Диалектика смерти

Scheisse! Ноги затекли и онемели. Еще бы – два часа в одном положении. Движение очень полезно для здоровья, саркастически подумал Лотар, но только не при его профессии. Аккуратно придерживая снайперскую винтовку, он сгруппировался и слегка изменил положение. Этого было достаточно, чтобы в левую руку впился острый сучок еловой ветки. Он поморщился. Ель идеально подходит для маскировки, но, Donnerwetter, эти чертовы сучья иногда так и норовят порвать тебя в клочья.

Лотар фон Шпейер, девятнадцатилетний наследник фамильного замка в Цвиккау, вступил в штурмовую бригаду СС за год до того, как армия третьего рейха перешла к практической фазе осуществления великого плана «Барбаросса». Далеко не каждый в восемнадцать лет становится чемпионом земли Саксония по спортивной стрельбе. Командование сумело найти рациональное применение талантам аристократа с профилем римского бога. Сколько русских «медведей», вылезших помочиться из своих землянок, так никогда и не смогло самостоятельно застегнуть ширинку. В серых глазах Лотара появилось насмешливое выражение.

Видела бы его сейчас малышка Гретхен, юная белокурая Гретхен! Она бы гордилась своим милым непослушным мальчиком. Лотар достал серебряный медальон в форме сердечка. С фотографии на него с обожанием смотрела самая красивая девушка рейха. Когда-нибудь фоторепортеры модных журналов будут выстраиваться в очередь к этой малышке, чтобы достопочтенная публика смогла увидеть ангела, не заходя в кирху.

Лотар вздохнул и бережно спрятал медальон. Не время для сантиментов. Через оптический прицел фирмы Цейсс позиции русских были видны как на ладони. Узкий ручей, за ним березы, молодой ельник, редкие сосны. Желтые пятна свежих окопов и зеленые наросты землянок. Изредка над землей мелькнет русская каска, похожая на походный котелок. За два с половиной месяца после начала войны они поумнели. Курносые Schweine больше не лезли на убой, расталкивая друг друга щетинистыми лопатками. Они жевали и курили в окопах, и испражнялись под себя. Впрочем, глупые несгибаемые – ха-ха, несгибаемые, в полный рост! – особи все равно нет-нет, да и попадались, и уж тогда Лотар исправно заботился о том, чтобы немецкая армия не осталась без свинины.

Теплый сентябрьский ветерок лениво поигрывал чуть поблекшей листвой, словно нехотя покачивал массивные ветви елей. Не сравнить с июньским пеклом первых дней операции, когда их моторизованная дивизия под пыльным палящим солнцем прорывалась к Минску. И тихо: ни лязга танковых гусениц, ни треска автоматных очередей. Только на поле у кромки леса, среди почти осыпавшихся колосьев пшеницы, заливаются кузнечики. Да уж – у зеленой саранчи с полевыми мышами имелся отличный повод радоваться победам вермахта. Для придания завершенности пасторальной идиллии Берхема не хватало пастушка с дудочкой в окружении козочек и овечек. С русскими скучно воевать. Рискуешь утратить остроту ощущений.

Ку-ку, ку-ку… Где-то поблизости, забросив к чертям собачьим прожорливых птенцов, кукушка оспаривала компетенцию Бога определять продолжительность человеческой жизни. И это правильно, усмехнулся Лотар. В финскую войну русские не без остроумия прозвали «кукушками» вражеских снайперов. Менее чем за два года кампании, с тридцать девятого по сороковой, финский снайпер Симо Хайха по прозвищу «Белая смерть» 542 раза накуковал русским скоропостижный конец. И, между прочим, ни разу не ошибся. Давай, птичка, поработай немного на коллегу. Кукушка досчитала до двухтысячного года и замолчала. Лотар рассчитывал на большее, но и это уже было кое-что.

Лотар понимал, что приостановка наступления тактически оправдана. Им сообщили, что тыл просто не успевал за стремительным продвижением авангарда вермахта. Нужно было время, чтобы доставить к линии фронта продовольствие, амуницию, технику, усилить личный состав для решающего броска на Москву. Хм, похоже, русские отнеслись к этим планам с пониманием и, прервав отход, принялись лихорадочно выстраивать линию обороны. Немецкие офицеры флегматично наблюдали в бинокли за возней деморализованных горе-вояк, понимая, что их тяжелые танки переедут эти жалкие муравейники, даже не испачкав гусениц.

