Диктатура закона... Что поделаешь - жизнь, блин...

"Трудно собирать выбитые зубы сломанными руками".
(Табличка на стене в кабинете РУВД)

"- Как называется человек, которому кажется, что его преследуют?
- Проницательный?"
(Из кинофильма Вуди Аллена)


Диктатура закона – дама величавая… Стоит она, подбоченясь, посреди бескрайних просторов демократической империи, замыкающей какое-то там кольцо, и ухмыляется хитро. Поведёт рукавом – и валятся в пыль столпы непрерывно обновляемого олигархата. А уж если ноженькой топнет – так и потянутся в синь далёкую извлекаемые из дальних тупиков неуютные "столыпинские" вагончики.
Ах, о чём это я? Текучий мир, похоже, влечёт всех нас по известной исстари тропинке. Вон и грабли уже разбросаны… Знакомые…
Мне кажется, уже сейчас я должен начать невыносимо любить действующую власть. Вдруг завтра окажется уже поздно? Вдруг уже завтра власть решит любить меня самого? Или это всего лишь голос моей генетической памяти?
Свойства нашего с Вами правосудия таковы, что для исследования его сущностных характеристик знания законодательства недостаточно. Возможно, оно требуется даже не в первую очередь. Для того, чтобы понять эту структуру до конца, следует быть скорее социологом, специалистом по корпоративно сплочённым группам интересов.
И ещё – ни одна диктатура не может обойтись без нарушения законности. Коль скоро такое слово уже прозвучало, и было введено в политический оборот, давайте обратимся к исследованию методов и приёмов деятельности силовых структур, которые ассоциативно близки к этому понятию.
Исключим банальные "по почкам" и "слоника" (это когда одевают противогаз с передавленным воздушным патрубком) – мы же интеллигентные люди, и юристы, вроде бы… Гораздо больший интерес представляют ситуации, когда доказательства, добытые с тем или иным отклонением от буквы закона, звучат в суде, словно начищенные до блеска медные фанфары. Когда они "отмыты" и очищены от липнущей к ним грязи и крови, или хотя бы предпринята такая попытка. Здесь даже появляется поле для рассуждений юриста.
На первое место по степени эффективности, и, соответственно, практической значимости, я хотел бы поставить следующий метод "отмывания" доказательств, широко применяемый при расследовании уголовных дел экономической направленности. Я полагаю, не стоит делать особую оговорку о том, каковы реальные социальные (но не всегда правовые) механизмы, нередко стоящие за производством по делам такого рода.
Метод, который я предлагаю под номером один основан на "очистке" в интересах обвинения подложных или умышленно видоизменённых бухгалтерских документов путём производства судебно-бухгалтерской экспертизы. На первый взгляд, это звучит нелепо, ведь экспертиза, напротив, призвана способствовать объективному установлению определённых обстоятельств при помощи применения специальных познаний.
Однако, имея достаточно проницательный взгляд на вещи (или просто неплохо зная практику), нетрудно заметить следующую логическую подмену. Предметом судебно-бухгалтерской экспертизы является документально зафиксированная хозяйственная операция или совокупность таковых операций. Для исследования хозяйственной деятельности следователь обязан предоставить эксперту в порядке ст. 199 УПК РФ бухгалтерские документы.
При этом эксперт-бухгалтер не обязан проверять подлинность и допустимость представленной ему документации и является в этом смысле обыкновенной "приставкой к калькулятору", производящей, в основном, арифметические операции. Пусть не обижаются на меня представители экспертных учреждений – выражение взято из беседы со специалистом соответствующего профиля.
Таким образом рождается заключение судебно-бухгалтерской экспертизы, являющееся доказательством. Поставить под сомнение такое заключение экспертизы крайне сложно – ведь эксперт обладает специальными познаниями и даёт подписку об ответственности за заведомо ложное заключение.
