в дупель пьяный, у другого тоже рожа красная и глаза по-дозрительно блестят. Дело ясное. Сует Александру Иванычу пузырь для определе-ния степени опьянения. Александр Иваныч берет пузырь в рот и старательно дует. Отдает гаишнику. Тот смотрит — ничего, пузырь показывает абсолютную трез-вость. Инспектор понять не может. Видит же — бухой мужик, бухой по всем при-знакам! Не иначе — что-то нахимичил, или пузырь неисправный попался. Достает второй. Иваныч снова дует — и снова тот же результат! А гаишники — они страш-ные формалисты. Погоревал инспектор, повздыхал, да и отпустил Иваныча. Ничего не поделаешь!.. А тот, между прочим, в тот вечер не меньше литра водки в себя вы-лил. Закусывал, конечно, хорошо. Но и всё же — литр водки! Это вам не молочный коктейль...
Эх, крепка русская нация! Спасибо нужно сказать татарам и калмыкам, казахам и монголам, немцам, французам, шведам, евреям, прибалтам, полякам, финам, белоруссам, украинцам и всем, всем, всем, кто дал русским частичку своей крови, а с ней — живительную энергию, удивительное жизнелюбие и способность жить там, где другие дохнут. Потому он так восприимчив, что в нем отозвались многие куль-туры. Потому гибок, что не закостенел в узком генотипе. Широта души — от со-прикосновения разных миров, школ и философий. Страстность — следствие горя-чих, свежих, молодых кровей. А благодушие — от сознания силы, глубоко запря-танной и как бы дремлющей до поры. И пьем-то мы от избытка чувств, от невостре-бованности, от неумения найти задачу по плечу. Смотришь на иного и думаешь: ка-кие подвиги мог бы он совершить? Какая энергия растрачивается зря — словно фа-кел, горящий на свету,— полыхает жарко там, где не требуется тепла. Тот же Алек-сандр Иванович: случись война — он бы полком командовал, не меньше. Спал бы на снегу и питался кореньями — и был бы крепок, ясен и тверд. Я почти вижу его — сурового, непреклонного — перед лицом неприятеля. Отвратить его от принято-го решения не может ничто... Никакой враг не сравнится с ним по силе духа!.. А вместо этого — комбикорм, мука, сахар, оптовые покупатели, водка от безделья и скуки. Всегда весел, ровен. Улыбка не сходит с лица.
Главный бухгалтер — Ирина Геннадьевна — ему под стать. Глядя на нее, вспо-минаешь гоголевского Ноздрева у которого здоровье «так и прыскало с лица». Тут здоровья не десятерых припасено. Румяная, пышная, но не рыхлая; яркий темпера-мент, ясный ум, жизнерадостность, доброта — позавидовать можно! Но я не зави-дую. Муж у нее пьет и дерется, и время от времени молодая красивая женщина при-ходит на работу с синяком под глазом.
Кассирше Лене около тридцати. Она красива необычной красотой. Глаза похожи на крупные сливы, румяное нежное лицо, каштановые волнистые волосы — всё это создает неповторимый колорит. По характеру мягка, покладиста, движения медли-тельные, спокойные. Во взгляде часто сквозит искреннее удивление. Ей тоже не-сладко живется. Причина та же — пьющий муж. Однажды я видел его. Заглянул в комнату какой-то парень. Я вижу — пьяный. Пришлось выйти в коридор. Спраши-ваю, дескать, тебе чего? А он:
— Позови Лену.
— Зачем это?
— Надо.
Я несколько секунд размышляю. Обычно я с такими долго не разговариваю. Но тут что-то странное. Не буянит, говорит тихо, и в словах непонятная твердость, не-кая печальная уверенность в своем праве.
Тут меня осеняет.
— А она тебе кто?
Лицо парня кривится не то горько, не то презрительно.
— Да вроде, жена.
Я поворачиваюсь и иду в комнату, прямо к Лене.
— Там это… ваш муж пришел, просит выйти.
— Некогда мне!— бросает та, не отрывая глаз от дисплея. Заметно, что она сты-дится такого мужа. Вероято, тот пришел за деньгами на выпивку.
Все в комнате пригнулись к столам, делают вид, что усиленно работают. Я вы-хожу и отрезаю:
— Лена не может выйти.
Хочется ещё добавить несколько слов, но я молча смотрю на парня и жду, когда он уйдет. Тот понимает, что до жены ему не добраться, побузить не удастся. Пово-рачивается и уходит. Я смотрю ему в спину и пытаюсь представить, что он вечером скажет своей красавице жене. Эх, мужики! Что ж вам не живется? С такими-то женщинами!..
Третья женщина — Марья Ивановна — типичная Марья Ивановна и есть. Встре-тишь такую в какой-нибудь деревеньке с ведрами и коромыслом через плечо — тут ей и место. Да она и есть из деревни. Лицом не вышла, но не с лица, как говорится, воду пить. У нее другое достоинство — целых семеро детей! Узнав об этом, я за-уважал ее очень сильно. Никаких особых проблем для нее не существует. Не думает о многом, а просто живет и работает, делает то, что надобно делать. На таких и держится земля русская. (Замечу в скобках, что слова «нация», «русский» — я употребляю не в узко этническом смысле. Русским считаю всякого, родившегося и воспитавшегося в России. Русским может быть и немец, и негр, и бурят (эти давно обрусели), и все остальные, коих у нас несчитано. Так же точно русских по крови, но воспитанных за границей, должно почитать иностранцами. Яркий пример тому — Солженицин и его сыновья. Сам он, понятно, наш, исконный, а вот дети его — американцы стопроцентные. Нет, я никого ни в чем не обвиняю — боже сохрани! Глупцом надо быть, чтобы кичиться своим происхождением. Во-первых, не твоя же в том заслуга. А во-вторых, все нации примерно одинаковы. У всех свои недостатки и достоинства. Все в меру гордятся предками и в душе почитают себя лучше ос-тальных. И чем глупее нация, тем больше и почитают. А в сущности — все из одно-го теста. Поделились несколько тысячелетий назад на разные рукава. Но скоро об-ратно сольемся. И канет в Лету вопрос о том, чья нация лучше, а чья подлей.)
Но вернемся на «ХПП». Кроме названных четырех человек, были ещё директор, главный инженер, две кладовщицы, две продавщицы продовольственного магазина, бригада грузчиков и восемь сторожей. Всех вместе двадцать пять человек. Я разго-ворился однажды с главным инженером и тот поведал, что в доперестроечные вре-мена одну только зерносушильную установку обслуживали три смены по семьдесят человек в каждой! Видел я эту сушилку — что-то фантастическое. В пьяном виде можно принять за создание чуждого разума. Описание ее я мог бы использовать в своих рассказах. Может, и использую когда-нибудь. Я не стану тут ее изображать. Это нужно видеть! Были ещё склады для хранения зерна — такие длинные сараи, издали похожие на коровники. Сараев много, они хорошо укреплены и обустроены. Во времена оные склады битком были забиты пшеницей — со всей области везли сюда урожай, сушили и тут же закладывали в хранилища. Специальная железнодо-рожная ветка вела со станции «Кая» на «Заготзерно» (так тогда именовалось пред-приятие). В день по два железнодорожных состава прогромыхивали мимо ИКБРС, сотрясая пол и стены, — два состава, груженые хлебом! А что теперь? Пойдешь в обед прогуляться по территории — идешь вдоль забора минут двадцать — и ни од-ного человека не встретишь. Запустение, поземка метет, все ветшает и рушится, и зарастает травой. Вспоминается «Сталкер» Тарковского. Здесь тоже можно было «Сталкер» снимать.
Я любил прогуляться по самым дальним закоулкам. После обеда придет уборщи-ца комнату мыть, — поднимешь стул на стол, камуфляж нацепишь, ружьецо на плечо вниз стволом и — пошел гулять. Сперва недолго ходил — минут по десять. Потом втянулся, до получаса доходило. Среди города находишься — а будто на краю света. Лишь доносятся из-за бетонного забора неясные звуки — на улице Сер-геева машины газуют. Жаль, что не было ночных смен. Ночью там и вовсе дико. Я подбивал Александра Иваныча нанять круглосуточную охрану — от местных сто-рожей толку никакого. Удалось убедить его и главного бухгалтера, но не директора. Тот уперся, и ни в какую. Что ж, можно понять. Расценки за охрану не малые: в час двадцать тысяч рублей. За сутки четыреста восемьдесят набегает. В месяц — почти пятнадцать миллионов (это старыми деньгами). Задумаешься тут! А я, кстати, рабо-тал в следующем режиме: с понедельника по четверг — с девяти до шестнадцати, в пятницу с девяти — до тринадцати. Суббота и воскресенье — выходные. Итого: тридцать два часа в неделю, сто сорок — за месяц. Фирма за охрану получала два миллиона восемьсот. Я из этой суммы имел  полтора миллиона. Доллар тогда стоил шесть тысяч рублей. Мясо на рынке — двадцать тысяч. Столько же масло. Неуди-вительно, что за год такой работы я накопил на машину.
Но могу заверить: деньги нам платили не зря. Я, по крайней мере, своё отрабаты-вал. Одни тренировки чего стоили! Ребра мне ломали два раза. Костяшки правого кулака разбиты, и целиком правая кисть повреждена. Разбивание доски толщиной сорок миллиметров — весьма рискованная затея, запросто можно без руки остаться. Бывает, ударишь — ничего. В другой раз треснешь — глядь, кулак перекосило, беги в травмпункт. А вся и причина, что немного изменил угол атаки, пробил вкось. Так штангист, поднимая двести килограмм на вытянутые руки, не должен отклоняться от вертикали ни на сантиметр. Смещение позвоночника на один градус смерти по-добно! Но я, кажется, забегаю вперед. Руку я сломал позже, гораздо позже. Об этом в свое время.
Однажды случилось давно ожидаемое событие: на охраняемый мною объект «на-ехали»! В полном смысле! В этом, правда, виновато было руководство предприятия (так почти и всегда бывает). Взяли под реализацию несколько вагонов муки, а день-ги отдавать не спешат. Вот и приехала с Алтая бригада по выколачиванию долгов. В один прекрасный день в комнате появился молодой человек — тихий, скромный, в костюме и в плаще. На лице улыбка. Я сидел за своим столом и читал книгу. Парень присел возле главного бухгалтера и стал что-то ей внушать. Я увидел краем глаза, как лицо женщины напряглось.
— Если завтра вы не уплатите долг, сюда прибудет наша служба безопасности, — донеслось до меня.
Бухгалтерша смотрела  на собеседника  совершенно круглыми глазами.
— Нету у нас денег!— заговорила она чересчур громко.— Я же сказала: ваша мука вся на складе, ее не покупают.
— Меня не волнует,— снова послышалось.— Завтра деньги должны быть у нас.
— Я вам повторяю: нет у нас денег. Мы на картотеке сидим.
— Тогда приедет служба безопасности...
Я понял, что пора вмешаться, и закрыл книгу. В ту же секунду парень поднялся и пошел к выходу.
Я нагнал его в коридоре.
— Минуточку,— крикнул я в спину.— Можно вас на пару слов?
Парень подошел не спеша.  Средний рост, обычное лицо. Похож на одного моего знакомого футболиста. Но этот был не футболист.
— Я не понял, какую это вы службу безопасности собрались приглашать сю-да?— спросил миролюбиво.
Парень иронично улыбнулся.
— На нашем предприятии создана специальная служба. Если нам не платят день-ги за товар, мы едем и решаем все вопросы. В Иркутске вы у нас не одни такие.
— Вот что, — произнес я внушитеьно,— если вы завтра сюда заявитесь, то вме-сте со всей своей бригадой попадете в ментовку!
Я и сам не знал, зачем сказал про ментовку. С таким же успехом я мог бы пообе-щать их всех перестрелять.
— Мы сами менты!— парировал парень.
— Увидим!— закивал я головой.— Но мой вам совет: если у вас есть какие-нибудь разногласия с руководством ХПП, решайте их легитимным путем. Иначе ничего хорошего не будет.
Парень посмотрел на меня задумчиво и молвил:
— Я понимаю, вам платят за то, что вы охраняете этих оболтусов. А мне платят за то, что я выколачиваю из них долги!
Он повернулся и пошел.
— В ментовку попадешь!— крикнул я и поправил ружье на плече.
У парня наверняка был с собой пистолет. Но стрелять он, конечно, не стал бы. Такие типы носят оружие для форсу, чтобы распахнуть ненароком полу пиджака где-нибудь в ресторане — дескать, мы тоже крутые! Устраивать перестрелку из-за двадцати лимонов — смеху подобно. Это простительно какому-нибудь юнцу, но не «службе безопасности», в которой служат бывшие менты.
Я уверен был, что парень больше не придет. И он не пришел. Сразу после этого я имел беседу с Ириной Геннадьевной. Она хорохорилась и возвышала голос, но вид-но было, что перепугалась не на шутку. Александр Иванович, узнав о наезде, тоже встревожился. Но он сделал единственно правильную вещь. Он не стал ругаться в пустоту, а снял телефонную трубку и связался с человеком, пославшим бригаду. Разговор проходил следующим образом:
— Что за дурака вы к нам прислали? — вопрошал Александр Иванович.
— ... (ответ на слышен).
— А я говорю: будут деньги!
— ...
— Будут деньги!
— ...
— Деньги будут!
— ...
— Я сказал: деньги мы вам переведем.
— ...
— Когда муку продадим!
-...
— Сейчас денег нет!
— ...
— Нет, я сказал!
— ...
— Мы на картотеке сидим, понимаете вы это или нет?
— ...
— С чего вы взяли?
— ...
— О-хо-хо!
— ...
— Ха-ха! Не смешите.
— ...
— Я говорю: не смешите меня!
— ...
— У нас тут своя служба безопасности. Мигом рога поотшибают.