А пока пусть потрудится люфтваффе, им полезно. Эти спесивые летуны, пресловутые «ястребы» Геринга, и так видят войну только из комфортных кабин своих «мессершмиттов». Через месяц-другой понюхавшая пороха мотопехота маршем пройдет по Красной площади, а хваленые «ястребы» будут разгонять для нее тучки над Кремлем. Разгонять дождевые облака! От этой фантастической мысли Лотару стало смешно. Понятно, что на самой-то Platz авиации делать нечего. Представить только: немецкий самолет, приземляющийся на Красной площади, где и «Тигру» не развернуться, не снеся при этом лафетом пол собора Полоумного Базиля! Куда там этому англичанину, Уэллсу, до воображения Лотара фон Шпейера!

Парад вермахта в поверженной Москве станет тем переломным моментом, после которого победоносное шествие Третьего Рейха не сможет сдержать уже никто. Одна проблема: понадобится очень много коричневой краски, чтобы перекрасить политическую карту мира в единственно правильный цвет. Лотар фон Шпейер был убежденным сторонником идей национал-социализма. НСДАП, партия фюрера, пришла к власти, когда ему было всего одиннадцать. На его глазах слабая, депрессивная страна, истощенная репарациями Версальского договора, пропитанная сентиментальной чушью Гете и Гейне, этих романтических паяцев, превращалась в мощную сверхдержаву, будущую мировую империю.

Те, кому это не нравится, должны быть истреблены. Это нормально: империи не могут существовать без войн и массовых смертей. Но пройдет какой-то десяток лет – и поколение Лотара, закаленное в сражениях, избавившееся от долбанных интеллигентских рефлексий, будет управлять миром. Правда, для этого надлежит немного подкорректировать состав человеческой материи – избавиться от балласта, напрасно занимающего жизненное пространство.

В отличие от мудреных экономических построений еврейского выродка Маркса, философия нацизма была простой и доходчивой. Не понять ее было невозможно. Количество материи никогда не меняется, утверждали нацисты. Если где-то ее прибавляется, значит, где-то обязательно должно убавиться. Материя меняется только качественно. Эталон качества – арийская раса. На том простом основании, что исключительно представители этой расы обладают правильной, нордической формой черепа. Именно они – потомки древних Ариев, стоявших у истоков человеческой цивилизации. Все остальные – в первую очередь, евреи, цыгане, славяне, ниггеры – должны без колебаний быть уничтожены. Место изъятой из оборота материи, в соответствии с законами природы, займут истинные арийцы. И тогда старушка Земля закрутится в верном направлении. Что здесь сложного?

А пока было бы неплохо чуть-чуть поработать на благо рейха. Arbeit macht frei, не так ли? Вот заодно и освободимся! Лотар ухмыльнулся и приник к оптическому прицелу, поудобней устроив палец на спусковом крючке.

***

«Здравствуйте, мамаша Алевтина Филимоновна, супруга Екатерина, сынок Ванюша! Пишет вам Федор Воропаев, боец Красной армии. Вот выдалась минутка между кровопролитными сражениями, решил написать вам письмецо. Скучаю по вас так, что просто нет мочи, а когда свидимся – не знаю.

Дела у меня идут очень хорошо. Войска доблестной Красной армии и Краснознаменного Военно-морского флота отступают под стремительным натиском противника, неся большие потери в живой силе и технике.

А сейчас вообще все путем. По сообщениям Совинформбюро и политрука товарища Кацмана, наши войска дали решительный отпор немецко-фашистским захватчикам и закрепились на оборонительных рубежах Родины. Так что, пущай мамаша не волнуется – кормят нас три раза в день горячей пищей из походно-полевой кухни. Успокойся, мамаша, кормят как на убой: каша с тушенкой, хлеб, чай с сахаром, а перед боем – сто наркомовских, чтоб помирать не страшно было.

