Платон Данилов. Под камнями

Под камнями
Платон Данилов

Серо-зелёное небо над островерхими крышами застыло призраком, словно дым, кото-рый аморфно и безучастно поднимался вверх, всё медленнее и медленнее, и наконец застыл, повиснув в воздухе. Солнца нет, но судя по тому цвету, который стали приобретать кирпичные стены, по тому едва уловимому золотистому теплу, которое начинало проскальзывать в зеле-новато-рыжей дымке, оно готовилось на закат.
В этот час матово поблескивает зеркально чёрная вода в городском канале. Вода в нём стоячая, мутная. По берегам канала, закованным в камень, из которого вымощена набережная, кое-где скопились опавшие листья, мелкий хворост, кусочки тряпок и прочий мусор. Через ка-нал дугой перекинут каменный мост, соединяющий обе стороны набережной. Набережная бы-ла самой широкой, и наверное, самой прямой улицей. Здесь стоят самые дорогие дома города. Набережная также была единственной в городе улицей, на которой росли деревья. Высокие де-ревья. Все остальные деревья в городе росли во внутренних двориках и были почему-то не-большими. И наверное, именно своей набережной этот городишко отличался от множества других подобных ему городков. Один конец набережной упирается в главный въезд в город, сразу за которым – небольшая лодочная пристань, другой её конец выходит на рыночную пло-щадь, над которой стоит невысокая, но изящная ратуша.
Мелкий средневековый голландский городок, как обычно, был поглощен своими житей-скими заботами. В этот час в его кривых узких переулках редко встретишь всадника, а экипажу здесь и вовсе не проехать. Но пешего люду - тьма тьмущая, особенно нищих. И откуда взялось столько народу в таком крошечном городке? В домах, где есть вторые и третие этажи - а таких большинство - закрываются и открываются ставни, из окон доносятся мужские и женские го-лоса, неразборчивые крики, спускаются и поднимаются крюки на канатах, на крюки цепляются корзины. Мимо ковыляет в обе стороны всякий простой люд, с мешками, корзинами, телегами.
Среди них шагал со своей работы и цирюльник, просто обыкновенный, ничем не приме-чательный немолодой цирюльник, маленький, толстенький, с огромной лысиной и детским ли-цом. С головы его свисали бледные, прямые как солома волосёнки. Больше всего запоминают-ся его бегающие хитрые глазки. Одет он был в ночную рубашку, или по крайней мере, в нечто, с виду напоминающее ночнушку. Она была нежно-кремового цвета, и такой же бледной и хи-лой, как его волосёнки.
Шёл он не слишком торопясь, но и не вразвалку; шёл легко, каким-то чудом ни кого не толкая и не задевая, что при такой толчее и при том, что сам он не худенький, было даже уди-вительно. Но он привык лавировать меж ними, как рыба меж водорослей, привык настолько, что не обращал на прохожих особого внимания. Во время ходьбы цирюльник безразлично по-глядывал на дома и улицы, которые он проходил, и беззаботно напевал про себя незатейливый, но щемящий сердце старинный фламандский мотив, который уже почти никто не помнил. Воз-вращаясь из мастерской, он шёл не прямой дорогой домой, он шёл совсем другими улицами и совсем в другом, непонятном, известном лишь ему направлении.
Каждый раз когда он так бродил по городу, после того как улицы кончались, пройдя ещё немного через заброшенные сады за городом, он неуклюже перелазил какую-то каменную ог-раду, и в темноте, меж мшистых камней, что-то прятал. Проделывал он это регулярно, каждый день или через день-два, если погода была плохая.
Вот и сейчас он с усилием перелазил каменную ограду, наконец-то очутился на её греб-не, перекинул одну ногу, очень осторожно – другую, но вдруг сорвался и полетел вниз.
Летел он, как ему показалось, дольше положенного, как будто падал не на землю, а ку-да-то ниже. Приземлившись, цирюльник обнаружил себя на дне круглого безводного колодца. Приземление оказалось на удивление безболезненным, как будто бы совсем не было удара о твёрдую поверхность, а просто произошло перемещение в пространстве. Однако такое при-ключение почему-то совсем не удивило, и уж никак не порадовало цирюльника. Он с отчаянь-ем глянул вверх, откуда брезжил свет, и тяжко вздохнул. Встав на ноги, цирюльник начал со-вершенно бессмысленно ощупывать каменные стены колодца. Ощущение полной безвыходно-сти положения и нарастающего безумия захватывало его не сразу, единым наскоком, а прояв-ляло себя как бы исподволь, действовало гладко, почти не выдавая себя. Он продолжал посте-пенно продвигаться по кругу вдоль стены, как вдруг рука его провалилась в пустоту. Под ней не оказалось камней. Цирюльник стал лихорадочно ощупывать пространство вокруг пустоты, и очень скоро понял, что это ход. В тот момент для него это было то же самое, что выход. И он, не раздумывая, шагнул туда. Глаза его уже успели привыкнуть к темноте, и по началу цирюль-ник продвигался довольно уверенно, но вскоре оказался в полной темноте и передвигаться пришлось на ощупь. По началу ход был довольно высоким, прямым, но очень узким, приходи-лось идти бочком, втянув брюхо. По мере продвижения ход погружался в абсолютную темно-ту, становился ниже, но шире. Он стал хоть и не резко, но менять свои направления, уклоняясь то вправо, то влево, то вверх, но больше вниз. Цирюльник, не в состоянии что либо услышать в своей голове, просто механически нащупывал себе путь в этой чудовищной пещере.
