Дранг нах Вестен-3

*Так - не надо!
Нет смысла рассказывать, как мы исколесили весь Лейпциг в поисках университета. Какой-то доброхот отправил нашу разведгруппу (Марат, я и Сашок Михайленко - знаток Забугорья) в школу юных журналистов, которая находилась в получасе езды от вокзала. Мы разбудили в восьмом часу утра вахтёра, который спросонья ошарашенно таращил на нас глаза и жалобно вопрошал «Вас ист лос?» (Что случилось?»). «Аллес нормалес» - успокоил бюргера Сашок.

Однако аллес было ненормалес, потому что школа юных журналистов никакого отношения к университету не имела. Когда же мы стали пытать охранника (пока в переносном смысле, но в полной готовности перейти к физическому воздействию) - «Во ист Ляйпцигер Уни?!» («Где Лейпцигский университет? Отвечай, грязная немецкая свинья!») -, охранник тут же сообщил - «Фор дем Банхоф!» («Перед вокзалом, конечно, дебилы вы русские!»). Перед тем самым вокзалом, куда мы давеча прибыли.

- Вот же б л я д ь! - сказал я и следом грязно выругался.

В конце концов Ляйпцигер Уни мы успешно отыскали в каменных джунглях чуждой славянскому сердцу Алемании. В университете отыскалась и таинственная Моська. Она оказалась женщиной - маленькой, шустренькой и довольно бегло лопотавшей почти по-русски. Она же разместила нас в студенческом общежитии.

Кстати, по поводу общежития. Ребята, побывавшие по обмену студентами через несколько лет после нас, поведали интересный эпизод. Когда их знакомили с апартаментами, мужчина-переводчик подвёл группу к туалету, широко распахнул дверь, забрался с ногами на унитаз и принял позу орла. После чего указал пальцем на себя и громогласно произнес:

- Так - не надо!


**На чужбине и кусок в рот не лезет
После размещения в общежитии нам раздали рулон талонов на бесплатные обеды в студенческой столовой - мензе. На первый взгляд, менза мало чем отличается от нашей столовки. Ну, разве что чище. А так - та же очередь с подносами, то же самообслуживание. Хотя нет. Мы ели комплексные завтраки и обеды, поэтому обходились без очереди. Съестное располагалось прямо на пластиковом подносе, где для каждого блюда выдавлена своя лунка: лунка для котлеты, лунка для гарнира, лунка для салата... И если бы один наш привычный русский салат! А то понабросано по этим лункам всякой разноцветной пакости, которой и названия-то не подберешь.

Когда в первое свое посещение мензы мы с моим приятелем Пашей присели с этими диковинными подносами за стол и принялись вкушать немецкую трапезу... Во-первых, было непонятно, что чем брать и в каком порядке глотать. Во-вторых, когда мы, наконец, принялись за уничтожение предложенной жвачки, вдруг оказалось, что окружающие нас аборигены внимательно следят за каждым движением наших челюстей и, что самое возмутительное, хохочут во все горло. Мы старались как бы не замечать этих издевательских насмешек. Но всему же бывает предел!

- Смотри, - ткнул меня в бок Паша, - видишь того нечесаного бородача?

Я глянул в указанном направлении. Бородач что-то уминал за обе щеки и довольно лыбился.

- Вот тварь, это же он над нами потешается! - догадался я. - Ржёт, как мерин!

- Щас пойду и дам ему в харю, - твердо объявил Паша. - Я ему весь поднос по морде размажу. Гнида патлатая!

Патлатую гниду спасло лишь то, что она уже допивала компот и вскоре исчезла с наших гневных глаз. Мне в течение обеда удалось подавить еще несколько праведных порывов Паши, и наше посещение мензы обошлось без международных конфликтов.

Позднее, припоминая все обстоятельства нашего посещения столовой, окинув прошлое, так сказать, сторонним взором, я понял, что виною мильона жвачных терзаний была наша с Пашею мнительность. Конечно же, мы никому и на фиг не были нужны. На нас давил комплекс собственной неполноценности. Казалось, мы все делаем не так, как люди. Вроде тунгуса в Большом театре: наслаждаться «Травиатой» мешает ушанка (на нос сползает) и пимы (ноги потеют).