Да что я все про себя да про себя. Мамаша-то, небось, все кашляет, болезная. Пущай липовый отвар пьет, оно хворь-то как рукой сымет. Ты, Екатерина, коровенку нашу до поры придержи, не продавай. Негоже Ванюше годовалому без молока. Ты, как баба умная, понимать должна. Скажи хромому Кузьме, чтоб сена накосил да соломы привез на подстилку – до весны буренку и прокормишь. Скажи, мол, придет Федор с войны, рассчитается по-свойски, ужо не обидит.

Ванюшка, поди, уж «мамка» лопочет, а ты, Катюха, его и «папка» говорить научи. Я вернусь, а он мне: «Папка!» А я ему гостинца – конфекту на палочке.

Вот, кажись, и все мои новости на сегодняшний день. Под мудрым руководством товарища Сталина и родной коммунистической партии наша доблестная армия нанесет сокрушительное поражение вероломному агрессору. Враг будет разбит, победа будет за нами! Если погибну в неравном бою – считайте меня коммунистом. Попросите старого конюха Евсея вспахать огород на зиму. Тот, что за плетнем.

Доброго вам здоровьица, засим остаюсь навеки ваш Федор»

Федор в последний раз послюнил карандаш и поставил точку, потом сложил письмо треугольником и старательно вывел адрес. Теперь можно и побриться. Политрук товарищ Кацман на построении говорил, что советский солдат должен неукоснительно соблюдать правила личной гигиены. Федор заглянул в потрескавшееся зеркальце и провел рукой по колючему подбородку. В зеркальце отражалась худая белобрысая физиономия, курносая и усыпанная веснушками. Семейный человек, а вид как у мальчишки. На фронте он отпустил усы, но редкие белесые волоски над верхней губой все-таки не придавали ему даже отдаленного сходства с героическим обликом товарища Ворошилова.

При неказистой внешности, Федор Воропаев был образованным человеком – до войны закончил сельхозучилище и вернулся домой грамотным трактористом. В сороковом женился, родился сын Иван. Услышав «Вставай, страна огромная…», встал и ушел на фронт добровольцем. Вот и вся биография. Ну, и ничего: чем короче биография, тем больше интересного еще предстоит в нее вписать. Федор с недоверием покосился на огрызок карандаша, словно пытаясь определить, хватит ли его на вписывание новых вех в биографию.

Как назло, воды во фляге не оказалось. Без воды не побриться. Придется спуститься к безымянной речушке, за которой начинаются позиции фрицев. Ладно, небось, не впервой.

Метров двести вниз по пологому песчаному косогору, редко поросшему кустарником и молодыми деревцами. Место для оборонительного рубежа выбрано не случайно: речушка-то для немцев какое-никакое, а препятствие. Подойдя к зарослям осоки, Федор остановился и, на всякий случай, присмотрелся к перелеску на том берегу. Спят в шапку фрицы. Никакого движения. Тихо. Пожалуй, слишком тихо для линии фронта. При его приближении смолкла даже блеющая ватага невидимых лягушек.

Федор вынул пачку «Казбека» и вытряхнул на ладонь папиросу. «Давай закурим, товарищ, по одной…» Табачок… какие еще развлечения на войне? Он собственным, хитрым способом смял картонный мундштук, сунул папироску в рот. Щелкнул керосиновой зажигалкой. Сладкая струйка дыма забралась в легкие.

Выбраться наружу дымок может двумя путями: через рот или нос курильщика – кому как нравится. Дымок, однако, поступил очень странно: он покинул организм Федора через маленькую дырочку, которая вдруг образовалась под левой лопаткой. Вместе с дымом сквозь отверстие выплеснулась красная жидкость вперемешку с острыми осколками костной ткани.

Федор не успел понять, что произошло, потому что умер раньше, чем его тело рухнуло в ядовитую болотную зелень. Осока исполосовала лицо, но никаких неудобств Федору этим уже не причинила.

Положенную минуту лягушки хранили траурное молчание, а потом приступили к громкому, стрекочущему отпеванию. И не нашлось никого, кто допустил бы бестактность, потревожив эту прощальную песнь – длинную, как сама бесконечность.

Великая Отечественная война для гвардии рядового Федора Воропаева закончилась. Наступил мир и вечный покой.