— ...
— В общем, так...
— ...
— Я сказал: так!
— ...
— Через месяц деньги у вас будут!
— ...
— Будут, я сказал! Из-за двадцати миллионов вы устраиваете цирк!
И так далее.
Я отдаю должное дипломатическим способностям Александра Ивановича. Ему удалось главное: предотвратить военные действия. После разговора он вытирал платком багровое лицо и шею, платок весь был мокрый, хоть отжимай.
По существующему положению я должен был докладывать руководству фирмы о всех происшествиях на объекте. Недолго поколебавшись, я решил исполнить свой долг.
Реакция зама по общим вопросам была неожиданной. Он долго не мог понять, о чем это я говорю. Я намеренно сгущал краски и подводил к тому, что завтра без пе-рестрелки не обойтись.
— Как мне себя вести в случае нападения?— вопрошал я.
Зам вышел из-за стола и встал на середину комнаты, как бы показывая вариант поведения.
— Ты можешь передернуть затвором и снять ружье с предохранителя,— сказал он и вытянул руки по швам.— А то у нас сплошь и рядом забывают снять оружие с предохранителя. Надо стрелять, а у них...
— Но по закону об оружии я не имею права стрелять в помещении, в котором находятся посторонние лица!— напомнил я.— Тем более, из двенадцатого калибра, да ещё картечью.
— Ну, напугать хотя бы,— предположил зам.
— И пугать нечего! Если нельзя стрелять, зачем пугать?
Зам поцарапал затылок. В лице появилась озабоченность.
— Ты, в общем, действуй по обстановке,— наконец сообразил.— Если что, вы-зывай подмогу. Сигнал тревоги помнишь?
— Помню. Три семёрки.
— Вот и молодец.
Это всё, что он мог мне сказать.
Рекэтёры, к счастью, так и не появились. Передергивать затвор не пришлось, стрелять было не в кого. Да и не стоят того двадцать миллионов. Никакие деньги не стоят человеческой жизни.
Время шло своим чередом, мелькали дни и недели — надвигались Новогодние праздники. Тридцатого декабря во время тренировки нам устроили нечто вроде эк-замена по карате. Разбили парами и сказали:
— Деритесь, кто как умеет.
Мне попался опытный боец, бывший телохранитель. Комплекции не Геркулесовой, но бил прилично. Замечу, что никаких защитных приспособлений мы не имели. Дрались, буквально, голыми руками. Удар я к тому времени успел поставить, но не мог заставить себя драться по-настоящему. Были бы на руках боксер-ские перчатки — другое дело. А так — слишком напоминало уличную драку. Одна-ко, соперник мой считал по-другому. Во время спарринга активно наступал, пробо-вал выбить мою опорную ногу, крутил «урамаваши» и обозначал «лоокик». Я уво-рачивался до поры, но за несколько секунд до конца раунда пошел вперед с ударом правой прямой и наткнулся вдруг на «уширо» — словно бревном двинули в грудь. Дыхание мое затруднилось, свет померк, я обнял свой живот двумя руками и присел лицом к стене. Тренер сразу подошел, стал говорить, чтобы я глубоко дышал. Но ни глубоко, ни мелко я дышать не мог — с минуту примерно. Чтобы успокоить окру-жающих, через силу выпрямился и сделал знак рукой: всё нормально, не помру. И только-только смог вздохнуть — новый раунд. Мне дают другого соперника, ещё похлеще прежнего, на этот раз самого начальника штаба Баранова. Того самого, что сломал мне летом ребро. Но летом он бил через щит. Теперь щиты валялись в сто-роне. К тому же, я уже пропустил хороший удар от хорошего парня Максима. По-вторения нокаута я не хотел, и без всякого стеснения убегал от Баранова на протя-жении всего раунда. Не знаю, что он про меня подумал, но кости мои остались це-лы. Уж увертываться-то я научился!
На следующее утро выяснилось, что у меня очередной перелом. Оно всегда вы-ясняется на следующий день. Сразу, в горячке, не поймешь, что у тебя чего-то там сломано. Иной раз боли вовсе не почувствуешь. Не удивляюсь я теперь рассказам про то, как люди остаются на поле боя с отрубленными или сломаными конечно-стями. Футболисты носятся по зеленому газону со сломанными ключицами, боксе-ры молотят соперника левой рукой, прижимая к телу сломанную правую — никто из них не помнит о боли. Зато на другой день приходит расплата. Больная рука вспухает и синеет, на сломанную ногу ступить нельзя, и самая пустячная травма превращается в серьезную проблему. К счастью, у меня имелся соответствующий опыт, и я пережил очередную неприятность сравнительно легко. Даже не прекратил занятий. Одну неделю мы отдыхали по причине новогодних каникул, со следующей я уже вовсю бегал, прыгал с криком: «Кья!» и пытался сесть в шпагат. Кожа на ступнях загрубела, и пластырь, запасенный летом, не понадобился.
Во время тренировки многое зависит от того, какой партнер тебе попадется. У нас все были примерно равны по силам, за исключением двух-трех человек. Один из них — Дима Т. — амбал весом сто двадцать килограммов и ростом под два метра — частенько вставал с новичком. Напарника он не жалел и бил со всей силы. Раз, при-мерно, в две недели Дима проверял на прочность меня (когда остальные отказыва-лись рисковать здоровьем). Запомнились несколько эпизодов с его участием. Одна-жды, когда мы отрабатывали правый боковой хук, он не попал по «лапе», которую я держал в тридцати сантиметрах от головы, а вместо того — съездил мне по челю-сти. В другой раз, отрабатывая «уширо» в прыжке, ударил одного парня поверх щи-та, после чего тому пришлось наложить восемь швов на шеку со внутренней сторо-ны (об этом я выше упоминал). Тезке своему, Диме Цареву, он также угодил ногой в лицо, и тот после этого зарекся с ним связываться. Несколько раз он отправлял меня в нокдаун, легко пробивая тонкий щит — рукой ли, ногой — неважно. Запом-нилось еще интересное упражнение, когда все ложатся на пол, а потом, начиная с крайнего, совершают прыжки двумя ногами по животам товарищей. Что чувствует человек, когда стокилограмовая туша с размаху прыгает на него — так, чтобы оттолкнуться для следующего прыжка, — я объяснять не буду. Кому интересно, мо-жет попробовать.
Велики адаптационные возможности организма! Что казалось невозможным год назад, теперь выполнялось легко и буднично. Удары, после которых впору было за-казывать гипсовый корсет или аппарат Елизарова, переносились чуть не с улыбкой. Иной раз и не смотришь на бьющего, а просто расслабишься, и, не сопротивляясь толкающей силе, улетишь метра на два. Не следует жестко принимать удары. Не нужно напрягаться. Отдайся удару, отлети на два, на пять метров, а потом вернись на прежнюю позицию — и бей сам. Новички, показывая удаль, стоят насмерть, но — до первой хорошей плюхи. Таковой обычно оказывается «уширо». Попался мне однажды один товарищ — возрастной, бывший полковник милиции. Занимался ко-гда-то боксом, оно и чувствовалось — правой он бил крепко. Но во всем остальном — как говорится, «по нолям». На первой тренировке я его пожалел, не бил сильно, а потом узнал, что он всем рассказывал, будто в «Сейфе» охранники не умеют драть-ся. Понабрали кого попало, а толку нет. Меня это задело, да и кого бы такое не за-дело? На следующей тренировке я специально встал с ним в пару. И понеслось! По-сле первого же «уширо» он отбежал метра на три — а ведь я еще не примерился как следует, ударил вполсилы. Бью во второй раз и... проваливаюсь в пустоту. Полков-ник сжульничал — увернулся от удара, когда должен был принять удар на себя (на то и тренировка, чтобы бьющий тренировал реальный удар, а не проводил бой с те-нью). Я это учел и в третий раз сделал предваряющий шаг вперед. Полковник кряк-нул и заворочал головой. В четвертый раз я снова не достал — полковник совсем уж неприлично побежал от меня, даже не скрываясь. Так и пошло у нас: я напрыгиваю на него, а он юлой по залу ходит, уворачивается, как умеет. Всего-то раза четыре я пробил, да и то удары смазанными получились. Но зато после тренировки полков-ник подошел ко мне и сказал:
— Ну у тебя здоровый удар! Если на улице человека ударишь, то убьешь ….... — Он прибавил словцо, не совсем приличное в печати.
Похвала была мне приятна и запомнилась, но я и не нуждался в ней — прыжки его были красноречивее всяких слов. После этого на тренировках я его видел всё реже, а скоро он вообще перестал ходить. В принципе, ему и ни к чему было — в сорок пять лет человека должны заботить другие проблемы. Понятно, когда двадца-тилетний юноша хочет научиться махать кулаками. Но старику-то зачем? Он хоть и будет знать приемы — толку мало. Боевое искусство предполагает наличие трех ка-честв: силы, гибкости и быстроты. Отсутствие любого из трех качеств чревато са-мыми плачевными последствиями. Что можно утешительного сказать о человеке, физически очень сильном, но малоподвижном? В борьбе, пожалуй, он имеет какие-то шансы на успех. Но в боксе (читай — в драке), шансы его равны нулю. Легкий и вертлявый соперник, вовсе не обладающий физической силой, так его измахратит, что родная мать не узнает. Но тому же лекому и вертлявому лучше не попадаться на глаза такому же вертлявому и легкому, но физически сильному. Гибкость тоже иг-рает не последнюю роль. В карате обязательное условие успеха — растяжка ног в шпагат. Большинство ударов ногами пролетают на уровне головы, а голова может оказаться на высоте двух метров. Да и «простые» удары по корпусу лишь тогда вы-полняются легко и эффективно, когда у бьющего хорошая амплитуда движений. Мне, кстати сказать, гибкости всегда не доставало. В шпагат я так и не сел. Хотя, при большом желании, можно было. Но какой смысл? Это что-то вроде личного ре-корда, для которого требуется средоточие всех сил, а результат носит очень кратко-срочный характер. Пройдет неделя, и ты уже спустился с заоблачных высот. Так че-го стараться? Не на олимпиаду же я готовлюсь!
А еще закрадывается в душу сомнение: так ли уж необходимо  это умение — за-ехать человеку пяткой в челюсть? На самом ли деле это хорошо? Двадцатилетний юноша не будет задаваться таким вопросом. Но пристало ли писателю действовать кулаками в спорной ситуации? Обзовет меня, к примеру, какой-нибудь критик не-вежой, скажет, что я графоман или, там, версификатор. Что же мне ему «двойной нельсон» показывать? А если женщина стыдить начнет? Обзовет педерастом, на-пример? Не пинать же ее со всего маху по жирной попе! Но и обидно будет, если знаешь, что пнуть по попе можешь, а вот мораль не позволяет. Сила — совсем не-безобидная штука. Сила провоцирует человека на резкие движения. Это что-то вро-де ружья на стене, которое обязано когда-нибудь выстрелить. Человеку тяжело соз-навать, что он потратил массу времени и сил, чтобы получить в свои руки разящее оружие, а сам этим оружием не пользуется. Знать, что можешь покалечить, и не сметь калечить — это не всякий может вынести. Потому так много у нас среди на-емных убийц бывшых спецназовцев, и так часто попадают в «истории» воспитанни-ки ВДВ. По себе могу судить, как меняется восприятие мира одновременно с повы-шением крепости кулаков. Такой факт: на следующий день после того, как сдал эк-замен на красный пояс, я избил человека. Человек этот, правда, вел себя как после-дяя скотина, и все же я всё спрашиваю себя: ударил бы я его, если бы не моя кара-тистская подготовка? Сколько раз до этого я проходил мимо подлецов и не делал им замечания? А тут вдруг воспылал негодованием и — на тебе в морду! Хотя, в морду я ударил не сразу, я сперва озадачил грубияна тычком по ребрам. Тот, вместо чтобы успокоится, стал бороться со мной — но не устоял и оказался на полу. Я его просто посадил, не ударил даже. Сказал, чтоб не рыпался больше и вел себя скромно. Но тот не внял. Видно, слабо я его ударил в первый раз. Он снова начал ругаться и ос-корбил меня так сильно, что я уже не контролируя себя, пробил сначала коленом в живот, потом «уширо» по ребрам, и вдогонку, уже падающему, добавил слева в че-люсть. После этого он завалился на спину. Я по иннерции ещё лягнул его ногой, но не сильно. Ударь я со всей силы — и он попал бы в травмпункт, а я угодил бы под уголовную статью. Тогда я впервые ужаснулся собственной свирепости. Это что же получается? Дай мне дубинку покрепче, и я сразу стану бить людей по головам? Правильно ли это? Хорошо ли? С другой стороны, хорошо ли «не замечать» хамст-ва, насилия, унижений, которые мы видим сплошь и рядом? Легко критиковать ми-лицию за то, что плохо борется с преступностью. Но что сделает милиция с дебо-широм, который третирует семью? Посадить его нельзя за мелкостью проступков, «ЛТП» давно разогнаны, а соседи «ничего не замечают». Им, будто бы, до лампоч-ки. Не будет ли правильным в подобной ситуации набить морду дебоширу — к удо-вольствию всех соседей и родных и к пользе самого дебошира? Церковь учит: под-ставь левую щеку, когда тебя ударят по правой. Простой житейский опыт говорит: сверни шею любому, кто поднимет руку на тебя или твоих родных. Когда война идет — никто не спрашивает: бить или не бить. Чем же «мирный бандитизм» лучше войны? Та же тактика на поражение, та же беспощадность, те же зверства. Сдержи-вает лишь страх наказания. Но и он действует не всегда. Иного и страхом не оста-новить. Знает ведь насильник, что его поймают рано или поздно, но ничего не мо-жет сделать со своей извращенной натурой. И насилует, режет, душит. Что с таким делать? Простить? Подставить другую щеку? Предложить ему следующую жерт-ву?..