Неожиданно его руки коснулась мохнатая холодная лапа. “Чёрт!” – пронёсся дикий шё-пот по жилам. Далее случился глубокий шок. Цирюльника как бы парализовало. Но он не по-терял сознание и продолжал воспринимать, что происходит. “Ты прав, это я и есть”, – послы-шался голос в темноте, совсем рядом. Цирюльник был не в состоянии что-либо произнести. Он просто потерял дар речи. “Пойдём ко мне в гости,” – сказал Чёрт. У цирюльника, собственно, не было выбора. Приглашение было чистой формальностью: не волочить же Чёрту это напу-ганное тело к себе в логово, пусть само идёт. И оно пошло.
Вскоре они остановились. Раздался скрежет огнива (в темноте звуки переживаются как-то болезненно остро), сверкнули крохотные искорки, и почти в тот же момент зажглась свечка. Она была ослепительна после кромешной темноты. “Не бойся меня, я вовсе не такой страшный как меня малюют”, – посмеиваясь, увещевал Чёрт. “На вот, выпей вина, успокойся, расслабь-ся.” – говорит Чёрт, протягивая плоскую деревянную чашу с тёплым вином, от которого идёт пар. Предвидя, какую реакцию может вызвать у цирюльника предложение отведать “чёртового зелья”, он произнёс: “Не глупи, старина, неужели ты столь наивен, что всерьёз полагаешь, буд-то я намерен тебя умертвить, отравить, развратить? Брось, зачем, смешно даже!” – говорил Чёрт, передавая деревянный сосуд с вином в руки цирюльнику. “Ты и без моей помощи спосо-бен натворить гораздо больше глупостей” – добавил он тут же и рассмеялся от души.
Глаза цирюльника свыклись с освещением. Первое что бросилось ему в глаза, это сам Чёрт, присевший напротив него прямо на полу, а точнее, его выражение глаз – больших круг-лых, чёрных, по-собачьи добрых. В них цирюльник прочитал печаль и жалость. Чёрт просто смотрел на него, но как-то выжидающе, не мигая. Тёплое дерево приятно грело кисти рук. Ци-рюльник решился, поднёс к губам плоский деревянный сосуд с вином и сделал маленький глоток. Чародейственная теплота плавно раскатилась по всем членам тела. “Да это же просто от-менный глинтвейн!” – не удержался цирюльник, и уже про себя решил, что обязательно сдела-ет еще глоточек, но позже. Затаившиеся остатки страха действительно как рукой сняло. Чёрт улыбнулся, оживился, поднялся, потом снова сел, но уже на сундук, и стал что-что неторопли-во вещать. Цирюльник не вникал в смысл его слов, он просто внимал, ему был приятен низкий тембр голоса Чёрта, такой же терпкий, как отпитое вино.
Жилищем Чёрта оказался небольшой грот, с отверстием в потолке. Возможно, это коло-дец. Стены образует множество ниш различной величины и глубины. Должно быть, раньше тут была каменоломня. Ниши Чёрт использовал для размещения своего разнообразного скарба. Впрочем, присутствовали ещё два сундука, на один из которых и сел Чёрт, и круглый стол на кривых ножках, на котором, собственно, и стоял подсвечник со свечкой, которую зажёг Чёрт. Этот стол был, похоже, единственным солидным предметом из столь немногочисленной и убо-гой мебели. На столе лежал толстый пучок какой-то полузасушенной травы, с мелкими цветоч-ками, очень похожими на лаванду. От неё исходил очень тонкий, почти неуловимый запах, так что даже трудно сказать, на что он похож. Ещё на столе лежала канифоль, конский волос, флейта и перочинный нож. На полках с одной стороны стояли старинные книги, многие – с подгоревшими кожаными и даже деревянными переплётами, с другой - скрипка, мандолина, лютня и ещё несколько диковинных разновидностей струнных, губная гармошка, пастушеский рожок и самые разнообразные флейты. Очень похоже, что всё это - самодельное.
