В поместье ученого-революционера

Однажды я поехала на экскурсию в знаменитый на всю страну Институт биологии внутренних вод РАН, что находится на берегу Рыбинского водохранилища возле поселка Борок. Первым директором Института был Герой Советского Союза и отважный полярник Иван Дмитриевич Папанин. Я видела его домик – простой, почти спартанский, насквозь пронизанный солнцем.

Папанин был человеком неординарным. Он отличался вспыльчивым характером и умением материться. Ученым знаменитый полярник никогда не был, зато имел отличные организаторские способности, сумев создать целый институт на пустом месте. Иногда эти способности проявлялись в весьма оригинальной форме. Был такой случай: в Борке понадобился кирпич для строительства. Папанин надел свою адмиральскую форму и при всех орденах и медалях вышел на берег. Наконец показалась баржа с кирпичом, идущая в Череповец. Папанин помчался на катере наперерез барже. Поздоровавшись с капитаном, Иван Дмитриевич тоном, не терпящим возражений, пригласил всех погостить на часок. Отказаться не было никакой возможности. Пока команду усиленно кормили и поили на берегу, рабочие шустро разгрузили баржу. Пошатываясь после проявленного Папаниным радушия, вышел капитан к барже и оторопел – она была пуста. А Иван Дмитриевич хлопнул его по плечу: «Не горюй, капитан, нам-то кирпич нужнее, чем Череповцу, а вам я бумагу дам за самоличной подписью…»

А однажды, будучи в изрядном подпитии, Папанин поднимался на судно и при этом споткнулся о кнехт*. В ярости Иван Дмитриевич велел «спилить эту штуку на …й». Ему пытались объяснить, что кнехт очень нужен, но Папанин не желал ничего слышать и именем дважды Героя СССР адмирала потребовал выполнить приказ. Всю дорогу до места матросы пилили чугунный кнехт, и все-таки спилили. А когда стали причаливать, оказалось, чалиться-то и не за что…

Не менее, а может, и более необычным обитателем хутора Борок был революционер Николай Александрович Морозов, незаконный сын помещика и крестьянки. В молодости он состоял в кружке «Народная воля», готовил два покушения на Александра II, а после гибели царя был осужден на вечное заключение. Морозов сидел сначала в Алексеевском равелине**, а потом в одиночной камере Шлиссельбургской крепости, в общей сложности 30 лет – до амнистии 1905 года. Не сойти с ума ему помогла наука. Николай Александрович много читал, благо в царских тюрьмах, в отличие от советских, это дозволялось. Он выучил несколько иностранных языков, писал трактаты по химии, физике, математике, астрономии, истории. В частности, ему принадлежит оригинальная гипотеза о том, что монголо-татарского ига на Руси никогда не было.

Выйдя из тюрьмы, пятидесятилетний Николай Александрович Морозов почти сразу женился и переселился в свое имение. Обязанности вынуждали его часто бывать в Петербурге, но он не слишком жаловал этот город, который столько лет видел из зарешеченного окна. А в Борке, среди дубов и берез, клеверного духа и цветущего шиповника, было так хорошо! В чистых речках водились раки, над полями трепетали жаворонки, тянули длинные шеи цапли и дикие гуси, в кустах прятались камышовки…

Бывший революционер был наделен разнообразными талантами. Он писал не только научные труды, но и прозу, стихи, книгу воспоминаний «Повести моей жизни». Николай Александрович занимался образованием молодежи, крестьян, сотрудничал с различными журналами, переписывался со многими писателями, в том числе – с В. Г. Короленко.

Из письма Н. А. Морозова – В. Г. Короленко (18 июня 1909 г.): «Перебирая свои старые тетради, я нашел в них одно произведение философического характера под названием «Атомы-души» и мне пришла в голову идея послать его Вам на просмотр...»

Речь шла об одном из рассказов-полунаучных фантазий, написанных в Шлиссельбурге, в котором Морозов высказывал мысль, что в мире существует неразрывное единство и мудрая целесообразность вечно совершенствующейся жизни.

Из письма В. Г. Короленко – Н. А. Морозову (27 августа 1909 г.): «Должен сказать, что те же мысли, которые в нем высказаны и к которым Вы пришли, - начали бродить во мне довольно давно. […] По-моему, в эту сторону решительно должно будет направиться воображение современных людей от блужданий среди мистицизма и глупых чар».

В 1917 году Николая Александровича избрали директором Петроградского естественно-научного института, в 1932 – удостоили звания почетного академика АН СССР, наградили орденами Ленина и Трудового Красного знамени. Авторитет его был так велик, что к нему шли за советами все – и научные сотрудники, и местные крестьяне. В. И. Ленин приказал, чтобы помещику Морозову оставили его усадьбу в личное пользование – беспрецедентный случай!

Умер Николай Александрович в 1946 году, в возрасте 92 лет. Необычно, чудно смотрелась его усадьба, а ныне – дом-музей, среди научных корпусов и лабораторий Института биологии внутренних вод. Но именно там я впервые почувствовала себя дома. Это странное чувство обрушилось на меня сразу же, едва я переступила порог полутемной морозовской гостиной. Как будто я вернулась домой после долгого странствия. Со стены, над диваном с высокой выгнувшейся спинкой, зорко смотрели на меня родители Николая Александровича. А напротив стояло резное старинное пианино, и солнечный лучик плясал вокруг закрепленных на нем бронзовых канделябров. Казалось, хозяин недавно вышел, но вот-вот вернется, поднимет крышку, раскроет ноты и проведет рукой по клавишам. Где-то – в пустой соседней комнате – скрипнула половица. Ветер, влетавший сквозь распахнутые в летний день балконные двери, шевелил кружевные занавеси. Дыхание лета – и вечности…
 

* Кнехт – чугунная тумба на палубе у борта судна, служащая для закрепления швартовых или буксирных канатов.
** Алексеевский равелин – часть Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге, в 1797-1884 гг. там находилась секретная одиночная тюрьма для политических заключенных.