Нет, нет и нет! Такому насильнику нужно для начала оторвать кое-что. А потом наказать — в полном соответствии с законами окружающего нас мира. Сам человек как вид появился в жесточайшей борьбе. Далёкие пращуры наши — несчастные обезьяны — подвергались самым разнообразным опасностям, могли погибнуть ты-сячу раз — от когтей саблезубого тигра ли, от невидимых микроорганизмов, или от глобального похолодания. До сих пор боремся мы — с теми же микробами, с тва-рями, летающими и ползающими во всех стихиях, наконец, за неимением достойно-го врага, другу другу морды бьем. Есть ли мораль у саранчи, уничтожающей наши хлеба? Что знает о нравственности вирус спида? Землетрясения и наводнения, по-жары и ураганы... Как быть с так называемыми природными явлениями? Активное сопротивление разрушительному хаосу — вот что от нас требуется. И даже не тре-буется. Это — условие нашего выживания. Необходимое, но недостаточное. Мы должны быть сильными и умными, активными и неравнодушными. Ещё мы должны быть гибкими — не костенеть в застывших формах. Потому что мир меняется еже-секундно, сами мы меняемся, и все условности, все правила, взгляды наши, пресло-вутая мораль — должны поспевать за реалиями окружающего нас мира. Не поспе-ешь — проиграешь. Цена проигрыша — жизнь. Кто-нибудь скажет, что я циник. Но я не циник, я — реалист.
Есть у меня знакомый — сосед по дому — полный обормот! За свои тридцать пять лет работал, от силы, год. В армии не служил — белобилетник. Посмотришь на него — кабан кабаном. Водку жрет — ничего ему не делается. Сидит на шее у мате-ри-пенсионерки. Та в свои семьдесят то семечками торгует, сидит в зной и в мороз на улице, то метлой машет по подъездам. А у самой — сахарный диабет, давление за двести скачет. Мужа нет. Привела однажды мужчину в дом — так сынок выгнал. Не понравилось. Привык, понимаешь, быть в центре внимания. Тетка-медичка вы-хлопатала ему пенсию по инвалидности, и он припеваючи живет на свои триста и материных четыреста. Каждый день пьян, сыт, обут-одет. В комнате — цветной те-левизор и магнитофон. Живет через стенку от меня, и повадился, сволочь, музыку гонять до трех-четырех часов ночи. Один раз я не выспался. Во второй не выспался. После третьего пошел — поговорил. Но разговоры на соседа не действовали. Башка у него уже совсем не варила, в своей квартире он чувствовал себя королем. Тяготы и заботы внешнего мира не долетали до него вовсе. Что люди добывают себе хлеб тяжким трудом, что квартиру, в которой ты живешь, кто-то должен построить, по-белить-покрасить и обклеить обоями — мало его заботило. Он просто не знал об этом. Привык к маминым уговорам. Та пожурит его, постыдит, а тому мало заботы, в ответ на уговоры нажрется пуще прежнего. Что тут было делать? Взял и ударил. Я — его. Натурально — пнул. Не по голове, конечно, а в грудь. Удар называется «мая-гери». Удар получился неожиданно сильным. Детина весом девяносто килограммов полетел с середины комнаты и врезался спиной в стену, словно я толкнул тряпич-ную куклу. Позади него находилось окно, и возьми я чуть правее, и он отправился бы в свободнй полет. Пятый этаж, под окном — бетонные ступеньки.
Нехорошо, конечно, показывать свою выучку на неподготовленных людях. Но и он вел себя не здорово. Всех соседей достал! В ту ночь я так и не смог уснуть. Всё прокручивал в голове: как это я не учел, что позади него окно? Ведь не мог не знать (у меня точно такая комната). Одно объяснение — не рассчитал силы. Не мог пред-положить, что такая туша не согнется от удара, не упадет, а пролетит несколько метров с удивительной скоростью. Так люди и попадают за решетку. Один не рас-считал силы, другой ударил не в то место, которое наметил, третий схватил то, чего не надо бы хватать. Когда человек не контролирует себя, возможно всё.
На следующий день прибежала мать соседа звонить в больницу (у них не было дома телефона). По ее словам, сына парализовало. Услыхав такое, я испытал по-вторный шок. Но не поверил до конца, помня собственные ощущения в схожей си-туации. Я тоже не мог подняться, и было больно дышать. Однако я поднимался, со-вершал утреннюю пробежку и шел на работу. Если мог вытерпеть я, вытерпит и со-сед.
Надо отдать ему должное, он не сказал никому о том, что на самом деле про-изошло. Наверное, постеснялся. Не знаю. Но через неделю я увидел его на улице, в полдевятого утра он шел с бутылкой «катанки» в руке. Хмуро поздоровался и шмыгнул в лифт. Пить он не бросил, но слышать я его перестал. Так что даже при-ходилось спрашивать иногда его мать: не уехал ли Игорь куда? И та радостно со-общала, что он перестал дебоширить и даже взял и побелил ей кухню — так здоро-во, что она не нарадуется.
— Такие золотые руки, если бы ещё пить бросил...
От скольких людей слышал я подобные высказывания. Молодые и старые, умные и глупые, добрые и злые — пьют по черному. Результат один: деградация, распад личности, горе для окружающих. Алкоголизм есть медленное самоубийство, само-уничтожение, растянутое на годы. Нынче, правда, на первый план выходит нарко-мания. Но про наркоманов ничего сказать не могу. Тоже, говорят, страшная штука. Всё это — алкоголизм, наркомания, а также все виды насилия над личностью — требуют самого активного противодействия. Случай с соседом блестяще подтвер-ждает данное положение. Мать его впоследствии несколько раз просила меня пого-ворить с сыном, потому, дескать, что он меня сильно уважает. «Зауважаешь тут, ко-гда ребра затрещат!»— подумал я. Тетка его родная, сестра матери (которая ему ин-валидность устраивала) на полном серьезе однажды внушала мне, поймав на лест-ничной клетке, чтоб я ударил соседа посильнее, так, чтобы он «подох»! «Тогда всем легче станет».
Я сначала думал, что она шутит. Но потом вижу — серьезно тетка говорит (а ведь медработник!). Отвечаю ей тоже серьезно:
— Вы что, хотите, чтоб я за него сел?
— Так никто же не узнает!— восклицала наивная тетка.
— Как не узнает? А синяки? Переломы?
— Да мы так сделаем, что не узнает никто!
— Кто это — мы?
— Ну вы и я.
— Я в этом участвовать не собираюсь. Одно дело — набить морду, другое
— отправить на тот свет.
Тетка ушла разочарованная. Видно, в самом деле надеялась уговорить меня. Удивляешься глупости иных людей. Такие планы строят, что диву даешься. И ведь хватает ума предложить главную роль другому.
Должен признаться, что подобное предложение (по устранению вредного для общества человека), делалось мне дважды. Второй раз это произошло совсем курь-езно. Я дал объявление в газету в том смысле, что, дескать, лицензированный ох-ранник, обладатель красного пояса по карате окажет охранные услуги и т.д. Я ждал потока писем (на абонементный ящик, специально снятый для этого), но получил лишь одно письмо — с номером телефона и обещанием хорошего вознаграждения за выполнение одной услуги. Я позвонил, и мне была назначена встреча — во дво-рике Художественного музея.
С пятиминутным опозданием появилась женщина средних лет, очень скромно одетая и с уставшим лицом.  Я постелил газетку на скамейку, и она села. Долго не могла начать. Потом собралась с духом и спросила:
— За сколько денег вы могли бы убить человека?
Я не сразу нашелся. Чтоб не рассмеяться, упер взгляд в землю. Но на земле не было ничего интересного, а я не мог долго молчать.
— А кого вы собрались убивать?— наконец ответил.
— Брата.
— Брата?
— Да. Моего брата. Измучил меня. Не работает, пьет. У нас трехкомнатная квар-тира. Без него как бы хорошо было.
Я задумался. Где-то в глубине души льстило, что меня сочли способным на убийство. Некоторые мои знакомые не хотели верить, что я способен просто уда-рить человека, принимали это за бахвальство. А тут — целое убийство! Видать, до-пекло женщину.
Она по-своему истолковала мое молчание.
— От вас не потребуется многого. Только труп вывезти куда-нибудь.
— Труп вывезти?
— Да. Вывезти и спрятать!
«Эге! Уже до трупа дошло.»
— А это самое, откуда труп-то возьмется? То есть я хотел спросить: кто убивать станет?
— Да, в принципе, не надо никого убивать!— вскинулась женщина.— Я ему под-сыплю в водку чего-нибудь, он и подохнет. А потом его нужно незаметно погрузить на машину и...
— Погодите! Почему вы думаете, что вам удастся его отравить? Вы что, медик?
Женщина вздрогнула.
— Нет.
— А кто?
Последовала пауза.
— Зачем вам?
— Да так,— пожал я плечами.  В самом деле, какая мне разница?
— Так что, поможете?— спросила женщина.
Что мне было отвечать?
— А сколько бы вы, к примеру, заплатили?— услышал я свой голос.
Женщина замялась.
— Тысяч десять.
— Только-то?
— Ма-ало? Вам же только труп увезти!
«Дался ей этот труп!»
— На языке «УК» это называется соучастие в убийстве.  От шести лет и выше.
— Сколько ж вы хотите?
— Ну, тысяч двадцать, по крайней мере.
— У меня только десять.
— Квартиру продайте.
— А я где жить буду?
— Купите двухкомнатную. Зачем вам одной три комнаты?
— Действительно... Я об этом не подумала.
— Зря.
Женщина наклонила голову и стала усиленно размышлять. Сразу две промашки она допустила: мало денег пообещала и не учла такой простой вариант, как обмен жилплощади с доплатой. Зачем одинокому человеку трехкомнатная квартира? Сме-ло меняй на двухкомнатную и клади в карман пять тысяч долларов. На этакую-то сумму можно — о-го-го!— сколько людей на тот свет можно отправить!
Она подняла голову и посмотрела на меня просветленным взглядом.
— Я согласна!
— На что?
— Даю двадцать тысяч. Но не сразу. Потом.
— Когда — потом?
— Когда квартиру обменяю!
— А когда обменяете?
— Когда труп вывезете.
Драма переходила в комедию. Чтоб не повторяться, я должен был сказать что-нибудь оригинальное.
— А зачем вообще труп вывозить?
— Как зачем?
— Ну, обпился человек и умер. Кто на вас подумает? А как труп начнете прятать — так и застукают. Это наверняка!
Женщина снова призадумалась. Я оказался для нее слишком изощрен. План ле-тел к черту. Пора было закругляться. Я и так сказал много лишнего. Помню точно, что хотел подвести к тому, чтобы женщина отказалась от своего намерения. Она не могла решиться отравить брата, ей нужен был не сообщник даже, а человек, кото-рый бы согласился с ее правотой. Мое слово могло сыграть решающую роль.
Я поднялся.
— Вы вот что... обдумайте всё ещё раз. Может, вам лучше разъехаться с братом? Зачем уж так сразу убивать?
— Да он не согласится!
— А зачем вам его согласие?
— Ну как, надо. Он так сказал.
— Так вы уже говорили на эту тему?
— Говорили,— произнесла она со вздохом.
— У вас квартира приватизированная?
— Я н-не знаю.
— Не знаете, приватизированная у вас квартира или нет?
— Приватизированная, кажется.
— Ну вы хоть прописаны в ней?
— Прописана.
— А брат прописан?
— Кажется.
Я, не удержавшись, хмыкнул и покачал головой. Вот так заказчица! Свяжись с такой — мигом сядешь! И двадцать тысяч не помогут.
— Вот что,— произнес я уже другим тоном.— Мне нужно время подумать.
— Сколько?
— Ну, дня три.
— Вы мне позвоните?
— Позвоню.
— А свой телефон оставите?
— Зачем?
— Вдруг срочно понадобится.
— Пишите на абонементный ящик.
— На какой?
— На который писали первый раз.
Женщина медленно выпрямилась. Она выглядела рачорованной.
— А если...
— Я вам позвоню,— проговорил я с нажимом.
По улице Ленина ехали автобусы и троллейбусы, народ толпился на остановках, светило солнце, и никто не знал, что рядом, в двух шагах происходит такое чудо-вищное действо — «заказывают» человека. В роли заказчицы — ополоумевшая от издевательств родного брата женщина в плохоньком плаще, некрасивая и глупова-тая. В роли киллера — кандидат технических наук, член Союза писателей, никому не нужный, не востребованный член общества.
Я ей не позвонил, а она не написала. Надеюсь, брат ее жив. Хотя, есть люди, ко-торым нечего делать на этом свете. Они сосут жизненные соки из окружающих лю-дей. Один мать изводит. Другой сестре жить не дает. Третий сразу многим: супруге, детям и родителям. Вот и реши вопрос: кто из них больше достоин жизни! И если все достойны, то как сделать так, чтобы совместное их существование не превраща-лось в кошмар. Чтоб не сходили люди с ума и не бросались вниз головой с девятого этажа. Если не впадать в религиозный мистицизм и не путать себя новопредстав-ленной моралью, то всё решается просто: мешаешь жить другим — не живи сам! Сгинь, уйди с дороги! Жизнь очень конкретна. И все проблемы требуют скорейшего разрешения. Нет, я не призываю начать отстрел алкоголиков и наркоманов. Но борьба с пьянством и наркоманией должна быть жесткой и бескомпромиссной. Го-сударству вручены громадные полномочия. Государство может всё (и мы знаем это из истории). Но оно почему-то самоустраняется, и бедные граждане вынуждены са-ми решать свои проблемы, всяк на свой лад. Что из этого получается — мы видим.