***

Вторая неделя августа 1991 года выдалась удушливо жаркой. «Wind of Change», выпущенный на свободу русским симпатягой Gorby и раздутый до хитового урагана немецким соловушкой Клаусом Майне из «Scorpions», развалил Берлинскую стену, смел «железный занавес» и не сегодня-завтра должен был развеять по закоулочкам независимости республики нерушимого Советского Союза.

«Пусть сильнее грянет буря!» – заклинал в подобных случаях известный мастер игры в классики, в священном трепете оборачивая к небесам скуластую физию с обвислыми тюленьими усищами. Чем сильнее, тем лучше – ясен перец. Мужики, среди которых попадались воинствующие атеисты и будущие первые лица, становились наизготовку, чтобы успеть перекреститься после первого же раската грома. До раската было нельзя. Они тешили себя иллюзией, что уж их-то ветер перемен непременно обласкает. Собственно, некоторые даже не ошиблись.

Все это должно было произойти совсем скоро, но не в этот субботний день. Какой там ветер: ни малейшего дуновения над Москвой не ощущалось. Солнце не успело еще добраться и до середины Спасской башни, а по Красной площади уже разлилось дрожащее марево, в котором контуры Кремля казались не более чем липким, струящимся миражом, предвестником обморока.

Судя по всему, колдовские температурные аномалии ни капли не смущали пассажиров двухэтажного серебристого «Неоплана» с немецкими номерами. Двери мягко уплыли в сторону, и расплавленный воздух наполнился гортанной речью, к которой с пониманием прислушивались вороны, спасающиеся от жары в мрачноватой тени голубых кремлевских елей. Сухопарые старушки в разноцветных панамах и темных очках тут же защелкали дорогими фотоаппаратами под оптимистичное «Ja, ja!» отдувающихся мужей – толстых бундесов, успевших осчастливиться в интуристовской гостинице кружечкой доброго баварского пива.

Геронтологические соотечественники немного раздражали Ули – восемнадцатилетнего Ульриха фон Шпейера, новоиспеченного студента филологического отделения Берлинского университета. Отойдя в сторону, он с сочувствием наблюдал, как симпатичная девушка-гид отчаянно пытается пробиться сквозь полоумное кудахтанье интуристов. Бесконечные даты, цифры, чьи-то фамилии. Все это его никогда особо не впечатляло. Какие-то вещи в этой жизни нужно просто увидеть, чтобы сохранить в сердце – пусть это и звучит патетично. Ули с интересом оглядывался вокруг, пытаясь проникнуться атмосферой этого места – тем единственным, что он заберет с собой. Сувенирная мишура не в счет.

Московскими каникулами Ульрих был обязан деду, который во внуке души не чаял. Получив ранение в позвоночник на Восточном фронте, Лотар фон Шпейер всю оставшуюся жизнь провел в инвалидном кресле-каталке. С сыном-коммунистом, главным инженером автомобильного завода в Цвиккау, выпускавшего для ГДР малолитражные уродцы «Трабанты», отношения не сложились в силу идеологических расхождений.

Старик относился к той категории упрямцев, которые никогда не меняют убеждений бурной молодости. Свои дни он проводил, перебирая железные кресты, полученные на фронте за особые заслуги перед рейхом. Наигравшись, перечитывал «Mein Kampf» и прочий библиографический антиквариат, напечатанный вычурным готическим шрифтом. В особый раж старик впадал, повествуя Ули о том, чем могла бы стать, но так и не стала Германия. Белесые глаза ветерана при этом увлажнялись, а высохшие руки начинали мелко дрожать.

Ули из уважения делал вид, что внимательно слушает. Иногда рассеянно кивал. Он не мог понять, зачем для процветания отдельной страны нужно непременно завоевывать остальной мир, делая его несчастным. Западные немцы на практике доказали, что это не так. Иногда достаточно научиться работать.

Почти достаточно. Мы добились многого, думал Ульрих, но так и не избавились от ощущения мучительного стыда за преступления горстки садистов, оглупивших Германию в 30-х и заливших кровью пол планеты. Он не спорил – с дедом этот номер все равно не прошел бы. Ули любил старика, любил со всем его старческим нацистским бредом.

А когда газеты запестрели словами «Perestroika» и «Glasnost», дед торжественно положил перед ним туристическую путевку в Москву. Формально это был подарок в честь поступления Ульриха в университет. Чем и для кого эта поездка являлась на самом деле, понимали только они двое.

