Переписка

История этого дома начиналась ранней весной. Когда порывистый ветер дул с реки, пытаясь стянуть с нее ледяное одеяло. Он словно хотел добудиться, прогнать ее сон, заставить потянуться и разлиться во все стороны, широко, всласть. Чтобы очнувшись, она умыла и причесала заспанные берега, подступилась к покосившимся на пригорке домишкам, постучалась в заборы, залила огороды. Он охотно помогал звонарям раскачивать колокола, настырно хлопал дверьми, срывал с мужиков шапки, теребил конские гривы. В сером непрозрачном небе он то и дело размашисто рисовал неведомые знаки черными, хорошо отточенными, ветками деревьев. Люди же торопились укрыться в тепле, ежились от его колючих объятий, не поднимая головы, бежали мимо, не замечая посланий ветра.

Он сердился, рвался, пытался растормошить их. Обиженно завывал в печных трубах, жалуясь на невнимание. В итоге, отчаявшись, начал срывать эти, оказавшиеся ненужными записи, с шумом комкать их, и безжалостно разбрасывать повсюду. Они камнем падали вниз, прямиком под ноги прохожим. Многие из них оказываясь в стылой дорожной грязи, прилипали к копытам лошадей, отпечатываясь на их подковах. Другие же запутавшись в бабьих подолах, бывали, перенесены в дом. А там попадали в руки малышей еще цепляющихся за мамкину юбку, которые по своей малости не могли разобрать написанное. Они скатывали из них маленькие шарики и по детской привычке засовывали кто за щеку, кто в нос, кто в ухо. Попав внутрь, письмена безболезненно впитывались в кровь, наполняя каждую клетку, содержащимся в них знанием. Это знание, подаренное ветром, росло и увеличивалось вместе с его обладателем и становилось полезным либо ему, либо передавалось им дальше, и таким вот косвенным образом все равно прибывало по назначению. А было и так, что брошенный ветром листок застревал у мужика в бороде. И если ночью, когда он накрывал ею лицо жены, она открывала глаза, знаки ссыпались туда и оседали в их глубине. В положенный срок, она с первыми схватками отдавала их своему ребенку, чтобы он своим первым криком мог поведать их миру.

Казалось бы, странно, но всезнающему ветру было невдомек, что его послания, так или иначе будут прочитаны. Он продолжал неистовствовать, выхлестывая верхушками деревьев ни в чем неповинное небо, хлопая ставнями по щекам домов. Не зная на чем еще выместить, раздиравшую его злость, он сорвал последний знак и в бешенстве швырнул на землю.

 «…Сегодня пришла на работу и уже там сообразила, что никого не будет, все разъехались по своим делам. Словом перекинуться не с кем, села изливать все на тебя, не обессудь... Вчера, конечно, все и так знали, что наши продуют. Но в который раз надеялись на чудо. После первого гола не выдержала, позвонила одному другу. А он страшный болельщик, в полном смысле этого слова. Причем из той категории, которые вечно этих идиотов отбеливают, то они приболели, то мало спали, то неудобно лежали, «адвокат дьявола» короче. И на невинный (нет, ну язва, конечно, признаю) вопрос: «Ты смотришь?». Получила в ответ истеричное: «Не звони мне больше…» С утра конечно уже сам звонил, извинялся. Что с них возьмешь, больные люди, ну в смысле – болельщики. «Нет, ну они молодцы, вот если бы …» – с жаром доказывал он. Да молодцы, кто спорит, результатов только нет, а так молодцы. Даже поболеть нормально не дали. Так каких-нибудь десять минут в середине первого тайма, с криками, жестикуляцией, остановкой сердца и последующим его частым ходом, а в остальном мертвечина. Второй тайм вообще дохлые пробегали. Меня знаешь, что поразило. Вот эти английские детки, которые стояли перед футболистами в самом начале, когда исполняли гимн. Бесцветные, безжизненные, прости Господи, – никакие. И что же потом из них вырастают легендарные игроки? Чудеса какие! Или может их все-таки обменивают на наших… А утром проспала. И нужно было еще тащиться с ребенком в школу, чтобы объявить учительнице, что не смогу прийти вечером на родительское собрание. И Антошка пилила меня всю недолгую дорогу. Ты же знаешь, в отличие от меня она человечек очень пунктуальный, а тут из-за своей непутевой матери вынуждена опаздывать. И конечно опоздали. И я невнятно бормотала извинения и за опоздание, и за неприход на ежегодную встречу родителей. В общем, чувствовала себя школьницей с плохой репутацией под всезнающим оком педагога. Потом решила опять заскочить домой, чтобы нормально выпить кофе и окончательно проснуться. По пути на работу встретила соседа. Тот мрачный опухший, поздоровавшись, спросил: «Ты знаешь? Скривившись, я обреченно махнула рукой. Он сплюнул и смачно выругался, шли в скорбном молчании. Я украдкой смотрела на него – простой рабочий парень с потухшими печальными глазами. «Мудаки, всю страну опустили» – опять подумалось мне. «Держись, Санек» – хоть как-то хотелось его поддержать. «А…» – опять выругавшись, он мрачный побрел по своим делам. В ожидании маршрутки стою на остановке, рядом притормаживает машина, водитель предлагает подвезти, радостно блестит бритой головой. За долю секунды оцениваю, лет на восемь моложе меня, разговаривать не о чем и еще неизвестно как потом отделаться от этого подарка судьбы. Улыбаюсь, как-то пытаясь сгладить ситуацию. Извиняйте, мол. Рада, несказанно рада. Огорчена не меньше вашего, потому как из-за поворота сейчас подъедет милый. Ну, никак не могу. Как же вон он, уже вырулил с номером 16в на лобовике. Всю дорогу трясусь стоя при полном салоне сидящих мужиков. Ничего. Они-то в трауре, а мне и постоять полезно, координация отрабатывается. Сейчас вот еще минут семь на высоких каблуках по бездорожью и я на месте. И как ты там говоришь: «Здравствуй, новый рабочий день!»…»