В подобной ситуации высока вероятность, что суд будет абсолютно слепо полагаться на выводы эксперта-бухгалтера. Логика судьи будет следующей: "Раз эксперт допустил документы к производству своих исследований, значит они являются законными". Логика эксперта в свою очередь будет такова: "Подлинность и допустимость переданных мне документов – не моё дело, поскольку я не являюсь специалистом в области технической или интеллектуальной фальсификации. Моё дело - сложить что надо и вычесть откуда следует" (смотри выше рассуждения о приставке к калькулятору).
Прав в данном случае, на мой взгляд, эксперт-бухгалтер. Он не обязан проверять подлинность бухгалтерской документации, не имея на то специальных познаний. Это – обязанность следствия. В случае же, когда следствие по той или иной причине упорно желает видеть у конкретного лица, например, недостачу по подотчёту, оно не станет чрезмерно глубоко "копать" в сторону такой проверки. И оно будет по-своему право, поскольку проведение почерковедческих экспертиз, технической экспертизы документа, химической экспертизы чернил, которыми дописывался или правился бухгалтерский документ, не является обязательным в соответствии со ст. 196 УПК РФ.
Таким образом, в производство эксперта-бухгалтера попадают документы не в полном объёме, заполненные чернилами разного цвета и в разное время, имеющие следы подчистки и дописки ("незаконные", "грязные" источники доказательств). Более того – иногда даже имеются копии этих же документов в том виде, в котором они существовали до перечисленных манипуляций. И речь, в принципе, не идёт о фальсификации документов органами расследования. В процессе, помимо следователя, участвует достаточно других заинтересованных процессуальных фигур.
Тем не менее заключение бухгалтерской экспертизы показывает, скажем, недостачу. И не хватает только одного – уверенности, что добросовестный суд не станет верить заключению добросовестного специалиста-бухгалтера как правоверный иудей – Торе. Не стоит забывать, что психологически юрист зачастую просто привыкает доверять мнению специалистов самого разнообразного профиля и не готов ставить их выводы под сомнение.
Как мы видим, судебно-бухгалтерская экспертиза может играть роль одной из тех "прачечных", где на входе имеются факты весьма сомнительного свойства, а на выходе уже блистает полученное в строгом соответствии с законом доказательство. И уловить подмену не всегда столь просто, как показано в приведённом примере. Всё зависит от квалификации следствия. Умный сотрудник подчас и фальсифицирует – весьма и весьма умно и неочевидно.
На самом деле вопрос следует ставить несколько шире – проведение "непрофильной" или неполной экспертизы вообще нередко может являться ширмой, прикрывающей те или иные обстоятельства.
Не менее заметной по шкале общественного интереса, и важнейшей по рангу правовой значимости является проблема представления в качестве доказательства признательных показаний, полученных путём насилия.
Приступая к анализу этой непростой темы, я считаю нужным остановиться на некоторых психологических особенностях современной милицейской пытки в Российской Федерации. Очевидно, что официально данный метод получения сведений в уголовном судопроизводстве РФ своего отражения не нашёл. Мало того, он является уголовно наказуемым для практикующих его сотрудников.
Соответственно, получение тех или иных показаний посредством морального или физического принуждения основано не на особой интенсивности или болезненности воздействия (такое случается, по счастью, относительно нечасто, ибо доказуемо). Оно основано несколько на иных психологических механизмах. Основным фактором, действующим в исследуемой ситуации, является надежда подозреваемого (обвиняемого) на возможность в последующем изменить показания, сиюминутно избавив себя от страданий за счёт различных "сделок" с "воздействующими" на него сотрудниками.
Кстати, на бытовом уровне довольно распространено мнение, что "в суде можно отказаться от ранее данных показаний". Нередко оно поддерживается как сотрудниками милиции (что понятно), так и отдельными средствами массовой информации. Не будем забывать, что значительная часть населения в правовом отношении совершенно безграмотна, и именно эта часть даёт основную массу правонарушений и преступлений (в большинстве, к счастью – небольшой и средней тяжести).