Когда все запланированные на день экскурсии подошли к концу, гид Наташа сообщила, что группа едет в гостиницу. Тот, кто хочет, может совершить пешую прогулку по вечерней Москве. Пятьдесят лет назад очень многие оценили бы эту любезность по достоинству, но время… сточило ударный механизм. Пожилые немцы, нарочито бодро улыбаясь, помахали Ули из окошек автобуса. Он помахал в ответ. Выбрав направление, он, не спеша, направился вдоль набережной Москвы-реки. Официальная часть закончилась – теперь он мог познакомиться с этим городом по-настоящему.

***

– Почем куртка?

– Дывэсты дывадцать. Будэш бырат, тыбэ за дывэсты отдам. Сматры, какой качэстф, вах! Я сыгодна такых восэм прадал! Мадэ ин Эвропа, мэрай – вот тывой размэр!

Куртка была сшита из лоскутов дешевой кожи – отходов кожевенного производства. Обрезать торчащие по швам нитки швея поленилась. Настоящее европейское качество: кто сказал, что Иваново не в Европе? Бородатое существо звериным своим чутьем уловило сомнения покупателя. В этой ситуации законы рыночной коммерции требовали, чтобы существо притворилось и приняло безразличный вид. Кавказец почти вошел в роль, когда вдруг с раздражением заметил, что бритый наголо русский парень смотрит не на куртку, а на него.

– Чыво смотрыш? Будэш бырат – быры, нэт – иды! Что, дэнэг нэт?

– Ты, черный, по-русски говорить научись, потом будешь мне указывать, куда идти. Это мой город, и ты, чеченская обезьяна, здесь никто. Что, «зарэжэш» сейчас, да? Ай, кинжала нет – на очке забыл.

– Махмуд! Вах! Махмуд!!!

Илья не стал ждать народного хурала, или что там у этих сайгаков. Зря, конечно, не сдержался – в одиночку проблему все равно не решишь. Этот рынок давно стал их территорией, и ему лучше здесь не задерживаться. Не задерживаться сейчас – не значит не вернуться потом.

Черные обнаглели. Пока москвичи чесали репу, размышляя, какой рукой голосовать на митинге за демократию, чабаны все здесь скупили: рестораны, рынки, автосервис. Кто обложил данью кооператоров? Черные. Кто ездит по столице на «Мерседесах»? Черные. Кто заказывает музыку в кабаках? Черные. Кто чморит русских пацанов в армии? Кто не считает русских за людей? Кто торгует людьми и наркотой? Удалые хасбулаты, не так давно с голой жопой спустившиеся с диких гор.

Хватит – пришло время поставить их на место. Россия – для русских! Сбор бригады назначен на шесть. Когда мы выйдем на улицу, у наших носатых друзей с перманентным загаром будет совсем не много времени на то, чтобы добежать до чеченской границы. А пока можно заскочить домой. Илья Воропаев покинул территорию рынка и двинулся к автобусной остановке.

***

Ноги гудели. Километров десять по Москве – и ни одного медведя. Ни одного казака в валенках, ушанке и с берданкой за спиной тоже не приключилось. Съездил в Россию, называется. Несмотря на физическую усталость, настроение у Ульриха было отменным. Он присел на свободную скамеечку в уютном скверике и с удовольствием потянулся, сцепив руки на затылке.

Нет, пожалуй, для постоянной жизни он этот город не выбрал бы: к такой прорве торопыг с неприветливыми лицами не любой привыкнет. Почему-то русские делятся улыбками так же неохотно, как брезгливые немцы – предметами личной гигиены. Дед любил говаривать, что вошедшие в моду пластиковые улыбки манекенов – американская фальшь. Только злость бывает настоящей. Возможно, здесь считали так же. Но – mein Gott! – какие у них девушки!

На соседней скамейке щебетала парочка, и Ули готов был поспорить, что смуглый парень с восточной внешностью целиком разделяет его восхищение славянками. Держа за руку свою белокурую спутницу, он что-то увлеченно ей рассказывал. Она кивала, иногда переспрашивала, но больше задумчиво слушала. Хм, интересная пара.