Старый купец Селиванов возвращался из лавки домой. Жилистой рукой опираясь на палку и уклоняясь от порывов ветра, он бодро шагал по Большой Дворянской. Время было обеденное. Разбушевавшаяся непогода ничуть не портила его настроения. Причин для беспокойства вроде бы не было: здоровье в порядке, да и торговля шла на зависть хорошо. К тому же само время это, когда студеная зима позади, и вот-вот, не успеешь оглянуться, как все оживет и тронется в рост, ой как нравилось старику. Чудно' было наблюдать как в эту пору прямо на глазах, становясь прозрачным, раскрывалось небо и окрашивалось таким цветом синевы, что слезились глаза. Удивительно быстро преображалось все вокруг, радуясь наступающей весне. В солнечных лучах по-особому играли купола церквей. И воздух – свежий, резкий, наполненный вначале лишь ароматами воды и земли, затем приобретал самые разнообразные оттенки. Но главное, что все это вместе вселяло какую-то особенную надежду. Будто ничего не поздно и все еще можно успеть. Предвкушая вкусный обед и переживая приятные чувства от созерцания изменений природы, он совсем забыл про надоедливый ветер и его новый порыв неожиданно сильно хлопнул Селиванова по уху. Старик оторопел, внезапно у него подкосились ноги, и зашумело в голове. Казалось, ворвавшийся через ухо поток, что-то говорил ему, только невозможно было разобрать что, потому, как кровь гулко стучала в висках. Он не мог справиться с сердцебиением. Собрав все силы, еле-еле дотянул до стены ближайшего дома, и, прислонившись к ней, закрыл глаза. Он чувствовал себя маленькой птичкой. Сколько раз будучи мальчишкой ловил он этих несчастных пичуг, чтобы потом на Благовещенье продать. Зябликов, щеглов… Сколько раз, зажав в кулаке, держал их, прежде, чем отпустить на волю. Мягкое, теплое тельце отчаянно трепыхалось в руке. А как становилось легко от того, что, вскинув вверх руку и разжав кулак, он открывал ладонь свету, а птицу – небу. Какое освобождение! Вот также захотелось разжать кулак и сейчас.

«…Извини, что отвечаю с опозданием. Неделю был отлучен от компьютера, был в командировке. До поездки спешил доделать документацию к срочному заказу, времени на общение не было совсем. Вчера весь день в режиме аврала занимался коррекцией эксплуатационных документов, т.к. заказчики уже приехали. Все сдал, и появилось окошко (боюсь, что ненадолго), спешу ответить.