Первое время этот комплекс преследовал нас повсюду. Помню, в ожидании электрички мы с тем же Пашей Резепиным откололись от основной группы и зашли в привокзальный буфет - перекусить на скорую ногу. Раннее утро. В буфете - ни единой души, кроме продавца за стойкой. Берем «боквурст» (сардельку с булочкой) и по бутылочке «пепси». На блюдце булочка - отдельно, сарделька - отдельно.

- Как будем есть? - спрашиваю у паши. - Руками?

- С ума сошел! Этот торгаш подумает, что мы какие-нибудь папуасы. Вот вилка есть и нож...

- И что дальше? Ну, сардельку я на кусочки порежу. А булочку?

- Булочку... наверное, тоже на кусочки...

- А как резать? Вдоль или поперек? И на сколько кусочков? А жрать как? Сначала кусочек сардельки, потом - кусочек булочки? Или наоборот?

Это была реальная проблема. Мы шушукались, перебирая варианты. Стали заходить посетители. Публики прибывало. А выхода все не было. В конце концов мы чуть не опоздали на электричку. Хлебнув наскоро «пепси» и бросив провиант на столе, мы позорно сбежали из буфета, так и не отведав ни сардельки, ни булочки.

- Идиоты! Болваны! Дебилы! - всю дорогу ругался Паша, украшая речь непревзойденным русским матом. Кстати, он имел в виду не нас, а немцев с их гнусными условностями, из-за которых порядочные люди вынуждены голодать.

Для справки. «Боквурст» употребляют слкдующим образом: берется булочка, разрезается сбоку, затем внутрь вкладывается сарделька - и все это поглощается путем медленного пожирания. Короче, немецкий «хот-дог».

***Пожрать по-русски!
Да ладно. Плевать мы хотели на этих немцев. Условности у них все-таки есть. Как-то мы пригласили наших сопровождающих (кроме фрау Моськи, была студенческая парочка - Йохен и Сильвия) на небольшой сабантуйчик по случаю... По случаю пошамать захотелось. И выпить. Пошамали. Выпили. А после этого Моська и спрашивает:

- Где ваша касса?

- Не понял, - говорю (к тому времени я уже неплохо кумекал по-местному). - Какая касса?

- Ну, общие деньги. Мы хотели бы внести свою долю. У нас всегда, когда ребята собираются вместе, каждый вносит свою долю.

- Так ведь мы же вас пригласили!

- Эгаль...

«Эгаль» по-немецки - всё равно. Хорошее словечко. Типа нашего «по барабану». Или еще лучше - «не  е б ё т». А вот обычай, по-моему, хреновый. Он лишает человека естественного права на халяву. К тому же оскорбляет хозяина. Тебя вроде как за нищеброда считают. Мол, держи, брат, от щедрот, а то, небось, последнее по сусекам выскреб.
Европейцу вообще трудно понять некоторые русские поговорки. Например - «Все, что есть в печи, на стол мечи». Экономному немцу и голландцу вы не втолкуете нипочём, на кой ляд он должен снять с себя последнее, но не ударить в грязь лицом перед гостем. А наутро сцеживать по капле из рюмок, чтобы похмелиться. И занюхивать пыльным сухариком, случайно обнаруженным на кухне в щели между мойкой и разделочным столиком. Особенно подозрительно германской душе все это непотребство, когда речь идет не о близких родственниках, а о случайных знакомых, многих из которых хлебосольный хозяин видит в первый (и не исключено, что в последний) раз. Германская душа обязательно заподозрит что-то неладное...

Чтобы проиллюстрировать этот тезис, забегу несколько вперед. Случилось это, когда уже мы принимали лейпцигских студентов на донской земле с ответным визитом - в сентябре того же 1976-го. Мои хлебосольные родители никак не хотели упустить такого случая.

- Обязательно пригласим их в гости! - заявили они. - Посмотрим, что это за немцы такие!