Абдул Фатах из Арабских Эмиратов через год заканчивал Институт Дружбы Народов. Маша Шевцова изучала востоковедение в Институте Международных Отношений. Они познакомились на вечере, организованном арабскими студентами. Стали встречаться. Маша не скрывала, что ее интересует речевая практика с носителем языка. Ей хотелось «состояться». Абдул плохо понимал это русское слово. Он намекал, что может дать ей гораздо больше, чем просто разговорный арабский. Впрочем, зачем торопить события? Чтобы лотос расцвел, за ним нужно долго ухаживать. Через год он предложит ей фамильный дворец в Абу-Даби и роль жены наследника шейха – с безлимитной речевой практикой и таким полным курсом лингвострановедения, какой и не снился здешней профессуре.

Маше нравились рубаи – особенно, четверостишия Омара Хайяма: веселые и мрачноватые, мудрые и шаловливые – часто одновременно. Абдул знал их огромное множество и мог декламировать часами напролет. Почему-то вспомнилось это:

«Беспощадна судьба, наши планы круша.
Час настанет – и тело покинет душа.
Не спеши, посиди на траве, под которой
Скоро будешь лежать, никуда не спеша».

Закончив, он заметил в ее глазах страх. Искусство обладает волшебной силой, но, девочка моя, можно ли быть такой впечатлительной? Он уже собирался ей об этом сказать, когда понял, что она смотрит не на него – дальше, туда, где начиналась аллея. Наверное, еще можно было уйти. Она потянула его за руку. Нет – слишком поздно.

Бритоголовые двигались строем – подтянутые, уверенные в себе, готовые наводить порядок. Свой порядок. Одинаковая черная униформа: рубашка, ремень, галифе, заправленные в высокие шнурованные ботинки на толстой подошве. Цвет подобран практично: чурки имеют обыкновение пачкаться. Нарукавные повязки ощетинились коловратом – эмблемой русских наци. Никакой свастики: авторские права – это святое. У этих на рукавах было изображено всего лишь безобидное вращающееся колесо на фоне оранжевого солнышка. Солнечный круг, небо вокруг. Ребята мухи не обидят. Зачем им мухи, если Русь облепили двуногие твари с неправильным цветом кожи?

Били не за страх, а за совесть – просто мужественно делали неприятную работу. Кто-то ведь должен ее делать. Кто же, если не я, если не ты? Куда же вы, мамаши с бутузами, с грузовичками на веревочках? Как-то прямо непедагогично: подрастающее поколение должно видеть, как куется их великое будущее. Вот у айзера в очках от величия панорамы аж дух перехватило – только хрипит на асфальте и закрывает руками голову. Его подстилку на первый раз пожалеем, только отбросим в сторону, чтоб не кусалась. Есть в русском языке такое слово – милосердие.

Светловолосая аудитория большого, размером со страну, театра присутствовала на спектакле на законных основаниях. От нее требовалось только одно: не нарушать правил игры и не покидать места в зрительном зале. Перешагнув порог сцены, добропорядочный бюргер в глазах дружины превращался в тевтонского рыцаря. И тогда в обновленном составе труппы запросто могли появиться трупы, не прописанные в сценарии. Но этот спектакль зашел слишком далеко.

– Halt! Lasst sie in Ruhe!

С рослым немцем пришлось повозиться. Никто не заметил, как в руке Ильи Воропаева по кличке Штырь появился заточенный прут арматуры. Когда отечество в опасности, истинный патриот не обращает внимания на такие мелочи. А когда арматура намертво вошла в конструкцию, стало уже не до выяснений. Уходим! Штырь бросился за остальными, но, что-то вспомнив, вернулся. Став над телом, разжал ладонь. На асфальт упала металлическая пуговица, с мясом вырванная из джинсовой рубашки парня. Так уж у них, Воропаевых, было заведено – долги всегда нужно возвращать.

***

Количество живой материи уменьшилось и вернулось к статус-кво сентября 1941 года. Эталон качества за пол века немного изменился, но это не затронуло основных принципов. А, значит, старушка Земля продолжала крутиться в верном направлении. По крайней мере, именно так говорилось в пожелтевших книгах с вычурным готическим шрифтом, которыми любил побаловаться на досуге Лотар фон Шпейер, ветеран 666-го моторизованного батальона СС.