Но вернусь к своему пространному рассказу. Наступил январь 1998-го года. Прошло шесть месяцев с моего поступления в «Сейф». Я уже не стеснялся носить камуфляж. Дубинка свободно висела у меня на боку, и я уверенно употреблял сло-ва: ствол, объект, генеральный заказчик, инкассация и сопровождение грузов. Заня-тия карате придали мне уверенности, а пистолет на боку и вовсе делал неуязвимым для критики. Сам я на пистолет надеялся мало. По-моему, только дурак может наде-яться на пистолет (я имею в виду охранников). Потому что в подавляющем боль-шинстве случаев от охранника требуется простая физическая сила, плюс — немного дипломатии. Уговорить хулигана не хулиганить и скрутить дебошира, если уж тот распоясался — вот весь выбор. Не будешь же стрелять в человека только за то, что он сматерился, пусть даже послал тебя на три буквы? Если и с кулаками на тебя по-лезет — опять-таки, зачем стрелять? Убьешь ни про что человека — как потом жить будешь? Если и не посадят за превышение необходимой самообороны — совесть же потом замучает! Куда проще заехать буяну в рыло, пусть даже ногой, сломать (уж на то пошло) ему челюсть — может, на пользу тому пойдет. Поживет полгода с за-крученными проволокой челюстями, глядишь, изменится к лучшему. Но и ударить человека тоже не просто. Несколько раз мог я это сделать во время дежурства. Ни-что мне не мешало, но я не разу никого не ударил. Одно дело — на тренировке ку-лаками махать, другой дело — бить вполне реального живого человека. Конечно, случись настоящее нападение, я бы не задумался. А так, бить за вылетевшее невзна-чай слово... Но и однако, повторяю, сознание силы очень мне помогало. Уверен-ность в себе — её нельзя изобразить. Невозможно сыграть сильного человека. Сила или есть, или ее нет. Это как красота. Если есть — так всем видать,  а коли нету — то как ты не рядись, как не малюй рожу — толку не будет. Только посмеются.
Где-то с февраля руководство «Сейфа» посчитало, что я недостаточно загружен, и мне предложена была инкассация. Дважды в неделю — по пятницам и субботам я должен был участвовать в довольно интересной процедуре. Выглядело это так: в УАЗ садились три человека (не считая водителя) — два охранника и инкассатор. Последний собирает выручку с «объектов», первые его охраняют. У охранников пистолеты, бронежилеты, рация. Называют друг друга просто: «номер первый» и «номер второй». Я был «номер второй». Шел позади инкасатора и ждал у подъезда, пока тот считал бабки внутри здания. Инкассировали «Сибтелеком». Пять объектов по всему городу. Сначала ехали в Ново-ленино в район Автостанции. Потом гнали на Синюшку, туда, где я два месяца топтал коридор, затем в Академгородок, к зда-нию ИрВЦ. Оттуда — через плотину, мимо аэропорта  на улицу Бурденко — и там располагался «Сибтелеком». Пятый и последний объект — на бульваре Постышева. Получив с него дань, летели на улицу Литвинова, подруливали с заднего крыльца к Дому быта и вприприжку мчались на шестой этаж. Там — центральный офис и ко-нец пути. Мы вставали в концах коридора и ждали, когда инкасатор справится с замком на двери офиса. Вся канитель длилась ровно два часа. В пятницу за мной приезжали прямо на ХПП, и я не терял много времени. А вот в субботу (в мой за-конный выходной) приходилось специально ехать в контору к часу дня, а потом, освободившись в три, возвращаться домой; а к половине седьмого снова ехать — теперь уже на тренировку. Доплачивали за инкасацию самую малость — по семь рублей за час работы, в неделю выходило двадцать восемь рублей. Существовала ли опасность? Тогда мне казалось, что да. Теперь думаю: вряд ли. Гораздо опаснее, на мой взгляд, езда в обычном городском автобусе, когда нет на тебе бронежилета и не лежит в кармане пистолет, и когда ты не имеешь права калечить других людей. Но и нельзя сказать, что инкассация вовсе безопасна. Взять хоть «Сибтелеком». Под Но-вый год какие-то нехорошие парни взяли и напали на Компанию. Подвергся налету филиал на бульваре Постышева. В конце рабочего дня вошли трое в масках (везде по трое ходят!). Вошли, значит, и потребовали деньги. Знали, что есть, и требовали с полным убеждением в успехе операции. Как аргумент использовали оружие — что-то вроде пистолетов. Кассирши, ясно дело, деньги отдали. Всё без остатка. Не свое ведь. Сами сидят на окладе, от выручки мало зависят (так, премию подкинут иногда), но не соваться же под пули за премию! Бандиты взяли деньги и ушли, а ру-ководители Компании на другой день позвонили в охранную фирму и наняли охра-ну по полной программе. Там, где можно было взять одного, оплачивали двоих. Собственно говоря, Компании плевать, сколько она заплатит за охрану. Всё это включается в так называемые накладные расходы и тяжким бременем ложится на бюджет каждого из нас, то есть тех из нас, у кого стоит дома телефон.
Когда вы видите охранника в какой-нибудь компании, офисе, магазине, когда встречаетесь с его недружелюбным взглядом, знайте, что он сидит на вашей шее, получает зарплату из вашего кармана. Охранники и «братки», находясь по разные стороны общественного пирога, отщипывают от него примерно равные куски. Вся эта армия откормленных молодчиков живет за наш с вами счет. Первые должны быть благодарны вторым. Не будь криминала, охрана была бы не нужна.
Еще через месяц мне предложили инкассацию и в другие дни: вторник, среду и четверг — с восемнадцати до двадцати часов. Поразмыслив, я отказался. Основную свою работу я заканчивал в четыре и в половине пятого был уже свободен. Чего я должен делать полтора часа? Мне говорили, что эти полтора часа также будут опла-чены — по семь штук за час. Но я всё равно отказался. Наверное, уже тогда я по-чувствовал риск быть затянутым в новую жизнь. Оно, в принципе, и неплохо смот-релось: меня могли перевести в группу быстрого реагирования — работа недурная. Сидишь весь день «на базе», ждешь сигнала тревоги. «На базе» — телевизор, все удобства, товарищи. Можно в шахматы сыграть, можно просто поговорить. Оплата выше. И престиж выше. Но... что же дальше? Неужели в этом смысл? С другой сто-роны — какой смысл я ищу? Живи обычной жизнью, будь как все, не требуй много-го — и будешь доволен. Не считай себя лучше других — Сереги, Димки, Игорехи, Вовки, другого Димки... Почему они довольны своим положением, а ты нет? И не умнее ты их нисколько, и не совестливее. Книг больше прочитал — не велика за-слуга. Сколько на свете начитанных идиотов! Сколько высоколобых кретинов. Сколько подлецов, мнящих себя интеллектуалами и порядочными людьми! Поэтов, считающих всех непоэтов дерьмом. Музыкантов, презирающих всех немузыкантов. Ученых, электронщиков, компьютерщиков, юристов, экономистов, философов и политиков. Имя этому — снобизм. Подкладка — глупость. Если человек неспосо-бен понять относительность собственного знания, если не сознает, что достиг успе-ха во многом случайно, да и не его в том заслуга, и что другой в своей области дос-тиг не меньшего успеха, и оба пред всеми остальными равны, — если человек этого не понимает, — значит это ограниченный человек, неглубокий, поверхностный ум. Когда человек кичится своей профессией — это ещё полбеды. Полная беда, когда человек начинает гордиться цветом своей кожи, разрезом глаз и формой черепа. Не-которые благодарят Господа за то, что тот сотворил их мужчинами. Другие — за то, что поселил там, где они живут. Это тоже проявления невежества, знак неразвито-сти как вида, незрелости общества. Сколько ещё человечеству воспитываться и раз-виваться? Сколько ошибок совершит Номо sapienc? Сколько крови прольется, пока не поймет наконец, что кровь ничего не решает и ничему не учит, кроме единствен-ного: крови быть не должно. Не должно быть насилия, принуждения. Не должно быть презрения и не должно быть борьбы друг с другом, а должна быть борьба всех вместе с тем, что мешает нам жить и развиваться. Предрассудки, невежество и аг-рессивность — в их числе.
Ограниченность силы как аргумента в решении спорных ситуаций понимаешь именно тогда, когда сила на твоей стороне. Человека можно напугать — но ненадолго. Потом этот человек переймет опыт и будет пугать другого, слабейшего пред ним. И потянется цепочка дальше. Сознание силы провоцирует ошибки. Ты уже не-правильно оцениваешь ситуацию. Ты не выбираешь из многих возможностей луч-ший, а действуешь стандартно-примитивно и проходишь мимо единственного ре-шения, которое удовлетворило бы всех и навсегда решило проблему. Вместо этого — демонстрация оружия или кулаков и, как результат, — загнутие проблемы в не-ественную сторону. Хотя, некоторым приятно сознавать, что их боятся. Упиваются! Но речь не о них. Не они делают погоду. Их — меньшинство. И они вымрут, как вымерли мамонты.
На хлебо-приемном предприятии я проработал до мая девяносто восьмого года, и стал к этому времени там своим в доску: давал разъяснения по телефону относи-тельно цены сахара, муки, комбикорма и круп. Компьютер забарахлит — инсталли-руешь «Windows», принтер перестанет печатать — ищешь драйвер на дискетах и запускаешь «Setup». Иногда споры случались. Слушали однажды во время обеда выступление Гайдара, и тот что-то ляпнул про «гносеологию демократических ре-форм в России». Заспорили, что это такое, да как Гайдара следует понимать. Про-клятая «гносеалогия» сбивала с толку. Я не выдержал и перевел на русский зло-вредное слово, хотя до сих пор не уверен, что сделал это правильно.
— Гносеалогия определяет корни явлений, — произнес я с умным видом, — Гай-дар хочет найти в нашем прошлом предпосылки, которые оправдали бы проведен-ную им шоковую терапию, хочет подвести к тому, что принятые им меры были не-избежны.
Все затихли и перестали жевать. Обернувшись, посмотрели на меня так, что я слегка покраснел. О реформах больше не говорили.
Вообще к реформам и к существующей власти относились спокойно, — так отно-сится русский мужик к стихийному бедствию. Не тратит время на жалобы и ругань, а, засучив рукава, пытается исправить то, что можно. Налаживает свою жизнь в со-ответствии с новым раскладом и полагает, что по-иному и быть не могло. Это во-обще отличительная черта народа нашего: он сразу и навсегда принимает устано-вившуюся реальность и совсем не ломает голову о том, что реальности этой могло вовсе не быть, что ее не должно было быть, что получилась она до того случайно и нелепо, так невероятно сложились события, что можно завыть от обиды или ки-нуться в омут головой. Но ничего подобного не происходит! Мы живем и радуемся жизни, какой бы трудной она ни была. Жизнелюбию нашему можно позавидовать. И сложно понять, чего тут больше: ума или глупости, хитрости или простофильст-ва, мудрости или бесшабашности.
Двадцать пятого мая в понедельник я дежурил на «ХПП» в последний раз. Было грустно сознавать, что больше не увижу я этих людей, не войду в эту комнату. Сле-довало попрощаться, но язык не поворачивался, и я дотянул до последнего, когда все разбежались кроме кассирши Лены. Когда за мной приехала дежурка, я вышел из-за стола и остановился посреди комнаты. Лена печатала на компьютере, в окна светило майское солнце, было тихо и казалось, что время застыло.
— Лена, это, — начал я и замолчал.
— Что?— подняла она голову.
— Я поехал.
— До свиданья!— сказала она и принялась за работу.
— Я больше не приеду, Лена.
— Куда?
— Ну сюда не приеду. Я сегодня последний день у вас.
До нее не сразу дошел смысл сказанного. Но потом ее брови выгнулись и она от-ставила клавиатуру.
— А мы как же?
— Вам дадут нового охранника.
— Зачем нового?
— Так решило руководство.
— Ну елки-палки. И Александр Иваныча нет, как назло.
— Ничего, Лена, не надо. Тут ничего не исправишь. Завтра я выхожу на другой объект...
Лена сидела и не знала, что сказать. С улицы посигналили.
— До свидания, — сказал я. — Передай Александру Иванычу и Ирине Геннадьевне, что я ещё приду попрощаться.
Я толкнул дверь и вышел в коридор.
Несколько лет прошло, а я так и не пришел, не попрощался. Сначала было неко-гда, потом — как-то неудобно (что сразу не пришел), а теперь — уже и смешно, на-верное. Всё уже забылось, а я возьму и заявлюсь. Но до сих пор я чувствую вину перед этими людьми. Как будто обманул их. Прикинулся хорошим, а как уехал, так и забыл сразу. Но я не забыл. А почему не приехал — сам не знаю. Собственные по-ступки объяснять труднее всего.
Двадцать шестого мая девяносто восьмого года я вышел на новый — четвертый свой объект под номером шестнадцать. Это был автомагазин на улице Аргунова. Живописнейшее место! На краю города, за оптовым рынком в Ново-мельниково. Рядом течет речка Кая — мутная и мелкая, заросшая сочной травой и непролазными кустами. За речкой зеленеющий склон, по которому рассыпались домики — что-то вроде деревеньки, отжившей свое и медленно но неуклонно уступающей напору большого города. Мы приехали туда в половине десятого утра, когда ярко светило солнце и всё смотрело радостно и живо. Автомагазин расположился в маленьком каменном доме, в нем совершались купчие; за домом раскинулся огромный пус-тырь, обнесенный бетонным забором, внутри которого огорожена площадка для машин. Кругом дичь и запустение. Странным казалось скопление сверкающих но-вых автомобилей в таком пустынном месте.
Мы трое — я, начштаба и зам по общим вопросам — прошли мимо домика, через железные ворота и свернули к строительному вагончику. Зашли внутрь. Там обыч-ное дело: окурки на полу, грязнущий стол у стены, видавший виды стул, лежанка сбоку, покрытая чем-то вроде кошмы, какой пастухи от холода укрываются, плитка на табуретке и, наконец, охранник, которого я менял. Он сразу набросился на нас.