Книгу прочел. И вот что подумал: во-первых, жить сегодня – не значит, что как в последний день; во-вторых, предполагается, что нужно решаться на какие-то поступки или принимать решения, которые осчастливят тебя именно в ближайшее время. Опыт учит, что оценка тех или иных решений (действий) в разное время может быть, если не полярной, то неоднозначной точно. Знать бы, что там ждет впереди? Хотя мне думается, это могло бы, как минимум, усложнить сам жизненный процесс... Вчера вот неожиданно позвонил Владимир Степанович. Помнишь такого? Он так давно не объявлялся, что я уж, грешным делом записал его в покойники. Слава Богу – жив, хотя и не очень здоров. Помнит всю нашу банду. Передает всем приветы. Хотелось бы увидеться, выпить, поболтать. Встреча откладывается, как минимум, на полторы недели. Не такой уж большой срок. У меня сегодня не слишком напряженный день, так что сейчас можем «поболтать» и через электронку. Кстати, этот вариант общения удобен как минимум тем, что никто не сможет прервать твой монолог. А может зря, что не может? Я вот заболтался….»

Стоя на коленях пред иконой Богородицы купец Селиванов истово молился о даровании ему сил для своего последнего дела. Теперь он точно знал, ему осталось не больше года и весна эта, как ни горько было сознавать, для него последняя. Сперва, растерявшись от приобретенного знания, он с тоской оглядывался на прожитую жизнь. Как начинал мальчишкой в лавке, как день за днем и своим умом, и, учась от людей, дошел до того положения, какое занимал сейчас. Копеечка к копеечке, через бессонные ночи, закладные, кредиты, где оборотливостью, где везеньем. А в итоге: склады, мануфактуры, лавки – большая империя купца Селиванова. Что Бога гневить, седьмой десяток, по'жил. Чем больше задумывался он о величине своего состояния, тем тяжелее было на сердце. Кому достанется нажитое?! С собой не возьмешь. Застарелая обида на покойницу-жену зашевелилась в груди. Так и не смог ей простить, что, подарив ему долгожданного и позднего сына, Авдотья в родах померла, оставив его одного. А у него уж после ни желания, ни времени не было найти ей замену. А сына своего – Алексея, Селиванов любил, баловал сверх меры. Видел, правда, редко – дела. Да и больно похож тот был на покойницу и лицом, и нравом. Одно было худо, помощником отцу он не был и купеческим делом не интересовался. Все в книжную лавку к Кашкину бегал. Будь она не ладна. Оно и понятно, образованный больно, в гимназии учился, отказа никогда в учителях не было. Все наравне с дворянами, в первых рядах. А как отучился и встал вопрос, чтоб жениться, да Селиванову правой рукой быть, тихо и твердо сказал, как отрезал: «Я, батя, в Москву в университет поеду. Благослови». Тут было закипел, обычно крутой на расправу Селиванов. Да, глянув в спокойные, василькового цвета Авдотьины глаза сына, только и смог вымолвить: «Господь с тобой, езжай». С тех пор пятый год пошел, как Алешка в столице. И не было у старика большего желания, чем вернуть сына в родной город, да поставить во главе своего дела, отдав ему свои опыт и знания.

«…Что тебе написать, прямо не знаю. Бывают же дни, когда все совпадает. Погода, настроение, состояние здоровья, события до и происходящие непосредственно. Ровненько рядком ложатся, не оставляя места ни для чего, не вписывающегося в этот настрой. Вышла на улицу, так и есть – дождь. Чуть мокрый асфальт, слегка прослезилось небо. Таблетка валидола под языком приятно выравнивает температуру внутри, приближая ее к температуре внешнего мира. Мысли о вреде курения, вчерашнем признании друга, несовершенстве мира вообще и для каждой отдельной личности в частности толпятся у входа в мозг. Сегодня неприемный день. Думать не могу, только глупо улыбаться и строить глазки. Иду на работу, а впереди меня вышагивает папа с сыном. Что папа плохо отошел от вчерашнего заметно даже со спины. Каждый шаг причиняет ему нестерпимые мучения, а никуда не денешься, мальчонку видно в сад надо вести. Мальчишка, напротив, очень оживлен. Вертится по сторонам, что-то напевая. Вот кому хорошо. Замечает меня, почему-то быстро отворачивается, чтобы через секунду повернуться снова и расплыться в заразительной улыбке. Улыбаюсь ему в ответ. А он, смущаясь, прижимается лбом к отцовской руке, продолжает искоса смотреть на меня и блаженно улыбаться. Через некоторое время ему кажется этого явно недостаточно. Тянет отца за руку: «Па, па…». Тот раздраженно: «Чего тебе?» Разговоры в его планы не входят. «Тетя красивая» – громко шепчет пацан, показывая на меня глазами. Отец поворачивает голову, как при замедленной съемке, наводит на меня тяжелый неприязненный взгляд. Потом также болезненно отворачивается и плюет в сторону, нецензурно бормоча что-то под нос. «Хорош вертеться, быстрей давай» – тянет он сына за руку, ускоряя шаг. Малыш послушно семенит за ним, продолжая украдкой оглядываться и виновато улыбаться, не понимая, что же произошло. А я, улыбаясь ему, пытаюсь придать лицу ободряющее выражение…»