Последний раз немцев мои родичи видели в период оккупации Ростова, но воспоминание об этих днях у них сохранилось довольно смутное. Видимо, хотелось его освежить. Иностранец в русском доме осенью 1976 года... Ну, это было примерно то же самое, что привести в квартиру какую-нибудь экзотическую тварь. Панду, например. Или анаконду. Впрочем, что анаконда: её мы могли каждый день лицезреть в Ростовском зоопарке (между прочем, крупнейшем в Европе). А иностранца в зоопарке мы лицезреть не могли. Лишены были такой возможности.

Когда один из коллег отца по работе (а отец работал начальником цеха обувной фабрики) узнал, что мы приглашаем домой немецких студентов, он встревоженно спросил:

- А органы в курсе? Вам что, разрешение дали?

- Да что, у меня в сортире ракетная шахта? - удивился отец.

Но, между нами говоря, нынче я понимаю: задуманное предприятие по тем временам было сомнительным, если не сказать - вызывающим. До сих пор не могу уразуметь, как оно прошло мимо недремлющего ока всемогущего «комитета глубокого бурения». Восемь иностранцев, весело пирующих в квартирке на рабочей окраине и болтающих чёрт его знает о чем с трудовым людом без утверждённой программы и сценария - это, я вам скажу, нонсенс!

Подготовилась наша семья к обжорному фестивалю «Дружба-фройндшафт» капитально. Сколько денег ушло на продукты - мне до сих пор неведомо. Но к дню «Х» стол ломился от яств: красная икра, черная икра, раки, чебаки, всевозможные салаты, бифштексы, куры, шашлык, водка, шампанское, фрукты, разливное пиво, квас, фрукты, десерты и прочая, прочая, прочая...

Да, представьте себе! Впрочем, для начала надо представить, что такое должность начальника цеха на фабрике ИНДИВИДУАЛЬНОГО ПОШИВА ОБУВИ в 70-е годы прошлого века. А заодно и сколько получал хороший закройщик на этой фабрике.

Мама была закройщицей чуть ли не с 20-летним стажем. Прикиньте: закройщику давалось несколько кож, из которых по лекалам надо было вырезать острым и тоннким сапожным ножичком определённое количество деталей на пару обуви. Так вот, мать умудрялась так хитро располагать лекала, что этих кож у неё оставалась одна лишняя! За день при ударной работе мама могла сэкономить две-три кожи.

Вообще-то экономию полагалось сдавать и получать за это копеечную прибавку. Но ведь существовали ещё и подпольные цеховики, которые покупали те же кожи, но за другие деньги! Короче, мать нередко за день могла сработать таким образом... среднюю зарплату инженера - рублей 120! "Ни у кого не ворую, из воздуха деньги делаю, - поясняла она. - Не нравится - могу из тех же кож скроить ровно столько, сколько по ГОСТу полагается!".

Официальная же зарплата при мамином ударном труде у неё составляла в среднем 300 - 350 рублей, а то и больше. Вот и посчитайте ежедневный доход из "воздуха" плюс зарплату. Сумма немыслимая, так получали только шахтёры и академики. Сколько имел отец, мне даже трудно преставить...

Когда немцы вошли в зал, одна из студенток, Кристина, увидев яства, завопила. Я вздрогнул от неожиданности (а мог и в штаны наложить!) и было подумал, что это - припадок или крик ужаса. Оказалось, она просто потребовала, чтобы ни один человек не приближался к столу, пока она не влезет на табурет и не сфотографирует всю эту, япона мать, икэбану.