— Вы где, едритвашу мать, пропадаете? Я уже двадцать минут как дома должен находиться!
Это был Сашка Максимов, известный буян, весельчак и, в общем-то, не злой человек. Он, видно, служил во флоте, благодаря которому завел привычку носить на поясе настоящий кинжал в ножнах. Ещё он привозил на дежурство собаку — гро-мадную овчарку — что давало ему возможность находиться в помещении одному, не считая, конечно, четвероногого друга. Ещё он всюду возил мешок, какие висят в боксерских залах. В свободные часы (а их всегда было много) он с энтузиазмом ту-зил мешок руками и ногами, только что кинжалом не резал. Росту он был среднего, круглолицый и коренастый. Бил кулаком примерно как ногой — от его удара в кор-пус соперники прогибались, не помогал и щит. И вот этот Максимов набросился на нас троих, совершенно не стесняясь в выражениях. Спутники мои знали его не пер-вый год, и лица их сделались кислыми. Они дружно отвернулись и стали рассмат-ривать стены и пол вагончика, зам по общим вопросам взял в руки журнал приема-сдачи.
— Мне в Ново-ленино ехать, а я тут сижу! Что это за х... ? — не унимался Мак-симов.
— Ладно-ладно,— не выдержал начштаба.— Езжай домой. Всё. Свободен!
Максимов ещё повозмущался какое-то время и вышел.  За воротами стояла его «пятерка» белого цвета, на которой он ездил в любую погоду и в любое время года.
Затих шум двигателя, и мы задышали спокойнее, лица начальников обрели при-сущее им строгое выражение.
— Ну ладно, принимай объект!— Начштаба сунул мне журнал и спрятал руки в карманах.
Я уже знал систему приема-сдачи и не заставил себя ждать: через минуту в жур-нале появилась следующая запись: «26.05.1998г. Объект N16 принял Лаптев. Ору-жие N..., подпись». Начштаба внимательно ознакомился с моей записью и не нашел в ней ничего предосудительного. Он бросил журнал на стол, на хлебные крошки и на мух, ползающих по этим крошкам и молвил:
— Вот это и есть твой объект.  Тут твое место. Не забывай выходить на связь. Мы поехали.
Я с удивлением смотрел на него.
— А охранять-то что?
— Вот магазин,— кивнул на окно зам по общим вопросам.— Когда будут оформлять покупку, позовут тебя. Понял?
— Понял,— сказал я, хотя ничего не понял. Я уже начинал привыкать, что здесь как в армии — до всего нужно было доходить своим умом.
Уже в дверях начштаба словно бы споткнулся.
— Чуть не забыл! — воскликнул он и обернулся. На лице его сияла улыбка.— Вечером в шесть часов приедет второй охранник, так что ночью вдвоем будете.
«Какой охранник? Тут одному делать нечего!»— подумал я, но вслух ничего не сказал. А чего говорить? Поставили — стой. Нет работы — лежи. Дали хороший объект, скажи спасибо!
Объект и впрямь был хорош. Натурально, мечта охранника! С девяти до восем-надцати сидишь в вагончике, читаешь, пишешь, можно вздремнуть — никто слова не скажет. В половине шестого, правда, потревожат: нужно пойти принять автомо-били на стоянке. Приемка занимала минут двадцать. Охранник пересчитывал все машины и проверял наличие пломб. Затем расписывался в журнале в том, что, дес-кать, такой-то тогда-то принял под охрану столько-то автомобилей. После восемна-дцати часов база пустела, приходил второй охранник, и появлялись два своих, внут-ренних сторожа. Итого — четыре человека, из которых один с ружьем, один с на-ручниками и с дубинкой, а двое просто в ботинках и в штанах, потому что свои же, слесари, днем занимаются ремонтом, ночью подрабатывают сторожами. А чего не подрабатывать? Налопался супа с мясными костями, напился чаю со сгущенкой, наигрался в карты, посмотрел телевизор, в футбол погонял, наконец, прогулялся пе-ред сном по свежему воздуху, напоенному ароматами трав и свежестью реки, и пре-спокойненько уснул — со спокойной совестью, с чувством выполненного долга! Понятно, что и мы вели такую же вольготную жизнь: отдыхали, ели, спали вволю. Жара, правда, мешала. Но днем можно было пойти к воде, искупаться, полежать в теньке. А уж ночью как хорошо! Небо всё чёрно! Звезд — не сосчитать. Возьмешь двадцатикратный бинокль, ляжешь на эстакаде и смотришь на звезды. Можно так лежать часами. Но ребята не дают, то в карты позовут играть, то затеют интересную игру с неприличным названием (хотя и совершенно безобидную). А то накупят вод-ки и устроят что-то вроде званого ужина. Я как мог уклонялся, но удавалось не все-гда. Потому что я хотел быть хорошим товарищем и еще потому, что не сильно-то отличался от остальных. Все мы слеплены из одного теста, университетский диплом и разного рода регалии не так много значат, как мы воображаем, и перешагнуть из одного сословия в другое совсем не трудно, если только иметь соответствующий настрой.
Жили мы великолепно! Неподалеку располагался оптовый рынок, и вечерами я ходил, разнообразия ради, за продуктами. Брал улан-уденскую тушенку по восемь тысяч рублей за банку (дорого казалось!), молоко сгущеное за три, яблоки, шоколад, чай, кофе в пакетиках, напиток газированный, колбасу, хлеб, печенье... — всего не упомнишь. Местные охранники — Сашка и Толян (обоим за пятьдесят, но горя мало — звали всех по именам и обращались исключительно на «ты») — при-носили из дома суповые кости, картошку, вермишель и варили похлебку с добавле-нием тушенки, лука и лаврового листа. Ели от пуза, так, что не с первой попытки удавалось встать из-за стола. Лето, жара! — а тут суп наваристый, пар идет к потол-ку, и ты с ложкой — так хлебаешь, так хлебаешь, словно три дня не ел. Ужины эти запомнились особенно. Ещё запомнились прогулки вдоль бетонного забора. Я, гу-ляя, придумывал скуки ради, как организовать угон машины со стоянки. Сделать это было нетрудно. В одном месте сохранились ворота — их заложили железной трубой и навесили простой замок. Сдернуть его было нетрудно. Вытаскивай трубу, открывай ворота и — ищи ветра в поле! Внутреннее ограждение не в счет. Охранники спали как медведи. Выноси что хочешь, хоть бы и сам вагончик со всеми людьми — грузи на платформу и дуй в любую сторону. Но на забор никто не поку-шался. Охрана с помповыми ружьями — не шутка! На психику жмет. Даже и знать будешь, что спит охрана, а всё равно страшно. А ну как встанет среди ночи? Выйдет на минутку, да как стрельнет, подлюка! Будут тебе автомобили, с музыкой и цвета-ми.
В общем, спали мы спокойно. Поскольку дежурили вдвоем, поделили ночь попо-лам. Один как бы дежурил с двенадцати до четырех, другой — с четырех до восьми утра. Выглядело это так: тот, что дежурил вторым, сначала законно спал свои часы с двенадцати до четырех, а затем переходил во второй вагончик (где стояла рация) и уже там досыпал до самого утра, хотя и без прежней безмятежности (всё ж таки нужно было проснуться в шесть часов и откликнуться в минуту переклички, ска-зать, что, дескать, всё спокойно у нас, никто не грабит и не убивает, спим дальше). Что до меня, то я любил дежурить во вторую смену: всё равно укладывались во вто-ром часу — то видак с порнухой гоняют, то в «тыщу» режутся. Где уж тут поспишь! Однажды Сашка с Андрюхой девчонок каких-то привезли, совсем молоденьких. Пили, ели, веселились, видео крутили, потом пошли девчонок провожать — те не захотели остаться. Андрюха после сокрушался, что истратил на них двести пятьде-сят рублей. Они ещё и взаймы попросили, когда прощались. Это его особенно воз-мутило.
— Вот нахалки!— кричал он.— Не дали, ещё и деньги просят!
Возле вагончика стоял тенисный стол, и мы играли в тенис утром, днем и вече-ром. Так случалось, что я у всех выигрывал. Со мной перестали играть. Напустили на меня завхоза Петю — местного профессионала. Тот меня сразу обыграл — три раза подряд. Тогда я обратил внимание на свою абсолютно лысую ракетку, мало чем отличавшуюся от простой фанеры. Дома у меня лежала новехонькая ракеточка довольно роскошного вида, и на третий день я отловил Петю, притащил к столу и быстренько вернул долг. Тот же счет: три — ноль. В виде утешения сказал Пете, что всё дело в ракетке, и мы разошлись без драки. Больше я с Петей не играл. Интерес к тенису постепенно угас. Пробовали в футбол играть и в баскетбол, используя пус-тые бочки вместо штанг, но не прижилось — лень обуяла.
На этаком объекте запросто можно было жить. Заехал на месяц и — отдыхай в свое удовольствие. Раз в неделю съездил в баню, и обратно — на природу, на све-жий воздух. Зарплата при таком режиме была бы ровно пять миллионов рублей. Я тогда копил деньги на машину. Цены на местной барахолке были смешные. «Тойо-ту-корону» девяносто первого года выпуска можно было купить за двадцать «лимо-нов». Новая «девятка» шла за сорок четыре. «Шестерка» — за тридцать шесть. По-держанную «копейку» отдавали за пять. «Москвичи» девяносто третьего года — за семь. Крутые иномарки шли за семь-восемь тысяч долларов, что в рублях составля-ло пятьдесят «лямов». Любимая тема у охранников — цены на иномарки. Покупать не собирались, но поговорить приятно. Я этим пользовался и со всеми советовался — что бы мне взять. Вариантов тьма, но тем труднее выбор. Советы давали охотно, но поехать и помочь выбрать никто не рвался. На такое может решиться лишь про-фессионал, а таковых среди моих знакомых не было. Некоторые пытались сбагрить мне свои машины — битые-перебитые, но я благоразумно отказался. Не предлагал купить машину один лишь Сашка Максимов. Но с тем я не общался. Тот обматерил меня однажды за опоздание, и я надулся на него со всей серьезностью. Потом его перевели на другой объект, поближе к дому, и дуться я перестал. Эх, любил же я опаздывать! Хоть в два часа встречу назначь — все равно опоздаю. Я и на самолеты приезжал в самую последнюю минуту. Однажды в Ленинграде уже регистрация за-кончилась, сотрудница в синей форме встала со стула и повернулась уходить — тут я нарисовался. Еле уговорил уделить мне десять секунд. А то остался бы в Пулково дней на десять — с билетами в восьмидесятые годы туговато было. А рейс на Ир-кутск, номер «тридцать семь сорок два» в семь часов вечера отправлялся. Весь день у меня свободный был. А я всё равно едва не опоздал. Такой вахлак!
Но не все гладко текло. Пришел однажды завхоз Петя в вагончик и поведал с гру-стью:
— Запаску кто-то слямзил.
Я не знал, что такое запаска и наивно спросил:
— Какую запаску?
— Ну запаску, колесо запасное!
— А-а-а!.. И что?
— Как что? Украли запаску, а вы даже не знаете.
Тут до меня дошло. Речь шла о машинах, которые мы охраняем. Я поднялся с топчана и сделал озабоченную мину.
— А когда она пропала?
— Да хрен ее знает! Я вчера обнаружил. Присмотрелся — пломба на машине не так стоит. Открыл багажник — запаски нету!
Накануне дежурил Леха Шестаков, дюжий белобрысый парень, немного меланхоличный, похожий на немца — такой же холеный и самоуверенный.
— У Лехи спрашивал?— начал я расследование.
— Спрашивал. Толку-то!
— А этот, Семенычев что говорит?
— Не знает ничего.  Не видел.— Петя помолчал.— Это свои украли. Я уж знаю!
— Как — свои?
— Да так! Кто ночью полезет через два забора за колесом? Охраны полно, собаки бегают... Только свой мог спокойно зайти, снять пломбу, а потом неспеша поста-вить на место.
Мне стало неуютно. Понятно было, что я тоже подпадал под подозрение, и рас-сказывая о пропаже, хитрый Петя проверял и меня, смотрел, как я реагирую.
Я подумал чуть и молвил:
— Нашим запаска не нужна. Жигулей ни у кого нет (Максимова тогда уж не бы-ло). У Лехи «Тойота», у Юрки «Хонда-сити».
— Могли для знакомых взять,— заметил Петя.
— Да кому оно нужно? Сколько стоит запаска?
— Триста!
— Ха! Вот если бы она стоила десять раз по триста, тогда бы ещё задумались. А так, мараться за несчастные три сотни — не-ет! Наши на это не пойдут. Ищи среди своих сторожей.
Я говорил искренне, но Петя не поверил. Да и кто я такой, чтобы верить мне? Не мог же я поручиться за каждого, как за самого себя. Я и сам был на подозрении.
Петя мог бы сообщить о краже в руководство «Сейфа», и тогда с нас высчитали бы стоимость запаски. Каждый из шести охранников заплатил бы по полтиннику — сумма небольшая, но неприятно само разбирательство. Пришлось бы писать объяс-нительные и толковать с руководством с глазу на глаз. Но Петя не стал поднимать шума. Поговорил с каждым и сделал для себя какой-то вывод. Это был единствен-ный неприятный момент за два месяца моей работы в автомагазине.
Случались анекдоты — отличался Леха Шестаков. То окно мячом разобьет в ва-гончике, то вывернет конфорки из электроплиты. Забавно было наблюдать, как ме-стная публика пыталась его урезонить. Лёха не воспринимал никакой критики и на вопрос: зачем он унес домой конфорки? — отвечал с раздражением: «Скажите спа-сибо, что всю плиту не забрал!» По поводу разбитого стекла объяснял просто: «Ну я же сказал — вставлю! Вот люди — говоришь им, не понимают!» Однако, ему не ве-рили, и правильно делали. Леха и не думал заниматься подобными пустяками.