 Отдельной темой для анализа является использование оперативными работниками силовых ведомств наркотической абстиненции задержанных. Если подозреваемый написал двадцать – двадцать пять "явок с повинной", то можно с уверенностью говорить, что он на момент задержания страдал сильнейшей наркотической зависимостью и "явки" были "куплены" у него за соответствующее облегчение страданий.
Обычно речь идёт о преступлениях небольшой и средней тяжести (чаще всего – кражах). Нередко впоследствии такой подозреваемый не может не только самостоятельно показать места преступлений, которые он якобы совершил, но и не помнит, что писал в явках и сколько их было. Что поделаешь, "органам" настоятельно требуется повышать процент раскрываемости…
Так вот, допустим, признание получено одним из приведённых выше способов. Если читатель предполагает, что обвинение, выстроенное подобным образом, рассыплется в прах при малейшем дуновении "духа правосудия", он здорово недооценивает могущество давно укоренившейся на наших скудных почвах диктатуры закона.
Дальнейшая незатейливая психологическая игра построена на том, что столь же незатейливый обвиняемый часто "придерживает" показания на более поздний срок и нередко дожидается суда, пребывая в уверенности, что занимает хорошую позицию защиты. Ведь, как уже было сказано, его убедили, что в суде следует «отказываться от своих показаний».
Обвинению в данном случае достаточно, чтобы лицо признало вину хотя бы один раз. Желательно, в присутствии «своего» адвоката, что в данном случае часто не меняет ситуации. Робкие попытки обвиняемого дать показания ещё раз ближе к концу следствия натыкаются на отеческое увещевание: "В суд! Все – в суд. Говорить будешь в суде". И точка. Отказать могут даже в письменном ходатайстве с формулировкой "проведение дополнительного допроса обвиняемого нецелесообразно (???)".
Фактически, защищать себя обвиняемый начинает только уже в суде – но поздно. Он оказывается в клишированной ситуации, справляться с которой отечественная Фемида научилась так давно, что я, например, не готов сказать, когда именно.
Заявление подсудимого о получении у него показаний путём морального или физического насилия в суде обычно парируется стандартным образом. Обвинение (и суд) ссылаются на то, что у подсудимого была возможность заявить о применении противоправных методов ведения следствия в ходе предварительного расследования, обратиться с жалобой в прокуратуру. Поскольку им это сделано не было, нет оснований ставить под сомнение первоначальные признательные показания (!).
Практика показывает, что иногда ситуация практически не меняется даже в том случае, если в отношении сотрудников милиции возбуждено уголовное дело по факту превышения власти. Лично мне известен случай, когда почти одновременно были осуждены сотрудники милиции по факту избиения подозреваемых и избитые ими лица, которые за это время успели стать подсудимыми. В приговоре в качестве доказательств активно использовались показания, данные лицами в качестве подозреваемых, именно те, получение которых привело милиционеров на скамью подсудимых (просто других доказательств было катастрофически мало, и они тоже получались не намного более легально).
Мотивация органов государственного обвинения в данном случае более или менее ясна. Гораздо сложнее для понимания непосвящёнными мотивация судьи, но она не является предметом исследования этой работы. Ограничусь утверждением, что она мало отличается от прокурорской и сводится, главным образом, к борьбе за "внешние" позитивные показатели борьбы с преступностью. Означенная "борьба" ведётся государственной системой в её совокупности, невзирая не только на ведомственные различия, но и на различия в ветвях власти.
Я предлагаю обратить внимание, что извилистый отрезок движения уголовного дела на участке «предварительное расследование – суд» в реалиях Российской Федерации нередко выполняет роль своеобразного «перегонного куба». На входе имеются ранние признательные показания подсудимого, имеющие сомнительный цвет и запах. На выходе – доказательство, которое кажется почти кристально чистым.
Широкое общественное обсуждение данное явление получило, кстати, в связи с широко освещавшимся средствами массовой информации делом "оборотней". Лично у меня отложилось в памяти замечание известного адвоката Г.М. Резника, высказанное в одной из телепередач. Им было подмечено, что по уголовным делам, по которым граждане были осуждены за "хранение" подброшенного ими сотрудниками милиции оружия, подсудимые наверняка заявляли суду об имевших место фальсификациях. Тем не менее, жертвами банды коррумпированных сотрудников милиции они стали не на большой дороге, а в зале суда, и были осуждены.