Зная нравы немчуры не понаслышке, могу засвидетельствовать: видимо, такую роскошь они видели в первый и последний раз. Европа балует изобилием только в магазинах, но не на домашнем столе.Во всяком случае, гостей они так не потчуют. Когда мы были в Германии, Йохан пригласил нас в гости. Вот не вспомню, в Лейпциге или же в Берлине. Ну, не суть. Огромная квартира (по крайней мере, мне так показалось): отец Йохана был профессором, спецом по марксизму-ленинизму. Посидели славно, пообщались. За чашечкой кофе и сдобными печенюшками…

Но возвратимся на мою родимую ростовскую окраину. Хотя описывать больше, собственно, нечего. Процесс поглощения пищи в общих чертах схож у разных народов, несмотря на национальные различия. Немчики, правда, поначалу пытались что-то из себя изображать, изящно оперируя вилками и ножами. Вскоре, однако, моя мать прекратила это безобразие. Повертев в руке нож, я бы сказал, даже с какой-то лёгкой брезгливостью, она вдруг громогласно заявила:

- Слушайте, я женщина простая, у графьёв не воспитывалась и привыкла есть так, как мне удобно! И вы ешьте без всяких причиндалов! Ручками давайте, ручками!

И показала, что она под этим подразумевает. Гостям не потребовалось даже переводить. Они радостно закивали головами, и ножи со звоном отлетели в сторону...

Провожая немцев, родичи набили им полные сумки разной снеди, начиная с копчёного сала и кончая апельсинами. Эх, мать вашу, один раз на свете живем!

Итак, как поётся в старом городском романсе, "пора настала расставаться, и слёзы капали из глаз". Матери особенно понравился один из ребят, голубоглазый блондин Франц. Она растрогалась:

- Красавец! Белый, холеный, благородный... Настоящий фашист!

Франц мило улыбался и кивал. Хозяевам виднее...

Кристина обещала прислать из Германии фотографии. Но так и не прислала. Никто из студенческой делегации, уехав, не написал ни слова. Меня с тех пор гнетет одна мысль: а ну как ребята приняли меня за агента КГБ? Было бы неудивительно. Разве объяснишь германцу, почему на рабочей окраине ему накрывают такой президентский стол?!

Конечно же, это - инсценировка соответствующих служб, вовсе это не поселок Мирный, окруженный густыми дубовыми рощами, а какая-нибудь потемкинская деревня спецслужб. В крайнем случае, речь идёт о конспиративной квартире, на один вечер переделанной для приема лопоухих европейцев. Соответственно, наша семья - штатные сотрудники ростовского филиала Лубянки. (Кстати, не секрет, что в каждой группе выезжавших за рубеж россиян такие агенты были; позже и мне пришлось столкнуться с одним из них. Но это - ария из другой оперы).

Нет, не понять этим зарубежным засланцам загадочной русской души...

*Не хотите поблевать?
КОГДА СПУСТЯ СОРОК С ЛИШНИМ ЛЕТ САДИШЬСЯ ЗА МЕМУАРЫ, ты должен быть готовым к тому, что будешь путать всё подряд - даты, события, названия. Я в этом смысле – не исключение. Изложение моё не отличается последовательностью, однако за достоверность эпизодов я могу поручиться.

Итак, после того как мы переночевали на столах в рабочей столовой, уютные комнатки студенческого общежития показались нам филиалом райских кущей. Обжились мы быстро и без проблем. К тому же с самого начала нас ожидал приятный сюрприз. По правилам, обменять на марки мы могли только 33 рубля, что составляло 100 дойчмарок. На эту сумму не то что купить сувениры – просто выжить было проблематично. Да, разумеется, нас кормили в столовой бесплатно, а также выдали билеты для проезда в общественном транспорте. Но это же – капля мёда в бочке дёгтя.

На помощь пришли смекалистые немецкие сотоварищи. От их лица Йохан пояснил нам:
-С деньгами у вас проблем не будет. Скажите, сколько кому нужно, и мы вам отсчитаем. А когда будем у вас, в Союзе, вы нам соответствующие суммы вернёте в рублях.

Так мы и сделали. У меня вышла приличная сумма. Как я уже упоминал, семья наша по советским временам могла считаться зажиточными бюргерами.

Кажется, в тот же день, когда мы заселились в общагу (вернее, в тот же вечер), нас пригласили на большую студенческую вечеринку – как говорится, по случаю и в ознаменование. У русских повод для таких сборищ определяется просто – «Да здравствует что попало!».