Недостроенный дом удивленно смотрел своими, еще незастекленными, глазницами на проходившую мимо процессию. Многочисленная толпа горожан провожала купца Селиванова на Митрофановское кладбище. В августовском, тяжелом из-за жары и пыли, воздухе гулко звучало, силясь подняться ввысь: «Со Святыми упокой…». Общее настроение подавленности передалось и дому. Он вспомнил, как последний раз видел старика. Сколько сил и решимости было в том, как властно он отдавал приказы, как строго заставлял держать ответ. Тем необычнее было смотреть на него, сделавшегося в одночасье таким жалким и беспомощным. Окружающие, казалось, не замечали произошедшей с ним перемены, продолжая снимать перед ним шапку и кланяться ему в пояс. Правда, в последний раз. Эти летние месяцы городок, благодаря старому купцу, прожил в радостном возбуждении. Ходили упорные слухи, что старик Селиванов женит сына. Все указывало на то. И внезапно начатое строительство особняка на одной из центральных улиц, жить на которой считалось особенно почетно для представителей местной знати, и частые визиты купца в семьи, где на выданье имелись барышни. Молодой Селиванов слыл завидным женихом. Был и хорош собой, и образован, даром, что из купцов. А уж про отцово состояние и говорить нечего. Теперь же город пребывал в растерянности. Все планы и ожидания оказались напрасными. Старый купец преставился. Дом стоял недостроенный. А молодой наследник так и не успел к похоронам отца.

«…У меня все по-старому – работа, дом, ремонт… Наконец-то я стал полноправным владельцем автомобиля. Спасибо тебе и твоему шефу. На следующей неделе обязательно буду у вас. Приезжал тут наш друг, хвалился новой машиной. Жаль, что я поздно узнал о твоем сегодняшнем приходе к нему в контору. Передал бы с ним диски. Думал, что смогу подвезти в течение дня – не получается. Так что потерпи. Обменяют мне бумажки на талон техосмотра, смогу привезти, надеюсь – в следующие выходные.

Позавчера Людмила выводила меня на культурное мероприятие, в драмтеатр. Получил удовольствие от игры актеров и уюта малого зала. Спектакль по мотивам повестей Платонова. У меня к нему предубеждение и, собственно, сам текст пьесы явно не игровой, а получилось здорово.

На улице по весеннему светит солнце и невольно представляешь себе пробуждение природы от зимнего сна. Но нет, впереди еще столько зимы. Вот отвлекли какие-то дела, погода уже успела испортиться, но настроение по-прежнему радужное – сдал всю необходимую документацию. Возможно, еще появятся правки по ходу согласования, но это уже мелочи. В общем, конечно, погода – это только один из факторов, создающих наше настроение.

Я не могу себя назвать верующим в общепринятом смысле, но я давно уже уверовал в судьбу. По-моему, с нами ничего не происходит просто так. Все взаимосвязано. В некоторых пределах мы можем что-либо изменить в своей судьбе, но не факт, что наше участие не приведет к результату из варианта нашего невмешательства. «Что Бог не делает – все к лучшему!» – такой версии я и придерживаюсь, стараясь не жалеть о произошедшем или непроизошедшем (несделанном). В любой ситуации есть не один выход и в этом случае нам дается право выбора. Корить же себя за неверный выбор не стоит, потому что не дано нам знать, что могло бы произойти, если бы... Трудно следовать всем заповедям (сколько их там, 10?), потому как человек слаб и далеко не всегда может устоять перед искушением. Причем, искушает нас не дьявол (об этом вообще хотелось бы поговорить отдельно), а желания, возникающие по собственной глупости или от избытка гормонов. Так вот, если процент поступков, соответствующих заповедям, превышает процент ошибок, глупостей, подлостей … значит и ничего… как сказал один наш общий приятель – «мы все, в принципе, нехреновые люди». А то, что выводы, к которым нас приводит жизненный опыт совпадают с чьими-то, ничего удивительного нет. Мир един. Правила едины. Разное время, разные условия, разные пути постижения. Просто, в этом случае есть надежда, что ты на верном пути.