Впрочем, мне бы не хотелось, чтобы понятие "легализация доказательств" приобретало в моей работе сугубо негативный оттенок.
Следует помнить, что практически на стадии предварительного расследования регулярно возникают ситуации, когда перед следствием стоит задача не поиска источников доказательств, а введения уже имеющихся сведений в рамки уголовного судопроизводства. При этом желательно минимизировать потери доказательственной информации.
Далеко не всегда под понятием «нарушение порядка получения доказательств» подразумевается их фальсификация или нарушение прав человека. Часто имеется в виду недостаточная квалифицированность или недобросовестность конкретного исполнителя. Приведу пример:
Так, в ходе расследования уголовного дела по факту убийства было установлено, что участковый инспектор, проходя мимо места происшествия обнаружил нож с характерными пятнами, похожими на кровь. Данный предмет, потенциальное вещественное доказательство, он положил в карман и некоторое время хранил при себе. Никаких документов при этом не составлялось, понятые не приглашались. Через несколько дней участковый передал нож следователю.
Проблема заключается в данном случае не только и не столько в том, что вследствие неправильного изъятия и хранения вещественного доказательства были утрачены следы пальцев рук и значительная часть следов крови. Была утрачена легальная информация о происхождении ножа.
Сложилась ситуация, в которой потенциальное вещественное доказательство существует "физически", но отсутствует юридически для уголовного дела. Возникает вопрос о легализации вещественного доказательства, то есть придания ему такого свойства как допустимость и введения в рамки уголовного судопроизводства.
Практически легализовать вещественное доказательство, которое было, как в приведённом примере, получено с очевидным нарушением закона можно только посредством проведения ряда следственных действий. Такие следственные действия направлены, прежде всего на установление происхождения доказательства и проверку его относимости к событиям, исследуемым в ходе производства по делу.
В нашем случае такими следственными действиями являются: выемка ножа у сотрудника милиции, его допрос в качестве свидетеля по обстоятельствам обнаружения вещественного доказательства и осмотр места обнаружения ножа с участием лица, его обнаружившего. В ходе такого осмотра уточняется конкретное место находки.
Центральное значение в сложившихся обстоятельствах приобретают показания свидетеля - сотрудника милиции, поскольку от их достоверности и точности, в конечном итоге и зависит ценность или обесцененность вещественного доказательства.
В связи с этим предлагаю обратить внимание, что строго говоря, относимость таких показаний как одно из свойств доказательства в смысле ст. 88 УПК РФ может быть поставлена под сомнение. Ведь участковый даёт показания не относительно обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу (статья 73 УПК РФ). Даже напротив, он может быть просто не осведомлён о событии преступления или виновности конкретного лица.
В свою очередь следователь исследует в данном случае не обстоятельства, характеризующие преступление, а отдельный комплекс сведений, относящийся к факту обнаружения интересующего предмета. То есть расследует сам процесс получения доказательств. Иначе говоря, посредством сбора сведений, не относящихся к событию преступления, легализуется вещественное доказательство, которое, в свою очередь, просто обязано обладать свойством относимости.
Поскольку практика вполне допускает сбор таких сведений, можно сделать маленький, но на мой взгляд, довольно интересный вывод. В исследуемой ситуации и иных подобных ситуациях доказательства, относимость которых теоретически сомнительна, практически являются всё же допустимыми. Они составляют собою "слой" информации, на котором основывается уже доказательственная информация в смысле ст. 73 УПК РФ. Примером такого «промежуточного» доказательственного "слоя" являются в данном случае показания сотрудника милиции.
Главным признаком доказательства является, таким образом, допустимость, которую статья 75 УПК РФ трактует как законность его получения. Относимость же доказательств допускает наличие нескольких информационных уровней, или "слоёв". И не вся информация, допустимая в ходе производства по делу, имеет непосредственное отношение к предмету доказывания.