Чёрт говорил не о каких-то глубоких вещах, напротив, это было нечто простое, сугубо человеческое. Завязалась беседа. Цирюльник приглашал Черта к себе погостить, побриться, помыться. Чёрт от души смеялся, вежливо отказываясь, приговаривая “Ой, не стоит, не стоит!” Ещё Чёрт охотно рассказывал об уникальных книгах, спасённых им прямо из костров инквизи-ции, о не менее уникальных музыкальных инструментах. Возникла небольшая пауза. Чёрт взял лежавшую на столе флейту и стал внимательно её рассматривать, будто первый раз видел. По-том почти поднёс её к губам, и вдруг неожиданно протянул цирюльнику:
– Сыграй!
– Но я не умею.
– Я знаю. – сказал Чёрт, прикрывая глаза, – Ты попробуй.
Цирюльник с трепетом взял тоненькую флейту. Она была деревянной, но имела удиви-тельный серебристый отлив. Сердце замерло, когда он поднёс её к губам. Зажав пальцем одно из отверстий, он сделал задумчивый выдох. Флейта издала печальный и удивительно глубокий звук. Цирюльник обернулся к Чёрту и протянул ему флейту. На лице Чёрта было лишь внима-ние и бесстрастное ожидание, больше ничего. Цирюльник снова поднёс к губам флейту, поше-велил пальцами – посыпались какие-то звуки. Он снова вопрошающе обернулся к Чёрту. «Ты давай, давай, играй, не робей!», – полушёпотом пробормотал Чёрт. Третья попытка была чуть продолжительнее, но почти ничем не лучше предыдущих. Рука цирюльника потянулась к глинтвейну, но боковым зрением он увидел, что Чёрт указательным пальцем плавно делает за-прещающий жест. Цирюльник хмыкнул, внимательно осмотрел флейту, и снова приступил к самоистязанию. Звуки теперь были не просто беспорядочны, они стали ужасны. Чёрт зажмурил глаза, одновременно кивая, чтобы цирюльник не останавливался. Каким-то чудом эта какофо-ния вдруг выстроилась в тональность, появился намёк на мелодию, но она тут же стала распол-заться, звуки снова смешались, и снова выстроились в тональность, уже совершенно другую, также весьма скоротечно рассыпавшуюся, пока, наконец, это множество звуков совершенно неожиданно не сменилось одной длинной и низковатой нотой, из которой постепенно стали выкарабкиваться другие, более высокие. Затем они стали довольно складно чередоваться, че-редование это происходило всё быстрее и чётче, выстраивалась мелодия, которая со временем переходила в другую мелодию, более разнообразную и увлекательную. Игра цирюльника зву-чала теперь уже не просто недурно, она звучала замечательно! Он настолько был увлечён му-зыкой, что перестал замечать время, Чёрта, и даже сами мелодии, музыкой уносясь куда-то вдаль. Словно ключ вышел из-под земли и бежал навстречу свободе! Это было настоящим чу-дом, сама музыка была настоящим чудом – она звучала будто не из флейты, а сама по себе, на-полняя собой воздух и даже неодушевлённые предметы. Она была желанна, как сама жизнь. На совершенно не предполагаемом месте прозвучала всего одна, как бы завершающая нота, и му-зыка растворилась в тишине. Цирюльник медленно отнял от губ флейту и уставился на неё восхищённо и благоговейно.
– Говорил, не умеешь! – произнёс Чёрт.
– А не умел ведь! Мне и до сих пор не верится!
– Я дарю тебе эту волшебную флейту.
– Не надо.
– Не хочешь принимать дар, потому что он от Чёрта! Забавно. Но она должна принад-лежать тебе!
– Не знаю, право же, чем отблагодарить.
– Не вздумай. Я же сказал – это подарок.
– Спасибо. Большое спасибо.
Они ещё о чём-то немного побеседовали, после чего цирюльник, сделав небольшой гло-ток вина, попросил Чёрта сыграть что-нибудь на прощание. Чёрт нисколько не удивился наме-рению цирюльника уйти: «Твоя правда, в гостях хорошо, а дома-то лучше, как бы ни был ску-чен дом», – задумчиво произнёс он, взял с полки гитару, подстроил её, и стал играть. А играл он не что иное, как тот самый незатейливый, но щемящий сердце старинный фламандский мо-тив, который уже почти никто не помнил, и который напевал про себя сегодня цирюльник, ша-гая по улице. Чёрт играл его очень живо, с чувством, и перед цирюльником будто лихо про-мчалась молодость. Хотя свою молодость цирюльник вряд ли смог бы назвать лихой. О чём сейчас и сожалел.
Расставаться было немного грустно, тем более зная, что навсегда. Чёрт аккуратно при-слонил гитару к сундуку, на котором сидел, и сделал жест рукой, показывая направление, куда идти к выходу. Провожать он не стал, вдруг куда-то исчезнув.




© Copyright: Платон Данилов, 2002
Свидетельство о публикации №2207010061