Скрипка Армана

В американской приставке к японскому телевизору крутилась французская видеокассета. Необычайно четкое изображение. “Новая конструкция кинескопа,” – похвастался Олег. – “Повышенная разрешающая способность. Как в кино”.

Скульптор Арман размахивается кувалдой. Кувалда опускается нарочито медленно: то ли сам Арман, то ли режиссер фильма замедляет ее движение. На земле лежит черный скрипичный футляр. Кувалда медленно врезается в его тело. По футляру зазмеились трещины. И вдруг сквозь черное блеснули алые язычки крови!.. нет, это всего лишь внутренняя обивка футляра. Остается надежда, что футляр пуст, но вот Арман, отложив кувалду, присаживается и запускает цепкие пальцы в груду обломков. Показался разбитый гриф, бессмысленно обвисшие струны...

“Он ее убил, убил!..” – Оля заплакала, не в силах оторвать взгляд от экрана, и яркие фигуры потускнели и расплылись. “Глупая! Он же вдохнул в нее новую жизнь. Гляди!” – Олег ткнул пальцем в сторону экрана, на котором сверкают обломки скрипки, застывшие в прозрачном плексигласовом кубе. Куб переливается в лучах невидимых ламп, обломки слиты в эффектную композицию, но Оля не в силах забыть алую кровь, блеснувшую сквозь черные обломки футляра.

В черном кимоно Арман приплясывает на ухоженной аллее возле прозрачного бассейна, картинно исполняя движения каратэ. Олег возбужденно ерзает на стуле. Но кадр меняется, и Арман уже сидит в плетеном кресле, одетый в светлый халат, расшитый восточными символами. Арман делится воспоминаниями детства. “В школе я был самым сильным,” – в небольших глазах Армана таятся насмешка и жестокость. – “Я всегда был самым сильным.” Камера отодвигается, и становится видно, с кем он разговаривает. Это его жена, элегантная негритянка в красных перчатках, перебирающая на столике свежесрезанные розы. “Гляди, гляди,” – зашептал Олег, – “Жена негритянка, а рядом кошка, тоже черная...”

Черное кимоно, черная кошка, черный футляр – и красные язычки скрипичной крови...

Арман на собственной выставке. Приваренные друг к другу десятки молотков изгибаются железной волной над полированной подставкой. Другой волной вздымаются наваренные друг на друга клещи. Волны серпов, мотыг, зубил... Впаянные в плексиглас обломки скрипок. Разрезанные вдоль саксофоны...

Удобно устроившись на огромном диване, облаченный в темно-синюю мерцающую куртку Арман берет в руки резного африканского идола – одного из коллекции, красующейся на полках. Оба, идол и скульптор, смотрят прямо в камеру. “Теперь новый реализм признан всеми.” – Арман не прячет довольную усмешку, и она медленно тает в его седоватой бороде. – “Я еще десять лет назад стал при жизни живым классиком.” Камера отходит назад, и роскошный интерьер южной виллы призван подтвердить его жизненный успех.

На выставке Армана бьют телевизоры. Телевизоры работают. Они стоят штабелем у стены, и на каждом движется одно и то же изображение. Очередной телевизор выносят на подмостки очередному желающему (все расходы оплачивает Арман, замечает диктор). Желающий берет кувалду – не ту ли самую, которой разбита скрипка? – и обрушивает ее на телевизор. Лопается экран, перегорают электронные внутренности, и два проворных парня крючьями оттаскивают изуродованный ящик в сторону. “Ну, гляди же!” – Олегу просто необходимо, чтобы Оля разделила с ним его восторг. – “Ты ведь терпеть не можешь телевизор. А ту их изничтожают, а?” – “Их убивают.” – Оле не дают покоя язычки скрипичной крови. – “Кто-то делал, а эти убивают. Это еще глупее, чем таращиться на них вечерами напролет.” – “Ну, ты даешь. Скажешь, молотки он тоже убивает? И клещи? Гляди, вон он у себя в мастерской работает, наваривает их друг на друга. Он же динамичность их подчеркивает: взмах, удар...” – “Убивает. Ни одним из этих молотков уже гвоздя не вбить. Силу свою он подчеркивает, власть свою над миром. Глупую власть свою, бессмысленную. Конечно, убивает!..”

На экране пылает рояль, на который Арман только что плеснул бензина. Вспыхивает лак, лопаются струны, плавятся и стекают каплями клавиши. У Олега горят глаза.

Элегантная негритянка принимает в саду восторженных почитателей мужа. Почитатели-покупатели втроем стараются засунуть в кузов новенького грузовичка только что приобретенную волну железного инструмента на полированной подставке. Арман подходит им помочь и оборачивается к кинокамере. “В мастерской я передвигаю эти вещи без посторонней помощи,” – усмехается он, самый сильный. Он всегда был самым сильным.

На экране мусорные свалки. На экране мусор, впаянный в сверкающие плексигласовые цилиндры и параллелепипеды. На экране горы мусора, еще не впаянного в плексиглас и не воздвигнутого еще на полированную подставку. Ждущие Армана мусорные свалки. Голос Армана объясняется в любви к мусору. Горы мусора все выше и выше. Голос Армана все тверже...