Не могу не рассказать об одном литературном споре, который произошел у меня со студентом филфака педагогического университета, подрабатывавшим сторожем на базе. Это был типичный студент — молодой, длинный и худой; на лице снисхо-дительная улыбочка, манеры развязные. Я увидел однажды у него в руках книгу Набокова — «Лолита». Глупо, конечно, было в моем положении затевать такие раз-говоры. Но я не мог не спросить: мне интересно было отношение современной мо-лодежи к Набокову в частности, и к литературе вообще. Что они читают, что любят, на что надеются.
Когда я спросил студента о «Лолите», тот сперва поглядел на меня, как бы взве-шивая — стоит ли отвечать, а после выразился в том духе, что Набоков очень слож-ный писатель и его не всякий сумеет понять.
— Но тебе понравилась «Лолита»?— упростил я задачу.
Тот пожал плечами:
— Ничего романчик.
— А что ты ещё читал у Набокова?
Студент снова глянул, потом говорит:
— Набокова следует читать в подлиннике.
— Это как?
— На английском.
— А-а! Во-он что!— протянул я.— А ты что, читал его на английском?
— Нет,— мотнул тот головой.
— Ну а на русском-то, на русском прочел что-нибудь акромя «Лолиты»? Ведь Набоков много написал!
— Прочел.
— Что?!— Я уже начинал злиться. Хорош филолог! Его спрашивают о любимом предмете, а он едва мычит.
— Про этого читал, ну, как его,— наморщил тот лоб. — Он ещё в шахматы иг-рал...
— Защиту Лужина, что-ли?
— Точно!
— И что, понравилось?
— Да ничего.
— Ну а ещё что читал?
Студент перестал улыбаться.
— А у него ещё что-то есть?
Тут уже я взял паузу. Разговаривать дальше не имело смысла, но не хотелось кончать таким образом.
— А скажи-ка,— осенило меня,— это ты по программе Набокова читаешь, или сам захотел?
— Сам.
«Ну, тогда дело не безнадежно!» Сам я недолюбливал Набокова, не все принимая в его творчестве, но отдавал должное мастерству писателя. Прочел я у него кроме упомянутых «Лолиты» и «Защиты Лужина» — «Дар», «Соглядатай», «Валет, дама, король», «Другие берега» и ещё не то роман, не то повесть — не помню название. Всё пытался понять — что это за писатель. Но так и не понял. Стилист великолеп-ный, знаток психологии. Но как-то всё холодно, зло. «Лолита» — просто похабная вещь. Неудивительно, что Набокова не любят так, как любят, к примеру, Бунина или Куприна. Повести «Гранатовый браслет» и «Олеся» перевесят все романы На-бокова вместе взятые. В рассказе «Телеграфист» больше сочувствия и доброты, чем во всем творчестве Набокова. Странный он писатель. Обо всем этом мне хотелось поговорить со студентом-филологом. Я истосковался по литературе, по спорам о Достоевском, Гоголе, Пушкине... Согласен был и на Набокова. Но — разговор не клеился. Видать, студент способен был говорить о литературе только с преподавателями, и то лишь во время экзаменов. Но я всё-таки задал ещё один вопрос. Я задаю его всем, читавшим «Лолиту».
— А как тебе показался главный герой романа — нравственный он человек, по-твоему?
— В смысле?
— Ну, сорокалетний мужчина и двенадцатилетняя девочка...
— А что такого?
— По-твоему, это нормально?
Студент пожал плечами и отвернулся.
Я открыл дверь и выглянул на улицу. Солнце на синем небе, белые облака засты-ли бесформенными пятнами. Тихо, хорошо. При чем тут «Лолита»? Кто такой На-боков?..
И все же, я не успокоился вполне. Через несколько дней я как бы невзначай спросил студента:
— А ты кем работать будешь, когда институт закончишь?
— Не знаю, — последовал ответ.
— Ну, в школу там, или в издательство книжное,— подсказывал я.
— Не-е! Только не в школу.
— А куда?
Студент не желал колоться.
— Видно будет,— отвечал он.
После этого я потерял к студенту всякий интерес. В литературе он вышел профа-ном. В тенис играть не умел. Физически не развит и по натуре апатичен. Что из него получится — неведомо. На объекте он только и делал: жрал да спал. Жрать любил чужое, а спал часов до одиннадцати, просыпая даже собственную смену.
Что ещё было интересного? Однажды я провел на объекте двое суток. Леха Шестаков собрался на Байкал и попросил отдежурить его смену. Я согласился, а после пожалел: пошел холодный дождь, отключили электричество, и мы сидели в вагончике холодные и голодные — не на чем было приготовить обед и скипятить чайник. Я с тоской смотрел через окно на лужи, на грязь, на мокрую траву. Не читалось, не спалось, не думалось ни о чем. Лежал на топчане, укрывшись курткой. Слушал перестук дождя по крыше. Хотелось в тепло, в чистоту, чтоб на плите варилась жирная похлебка, кипел самовар, чтобы окна запотели. Окна обязательно должны запотеть. Это с детства осталось: осень, холодный дождь, жарко топится печь, и окна — все шесть штук словно затянуты дымкой. Это конденсат влаги на холодном стекле. Дома тепло — на улице холодно, вот стекло и запотевает. Эх, вернуться бы в тот деревянный дом на улице моего детства, в проклятые годы застойные. Кажется, ничего не было лучше того времени. Да уж не вернешься – дом снесли, на его месте теперь кирпичная многоэтажка.
На «шестнадцатом» я пробыл два месяца: хорошее никогда не длится слишком долго. В один прекрасный день подогнали железнодорождые платформы, загнали на них все машины — и кончился шестнадцатый объект. Я, помню, испытал облег-чение, почти обрадовался неожиданной свободе. От чего я стал свободен? Непонят-но. Не там, так здесь работать будешь. Рассчитаешься с долгами в одном месте, тут же обнаружатся другие — такие же обязательные и срочные. Абсолютной свободы не существует, если не признать за таковую смерть. Двадцать шестого июля я от-стоял последнюю смену и отбыл домой. Меня поджидал новый объект — под номе-ром двадцать. Выходить через четыре дня — мне дали отдохнуть. Я был на хоро-шем счету, поэтому изо всех освободившихся охранников мне предложили наилуч-ший с точки зрения руководства вариант. Охранять предстояло станцию техобслуживания автомобилей. Это сравнительно недалеко от моего дома — на улице При-морской, — плотину перешел, и ты на месте. Объект забит аппаратурой: восемь ка-мер слежения, два монитора, видеофон на двери, глухие жалюзи и прочные замки, рация и телефон. Со всех точек зрения объект был хороший. Я ехал на него с празд-ничным настроением. Но подтвердилась старая истина: не всё золото, что блестит. С первого шага у меня пошло на перекосяк.
Станция только готовилась к сдаче в эксплуатацию — перестраивался и ремон-тировался бывший продуктовый магазин. В тридцатиградусную жару красились стены, врезались дверные замки, устанавливались навесные потолки — всё в страшной спешке, всё на нервах, с надрывом. Охране выделили крошечную комнат-ку под самым потолком на втором этаже – без окон, без вентиляции, загаженную и провонявшую какой-то гадостью. Охранять было нечего, но нужно было сидеть це-лый день перед включенными мониторами. От краски и от жары у меня очень быст-ро заболела голова (я вообще плохо переношу тесные помещения). Да ещё дедок суетится рядом — бывший сторож магазина, оставленый для мелких поручений. Жует весь день сало с чесноком, дышит горлом, глядишь, водки полстакана хряп-нул — и бормочет, и бормочет, — сиди, слушай его. Вышел бы погулять — да куда тут выйдешь? Со стволом далеко не уйдешь — кругом жилые дома, магазины, не-большой рынок тут же. Обошел станцию по периметру — и в будку! После обеда я плюнул на все и растянулся на топчане, закинув руки за голову. «Ружжо» поставил рядом с головой. Поспать, конечно, не удастся, думал я, но дух перевести можно. Но и тут покоя нет — бегают к телефону, звонят все, кому не лень. Один раз я не вытерпел и сделал замечание двум парням и девушке, что, мол, телефон служебный, и нечего тут личные разговоры говорить!
Парни промолчали, но затаили обиду. Один из них оказался начальником строи-телей и другом директора магазина. Маленький такой, стриженный бобриком, ка-тался на красной «девятке». Ближе к вечеру, шасов в шесть, он вдруг заявился ко мне и с перекошенным лицом стал стыдить меня: почему это я лежу весь день и что это за ерунда такая? Я сразу хотел было встать, но передумал и отвечаю, повернув голову:
— А ты кто такой, так тебя разэтак?
Тот вопрос проигнорировал и продолжил свою мысль:
— Я уезжал в обед — лежит, я приехал — опять лежит. Пролежал весь день и не встал ни разу.
Я не выдержал, приподнялся на локте.
— Почему же не вставал? Вставал — целых два раза! Ходил до ветру...
— Я скажу Боре про такое поведение.
— А кто такой Боря?
— Увидишь потом.
— А ты кто такой?
— Узнаешь.
— Ну и пошел отсюдова.
— Как бы ты сам не пошел, — ответил строитель и вышел.
Я тогда не знал, что он всего лишь строитель. Могло оказаться, что он какой-нибудь совладелец фирмы. Но угроз его я всё равно не испугался. Что мне грозило? Перевод на другой объект. Но я уж решил, что работать здесь не буду. Так что — чем скорей, тем лучше.
Но парень этот не стал на меня жаловаться — ни Боре, и никому другому. На другое утро он очень вежливо поздоровался со мной и попросил разрешения вос-пользоваться телефоном. Мне такой разговор понравился гораздо больше, и я так же вежливо ответил, что позвонить можно. И даже встал и вышел из комнатки. Бес-покоить меня стали меньше, но лучше мне не сделалось. Всё та же жара, ядовитые лако-красочные испарения, соседство с любителем чеснока и водки, и полное отсут-ствие свободы. День тянулся медленно. Приезжал я к девяти утра. Солнце уже вы-соко, припекает зараза. Доложил по рации о прибытии, положил на колени ружье и сиди — смотри на монитор. Час сидишь, два сидишь, три сидишь. Глядь — двена-дцать пропикало. Снова докладываешь: всё хорошо на объекте, и опять — ружье на колени, взгляд на монитор. Снова час, два, три... Уже пять часов вечера, шесть, семь, а работяги всё трудятся, всё гонят план. Наконец, когда одуреешь от вони и духоты, часов в девять, — собрались все скопом, ушли. Замкнулся на все запоры — слава тебе господи, остался один! Теперь можно расслабиться. Наконец-то можно прилечь, отдохнуть. Я снимал форму и надевал спортивное трико, футболку и кеды, — самочувствие сразу менялось, я уже не был охранником на службе, а стал обыч-ным человеком, каким и всегда был. Сразу заваривал густой чай, подогревал нехит-рый ужин, взятый из дома. Поужинав, бродил по всем помещениям, включая под-вальные. Тихо, спокойно. Такой полной тишины я не слыхивал нигде! Даже в лесу ночью — всё равно какие-то шорохи, шуршание, ветерок гуляет по верхушкам де-ревьев, ветка хрустнет, жучок пискнет. Тут не то! Ни ветерка, ни шороха. Остано-вишься где-нибудь в подвале и стоишь целую минуту, слушаешь неизвестно что. Потом поднимешься по ступенькам, глянешь на монитор — там всё то же: стены магазина по всему периметру, площадка с флагами, ярко залитая светом прожекто-ров, редкие прохожие идут по своим делам. Совершается обычная жизнь городской окраины — бессмысленная, непонятная. Куда они идут? Чего им надо? О чем ду-мают? Странно всё. Странно и непонятно. А может, это я странен со своими загадками. Не нужно ни о чем думать. Всё равно ничего не придумаешь. Живи иллю-зиями — и будешь если не счастлив, то доволен, если не доволен, так спокоен, если не спокоен, то «нормален», а если и не «нормален» — то всё равно будешь таким, как все. Потому что все живут иллюзиями, гонятся за призрачными целями. Каж-дый верит, будто его жизнь носит исключительный характер, что заключен в этом некий великий смысл. Эта вера в исключительность бытия подспудно довлеет над каждым из нас. Благодаря этой вере все наши мелкие поступки и пошлые привычки как бы озаряются светом вечности. Высшим, божественным светом! Но нет вечно-сти. Нет никакого смысла в нашем существовании кроме того, чтобы просто жить и давать жизнь следующим поколениям. На них вся надежда — авось найдут пресло-вутый смысл, а если не найдут, то сделают жизнь приятной и легкой — настолько, что не нужно будет ей никакого оправдания. Просто живи, просто радуйся. Исследуй природу, познавай самого себя, развивайся сам и продолжай технический про-гресс. Впереди — вечность. Впереди — свобода. Равенство, братство и любовь — всё впереди. Но впереди и борьба за всё это. С кем борьба? А ни с кем! С самим со-бой борьба! Со зверем внутри себя. Достоевский называл это борьбой Бога и Дьяво-ла в душах людских. Но нет Дьявола. А есть звериные инстинкты, ещё не изжитые рефлексы, рудиментарная память бесчисленных поколений всех зверей, которыми мы были сотни миллионов лет. Кто-то найдет в моих словах унижение человече-ской природы, но я отвечу, что нам нечего стыдиться родства с животными. Даже и в Писании сказано, что животные безгрешны. Я перевожу это высказывание так: у животных отсутствует мораль, у них нет самосознания, они живут инстинктами и живут единственно возможным для собственного выживания образом. Потому с них нечего и спрашивать. Человек же (честь и хвала ему за это!) настолько возвы-сился над животным миром, настолько развился, что у него появился выбор — про-должать ли ему жить по законам животного мира или жить по законам Разума. Увя-зывая человека и животных в единую цепь, я возвышаю человека. Ведь если чело-век сумел за короткий срок так сильно развиться, так высоко встать над животными, то что его ждет дальше? До чего дойдет развитие его способностей в будущем? Не в том будущем, которое через сто или двести лет, а через сто тысяч лет, через милли-он, через сто миллионов лет! Этого представить нельзя!