Прочел написанное и подумал, что подобные рассуждения более уместны за чуть начатой бутылкой коньяка. Должен быть диалог. Какие планы у тебя? Может в конце следующей недели усугубим…»

Иногда дому снился старый купец. Тот не спеша, ходил по его комнатам, осматривая их устройство. Где ласково гладил шероховатой старческой рукой, где сокрушенно качал головой. Чувствовалось, что дом ему по-прежнему нравился. Несмотря на внешние недостатки, облупившуюся штукатурку, немыслимую планировку, абсурдную жизнь его обитателей по сути своей дом оставался прежним. Количество его жильцов, их быт или нравы не оставляли особенного отпечатка на его характере. Нельзя было сказать, чтобы он даже как-то различал их языки: птиц ли, зверей или людей. Да ему и не зачем было разбираться в перипетиях их нелегких жизней. Он зависел от их воли в той же самой степени, что и они зависели от его. Атмосфера, присущая ему изначально, была обусловлена данным ему предназначением, в основании которого лежала надежда, заложенная стариком. И она должна была, в конце концов, обязательно оправдаться.

«…Спешу сообщить тебе, мой друг, о возвращении в мою жизнь двух мужчин. Ты будешь смеяться. На неделе встретились со старым приятелем. Случайно. Даже сразу не узнала его, но он оказался настойчив, догнал и чуть не задавил в отместку. Сильно ругался на меня, какая я разиня, и повез сначала по своим делам, а потом по моим. А я перед этим уже сильно замерзла и была чрезвычайно рада и подвернувшейся оказии в виде транспортного средства, и самому этому приятелю, который к тому же являлся последним осколком нашей когда-то дружной юношеской компании. От компании этой давно не осталось и следа. Как это порой бывает, кто уехал в другой город, кто поменял статус или семейное положение. Как-то всех разнесло по сторонам. Только с ним, пожалуй, и продолжали иногда, чаще по случаю, видеться. Городок-то маленький, не захочешь, а встретишься. Вот и сейчас обоюдно обрадовались встрече, стали вываливать друг на друга информацию про себя, семью, общих знакомых, ситуацию в стране и в мире. А, когда поток этот иссяк, принялись за воспоминания. И как-то неожиданно ладно все всплыло. Что забывала я (а это по большей части) – вспоминал он, а что он – иногда я. Воспоминаниями этими, даже сами того не желая, вдруг воссоздали атмосферу нашей юности, той поры уверенности, беззаботности и невинных надежд, в которой мы когда-то пребывали. И так это было замечательно пробыть в этих ощущениях целых полдня: хохотать, ругаться матом и слушать Цоя, который фоном постоянно пел в его машине. Расставаться не хотелось. На прощанье приятель сунул мне диск, еще раз уверив в своих самых лучших чувствах и непременной готовности помочь в случае чего. Приняв уверения и помахав ему вслед, мы с Витькой пошли домой, где я пила чай, а он мне пел. Как поет и сейчас.