Для того, чтобы предыдущие рассуждения не показались читателю чрезмерно отвлечёнными, я намерен привести пример, представляющий, на мой взгляд, гораздо больший интерес. Как известно, судебная практика требует, чтобы заявление обвиняемого (подозреваемого, подсудимого) о наличии физического или психического принуждения в отношении него при получении признательных показаний подвергалось тщательной проверке.
Аналогичные требования нередко предъявляют к следствию ОВД и районные прокуратуры. Практически проверка таких заявлений часто сводится к допросу сотрудников ОВД, на которых обвиняемый ссылается как на своих "обидчиков". Нередко между обвиняемым и этими сотрудниками проводятся также очные ставки. Исключение не составляет даже предыдущий следователь или дознаватель.
Давайте теперь представим ситуацию, в которой уголовное дело возбуждено по факту угона автомобиля, и единственным доказательством, указывающим на лицо, совершившее преступление, являются его первоначальные признательные показания (обозначим его, например, как гражданина Н). Впоследствии подозреваемый сослался на то, что показания им были даны под активным физическим воздействием со стороны сотрудников милиции. Назовём их, например, А, Б и В. В свою очередь, данные сотрудники милиции, разумеется, отрицают наличие каких-либо нарушений со своей стороны.
Итак, являются ли показания свидетелей А, Б и В, в которых они уверяют, что даже пальцем подозреваемого не тронули, доказательством вины Н в совершении угона? Я имею в виду, имеет ли право следователь использовать данные ими (милиционерами) показания при составлении обвинительного заключения и вправе ли судья основывать на них обвинительный приговор?
Ведь данные свидетели не дают показаний по факту угона, очевидцами которого они не были. Они лишь излагают свою точку зрения на процесс доставления подозреваемого в РОВД и "беседы" с ним в кабинете в ночное время. При наличии акта судебно-медицинского исследования о наличии у подозреваемого следов побоев, они вообще находятся в положении "оправдывающихся".
На мой взгляд, суд не может в данном случае воспринимать А, Б и В как свидетелей обвинения, поскольку их показания не соответствуют признаку относимости. Данные ими сведения являются предметом отдельной проверки, а то и уголовного дела. Ранние признательные показания подозреваемого, как того требует ч. 2 ст. 77 УПК РФ могут быть подтверждены лишь совокупностью относимых доказательств, имеющихся по уголовному делу.
Впрочем, всё изложенное, как правило, не мешает следствию, за неимением лучшего, использовать показания таких "горе – свидетелей" при составлении обвинительного заключения. Думаю, такая метода, широко распространённая в правоохранительных органах, может рассматриваться как отдельный способ, используемый при попытках легализации доказательств, добытых с нарушением Уголовно-процессуального закона.
Давайте подведём краткий итог. Очевидно, что не вся информация, существующая в бытовом и даже в правовом обороте, может быть использована в качестве доказательства в ходе уголовного судопроизводства.
«Фильтром», призванным допускать в судопроизводство достоверную информацию и игнорировать недостоверную, призваны быть следственные и иные процессуальные действия. Однако, в силу различных дефектов правоохранительной системы и судопроизводства, недостоверная информация, полученная с нарушением УПК РФ может легализоваться в уголовных делах.
Более того, иногда отдельные сотрудники правоохранительных органов прилагают значительные усилия к введению таких псевдодоказательств в процесс. При этом используются способы, которые вполне поддаются изучению и, как я полагаю, не очень сильно различаются в зависимости от региона, то есть являются, по сути, универсальными.
Моя работа вовсе не претендует на перечисление абсолютно всех путей, по которым  нарушения легализуются в делах. Наверное, читатель и сам может обнаружить и изучить несколько таких «приёмов».
Смежной темой является легализация результатов оперативно-розыскной деятельности. Однако в своей работе я умышленно не стал её затрагивать ввиду принципиальной разницы в правовой природе явлений.

PS Всем интересующимся - указанную статью можно найти в журнале "Адвокат" №1 за 2005 год.