Хорошо думается в тишине. Но особую прелесть для меня имели вечерние про-гулки. Часов в десять, после очередной переклички, я выходил из магазина, замыкал входную дверь и шел на два часа гулять по прилегающим улицам. Это было гру-бейшим нарушением должностной инструкции, за которое меня могли уволить, но в том-то и заключалась прелесть! Сделать то, чего нельзя, проникнуть в запретную зону, поступить наперекор здравому смыслу — в этом есть особое, ни с чем не сравнимое наслаждение. Я словно бы выпрыгивал из самого себя, и казалось, не я — кто-то другой ходит и смотрит моими глазами. Вот он идет по улице «Примор-ской». Уже вечереет, под сенью тополей совсем темно. Улица упирается в заросший травой пустырь. Несколько узких и широких троп пересекает его во всех направлениях. Вдали мерцают огни жилых домов, мрачно возвышается новостройка, огоро-женная бетонными плитами. Доносится шум троллейбусов, жужжат как шмели ав-томобили. Небо темнеет, и проблескивают звезды серебристым светом. Выйдешь на середину пустыря, обернешься в сторону «Юбилейного» и смотришь десять, два-дцать минут. Темный склон со множеством светящихся точек, лес — глухой и страшный, — видна областная больница — со спичечный коробок величиной. В больнице томятся люди. Во всех домах, во всех окнах — совершается жизнь, — едят и пьют, спят, ходят на работу, ругаются, любят, воспитывают детей. Иногда жутко становится — сам не знаю отчего. Где постоишь, где и посидишь на траве, поглядишь, подумаешь помечтаешь. Хотя, какие тут мечты!..
К двенадцати возвращаешься на объект. Смотришь издалека — не стоит ли у входа дежурка? А ну как приехали с проверкой! Шуму будет до небес. Но нет, не приехали, и «хозяева» не нагрянули. Эти, кстати, тоже часто наезжают. Таковых не-сколько: генеральный директор сети магазинов «Байкалшина», пара его заместите-лей и непосредственный директор моего объекта. Последний, допустим, жил в при-городе, и его я мог не опасаться. А первые трое имели привычку шарахаться по го-роду до часу ночи. Но мне до поры везло. Отдохнувший и как бы умытый необыч-ными мыслями, я делал по рации свой доклад и укладывался спать. Будильник за-водился на час сорок пять, чтобы без пяти два участвовать в общем хоре доклады-вающих голосов. Затем стрелка переводилась на без пятнадцати четыре, и — тот же вариант. Ещё две переклички — в шесть и в восемь — и ты свободен на целых два дня! После шести утра я уже не ложился, а совершал второе грубейшее нарушение режима: надевал кеды и бежал часовой кросс. С шести до семи самое спокойное время. С проверками никто уже не ездит, народу на улице мало, но уже светло и хо-рошо, как хорошо бывает тихим летним утром. Я бежал по той же Приморской, но уже в другую сторону — до плотины и затем на берег иркутского водохранилища, вдоль кромки воды — пока хватало времени — по мокрой траве краем леса на-встречу восходящему солнцу. Хоть и не выспался, сил, кажется, нет, но — хорошо! Не выдержишь, скинешь одежду — и в воду! От воды поднимается пар, жутко вхо-дить в фиолетовую глубину. Бросаешься в нее с восторгом, забыв про всё, и выска-киваешь как ошпаренный. Кеды, трико, футболку на себя и — назад! Бежишь, ног не чуешь, тело невесомо, голова словно пьяная. Так здорово, что не выскажешь. В семь часов прибежал на станцию, отомкнул дверь, взлетел в комнатку свою — ужасно душную, темную, — скорей умываться, форму не забыть надеть. Надо ещё чай попить, позавтракать — время летит быстро, в половине восьмого уже приходят рабочие. В восемь перекличка, а в полдевятого является мой сменщик — хмурый и невыспавшийся. Сочувствую ему — целый день на жаре, среди одуряющих запахов, когда нечем занять время... Я говорю ему: «Счастливо!» — и покидаю объект. Сле-дующая моя смена — послезавтра. У меня сегодня целый день, и завтра целый день — уйма времени. Почти счастливый выхожу на плотину и иду пешком домой. Све-жий ветер, синева, солнце слепит. Жизнь прекрасна! Вчерашние страхи кажутся не-лепыми, размышления вздорными, когда так ярко светит солнце, сверкает вода и ты молод и свободен — на целых два дня.
Продолжалось всё это недолго. Недели через три, в конце августа я наконец по-пался. Не утром и не вечером, а днем. Было воскресенье — самый приятный для ох-ранника день, когда никого нет на объекте, не нужно сидеть в форме с сердитым видом, а можно лечь поудобнее и прочесть газету или книгу, или просто уснуть. Я не взял с собой ни книг, ни газет и мне приспичило сбегать в киоск — купить что-нибудь почитать. Бегал я недолго, минут сорок, а когда вернулся, увидел машину генерального директора возле станции, сам директор сидел на корточках возле ис-кореженного сейфа. Я подошел как ни в чем не бывало и поздоровался. Директор не ответил на мое приветствие, а вместо этого напустился на меня. Его интересовало, где я был.
— Ходил в киоск за газетами,— ответил я и вошел в помещение.
Директор стал возмущаться и сообщил между прочим, что он уже поставил в из-вестность руководство «Сейфа», и сейчас сюда приедут все, кому положено. Я по-жал плечами и ничего не сказал. Директор походил по станции, попинал ящики с оборудованием, сел в «Тойоту» и уехал. Через пятнадцать минут мне позвонил из офиса Игорь, дежуривший в тот день, и спросил, что у нас там такое случилось.
— Да всё нормально,— произнес я легко.
— Нормально?
— Нормально.
— Ну тогда бывай.
Инцидент был исчерпан. Но генеральный директор не успокоился. Через неделю он повторил свою жалобу и потребовал разбирательства и наказания виновного. Меня вызвали для беседы. Все те же — начштаба и зам по общим вопросам. Я не знал, о чем пойдет речь, и не ждал ничего дурного. Приехал в офис с радостным ви-дом, как будто ждал награды.
— До нас дошли нехорошие слухи,— начал зам, и я сразу всё понял.
Мне ставилось в вину грубое нарушение должностной инструкции, а ещё то, что я не сообщил о случившемся оперативному дежурному. Я хотел уже сказать, что оперативный дежурный обо всём знал, но вовремя прикусил язык. Лишь тогда я по-нял, что Игорь прикрыл меня, рискуя собственной головой. А я его чуть не выдал. О себе я не думал, вернее, думал, но не волновался. Досадно, конечно, было бы, если бы меня уволили по тридцать третьей статье. Лишение зарплаты — тоже неприятная вещь. Но, по большому счету, я не дорожил этой работой. И был бы рад в душе, если бы кто-то или что-то меня подвинуло с нее. Но в этот раз подвинуться не удалось. Увольнять меня не собирались, меня даже не лишили зарплаты. До сих пор не могу этого объяснить. Неужели меня так ценили, что боялись обидеть? На пси-хику мне, правда, надавили здорово. Стыдили как школьника. Но как они могли ме-ня стыдить, когда я сам бы мог их всех настыдить и поучить жизни? Я с первых же слов дал им о том понять, выразившись в том духе, что вину свою я сознаю и нечего по десять раз повторять одно и то же — я не дурак! Хотят наказать — пусть наказы-вают. Сказал, что больше за газетами ходить не буду, значит не пойду!— и нечего несколько раз повторять одно и тоже!.. Воспитатели казались недовольными такими речами, но ничего добавить не захотели, и я ушел. На другой день я написал заявле-ние на отпуск с первого сентября. Мне оставалось доработать неделю; выйду ли я из отпуска, я не знал. Но что не вернусь на «двадцатый» — это уж я решил.
Но я ничего не пишу про свои занятия карате. Год прошел с начала тренировок — срок немалый, особенно если учесть мою манеру браться за любое дело со всем жаром романтически настроенной натуры. По-прежнему я отрабатывал каждое утро основные удары и блоки, делал растяжки и отжимался на кулаках. На тридцатое мая был назначен экзамен «на пояса», но пришло всего четыре человека, и экзамен не состоялся. Мы провели обычную тренировку, а затем тренер предложил нам раз-бить доски кулаком. Толщина — двадцать пять миллиметров. Много это или мало? Если попадет сухая и легкая досочка — немного. Средней силы удар такую доску ломает. Но если доска будет мокрая и тяжелая, да ещё сучок попадет — лучше ее отложить. Опытный каратист с одного взгляда определяет жесткость древесины. Опытный каратист никогда не станет разбивать сырую доску. Многое зависит также от партнеров — тех, что держат доску во время разбивания. Двое человек берут доску с четырех углов и вытягивают руки перед собой в жестком упоре, как бы ус-танавливая перед собой щит. Малейшее послабление в момент удара грозит непри-ятностями. Только резкий, быстрый удар будет эффективен.
На четверых у нас было три доски. Один отказался разбивать, и вышло ровно. Первым бил Серега Куницын, тот самый, с которым мы проверяли силу характера год назад. Серега за этот год достиг больших успехов. Выяснилось, что он раньше занимался кикбоксингом, — оно и чувствовалось. Серьезное отношение, регуляр-ные занятия с полной отдачей сил сделали свое дело — среди нас он оказался са-мым техничным. Рост где-то в районе ста семидесяти, на вид рыхлый, — но врежет — мало не покажется! И вот мы с Димой Царевым берем досочку — тридцать сан-тиметров на двадцать — и вытягиваем ее перед собой. Серега встает перед нами, долго целится, подводит и отводи кулак назад, дышит глубоко и сводит глаза к пе-реносице. Но вот шея его напружинивается, лицо наливается кровью, он сдавленно кричит и коротко и мощно бьет в центр доски. Глухой стук, резкий толчок, мы де-лаем шаг назад и опускаем руки. Доска цела! Серега смотрит на правый кулак — все четыре фалагни сбиты до кости, они быстро наливаются кровью. Тренер осмат-ривает кисть и чему-то своему кивает. Кажется, ничего страшного. Экзамен можно продолжать.
— Попробуешь ногой?— не то спрашивает, не то предлагает он Сереге. Тот не-уверенно жмет плечами.
— Можно...
Мы снова встаем в упор. Распрямляем руки и молим бога, черта и дьявола об од-ном — чтобы Серега не раздробил нам кончики пальцев своей ужасной пяткой.
Удар называется «йоко-гери». Стоя лицом к противнику, выносишь колено пря-мо перед собой, потом резко бросаешь вперед бедро и, крутнув тело на девяносто градусов, бьешь ребром стопы. Удар очень сильный, но не точный. Амплитуда по-паданий колеблется в радиусе полуметра. Неудивительно, что мы боялись такого удара, ведь пальцы наших рук очень удобно лежали на поверхности доски — удоб-но для размазывания их по этой самой поверхности.
Серега, дай бог ему здоровья, пальцы наши сохранил. В центр доски, правда, не попал и доску не сломал, но и никого не изувечил. Расстроенный, он отошел в сто-рону.
— Кто следующий? — спросил тренер, отвернувшись от Сереги.
Следующим был я.
Серега и Димка взяли прямоугольную доску за углы и установили перед собой. Я подошел, примерился, потрогал доску кулаком, набрал в легкие воздуху побольше и резко ударил на выдохе. Доска крякнула и разлетелась на две половинки. Я посмот-рел на руку — костяшка третьего пальца была разбита, а так — ничего. Жить мож-но. Боли я не чувствовал.
Следующим бил Иванов, бывший полковник милиции. Я уже говорил, что он раньше боксом занимался и удар у него хороший. Поэтому не удивительно, что доску он расколотил. Выкрикнул что-то противоестественное и сломал кусок дере-ва. Таким образом: двое сломали, двое — нет. Я хотел было попробовать доску Се-реги Куницина, — та была толще и тяжелей других, — но тренер, глянув на мою руку, отрезал:
— Тебе хватит.
Я расстроился, а зря! Тренер был прав: через несколько часов рука у меня вспух-ла и окрасилась в синюшный цвет. И лишь три месяца спустя костяшки правой руки окрепли настолько, что я смог отжиматься на кулаках. Но и через год фалага третье-го пальца не обрела начальную форму — она была (и есть) крупнее нормы раза в два, сплюснутая, неровная и абсолютно нечувствительная. (Зато через год, когда я ломал очередную доску и серьезно травмировал руку, костяшки не только не забо-лели, но и не получили никакого повреждения.)