А еще я получила письмо от своего друга, длинное-предлинное, из которого поняла только, что проблем у него выше крыши, а поговорить ему не с кем, и поэтому он стал писать такие письма, чего обычно делать не любит. Пришлось позвонить. От этого ему не стало лучше. Конечно, на разговор надо настроиться. Договорились встретиться, но так, концептуально, без точной даты и от этого оба поняли, что не увидимся еще какое-то время. Краем он спросил, читала ли я Нобелевскую лекцию Бродского. К своему стыду я призналась, что нет. Он вздохнул. Я поняла, что дело совсем плохо. «А что ты вдруг вспомнил» – поинтересовалась я. «Да так» – опять вздохнул он. Помолчали. «Ладно, давай, я тебе напишу еще» – резюмировал он, оставив меня теряться в догадках. Спросил он именно меня, потому что дружим мы уже давно и он, безусловно, знает о моей любви к этому поэту. Вспомнилось как год назад, взяла с полки книжку, листнула и как-то даже без удивления обнаружила, что нет в ней моих когда-то столь любимых стихов. Точнее они были, но были уже не любимы, а еще точнее не было меня, когда-то их любившей. Приняла это без грусти, поскольку была поглощена своими внутренними и внешними проблемами. И больше к этому не возвращалась, оставив все как есть. Сейчас же нашла лекцию в Интернете и принялась читать. Прочла, перечитала и еще раз прочла. Притихшая продолжала сидеть над ней без единой мысли в голове. Сразу, без злобы и раздражения, а как-то даже с радостным удовлетворением принявшая и еще раз постигшая все свое скудоумие, близорукость и немоту. Почему-то после такого все становится на свои места. Понимаешь, чья участь в этом мире говорить и изрекать, а чья по большей части молчать и слушать, если не понимаешь, а в особенности, если хоть что-нибудь понимаешь, потому что сформулировать и передать это понимание все равно не имеешь ни малейшей возможности. И стало ясным еще раз, что такое мужчина в действительности, и даже если не облечен он для меня в плоть и кровь, но сила его, его мужественность, тем не менее, пробивает сквозь страницы, пространство и время. И половая принадлежность его (не будем говорить сексуальность, очень уж затасканное слово, потерявшее смысл) ощущается в каждой строке. И каждое слово не читаешь, а пьешь, сначала по отдельности, а потом фразами, предложениями, стопами, чувствуя дыхание и отдаваясь ритму. Эх, да, что говорить! Стало грустно и легко одновременно. Легко от того, что он вернулся, а грустно, от того что в моей реальной жизни так мало таких мужчин. Наверное, бодливой корове Бог рог не дал… Народная мудрость, разве поспоришь. И перечитав его стихи, в особенности ранние, неожиданно обнаруживаешь их однозначную рокенрольность, и жалеешь, что не имеешь дара положить их на музыку и исполнить …

Я всегда твердил, что судьба – игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако – сильно»

Дому нравилось фотографироваться. И всегда на снимках он выходил хорошо. Строгий, подтянутый, обладатель изысканных классических форм, он выгодно смотрелся в любом свете. Ночью ли, днем, в разное время года. Оглядываясь на свою недолгую, по архитектурным меркам, жизнь, он не мог отличить событий происходящих непосредственно с ним, от тех, что просто разворачивались на его глазах. Он всегда вспоминал себя лишь по запечатленным моментам. Было ли это городским пейзажем, старательно выписанным провинциальным художником, или частью изображения отраженного на пленке или цифровом носителе современного фотоустройства. Поэтому, увидев шагающего по своим делам мужчину с фотоаппаратом, он не мешкая, применил свой отработанный, многократно используемый, прием. Живущая под его крышей горлица, слегка ухнув, легко перелетела на соседнее дерево и заученным движением тюкнула клювом сухую ветку, та с треском тут же упала под ноги прохожему. Мужчина остановился, поднял голову. Легким порывом ветра качнуло открытую раму окна, и солнечный луч, отразившись от стекла, озорным зайчиком скользнул по его лицу. Он зажмурился. Открыв глаза, с интересом посмотрел на дом, наклоняя голову то так, то эдак. Перешел на другую сторону дороги и взялся за фотоаппарат. Дом приосанился. Ветром одернул окна, стряхнул пыль, расправил ветки деревьев. Замер. Вспышка, еще одна. Вот так. На память.

«…Давно не слышал, не видел тебя, не читал твоих писем. Соскучился. Извини, что не провожал вас на отдых, что давно не писал. Перед отпуском и сразу после него запарка и на работе, и дома. Постоянный цейтнот. Кстати, я ведь теперь работаю еще в клинике микрохирургии глаза. Уже с моим участием прошел один операционный день. Надеюсь, без последствий для пациентов. С технической точки зрения все прошло почти хорошо. Были, конечно, небольшие заминки, но это от недостатка опыта общения с таким типом аппаратуры. Хирург из Москвы пытался держать меня за мальчика, который случайно попал к знающим людям в компанию, но не на того нарвался. Мне все равно, что он светило. Не соображаешь, не лезь. К концу рабочего дня он был со мною почти ласков.

О текущем. На прошлой неделе у нас грипповали дети. Сейчас Людмила на больничном. Мое самочувствие в пограничном состоянии. Температуры нет, но есть сопли, кашель, головная боль, слабость и огромное желание забить на все и отлежаться. Но для больничного нет оснований, а уходить на б/с не хочется. Да и двое в одной квартире на постельном режиме (по состоянию здоровья) – не подходящий вариант. Ладно, что это я все о плохом. Наверное, потому, что хорошего в нашей жизни не так много и забываешь о нем гораздо быстрее, чем о плохом. Хотел еще написать о своем бытие, оказывается, совершенно нет никаких новостей, писать не о чем. А пошлю-ка я тебе красивую фотографию…»