Мы с Пашкой прихватили пару бутылок «Столичной» и потопали. Правда, лично я в то время вообще не пил спиртного. То есть абсолютно. Терпеть не мог. Заодно и не курил. Я занимался спортом, трижды в неделю посещал секцию самбо и потому вёл здоровый образ жизни. К тому же алкоголь для меня был противным на вкус, и табачный дым я не переносил. Сокурсники смотрели на меня с лёгким сочувствием, но я компенсировал свои недостатки тем, что умел виртуозно материться в рифму.

Резепин, напротив, выпить любил и считался большим мастером. Вообще-то Пашка гордился, что род его ведёт начало от раскольников-старообрядцев, бежавших в российскую глушь от шибко грамотного патриарха Никона. Резепин время от времени пересыпал речь цитатами из Библии и носил купеческую причёску с пробором посередине. Правда, старообрядцы проповедовали тотальную трезвость, и тут мой приятель находился с ними в суровых контрах. Главным чудом Христовым он считал превращение воды в вино и был убеждён, что вера православная стояла, стоит и стоять будет на чуде в Кане Галилейской. А ещё она стоит на юродивых вроде меня, которые спиртного не употребляют, зато в необходимых количествах перевозят его за границу, чтобы поить жаждущих праведников. В первые ряды которых Пашка, разумеется, зачислял себя.

В общем, мы с Пашкой сразу оказались в числе избранных на немецкой студенческой пирушке. Другие персоны из нашей группы такой чести не удостоились. Как так получилось, внятно разъяснить я не могу. Скажу одно: если речь идёт о Резепине и о выпивке, удивляться ничему не приходится. Нужно всё принимать, как данность. Мой приятель мог, например, в середине семестра сорвать половину группы в поездку  к Чёрному морю, где затем исчезал не то в зыбучих песках, не то в морских пучинах. А когда его уже собирались хоронить, Паша возникал в холле второго этажа универа, пьяный вдрызг, ставил два колченогих стула под факультетской газетой «ЖиФ» («Журналист и филолог»), ложился на них калачиком – в охотничьих болотных сапогах, насквозь провонявшем грязном комбинезоне, с бесформенным рюкзаком под головой – и мирно похрюкивал до позднего вечера. Преподаватели проскальзывали мимо на цыпочках, лишь профессор Раиса Яковлевна Саакян, обучавшая нас премудростям практической стилистики, время от времени встревожено спрашивала: «Может, Пашеньке скорую помощь вызвать?». Пашенька был одним из её любимцев, поскольку всегда удивлял препода цитатами из Конфуция, Вольтера, Василия Розанова, Эзопа и даже инки Тупака Амару. Разумеется, их мудрые мысли он сам блистательно сочинял с глубокого бодуна, но всегда умилял Раису Яковлевну точностью словоупотребления.

 Итак, мы добрались-таки до молодёжной вечеринки: я – с двумя бутылками «Столичной», Пашка – с консервами «килька в томате». Налили, употребили, закусили – и потекла лёгкая беседа на немецко-русско-английском наречии. Центром внимания стал исключительно Резепин, который медленно и детально пояснял лопоухой толпе, что русскую водку необходимо пить только залпом из стакана – в противном случае её употребление крайне вредно для здоровья. Я сбегал за третьей бутылкой, а затем подтвердил студиозусам эту азбучную истину. Поскольку нередко слышал, как мама моя возмущалась, когда ей наливали «беленькую» в малую тару: «Я не алкоголичка, чтобы рюмками пить! Тебе стакан на что даден?!».

Первое время я кое-как пытался переводить Пашины мудрые мысли на немецкий язык, хотя давалось мне это с трудом. В основном всё сводилось к трём словам – «водка», «тринкен» и «гезунд» в разных вариациях. Но к концу третьей бутылки беседа неожиданно перешла на английские рельсы, по которым в направлении Паши катился со всех сторон лишь один вопрос: «want to puke?». Как мне позже разъяснили, это значило «Не хотите ли поблевать?». На что Паша коротко отвечал: «Наливай!».
Больше о знаменательной пирушке я ничего вспомнить не могу.


На фото: ТАК - не надо!