На лето тренировки отменили, и это меня выручило. Три месяца можно было от-дыхать, и все мы отдыхали, за исключением Куницына, продолжавшего посещать занятия по кикбоксингу. В сентябре я также не тренировался — отпуск же! К тому же в жизни моей произошли серьезные перемены: двадцать седьмого августа я ку-пил иномарку «Nissan-march», а двенадцатого сентября женился. Сентябрь и поло-вина октября ушли на хлопоты. Но отпуск не может продолжаться вечно, и двена-дцатого октября я вышел на работу. Объект мне поменяли, но я не обрадовался: но-вое место оказалось нисколько не лучше. Ближе к дому — это неплохо, — каких-то полчаса ходу прогулочным шагом. Ну а всё остальное... Это был пост, на котором должно было дежурить два охранника, но заказчик пожадничал и приходилось вез-де поспевать одному. Объект включал в себя автомагазин, шиномонтажную мастер-скую, центральный офис, подвал, двор, огороженный бетонным забором, и четыре больших контейнера. С девяти до семи вечера находишься в магазине — следишь за покупателями и, одновременно, контролируешь проход в офис. Отлучиться невоз-можно. Прилечь, поспать — об этом не может быть и речи. На обед урываешь два-дцать минут — и то на тебя косятся. А вечером, когда продавцы, опечатав магазин, умотают домой, раскладывается новый пасьянс: спускаешься в офис и сидишь там перед монитором до двенадцати ночи — пока офис не покинет последний человек. Весь вечер ходят за спиной — покурят, чай попьют, поговорят о том о сем... Прихо-дят на работу часа к трем, а то прямо к закрытию магазина, потом шарахаются до полуночи. А ты сиди и бди — ни расслабиться, ни прилечь, ни книжку почитать. Дошло до того, что мне стали делать замечания за то, что я звоню домой. Я, понят-но, это дело проигнорировал. Тогда обратились выше по инстанции, то есть к моему непосредственному руководству. Руководство приняло меры. Мне этоне понрави-лось, о чем я сразу и сказал. Ещё я сказал, что зарплата меня не устраивает и вооб-ще, мне не нравится место, в которое меня запихали.
— Терпи!— посоветовал зам по общим вопросам, и я понял, что в ближайшее время перемен в моей судьбе не предполагается.
Что тут было делать?  Зима на носу. Семьей обзавелся. Жена в положении — кормить надо. За стоянку машины плати, бензин тоже денег стоит. Доллар вдруг скаканул (печально знаменитый дефолт осени девяносто восьмого года), и все цены резко поднялись. Зарплаты моей вдруг стало катастрофически не хватать. Месячный перерыв в поступлении денег грозил катастрофой. Вот и повыступай в такой ситуации!
Это был последний и самый гадкий объект в моем послужном списке. Я шел на службу с тяжелым сердцем, рассуждая, примерно, что жизнь наша коротка и всё на свете рано или поздно кончается. Кончится и «это». Возвращался домой той же до-рогой и чувствовал себя так, словно выбирался на свет божий из помойной ямы. Чисто физически было тяжело высидеть на одном стуле десять часов подряд, затем ещё пять на другом — и всё время в напряжении, всё на нервах. Гляди за покупате-лями, чтоб не стащили чего, не нагрубили, не зашли куда не следует; руководства остерегайся — не так ступил, не ту кружку взял, не из того чайника воды налил, одет не по форме, вовремя не выбежал навстречу — и пр. и пр. Хотелось послать руководство подальше. Мне легко было это сделать, ведь у меня было оружие. Но это и останавливало. Силы были неравными. К тому же мы как бы играли в игру: я изображал охранника, а они — нуждающихся в охране людей. Необходимо было соблюдать правила игры. Ситуация осложнилась, когда я вынужден был переехать в Шелехов, за сорок километров от работы. Приходилось вставать в половине шесто-го и два часа добираться до проклятого объекта. Обратно — тот же вариант. Пару раз приехал на своей машине — сделали замечание: нельзя ставить машину на ночь во двор. Почему? Непонятно. Нельзя и все! А двор пустой, ворота замыкаются на висячий замок (я же сам и замыкаю). Перестал ездить на машине, да оно само к то-му шло, — протекторы на колесах стерлись до основания, и однажды, возвращаясь с работы, я заюзил на снегу и въехал в железный штырь. Ремонт обошелся в месяч-ную зарплату.
В общем, назревал конфликт. Год назад я получал денег больше, а работал мень-ше. Теперь, когда я приобрел опыт, научился стрелять и сдал экзамен по карате — реальная зарплата моя уменьшилась вдвое. Трудно было с этим примириться. В это время состоялся мой первый серьезный разговор с руководством «Сейфа». Я, по своему обыкновению, прямо выразил свое неудовольствие местом своей работы и зарплатой, дал понять, что вынужден буду искать другую работу.
— Надо потерпеть, — ответил зам по общим вопросам.
— А зачем терпеть?
— Мы сейчас рассматриваем вопрос о повышении зарплаты охранникам.
— На много?
— Процентов на двадцать.
— И когда это будет?
— Может, с Нового года, а может, позже.
Я прикинул в уме. Получалось, что начиная где-то через полгода, я буду полу-чать по два миллиона. Жуткие деньги!
— А что вы там говорили насчет перспективы профессионального роста?
— Когда?
— Ну во время собеседования, когда на работу меня принимали!
— Мы говорили?
— Да, вы! Что, мол, при ответственном отношении к работе, если охранник бу-дет настойчиво повышать свой профессиональный уровень, то для него открывают-ся громадные возможности.
— Всё правильно, перспективы открываются, — невозмутимо ответил зам.
— Так где они? Что-то я не вижу!
— Погоди маленько.
— Сколько?
— Надо потерпеть.
Так ничего я не добился от зама по общим вопросам. Он твердил одно: терпи, и всё устроится. Что именно устроится — сказать не мог. Зато известно было, что все мало-мальски опытные охранники увольнялись из «Сейфа» и переходили в другие фирмы — там платили в полтора-два раза больше, а режим был несравнимо легче. Стал подумывать об уходе и я. Вариантов было множество. В банке «СБС-АГРО» рядовые охранники получали два миллиона, работая по суткам через трое (а мы че-рез двое шпарили). «Дельта» предложила мне выйти старшим смены в школьный лицей. Оплата — около трех «лимонов», но график жестковат: работа с девяти утра до восьми вечера при одном выходном дне в неделю. «Инкомбанк» предлагал два с половиной за работу в режиме: сутки через двое.
Поиском работы я занялся в феврале, уже имея в активе красный пояс по карате. Последнее облегчало мою задачу. В «Дельте», однако, вышел спор. Когда я просто-душно сообщил о поясе, один тщедушный тип бросил небрежно:
— Толку-то от вашего карате!
— А от чего есть толк?— спросил я, уже догадываясь об ответе. Тип повернулся, и я увидел кабуру у него на поясе.
— Против пистолета ни один каратист не устоит,— заявил тот.
— А вы читали закон об оружии?— поинтересовался я.
— Читал. И что?
— А то, что вы не имеете права находиться с оружием в местах скопления лю-дей. В той же школе,— я повернулся к руководителю фирмы, который только что предлагал мне охранять школьников,— ведь в школе у охранников не будет огне-стрельного оружия?
— Не будет,— подтвердил он.
— Ну и что вы теперь скажете?— посмотрел я на типа с пистолетом.
Сказать ему было нечего.
Я не зря хвалился поясом по карате. Достался он мне совсем не просто. Я уже го-ворил, что из сотни охранников «Сейфа» регулярно посещало тренировки человек десять. И не потому, что не понимали пользы занятий. А потому, что тренировки были слишком тяжелы. Так то двадцатилетние ребята. Каково же было мне в мои тридцать семь? За два года мне два раза ломали ребра, порвали связки на пальцах правой руки, и, наконец, сам себе я сломал правую кисть, когда пытался разбить доску толщиной сорок миллиметров. Последнее, правда, было не обязательно. Тут я сам виноват. Парадокс заключался в том, что я дважды ломал «сороковку». Такую бьют на красный пояс. И вот незадача: первый раз, зимой, я сломал доску, а через полгода летом — не сумел. А ведь я стал сильнее, прибавил в мастерстве, в резко-сти. Парадокс?.. Нет никакого парадокса. Меня подвела самоуверенность. Во вто-рой раз я не сконцентрировался толком, даже кулак не напряг, ударил не то что бы слабо, а как-то без азарта, без необходимого сверхнапряжения в решающий момент. И вот результат: доска цела, а у меня треснула кость и выбит палец — сустав вы-перло из-под кожи на два сантиметра. Я рефлекторно надавил на него большим пальцем левой руки и вправил на место. В травмпункте мне наложили лангетку и велели носить три недели. Но я проносил ровно три дня — гипс мешал водить ма-шину и держать ложку возле рта. Лучше пусть рука работает, подумал я, чем три недели пребывания в неподвижности. Неподвижность я ненавидел во всех ее прояв-лениях.
В общем, куда бы я ни обращался, везде произвел неплохое впечатление, потому что был уверен в себе и по-хорошему нахален. Руководители охранных фирм, в массе своей, обыкновенные люди. Бывшие милиционеры, работники КГБ, военные и т. п. Вовремя сумели сориентироваться, проявили инициативу, плюс немножко организаторских способностей, и пожалуйста — возникает новая охранная фирма. Сунут ружье первому встречному-поперечному — сиди, бди! — сами устроились по офисам, бабки считают. Профессионального роста — никакого. В этом их сла-бость. Достигнут некоей точки и с нее уже не сходят. Вернее, сходят — в обратную сторону. Охраннику, чтобы профессионально расти, необходимо искать работу са-мому. Спрос на телохранителей в России колоссальный. Но по-настоящему хоро-ших телохранителей у нас нет. Не считать же телохранителем какого-нибудь чем-пиона по «киокусинкай-карате»! А наши думают: если кости научился ломать, так можно наниматься в телохранители. Но практика показывает, что даже куча охран-ников не спасет клиента, если того захотят убить. Подкараулят в подъезде, выстре-лят с крыши дома в лобовое стекло автомобиля (именно так убили заместителя гу-бернатора Санкт-Петербурга в девяносто седьмом году), кинут гранату в окно или просто стрельнут из гранатомета в стену дома. Вариантов много, жизнь одна. Есть ли спасение? Наверное, нет. Это как стихийное бедствие — если уж обрушится — не укроешься. Всем хана!
Мне, кстати, в январе девяносто девятого предложили начать тренировки в груп-пе телохранителей. Сначала за деньги, за две штуки. Я вынужден был отказаться. В апреле последовало предложение заниматься бесплатно, но я все равно не пошел. Поздно в тридцать восемь лет начинать новую жизнь. Чтобы стать настоящим тела-хранителем, нужно много и серьёзно работать. Это меня не устраивало. Девятна-дцатого апреля у меня родился сын, и я ушел в отпуск с последующим увольнени-ем; первого мая я вышел на новую работу — директором книжного издательства — но это уже другая история.
В заключение хочу сказать несколько слов общего характера.  Всё ж таки, что-то я понял я за два года работы охранником!
Во-первых, работа охранника, такая романтичная со стороны, на деле лишена всякой романтики. Это настолько тупое и бесполезное времяпрепровождение, что я бы предпочел быть бродягой — по крайней мере, голова была бы свободной. Скука и безделье провоцируют алкоголизм. На моих глазах спивались крепкие здоровые парни; кончали они вполне закономерно — их увольняли за пьянку или прогулы.
Во-вторых, сознание собственной силы и данных тебе прав совсем не безобидно. Сужу по себе. Даже и вне службы я стал ловить себя на желании ударить кого-нибудь. Неуважительное обращение выводило меня из себя. Случайная реплика могла спровоцировать на самые решительные действия. Меня именно то и злило, что я могу намять бока любому грубияну, сломать ребра, свернуть челюсть — но почему-то не делаю этого. Чего ради я тогда изучал карате? Человек с неустойчивой психикой, получивший вдруг силу и власть, очень опасен. Хорошо, когда у челове-ка есть тормоза, а если их нет?
Третье наблюдение: охранники вообще не нужны. Лучше и проще установить «тревожную кнопку». В случае опасности работник фирмы, офиса, магазина, склада — давит на потайную кнопку, и через несколько минут налетит бригада ухарей с дубинками, наручниками и стволами. Час работы охранника стоит двадцать тысяч. «Тревожная кнопка» в месяц обходится тысяч в пятьсот. То же можно сказать отно-сительно телохранителей. Смотрится красиво, толку — чуть. Захотят убить — за-мочат всех вместе. Не помогут ни бронированные двери, ни супердорогие автомо-били. Как тут быть — я не знаю. По-видимому, проблема будет решена одновре-менно с наведением порядка во всей стране.
Должен ещё сказать про «Закон об оружии». Когда читал — глазам не верил. Ча-стному охраннику даны такие права, каких нет ни у одной полиции мира. Написано, например, что охранник имеет право применять оружие в случае, если преступник посягнул на охраняемое имущество. То есть речь не идет об угрозе жизни ему лич-но или охраняемым лицам, а всего лишь о воровстве. Перелезешь ты нечаянно за-бор не в том месте — и тебя вполне законно могут подстрелить. Охранник, вполне вероятно, премию за тебя получит! Или, скажем, замахнешься на охранника — пус-тым кулаком — снова тот же вариант: тот имеет право открывать огонь на пораже-ние. Я, правда, не знаю о подобных случаях, но и хорошо, что не знаю. Всё-таки люди у нас умнее законов.  Многие вообще не читают законов. Или читают, но не вос-принимают. Это хорошо иногда — как в данном конкретнм случае.

Вот и подошла к концу моя повесть. Получилось не очень складно и не сказать, чтоб сильно интересно. Но что делать? Не выдумывать же щекочущие нервы подробности! Повесть документальная, а кто-то сказал, что нет ничего интереснее правды. Вот и написал одну правду, не приукрашенную, а, скорее, обесцвеченную по причине недостатка терпения и литературного мастерства. Вообще, странно по-лучилось. Я всё больше ругаю работу охранника. А сам за два неполных года купил машину, женился, получил пояс по карате. Чего ещё надо?.. Не знаю. Может, я про-сто устал. Может, неверно оцениваю события. Всё может быть. На оценках своих не настаиваю, а вот что касается фактической стороны — ничего поправить не могу. Как сказал один умный человек, оспорить можно всё, кроме фактов. Ради фактов и писал эту повесть. Их немного, но они верны.  Некоторые фамилии изменил — это ничего. Дело не в фамилиях. Хотя, одна фамилия подлинная — моя собственная.

Ред от 09-12-2003 г.